ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Не надо думать, что я преувеличиваю или утрирую фантазии, сопутствующие Эдипову комплексу: стоит лишь послушать откровения психотиков или фантазии невротиков, высказанные во время сеансов психоанализа, или, в конце концов, прислушаться к собственным внутренним размышлениям, освобожденным от ограничений, навязанных требованиями цивилизации. Хотя эти образы Супер-Эго играют существенную роль в подсознательном и предсознательном мышлении индивидов, они обычно остаются подавленными, вытесненными и поэтому как бы невидимыми. Однако же, они весьма широко представлены во всевозможных ритуалах, символах, мифологической и религиозной образности. Нетрудно усмотреть многие из этих фантазий в арсеналах образных средств наших главных религий или учреждений государства, армии или партии, с их беспрекословными претензиями на владение нашей жизнью и мыслями, или, скажем, в Церкви как воплощении Христа, которому мы поклоняемся и у кого ищем спасения и защиты, отпущения грехов и уверения в вечной жизни; или, наконец, в риторике истинно верующего о том, что, уверовав в Бога, мы уже можем не беспокоиться о том, где найти пропитание, ибо "Господь воздаст". Давайте взглянем на историю Ионы, который постоянно спорил с Богом, – на его непослушание и исправление: "...и взяли Иону и бросили его в море; и утихло море от ярости своей,.. И повелел Господь большому киту поглотить Иону; и был Иона во чреве этого кита три дня и три ночи. И помолился Иона Господу своему из чрева кита, и сказал: к Господу воззвал я в скорби моей – и Он услышал меня; из чрева преисподней я возопил – и Ты услышал голос мой. Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки мною... Когда изнемогла во мне душа моя, я вспомнил о Господе, и молитва моя дошла до Тебя, до храма святого Твоего. Чтущие суетных и ложных богов оставили Милосердого своего. А я гласом хвалы принесу Тебе жертву; что обещал, исполню. У Господа спасение!" (Ион. 1,2).
Солдат, идущий на войну за своего короля и свою страну, отбрасывает свою личность и суждения, отдавая себя целиком во власть тех, кто поставлен над ним, – сержантов, генералов: он выполняет их приказания и отдает свою жизнь на благо и во славу своей страны. Благодаря этой жертве, то есть отдавая всего себя и даже свою жизнь, он утверждает бессмертие нации и вечность своего Бога. Кто не знает о претензиях партии (будь то коммунистическая, троцкистская или террористическая) – полностью подчинить себе волю и мысль индивида, заменив их некой общепринятой версией Истины, и, превратив индивида в средство достижения своих целей, позволить ему при этом погреться в лучах ее славы? Или, скажем, те же ритуалы обрезания, характерные как для древних, так и для более продвинутых религий, в качестве символа сближения человека с Богом, благодаря которому Бог дарует ему спасение и обещает никогда не покинуть его? Все это есть проекция психологических процессов, происходивших в подсознании индивида, особенно в период Эдиповых конфликтов, и оказавшихся закрепленными, так сказать, на уровне общественных обрядов тех или иных культур.
Еще одна форма преодоления Эдиповых конфликтов состоит в том, что образ отца как бы расщепляется на любящую фигуру и фигуру разрушительную. Поскольку мальчик одновременно любит и ненавидит отца, хочет, чтобы он исчез и в то же время был с ним, чтобы помочь и поддержать его во время созревания и взросления, он проецирует эти противоположные чувства на отца и, с другой стороны, выделяет их в некоторые обособленные образы Супер-Эго. Образы эти приобретают черты любящего, всемогущего отца, создателя мира и всезнающего судьи, защищающего мальчика от его разрушительных фантазий, от монстров и вампиров, дьяволов и гномов, грозящих завладеть душой ребенка. Собственно, Супер-Эго складывается из огромного разнообразия образов, каждый из которых символизирует то или иное чувство или фиксацию и соответствующий ей конфликт. Драматическая борьба между этими образами есть отражение конфликтов между нашими чувствами – чувствами любви и ненависти, покорности и власти, мести и прощения, чистоты и мерзости и еще многими другими. Добрые духи, феи и божества знают о наших добрых намерениях и нашей любви и принимают нашу сторону против зла, сидящего в нас и вокруг нас.
