ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
В тот период, когда у мальчика проявляются и накапливаются первые мужские желания, он особенно сильно нуждается в поддержке отца – и как союзника, и как примера для подражания. И если, с одной стороны, ему хочется избавиться от отца, чтобы занять его место, с другой стороны, он более всего зависит от его присутствия, чтобы идентифицироваться с ним и перенять его мужские качества. Как мы уже говорили, мать, к которой он испытывает желание, кажется ему огромной и сильной, наполняя его ощущением собственной неполноценности как в смысле сексуальном, так и личностном. Его маленький пенис беспокоит его, ибо он чувствует, что тот не способен принести удовлетворение мощным потребностям матери, которая совсем недавно считала его младенцем. Кстати, страхи по поводу своей неполноценности и незначительности наполняют подсознание многих мужчин, и источником бесчисленного количества анекдотов и шуточных рассказов являются как раз фантазии об огромной и ненасытной вагине. Эти рассказы и анекдоты отражают реальное беспокойство и тревоги, которые мужчины проносят по жизни от самых первых стадий своего сексуального развития. Тут же присутствует и страх возможного сексуального влечения матери к мальчику – страх, частично рожденный осознанием ее либидозных ощущений по отношению к нему, но чаще всего являющийся порождением собственных фантазий и представлений, – и это вызывает в нем беспокойство, что ее желания превзойдут его возможности. В такой ситуации он обращается к отцу за поддержкой и более всего в стремлении идентифицироваться с ним. Ему необходимо впитать в себя отцовскую силу, чтобы справиться с той большой женской силой, к которой его влечет. Он с интересом разглядывает отцовский пенис и гордится своим большим отцом, хотя в то же время испытывает к нему ревнивое чувство. Ревность и восхищение будут постоянно в конфликте друг с другом.
Если у мальчика чувство ревности и желание избавиться от соперника преобладают (в предсознательных образах ребенка отсутствие часто аналогично смерти), он может ужаснуться возможности потерять отца и почувствовать себя виновным в этом. (Желание, чтобы отец исчез, ассоциируется у ребенка с желанием смерти отцу, то есть с желанием его убить.) Это желание усиленно подавляется своим Я, ибо Я нуждается в отце и ощущает эти враждебные импульсы и как опасность для идентификации себя как мужчины, и как опасность по отношению и к себе и к отцу. Поэтому желание убить отца, чтобы заставить его исчезнуть, вытесняется из сознания; будучи вытесненным, оно уже не является активной эмоциональной силой, однако оно спроецируется на отца, и теперь тот будет наделен всеми агрессивно-враждебными побуждениями, которые ребенок сам предсознательно испытывал по отношению к отцу. Здесь вновь проявляются – уже на генитальном уровне – те же процессы расщепления и проекции, которые мы наблюдали на более ранних стадиях развития ребенка, они-то и вызывают роковые конфликты Эдипова комплекса.
Как известно, Фрейд считал, что нашел истоки Эдипова комплекса в неких травматических переживаниях доисторических времен, продолжающих оказывать влияние на психику человека и ставших источником развития цивилизаций. Отталкиваясь от учения Дарвина, он предположил, что человек изначально жил в условиях, названных им "первобытной стаей", где один отец- тиран повелевал всей семейной группой, обладая несколькими женщинами и выдворяя из стаи сыновей, как только те достигали половой зрелости.