Здесь с легкостью усматриваются четыре варианта Эдиповой стороны Супер-Эго: 1) есть добрый Бог, который нас любит и лелеет, радуется нашему счастью, и от этого мы чувствуем себя великолепно; 2) есть добрый Бог, который на нас сердится, когда вместо любви и щедрости мы отдаемся во власть своим разрушительным импульсам и вообще отступаем от своей врожденной добродетели; 3) есть постоянно сердитый Бог, который не верит в нашу добродетель и считает нас изначально грешными, неспособными исправиться самостоятельно. В этом случае задобрить его можно лишь покаянием, готовностью жертвовать собой и тем злом, которое сидит внутри нас. Во втором случае и тело и душа у нас в основном здоровы, но нам следует совершенствовать и душу и тело, чтобы порадовать Его и избежать греховных искушений. В этом состоит, в частности, основная идея иудаизма. В третьем же случае наши тела и души изначально греховны, и найти спасение можно, лишь отождествляясь с Христовой жертвой и созерцая образ Богоматери, чья любовь наделила Бога всеобъемлющей любовью к людям, как в пункте 1; 4) есть еще дьявол, символ сексуальных и анальных побуждений, коварный и злой Мефистофель, мерзкий дьявол, который угрожает мальчику и искушает его забыть о любви к Богу. Но есть и добрый демон, который учит нас радоваться жизни, развлекаться, умеет петь и плясать, сочинять музыку и наслаждаться поэзией, – неувядаемые Рабле и Пикассо, жизненная сила, Пан. Это невинный демон, смешливый и любопытный, родитель искусств и наук, неунывающий философ, которому пытался подражать Ницше и перед которым преклонялся Рассел.* Это проказливый дух Эйнштейна, устремленный вперед и в музыке, и в поэзии.
Эти столь разные формы человеческих символов Супер-Эго и Эдипова комплекса, их борьба за овладение нашими душами отражены в почти бесконечном разнообразии мифов и религиозных систем. Всевозможные символические проекции их в различных культурах можно также рассматривать как переход от личностных, внутренних переживаний к общественному опыту, переход, превращающий культуру в некий организм коллективно переживаемых, воспринимаемых и понимаемых образов, что в свою очередь дает возможность членам этого коллективного организма ощутить свою общность и коллективный катарсис (очищение). Если принять это определение, то можно сказать, что культурная сущность человека, его цивилизация представляет собой выход внутренне переживаемых комплексов и фиксаций во внешнюю среду. Фундамент этих коллективных проекций закладывается в первой фазе полового созревания и развивается в фантастический образный мир в период латентной стадии – долгий период сексуального самоотречения до того возраста, когда мальчик или девочка будут считаться достаточно зрелыми, чтобы произвести потомство и занять свое место в ряду полноправных членов общества.
* См.: Джордж Франкл. Поражение сексуальной революции. Кан и Эверилл, 1974.
В патриархальной культуре дети вынуждены подавлять свои генитальные влечения (по природе своей большей частью кровосмесительные), и их сексуальное развитие прерывается с наступлением латентного периода. Интересно отметить, что именно в этом возрасте – примерно в шесть лет – дети идут в школу и для них начинается долгий путь приобретения и накопления умений, обычаев и традиций данной культуры. Латентный период можно было бы назвать продленным периодом отсрочки удовольствия, дающим возможность превратить нереализованные сексуальные импульсы в различные формы упорядоченной, требующей дисциплины деятельности – обучение, накопление знаний и умений и др. Дисциплина означает способность сдерживать инстинктивные побуждения, то есть уметь получать удовлетворение при условии выполнения определенных задач. Выполнение этих задач требует подчинения определенным правилам, выработанным представителями Супер-Эго в обществе – учителями, руководителями, судьями. Значительная часть совместной общественной деятельности, будь то работа или спорт, обучение или совместные игры, основана на правилах, которые следует принимать, иначе все эти виды деятельности будут бессмысленными. Индивидуальная инициатива может проявляться лишь в рамках определенных правил. Дисциплинированное поведение есть не что иное, как готовность индивида контролировать выражение инстинктивных побуждений и трансформировать их таким образом, чтобы они соответствовали нормам и правилам, установленным Супер-Эго и его представителями в обществе.
В этот период большая доля генитального либидо, заблокированного и неспособного выразиться, регрессирует к предгенитальным уровням и как бы вновь активизирует их. Например, учась обращаться с различными предметами и материалами, придавать им разные формы по своему желанию, ребенок воскрешает импульсы анального либидо, его удовольствие от возможности трогать, лепить и всячески обращаться с материалом. Генитальное либидо, вынужденное надолго остаться подавленным и вытесненным, проявляется заново через активизированную предгенитальную деятельность, которую теперь методически развивают представители культуры – отцы и фигуры, их замещающие, педагоги и различного рода наставники – ради интересов и целей данной культуры. Таким путем развитие индивида поднимается на новый, более высокий уровень: человек получает знания и умения в рамках своей цивилизации до того, как он становится способен произвести потомство. Однако и тогда, когда наступает второй период полового созревания, то есть через семь-восемь лет, физически способный к воспроизведению индивид еще не полностью развит в культурном смысле слова, и полноценная репродуктивная сексуальность вновь откладывается до будущих времен: ему приходится еще многому научиться, прежде чем общество сочтет его зрелым, взрослым человеком.