Он считал первобытную стаю зародышем человеческой семьи, состоявшей из всевластного, ревнивого и агрессивного отца, содержавшего гарем и изгонявшего сыновей от семейного очага, как только те становились его сексуальными соперниками. Однако "однажды изгнанные братья объединились, убили и съели отца и таким путем положили конец отцовской стае. То есть совместно они сумели сделать то, что было не под силу каждому поодиночке. Возможно, ощущение собственного превосходства дал им некий культурный прогресс, как, например, изобретение нового оружия. Разумеется, эти каннибалы съели свою жертву. Этот жестокий первобытный отец был для братьев предметом зависти и примером для подражания. И вот они идентифицировались с ним, поглотив его и обретя таким образом часть его силы. Праздник жертвоприношения, очевидно самый первый из человеческих праздников, – это повторение того памятного преступного акта, давшего начало столь многим явлениям, в частности социальному устройству, религии и моральным запретам. Для того чтобы счесть этот итог приемлемым, независимо от нашей гипотезы, нам стоит лишь предположить, что всех братьев, собравшихся в группу, обуревали те же противоречивые чувства по отношению к отцу, которые характерны для отцовского комплекса у наших собственных детей, а также невротиков. Они ненавидели отца, столь мощно преграждавшего им путь к удовлетворению их сексуальных потребностей, но они одновременно и любили его и им восхищались. После того как они удовлетворили свое чувство ненависти, избавившись от него, и свое желание идентифицироваться с ним, подавленные импульсы любви и нежности должны были как-то утвердиться. Это произошло в форме чувства вины и угрызений совести. Мертвый стал сильнее живого, что и сегодня мы нередко наблюдаем в судьбах человечества. То, что раньше подавлялось или исключалось из- за присутствия отца, они и сами стали запрещать, выстраивая психологическую установку на послушание у последующих поколений, мы хорошо это знаем из психоанализа. Они как бы отменили свое преступление, запретив убийство идола – фигуры, замещающей отца, то есть жертвоприношение, и отказавшись от плодов своего подвига, то есть обладания освобожденными женщинами. Итак, из чувства сыновней вины они создали два фундаментальных табу, целиком совпадающих с двумя подавленными влечениями Эдипова комплекса (инцест и отцеубийство). Нарушивший какой-либо из запретов становился виновным в одном из двух преступлений, волновавших первобытное общество".*
* Зигмунд Фрейд. Тотем и табу.
С большой долей достоверности можно утверждать, что столь драматических событий на самом деле никогда не было. Теория Фрейда о первобытной стае строилась на сильно приукрашенных историях, относящихся к группам горилл и передававшихся из вторых и третьих уст в конце девятнадцатого века, хотя более поздние исследования этих приматов совершенно не подтверждают подобных рассказов. Но даже в том случае, если нет никаких свидетельств тому, что коллективное отцеубийство когда бы то ни было имело место, и Фрейд ошибался, полагая, что изначальная социальная и семейная структура человека была патриархальной, а Эдипов комплекс есть неотъемлемая и универсальная характеристика человечества, тем не менее он был прав в своих попытках проследить происхождение человеческого поведения от древнейших первобытных корней. Следует помнить также, что начал он исследовать происхождение Эдипова комплекса в первобытном обществе после того, как обнаружил его существование в процессе самоанализа и психоанализа пациентов. И независимо от того, имело ли место когда-либо реальное отцеубийство, несомненно, влечение к этому и связанные с ним конфликты играют важную роль в психической структуре патриархальных культур, существовавших в течение по меньшей мере десяти тысяч лет.
Если в своей предыдущей книге я рассматривал влияние Эдипова комплекса на развитие человеческих сообществ, то сейчас нас интересует его воздействие на психику индивида. Ибо психологические конфликты, существующие в обществе, воспроизводятся в психике индивидов, как и – в обратном порядке – индивидуальные психологические конфликты неизбежно отражаются на обществе. Однако приходится признать, что существуют значительные различия и бесчисленные варианты форм, в которых проявляется Эдипов комплекс как в психике индивидов, так и в различных патриархальных культурах.
В то время как Фрейд утверждает, что побуждение мальчика к убийству или кастрации отца есть фундаментальный признак нарциссического и генитального соперничества, то есть соревнования за власть и сексуальное превосходство, я нашел, что интенсивность и глубина этого побуждения в каждом индивидуальном случае различны. И хотя идентификация с отцовской мужской силой есть действительно универсальное стремление у мальчика на ранней стадии генитального развития, следует помнить, что идентификация базируется на интроекции, а интроекция означает поглощение, включение в себя. Но поглощение может происходить разными путями, в очень разных формах, поэтому именно конкретная форма, в которой это происходит, определяет в основном отношение мальчика к его отцу и, соответственно, характер Эдипова комплекса и характер личности.