Помимо возрождения анального либидо в процессе овладения различными умениями для подготовки к продуктивной работе, можно найти множество других форм регрессии к предгенитальному либидо в период созревания. Процесс обучения активизирует любопытство ребенка к вопросам, связанным стайной жизни, рождения и секса.
В основе стремления узнать, что, как и почему, как те или иные вещи соотносятся друг с другом, почему то или иное явление происходит так, а не иначе, лежит сексуальное любопытство ребенка, к этому времени упорядоченное и направленное в плановое русло. Желание проникнуть под покров вещей и явлений, узнать их более глубокие корни представляет собой возрождение и активизацию орально-агрессивных импульсов, целью которых было проникнуть за барьеры, окружавшие материнское либидо. На самом деле стремление узнать и есть желание проникнуть в глубь тайн природы, приоткрыть ее защитные покровы. Нет ни малейшего сомнения, что как любопытство, так и желание проникнуть в глубь чего-то играют большую роль в стремлении к знаниям, которое возникает вновь после первого периода полового созревания и становится мощным стимулом к исследованиям.
Мы глотаем книги, впитываем в себя массу всяческих знаний, мы не только стремимся узнать возможные секреты и тайные рычаги, двигающие вещами и явлениями, но мы также пытаемся овладеть мыслями своего отца, его знаниями. Мы хотим не только проникнуть сквозь тайные покровы Матери Природы, но и заставить Господа – Отца – приподнять полы его мантии, чтобы узнать секрет его власти и овладеть частью его знания.
Так мы начинаем задавать всевозможные вопросы о Боге, о Рае и Аде, о том, куда движется мир и откуда он возник; мы готовы имитировать все обряды и ритуалы, связанные с высшей жизнью за гранью реальности. Мы с готовностью узнаем что-то о магии и трепещем перед Высшей силой, которая дает жизнь всему сущему и от которой мы зависим. Образ всеобщего Отца завораживает нас, ибо мы думаем, что он управляет всем огромным миром, который мы только-только начинаем открывать.
Однако вторичная активизация предгенитального либидо в латентный период приносит с собой как его характерные черты, так и его конфликты, которые тоже активизируются и влияют на прогресс в обучении. Например, если у ребенка в младенчестве ярко выражен синдром анального удержания, он, скорее всего, обнаружит способности к тонкой ручной работе, но ему будет трудно закончить свое дело, он будет всячески оттягивать эту конечную стадию, чтобы не расставаться со своим произведением. На высшем уровне художественного воплощения мы увидим этот синдром у Леонардо да Винчи, который не закончил многие из своих величайших работ, будучи не в состоянии расстаться с ними.
Если фиксация на анальном удовлетворении и желание играть с фекалиями не смогли сублимироваться и перенестись на субстанции другого рода, то страх быть запачканным, запятнанным вызовет тревожные чувства, чувство вины не даст ребенку возможности свободно обращаться с предметами и овладеть каким-либо мастерством. Ребенок будет неуклюжим, у него все будет валиться из рук, как если бы он боялся дотрагиваться до предметов, и в работе всегда будут трудности. Анальные фиксации имеют также тенденцию ослаблять спонтанные реакции и развивают обычно сильную зависимость от авторитетных мнений, указаний или правил. Люди, наделенные такими чертами характера, будут испрашивать разрешения у Супер-Эго перед любым шагом, перед любым действием, им непременно нужны подробные и точные инструкции и указания.
Что касается орально-агрессивной склонности в детстве, то эти люди, напротив, всегда обладают сильнейшим стремлением к знаниям, к исследованиям. Фрейд считал, что стремление анализировать есть отражение орально-агрессивного импульса нападать на объекты и разбирать их на части. Удовлетворение от этого процесса вновь воспроизводится в удовольствии анализировать большие блоки знаний, раскладывая их на составные компоненты; это выражается также и в удовольствии разрушать установившиеся догмы или предрассудки. Как младенец любит исследовать всякие маленькие детальки, пробуя их на вкус, кусая и жуя или же катая по полу, а позже разбирая их на части, чтобы узнать, что же там внутри, так и человек с аналитическим складом ума получает огромное удовольствие, исследуя части целого и их взаимодействие между собой.
Тем не менее дисциплина и подчинение правилам есть непреложное условие для любого вида обучения. Основной характеристикой латентного периода, обусловленного в действительности подавлением сексуальности, является именно превращение инстинктивного удовлетворения в деятельность, подчиняющуюся правилам, и признание отсрочки удовольствия. Таким образом, латентный период можно рассматривать главным образом как цивилизующий период. Он дает ребенку возможность сообразоваться с требованиями Супер-Эго и его представителей в обществе, а также с теми необходимостями, что сопровождают процесс созревания, то есть подготовки к цивилизованному взрослому поведению. Александр Поуп в своем "Опыте о критике" писал: "Истинная легкость литературного труда идет от мастерства, а не от случая, так же как свободнее всех двигаются те, кто учился танцам". Когда один из поклонников юного Моцарта вслух поразился природной свободе его игры на фортепьяно, 12-летний музыкант весьма сердито отпарировал, что ему потребовались годы тяжелого труда, чтобы обрести это мастерство. Однако случаются и ситуации, когда власть Супер- Эго как в индивидуальном, так и общественном проявлении значительно ослабляется и становится малодейственной. В таких случаях процессы регрессии, происходящие в латентный период, теряют направление и не следуют в русле тех правил, благодаря которым они могут сублимироваться в способность приобретать знания и умения. Регрессия остается лишь регрессией, и младенческие, инфантильные импульсы вновь становятся доминирующими. Сильно страдает способность к концентрации, ребенка трудно приучить к дисциплине, он протестует против всего на свете – учебы, школы, учителей или любых других взрослых, которые что-то хотят от него. В его личности будет преобладать беспокойное стремление получить удовлетворение немедленно, неадекватность поведения. Такой ребенок восстает против правил и учителей, не может учиться, ему все неинтересно, он либо уходит в себя, либо, напротив, становится агрессивным. Даже правила в спорте или играх его не удовлетворяют, и часто он просто не способен принимать участие в общих играх. Такие тенденции могут проявиться с особой силой в подростковом возрасте, во второй период созревания, – в форме хулиганства, правонарушений и тому подобных формах протеста, что представляет огромную проблему для общества, потерявшего способность убеждать молодежь и направлять ее по пути цивилизованных правил поведения. К этой проблеме мы еще вернемся.
Итак, если мы рассматриваем трансформацию, то есть сублимацию, предгенитальных первичных импульсов в русло дисциплинированной деятельности, получения знаний как одного из наиболее важных аспектов процесса взросления, происходящего в латентный период, то протекает эта трансформация под влиянием тех целей, что ставит перед индивидом Супер-Эго, и под его контролем. Несмотря на то что у революционных философов и либертианцев стало модным призывать ликвидировать Супер-Эго, отменить всякие авторитеты, смести власти и разбить оковы, в которые человечество себя заковало, мы тем не менее видим, что люди нуждаются в путеводителе и третейском судье, способном оценить их поступки и направить их мысли.
Действительно, символы Супер-Эго практически всеохватны, нет личности или культуры, которую бы не контролировали или не направляли эти символы. Как сказал Лакан: "Символы на самом деле окутывают жизнь человека, как сетью, окутывают так плотно, что они еще до его рождения соединяют тех, кто даст ему жизнь, чьей "плотью и кровью" он станет; окутывают так плотно, что они вносят в его жизнь вместе с даром звезд (если не фей) знак его судьбы; так плотно, что дают определения, будет ли он верным человеком или предателем, а также даруют законы и правила, которые будут сопровождать его по жизни везде, где его еще нет, и даже после его смерти, где его уже не будет".*
* Жак Лакан. Функция и область речи и языка в психоанализе. Экри.
Как структуралист, Лакан принимает символику как данность, как структуру обозначений, действующих в различных культурах и определяющих человеческие отношения и модели поведения в рамках этих культур. И хотя верно, что культурные горизонты человека населены символами, структуралисты считают эти символы независимой объективной сущностью, не принимая во внимание те душевные и мыслительные процессы, которые их порождают. По мнению Лакана, после опубликования "Толкования сновидений" Фрейда стало ясно, что человек живет по внутреннему закону, который не он сотворил, но который, напротив, творит его самого. "Он наполнен знаком, но он его не создал".
Действительно, символы Супер-Эго кажутся вечными и универсальными, беспричинными, но побуждающими, вневременными и в то же время действующими в том или ином конкретном времени. Однако задача психоанализа – не просто описать эти символы и то, каким образом они определяют характер индивида или культуры, но также показать, как они сами формируются психикой и как проецируются вовне, превращаясь как бы в объективные или божественные законы.