На конкретную форму интроекции в большой мере влияют младенческие переживания ребенка. В частности, преобладание в оральной фазе свободного сосания или агрессивно-садистских импульсов обязательно повлияет на восприятие мальчиком отцовских мужских качеств и на его идентификацию с отцом. Важным аспектом идентификации являются фантазии о поглощении, включении в себя отцовского пениса, которые могут принять форму агрессивного разрушительства, включая кастрацию – с целью захватить себе всю его магическую силу и в то же время лишить отца возможности владеть матерью. Если в период грудного кормления ребенок не чувствует желания матери поделиться с ним своим либидо и ему приходится прибегать к агрессивному кусанию, чтобы преодолеть ее защитный барьер, тогда у мальчика не может возникнуть ощущения, что отец захочет поделиться с ним своей мужской силой, ему придется насильственно отобрать ее у отца, при помощи кастрации забрать его силу себе. Это настроение, стремление к садистской интроекции, особенно усиливается, если отец отвергает либидозные потребности ребенка. С другой стороны, если отец проявляет любовь и заботу о ребенке, интроекция облегчается и также принимает форму участия и любви. Мальчик будет гордиться своей мужской сущностью, разделит эту гордость с отцом, и в этом случае кастрационные фантазии сведутся к минимуму. Правда, у него могут сохраниться садомазохистские побуждения и фантазии по отношению к женщине, кажущейся ему угрозой, и тогда он обратится к отцу как к союзнику. Идентификация с отцом даст ему удовлетворительное ощущение мужественности, силы и уверенности перед угрозой со стороны матери. На этой стадии у мальчика проявляется желание похвастаться своим пенисом, он постоянно им занят, ему необходимо убедиться, что он всегда с ним. В мифологии первобытных и даже более продвинутых обществ фаллос выступает как магический символ, способный отвести недобрые силы и защитить от агрессии вражеских сил. (Кстати, символ креста как всемогущего защитника от кровожадных зубов Дракулы и его союзниц является ярким выражением этого синдрома, одолевающего подсознание человека в течение многих веков.)
Отцовская любовь может избавить мальчика от его агрессивно-садистских комплексов и проистекающих отсюда тревожных состояний. Она способна трансформировать Эдипов комплекс в положительное, ободряющее Супер-Эго, которое тем не менее требует постоянного самоутверждения при помощи идентификации с мужской силой, что видно на примере, скажем, мужских банд с сильным авторитетным лидером.
Разумеется, в жизни все не так ясно и просто, ибо мать для мальчика не только предмет его страхов, но и объект любви, он зависит от ее забот, в то время как отец отнюдь не всегда любящая и заботливая фигура. Если мальчик в самом раннем возрасте получит от матери мощную генитальную стимуляцию – я, разумеется, подразумеваю то, что мы называем предгенитальным периодом, – ему впоследствии будет трудно избавиться от этих генитальных побуждений и своего влечения к ней. У него по отношению к ней развивается собственнический инстинкт, вызывающий резкое противодействие праву отца или какого-либо другого мужчины сблизиться с нею. У таких мальчиков обычно в возрасте пяти-шести лет, во время первой генитальной фазы, наступает истерическая стадия повышенной возбудимости, маниакальные тенденции, они требуют исключительного внимания к себе, испытывают трудности в общении, становятся эгоцентричными, не способны терпеть и ждать при удовлетворении своих желаний, в их поведении преобладают беспричинная тревога и даже агрессивность. Эротическое влечение к матери перевешивает его страх перед ней, и страх и влечение сосуществуют, и это двойственное ощущение матери как любящей и заботливой, с одной стороны, и сердитой и отстраненной – с другой, может усиливаться, если мать сама проявляет беспокойство по поводу его поведения и не знает, как справиться с этой ситуацией, как освободить его от себя и самой освободиться от его повышенного влечения к ней. Эта двойственность в ощущениях мальчика будет переноситься и на отношение к отцу, и в процессе идентификации он, с одной стороны, почувствует гомосексуальную тягу к отцу, а с другой – восстанет против этого, ибо это будет означать отстранение от матери. Ребенок будет разрываться между желанием сблизиться с отцом, восхищаться им и стремлением ненавидеть его. Так обнаруживается истерический, шизофренический тип расщепления, сопровождаемый маниакально-депрессивными комплексами.