Здесь уже говорилось, что Супер-Эго рождается не в период формирования Эдипова комплекса, но на самых ранних стадиях развития ребенка, что каждая фаза развития либидо рождает собственную конструкцию Супер-Эго. И хотя Эдипов комплекс формирует отеческое Супер-Эго, наиболее важное в условиях патриархальной культуры как центр совести и морали, тем не менее и оно есть лишь один из многих образов Супер-Эго. Предгенитальные Супер-Эго не исчезают, они продолжают действовать, но уже бессознательно, как некие подпольные движения души. Младенческие фиксации, энергия предгенитального либидо – нереализованные, но требующие выхода, перетекут в следующие фазы и повлияют на характер формирования Супер-Эго Эдипова периода. Поэтому наиболее важная структура Супер-Эго сохраняет многие компоненты более ранних фаз развития, многие черты детства индивидов, спроецированные на образы Супер-Эго.
Оральные черты либидо с их импульсами сосания, глотания, кусания создают символические образы всех этих действий. Так, например, орально-агрессивные импульсы выразятся во множестве символических образов типа злых лиц, клацающих зубами и клыками, горящих глаз, различных фигур в угрожающих позах с загребущими руками или когтистыми лапами. В большинстве этих разнообразных представлений очень отчетливо заметны мускульные импульсы агрессии. На первичном уровне, то есть прежде, чем они проецируются на родительские объекты, эти образы обычно представляются в виде разрозненных частей, а не целых фигур, например как зубы, челюсти, угрожающие глаза или руки и т.д. Только после проекции на родительские объекты они становятся символами Супер-Эго, выраженными в образах ведьм или демонов. В свою очередь открытый, жаждущий рот младенца находит свое символическое выражение в образе пещеры, в темной пасти которой исчезают предметы и люди, или трясины, готовой засосать детей, или, наконец, бездонного водоворота омута.
В поэме Шиллера "Ныряльщик" великолепно передан драматический образ моря в виде разверстой пасти, затягивающей людей в бездну:
Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой,
В ту бездну* прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой.
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной...
* Слово "бездна" буквально переводится как "горло, пасть".
При первой попытке молодой герой возвращается и рассказывает о пережитых ужасах. Но, получив обещание короля отдать за него свою красавицу дочь, он ныряет вновь, чтобы уже не возвратиться. Позже я снова вернусь к этой поэме и покажу, как символы пожирающей пасти начинают ассоциироваться – на генитальном уровне – с образами кровожадной вагины.
В образном строе Иеронима Босха, особенно в его "Видении Ада", мир, находящийся под ужасным влиянием отца и матери, изображен в виде чудовищного родительского рта, олицетворяющего врата преисподней. Интересно заметить, что в патриархальных культурах родитель, пожирающий своих детей, представляется в образе отца, как, например, Зевс или Хронос, в то время как в мифологии примитивных кельтских или финно-угорских культур пожирательницей детей предстает фигура матери. В венгерской мифологии это мать-русалка, обитающая в реках и озерах и заманивающая людей в глубину. В этих культурах множество подобных образов водяных или русалок, и обычно, если люди вынуждены были пить воду в незнакомой деревне, они обязательно произносили молитву, чтобы отвести от себя злые намерения водяного божества: "Не делай мне зла, выбери кого-нибудь другого", – и часто добавляли к этому: "например, русского".
Среди различных патологий мы видим много психосоматических расстройств, связанных с органами поглощения и глотания. Одно из наиболее частых – "анорексия невроза" – связано, как я уже говорил, с орально-агрессивным типом инкорпорирования, который, будучи подавлен, приводит к сильнейшим спазмам горла и пищевода, делая процесс глотания трудным и болезненным. Людей, страдающих этой болезнью, преследуют навязчивые фантазии об искаженных злобой ртах, грозящих проглотить их.
Анальная фаза развития либидо вызывает сновидения и фантазии о грязной, скользкой поверхности, переполненных уборных, помещениях, заполненных грязью или фекалиями. Эти фантазии населены различными фигурами, представляющими фекалии, – чешуйчатыми змеями, червями, гномами, – которые в дальнейшем становятся мифологическими образами. Лица и фигуры гномов выражают озабоченность анальными функциями, голова наклонена вниз, вся фигура напряжена, как при испражнении, – грязные, измученные человечки. Нереализованное и неприемлемое либидо окрашивает все действия человека, он как будто все время ощущает фекалии, чувствует, что тело и руки запачканы, постоянно находится в тревожном состоянии, и все это часто мешает ему продуктивно работать. Эти состояния рождаются в результате невозможности сублимировать анальные импульсы, трансформировать фекальные субстанции в более приемлемые и интересные материалы.
Молодой человек 22 лет страдал от навязчивой идеи, побуждавшей его постоянно расчесывать свои волосы, чтобы прическа была идеальной, чтобы ни один волосок не выбился. Эта навязчивая идея преследовала его практически постоянно, все его внимание было посвящено этому священнодейству, отчего он был не в состоянии что-либо делать или общаться с людьми без того, чтобы не думать о том, как бы не испортилась прическа. На работе или в любом общественном месте он без конца бегал в туалет или другое укромное место, чтобы поправить прическу. И, даже будучи с девушкой, он не мог думать ни о чем, кроме того, в каком виде у него волосы. Если же он пытался побороть это, в нем поднималось невыносимое беспокойство. Нужно ли говорить, что он производил впечатление чрезвычайно застенчивого человека, который боится, что люди считают его странным, готовы смеяться и подшучивать над ним, и это состояние в конечном итоге вызвало острую паранойю. И хотя на самом деле он был весьма привлекательным молодым человеком, он сам чувствовал себя нечистым, "неприбранным" и, в общем-то, отвергнутым. Он был педантичен во всем – в одежде, в поведении, но его постоянно преследовал страх, что он неряшлив и портит все, к чему бы ни прикоснулся.
В процессе сеансов психоанализа он осознал, что на самом деле ему хотелось быть человеком совершенно противоположного типа, полным контрастом тому утонченному и педантичному образу, который он являл собой в реальности. Когда он постепенно понял, что может быть свободным и раскованным, ему стало доставлять удовольствие, когда ветер трепал волосы, он стал позволять себе ходить взъерошенным. Затем он понял, что ему хочется брать в руки вещи и делать с ними что-нибудь, даже при опасении, что есть угроза что-то испортить или спутать. Под гипнозом он чувствовал в руках сильное либидозное побуждение, но начинал тревожиться, если не знал, что с ними делать, что именно он хочет потрогать, как дотронуться до другого человека или как обращаться с тем или иным предметом. Я попросил его взять в руки кусок пластилина и попытаться слепить из него яблоко. Под гипнозом он это сделал и ощутил невероятную радость, когда сумел не только слепить яблоко, но и раскрасить его для пущей красоты в желто-красный цвет. Тогда я попросил его показать яблоко знакомой девушке, которая удивилась и обрадовалась его умению. Затем я попросил его показать это яблоко матери, и он регрессировал к состоянию маленького мальчика, принесшего матери яблоко. Она как будто бы правильно отреагировала, сказав, что яблоко красивое, но осталась холодна и безучастна. Собственно, она дала ему понять, что он не должен был этого делать, что у него был какой-то скрытый мотив. Постепенно пациент догадался, что на самом деле мать отчего- то сильно смущена. Вскоре мы добрались до момента, когда мальчик сидел на горшке, чувствовал удовольствие от освобождения кишечника и хотел потрогать фекалии. Он с гордостью глядел на мать, желая показать ей, что он произвел на свет. Но, к его расстройству, мать не прореагировала, скорее наоборот, отдалилась, смутилась и выказала признаки отвращения. Самым сильным его впечатлением осталось это ее смущение, он так и не понял, как же она относится к его гордости и его подарку. Я спросил его, что он сам почувствовал в этот момент, и он вспомнил, что и сам смутился и не знал, что же делать. Вся ситуация его озадачила настолько, что ему хотелось отстраниться от нее, не иметь с ней ничего общего. Он стал замкнут, напряжен, ему хотелось спрятаться, притвориться, что его нет, не хотелось показывать матери вообще ничего, ибо то, что он мог показать, оказалось неприятным, отвратительным.
Этот импульс пациента показать свое искусство произвести анальный продукт оказался связан с сильным нарциссическим побуждением быть каким-то особенным, нравиться окружающим, и эти два либидозных стремления переплелись. Когда он хотел показать матери свой анальный материал, чтобы добиться ее одобрения и восхищения, это, собственно, его нарциссическая сущность ждала одобрения и восхищения, ждала признания, что он прекрасен, что он совершенно особенный. То, что мать отвергла его анально-нарциссическое либидо, заставило его уйти в себя, глубоко спрятать его. Увидев ее смущение и отвращение, он отождествил себя с ней и сам стал ощущать смущение и отвращение к собственным желаниям. Чувствуя себя неприятным, он постоянно старался избавиться от своих ужасных эксгибиционистских желаний посредством навязчивых действий. Ему постоянно требовалось чиститься, поправлять одежду и прическу, чтобы выглядеть идеально.