Нужно ли говорить, что при этом существует огромное количество различных форм и вариаций развития Эдипова комплекса у отдельных индивидов, в зависимости как от их опыта во время предгенитальной фазы, так и от комплексов и характерных особенностей отца и его собственного отношения к матери и жене.
Нет сомнения, что суровость и жесткость интернализированного образа отца, действующего как Супер-Эго, определяется агрессивными импульсами ребенка. Как я уже упоминал, агрессивная, жадная интроекция в итоге создает некий внутренний агрессивный объект, ощущаемый как враждебный по отношению к собственному Я, объект, всегда готовый критиковать Я, пугать и наказывать его, вызывая в нем чувство вины и тревоги, а также мазохистские тенденции. В случае такой интроекции, как и в случае агрессивной интроекции груди в предыдущей фазе, образ отца находится, если можно так сказать, в желудке ребенка, и отсюда гнев, выражаемый отцом, вызывает не только психологическую тревогу, но и соматические ощущения, начинающиеся в области желудка. Таким образом, природа Эдипова комплекса и в дальнейшем Супер-Эго определяется не просто внешними качествами отца или матери, но проекцией на них отношения ребенка.
Если первоначально Фрейд считал, что Супер-Эго есть производное от родительского авторитета, то есть более или менее реальное воспроизведение образа отца, то позднее он признавал (соглашаясь с Мелани Кляйн), что жесткость и суровость Супер-Эго ребенка не обязательно спрягается с тем, насколько жестко с ним обходились: "Исходная строгость Супер- Эго не во всем совпадает с тем, что реально испытывал ребенок или что он инкорпорировал, воспринял от объекта, но скорее отражает собственную агрессивность ребенка по отношению к объекту".*
* Зигмунд Фрейд. Цивилизация и неудовлетворенность.
Мы уже поняли, что то, что Фрейд называл Эдиповым комплексом, тревогой кастрации и Супер-Эго, – это реальные психические явления, значение которых вполне очевидно, однако их этиология, причинная обусловленность, процессы, при которых эти явления возникают, значительно сложнее, нежели он себе представлял. Эти сложности, возможно, будет легче прояснить, если мы учтем, что Эдипов комплекс чаще проявляется в условиях патриархальных культур, где существуют традиции сексуальных запретов и где эти запреты вызывают агрессивные побуждения против запретителей – отцов или замещающих их фигур. Однако агрессивное отношение мальчика к отцу отражает не просто реальное отношение отца к ребенку, но основывается на агрессивных импульсах, испытанных им в младенчестве и проецируемых теперь на отца. Они закладывают глубокий слой в подсознании, определяющий склад характера и формирующий Эдипов комплекс у каждого отдельного индивида, весьма разнообразный по формам. Младенческие фантазии об уничтожении объекта или, напротив, страх быть уничтоженным возрождаются в первый период полового созревания, а затем и в основной период созревания, где они должны быть подавлены, а именно Супер-Эго и есть тот психический фактор подавления, через посредство которого разрешается и Эдипов комплекс. Супер-Эго – это внутреннее ощущение родительских запретов и ограничений, но одновременно и их руководства, их идеалов и надежд, играющее решающую роль в становлении личности и характера индивида. Это основной фактор, формирующий моральные устои и в большой мере определяющий внутреннюю жизнь человека; именно он передает по наследству уважение к обычаям и традициям, общественным идеалам. Он влияет на понимание человеком своей личности и своей роли в обществе. Это как бы внутренний передатчик общественных устоев и норм, проводник социальных связей.