Невротические навязчивые идеи и маниакальные действия могут претворяться и в коллективную одержимость, благодаря которой они получают общественное одобрение, как, например, религиозные обряды и ритуалы. Навязчивые обряды уничтожения, то есть преодоления влияния неприемлемого либидо, относятся одновременно и к орально-агрессивному и анальному импульсам, и часто они соединяются. Например, иудейский кошерный закон (кашрут) связан в первую очередь с запретом на кусание соска в момент сосания молока. Когда пьешь молоко, нельзя пожирать плоть, нельзя мешать кровь и молоко. Так что верующему приходится идти на все, чтобы разделить эти два разных действия. В то же самое время этот ритуал связан и с очищением. В иудаистских обрядах большую роль играют правила по очищению рук и тела, мытья кухонных принадлежностей. Табу на кровь, связанные с орально-агрессивным импульсом, выработали определенные ритуалы забивания животных таким образом, что сначала выпускается вся кровь и только тогда туша готова. То есть разделяются не только молоко и плоть, но и плоть отделяется от крови, ибо кровь одновременно и священна и запретна. Кровь предназначается лишь Богу, и в жертвоприношениях древних евреев кровь всегда предназначалась для Бога и была запретна для смертных. Искусство жертвоприношения, его тайные правила были прерогативой жрецов, посвященных в таинство. Запрет на кровопускание для остальных был защитным механизмом против человеческих жертвоприношений среди евреев и создал моральные нормы, запрещающие убивать людей, задолго до того, как подобные табу появились у других наций. Вот так из запретов, наложенных на орально-агрессивные и анальные импульсы, родились самые важные понятия гигиены и морали.
В главе, посвященной анальному либидо, мы обсуждали символическую трансформацию экскрементов в самые разнообразные объекты-заменители, такие, как земля, глина, песок, грязь и в дальнейшем золото и деньги. Мы заметили также, как нарциссическое либидо пытается найти свое выражение в таких анально-проективных объектах, как образы собственной личности. Именно так анальное и нарциссическое либидо смыкаются и создают внешние образы самого себя в различных фигурках и всевозможных любимых предметах. Более того, поиски бессмертия, желание защитить собственную нарциссическую сущность от разрушительного действия времени привели человека к тому, что он стал отождествлять себя с нерушимыми объектами. Это прежде всего камни, представляющие собой нечто цельное и постоянное, именно в них запечатлеваются образы, неподвластные времени.
С древнейших времен люди собирали камни и, видимо, чувствовали, что в них заключена живая душа. Древние германцы, например, верили, что после смерти дух умершего продолжает жить в надгробном камне. Возможно, как считал Юнг, обычай класть на могилы камни родился из символической идеи, что от умершего остается нечто вечное, лучше всего выраженное в камне. И обычай воздвигать каменные памятники знаменитым людям или по поводу важнейших событий, который мы находим практически у всех цивилизаций, скорее всего, восходит к тому же верованию. И тот камень, что положил Иаков на месте своего знаменитого сновидения, и камни, оставляемые людьми на могилах святых или героев, – все это выражает природу человеческого стремления к сохранению души через каменный символ. Во многих религиозных культах камни используются как место поклонения, как место, в котором заключен Дух Господень. Так и в исламском мире священный черный камень Кааба в Мекке стал местом паломничества всякого истинного мусульманина.
Если камни символизируют существо и целостность личности, то золото, драгоценности и деньги олицетворяют нарциссическое желание привлечь внимание, быть признанным. Блеск, сверкание и мерцание золота и драгоценных камней привлекают внимание, вызывают чувства удивления и восхищения. Того, кто обладает золотом, деньгами и драгоценностями, мир не может игнорировать, напротив, он становится центром внимания, к нему прикован интерес. Так, про удачливых людей говорят, что они родились с серебряной ложкой во рту (соотв. русской поговорке "родился в рубашке". – Перев.), известно также выражение "золотая молодежь", то есть люди, выделяющиеся среди других. В золоте и драгоценностях как символах сливаются анальное и нарциссическое либидо и реализуется младенческое представление о его анальном материале – блестящем, золотистом, великолепном выражении его личности.
На более высоком уровне нарциссической фазы развития либидо, когда самоощущение находит более персонифицированное выражение, образ собственной личности предстает в виде некоего гигантского сверхчеловека, способного объять всю вселенную. Поскольку во время этой стадии личность наполняется огромными порциями либидо, она становится центром внимания ребенка, наполняя его ощущением, что он сам и есть центр вселенной, вездесущий и всемогущий, способный преодолевать пространство и время. Символически это ощущение представляется в виде образов гигантской человеческой фигуры, заполняющей весь космос, всю вселенную. Эти образы – прототип маниакального состояния, при котором желания и мысли индивида являются для него главными и всесильными, не зависят от времени и места, от законов природы или человеческих законов и правил. Отсюда неудивительно, что фигура космического человека появляется во многих мифах и религиозных учениях.