Утверждение Фрейда о том, что Супер-Эго есть порождение Эдипова комплекса, звучит достаточно убедительно: "Когда ребенок осознает для себя реальную опасность кастрации – из-за запрета со стороны родителей или других взрослых играть с гениталиями, а в особенности из-за того, что он видит девочек, у которых пениса нет, – он уже не может удовлетворить свои генитальные потребности, ибо это удовлетворение означает для него утрату пениса. Но если желание удовлетворить потребность, вызванную любовью, будет стоить ему пениса, то, безусловно, возникнет конфликт между нарциссическим интересом к определенной части тела и влечением к родителям как объектам либидозного стремления. Обычно при этом конфликте торжествует первый из этих импульсов, и Эго ребенка как бы отстраняется от Эдипова комплекса". Другими словами, ребенок должен отказаться от влечения к матери, ибо в результате он рискует потерять пенис. И Фрейд продолжает: "Либидозное стремление к объекту исчезает и заменяется процессом идентификации. Авторитет отца или обоих родителей встраивается в собственное Я и формирует ядро Супер-Эго (Сверх-Я), чья строгость воспринимается от отца, навсегда закрепляя табу на инцест и таким образом искореняя либидозное влечение к родительскому объекту. Либидозные тенденции, характерные для Эдипова комплекса, в этом случае лишаются своего сексуального содержания, сублимируясь в чем-то другом, что, видимо, происходит в каждом случае процесса идентификации: названные тенденции как бы меняют свою цель и замещаются чувством нежности и привязанности. Таким образом, весь этот процесс, с одной стороны, защищает ребенка от страха потерять свои гениталии и, с другой, тормозит их функции. Именно этот процесс дает начало латентной фазе, прерывающей сексуальное развитие ребенка".
На самом деле, однако, в Эго встраивается не образ реального отца, чтобы позднее сформироваться в Супер-Эго, а некий придуманный образ, рожденный ранними младенческими формами инкорпорирования, воплощения. За годы медицинской практики собрано достаточно данных, убедительно доказывающих, что страх перед родительской строгостью или враждебностью имеет под собой более глубокий слой тревожного беспокойства, вымышленные образы которого значительно более странные и страшнее реальных. Ибо в воображении ребенка возникает не образ обеспокоенного, иногда ревнующего, иногда сердитого отца, а некий монстр, собирающийся кастрировать или уничтожить его. Именно такие фантазии населяют воображение мальчика во время формирования Эдипова комплекса, превращая его любовь к матери и потребность в поддержке отца в кошмары, продолжающие терзать подсознание мужчины в течение всей его жизни.
Фрейд считал, что страх кастрации вызывался по преимуществу запретами родителей и других взрослых, которые из-за собственного ханжества тревожились по поводу сексуальных интересов ребенка, мастурбации, сексуального любопытства, но сейчас, где-то столетие спустя, общество стало значительно более просвещенным, к чему он сам приложил немало усилий, и родители уже не так подавляют сексуальные интересы детей. Нет сомнения, что родительские реакции, столь характерные для пуританского общества девятнадцатого века, в особенности для викторианского ханжества среднего класса, реакции, которые Фрейд считал решающим фактором в образовании комплекса кастрации, уже давно ушли в прошлое. И тем не менее у многих детей даже самых просвещенных родителей, старающихся никоим образом не травмировать своих отпрысков и давать им возможность свободного самовыражения в сексуальной области, мы наблюдаем тот же страх кастрации и нисколько не менее выраженный Эдипов комплекс.
Значительно большая свобода в наблюдении за детьми противоположного пола, свобода в обнажении тела детей и даже взрослых – все это практически устранило две главные причины, обозначенные Фрейдом как основа для развития кастрационного комплекса и Эдипова комплекса. Однако комплекс остался столь же распространенным, как и прежде. Как же это понимать? По моему мнению, несмотря на большую терпимость и свободу в сексуальных отношениях, подсознательная тревога и беспокойство у родителей остались, и не только на генитальном уровне, но и на предгенитальном, что характерно для патриархальных культур.
Под внешним слоем общей терпимости и даже вседозволенности в сексуальных вопросах существует множество слоев – обычно подсознательных – страхов и запретов, которые передаются детям. Здесь существует странный парадокс, который признавал Фрейд, а именно: Эдипов комплекс особенно ярко выражается у детей самых мягких, наименее строгих отцов. Каким же образом эти отцы, не выражающие враждебности по отношению к своим детям и редко наказывающие их, рождают в душе детей столь грозные образы Супер-Эго?
Поистине загадка нашего времени: как это вседозволяющее окружение, где родительский авторитет практически устраняется и не позволяет себе навязывать запреты детским побуждениям, вызывает тем не менее у современных детей сильнейший Эдипов комплекс и страх перед Супер-Эго. Ненависть к любому авторитету не утихает, пожалуй, напротив, она как бы вырвалась наружу из-за ограды прежних запретов и выражается у нынешних подростков значительно ярче, чем раньше, а фантазии о жестком и строгом Супер-Эго, представленном образами родителей, школы, полиции, государства или любой другой власти, угрожают свергнуть все и всяческие общественные устои.
На самом деле именно ослабленная власть Супер-Эго и его представителей в обществе снимает ограничения с агрессивных импульсов младенческой стадии: садистско-разрушительных импульсов оральной фазы, духа противоречия и агрессивного размазывания грязи на анальном уровне и на нарциссическом уровне – маниакальных форм самоутверждения, лишенного всякого уважения или внимания к чувствам и страданиям других. Как раз слабость отца и его невнимание к потребности мальчика к идентификации с мужской Силой, его неспособность помочь ребенку превратить предгенитальные тревоги и агрессию в зрелые формы самовыражения побуждают мальчика регрессировать к области младенческих ощущений, к инфантилизму. Поскольку предгенитальные фиксации его не преодолены во время и в ходе отождествления с мужским образом, мальчик остается, так сказать, все еще на детском уровне, мучимый все теми же предгенитальными конфликтами. Итак, мы видим, что в патриархальных ситуациях Эдипова комплекса проецируются многие аспекты ранних фаз развития, многие характерные черты как детства всего человечества, так и детства отдельного индивида.* Таким образом, соперничество с отцом во время формирования Эдипова комплекса сохраняет многие аспекты оральной агрессии и духа противоречия анального периода, рождая у ребенка всяческие фантазии – то это страшный людоедский монстр (Ваал, Гог и Магог), готовый съесть мальчика, то какая-нибудь мрачная фигура (скажем, хирург, ученый, еврей) с ножом наготове, чтобы его кастрировать, или сам отец, который старается его унизить, запятнать, и много еще других образов, в зависимости от того, что сильнее зафиксировалось в период младенчества.
* См.: Джордж Франкл. Общественная история бессознательного. Опен Гейт Пресс, 1989.
Мы можем уверенно говорить о наличии в Эдиповом комплексе психотического компонента, угрожающего подавить Эго, поэтому можно только поражаться, какими сложнейшими путями и непомерными усилиями старается человеческий разум защитить себя от всех опасностей младенческих фантазий. Мы пытаемся манипулировать этими образами, превратить их агрессивные и угрожающие аспекты в более добрые и любящие с тем, чтобы трансформировать наши собственные агрессивные и враждебные импульсы в чувства любви, участия и симпатии. Для этого мы часто принимаем на себя личину покорности, благодарности, возвышая фигуру отца, уверяя его в том, что он всемогущ, вымаливая его прощение. Эти процессы можно до некоторой степени сравнить с биологической обратной связью, при помощи которой мы можем контролировать свои эмоции и ощущения. В этом отношении господство над образами Супер-Эго есть попытка преодолеть собственные побуждения.
Как мы уже знаем, формирование Супер-Эго осуществляется через процессы интроекции и инкорпорирования. Авторитет и власть отца встраиваются, включаются в Эго, и таким образом закладывается основа для формирования Супер-Эго. Мы уже не видим в отце некой внешней угрозы, давая ему возможность проявлять свою волю изнутри нашего собственного разума, где он стоит на страже, как бессменный внутренний часовой, способный направлять или наказывать, как наша совесть – всевидящее око, то есть как если бы мальчик сказал отцу: "Видишь, я не противоречу тебе, я принимаю тебя, и ты можешь направлять мой разум как часть меня самого. Я дарю тебе власть надо мной, делая тебя частью меня, ты всегда будешь со мной как моя совесть, мой гид, моя сила, поэтому я никогда не буду противиться тебе, и теперь тебе не надо будет сердиться на меня".
Так как же рождаются в нашем сознании эти фантасмагорические и патологические образы Супер-Эго и как эти образы, однажды возникнув, переносятся в социальную область?
Мы с вами наблюдали, как процессы интроекции, расщепления, проекции и реинтроекции зарождаются в самом раннем детстве. Дитя поглощает материнское либидо, реагирует на него радостно или сердито, проецирует собственные ощущения и образы этих ощущений на мать – как хорошую или плохую – и затем встраивает эти образы в себя так, что они становятся как бы внутренним символом матери в форме материнского Супер-Эго. Таким образом, формирование Супер-Эго начинается с самого раннего периода развития индивида. Каждая из фаз развития либидо формирует собственное Супер-Эго. Ребенок, который испытывает орально-садистские импульсы по отношению к материнской груди, спроецирует их на саму груда, которая станет для него опасным объектом, угрожающим укусить рот младенца (иногда объект является в виде птицы или птичьих крыльев, атакующих губы, – см. исследования Фрейдом личности Леонардо да Винчи – и нередко приводит к затруднениям речи), или же, позднее, она превратится в образ ведьмы, грозящей нанести увечье или съесть ребенка.
Всевозможные орально-каннибалистские побуждения и фантазии проецируются на мать, и ее образ остается в душе ребенка как нечто агрессивное и опасное, на которое Эго должно отреагировать, часто в форме истерических припадков, вспышек раздражения, визга и криков или – если говорить уже о культуре в целом – в виде разнообразнейшего набора сказок о борьбе доброй феи и злой ведьмы.
Нереализованные или отвергнутые нарциссические импульсы вызывают не только тревожное чувство изоляции и одиночества, но и агрессию и гнев по отношению к невнимательной и безразличной матери; это можно было бы назвать гневом периферии, или телесным гневом. Этот гнев проецируется на мать, и желание приласкаться к ней и ощутить ее объятия трансформируется в образы агрессивного, опасного объятия, нередко в форме паутины, опутывающей ребенка, или в форме желеобразных монстров, способных утопить его в своих объятиях, или каких-нибудь других гигантских и страшных фигур.
Что же касается положительной стороны нарциссического Супер-Эго, то здесь мы находим так называемое океаническое, необъятное чувство единения, символизирующее стремление к вечному и беспредельному материнскому объятию. Ощущение погружения в ее либидо и чувство защищенности символизирует безбрежный океан, мать всей жизни на земле: "Души наши узрели тот безбрежный морской простор, что вынес нас на берег" (Вордсворт. Признаки бессмертия). Это океаническое чувство, которое Фрейд считал источником всех религий, не сумев разглядеть его в самом себе, выражается совершенно иначе при формировании Эдипова комплекса по отношению к отцу патриархального типа.
В анальный период возникают фантазии об игре с фекалиями и создании из них фигурок, но под влиянием запретов, табу, фантазии эти превращаются в пугающие образы грязных туалетов, неубранных комнат, полных всякого мусора, болот, в которых можно увязнуть, грязи, прилипающей к рукам и всему телу, отравляя кожу отвратительными, мерзкими запахами. Легко представить, что такие фантазии заставляют непременно очистить, отмыть себя, чтобы избежать всех этих опасностей и угроз своему нарциссическому стремлению к чистому и привлекательному образу собственной личности. И более всего в этом играет роль пугающий образ матери, выражающей отвращение к ребенку, отчего он и впрямь чувствует себя грязным и уродливым.
Часто встречающиеся предсознательные фантазии о переполненных и грязных уборных нередко вызывают у детей большое беспокойство и панику по поводу визита в туалет, а у взрослых – нарушение работы кишечника. Страх оказаться грязным может породить разного рода комплексы неполноценности, фобии по поводу уродства и изоляции, в то время как фантазии о разных неприятных субстанциях, прилипающих к телу, могут и на самом деле вызвать кожные расстройства и болезни, как, например, псориаз. Разумеется, самым распространенным защитным действием против угрозы анальных импульсов является стремление к очищению, целый ритуал, который может принять размеры психоза не только на индивидуальном уровне, но и на общественном.