В западной цивилизации образ космического человека связан с символической фигурой Адама, первочеловека. Существует иудейская легенда, что, когда Бог создавал Адама, он взял сначала по горсти красного, желтого, черного и белого праха земного из четырех сторон света, и, таким образом, Адам "простирался от одного конца света до другого". Когда он наклонялся, голова его была на востоке, а ноги на западе. Согласно другой иудейской легенде, все человечество с самого начала было заключено в теле Адама, то есть заключена была душа каждого, кто когда-либо будет рожден на земле. Так что душа Адама была "словно фитиль лампы, сотканный из бесчисленных нитей". В этом символе прекрасно отражена идея абсолютной общности всего человеческого существования.*
* См.: М.Л. фон Франц. Процесс индивидуализации // Человек и его символы / Под ред. К.Г. Юнга.
В Древней Персии подобный же первочеловек под именем Гайомарт изображался в виде огромной фигуры, источающей свет. Когда он умер, его тело рассыпалось на множество металлов, а душа превратилась в золото. Его семя пало на землю, и из него проросли первые люди в виде двух ростков ревеня. На Востоке и в некоторых гностических кругах Запада люди вскоре осознали, что космический человек есть скорее психический образ, нежели конкретная реальность. В индуистских преданиях, например, он есть нечто, что живет внутри человека и является единственно бессмертной его частью. Этот внутренний Великий Человек воспитывает индивида, ведет его от самого сотворения и до возвращения к первоначальному праху. В мифах Древней Индии эта фигура известна под именем Пуруша – слово это значит просто "человек, лицо". Пуруша живет в сердце каждого человека, и в то же время он наполняет собой весь космос. На Западе космический человек отождествлялся в значительной степени с Христом, на Востоке – с Кришной или Буддой. В Ветхом Завете эта же символическая фигура предстает как "Сын Человеческий", а в иудаистской мифологии его имя Адам Кадмон. В некоторых религиозных движениях поздней античности его называли просто Антропос (человек). Знаменательно, что Адам как космическая фигура наказан Богом за свои чрезмерные амбиции, и в результате этого наказания, когда он сталкивается с действительностью, его мания трансформируется в депрессию. Будучи родоначальником человечества, гордостью Господа, зеницей его ока и хозяином Рая, он вдруг проклят Богом, который говорит ему: "За то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: "не ешь от него", проклята земля за тебя: со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Тернии и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты есть и в прах возвратишься" (Быт. гл. 3). Это четкое определение прямо направлено к тем маниакальным индивидам, чей нарциссизм выходит за пределы реальности и соперничает с Супер-Эго. Супер-Эго мстит за это, заставляя Эго впадать в депрессию. Маниакально-нарциссический индивид стремится уничтожить Супер-Эго и занять его место, в то время как при депрессии именно Супер-Эго уничтожает Эго или по крайней мере наносит ему сильнейший удар.
Когда ребенок достигает фаллической фазы развития либидо, нарциссические символы переносятся в основном на генитальную зону, и теперь она выражает всемогущество. Она становится центром внимания ребенка, который в свою очередь ожидает, что так же к ней относятся и все те, кто его любит. Нарциссические образы ее и ощущения ее власти играют важную роль не только в фантазиях ребенка, но и во многих мифах, как, кстати, и в структуре общества. Так, образ поднятого пениса становится не только центром либидозных ощущений, занимающих внимание и интерес ребенка, но и находит символическое выражение в самых различных памятниках материальной культуры. Высокие башни и шпили возвышаются над пейзажем или городом и символизируют значимость церквей или гражданских учреждений и монументов. Ребенок играет с саблями или стрелами, со всякими предметами удлиненной формы, которые дают ему ощущение силы и эротическое удовлетворение. Инструменты и оружие приобретают фаллическое значение, и то удовольствие, что испытывает человек от умения ими пользоваться, отражает возбуждение фаллического либидо. Нет мальчишки, который бы не любил помахать саблей или копьем или пострелять из лука, который не любил бы поиграть с паровозами или машинками; так же трудно найти мужчину, который не увлекался бы автомобилями – не только их удлиненной формой, но и возможностью преодолеть барьеры скорости и расстояния – или винтовками, ракетами и тому подобным оружием.
Фаллический символ отражает агрессивное самоутверждение, силу и превосходство, однако обычно он эгоцентричен и именно таким образом относится к обществу. Он проникает в окружение и завоевывает его, но не сливается с ним. Так, купцы времен Возрождения строили башни, чтобы показать свое положение в обществе, и высота этих башен давала понять, чего стоит ее владелец. Церковный шпиль, рассчитанный на то, чтобы служить обществу, руководить им, защитить его, – тоже фаллический символ, но он символизирует единство общества. Это действительно символ Богова пениса, который сообщает людям ощущение возвышенного образа, дает чувство общности и духовного единения всех тех, кто отождествляется с этим образом. Светское здание городской ратуши и даже заводские трубы отражают гражданские добродетели и производительные силы общества. Жители Сиднея, например, безмерно гордились огромной заводской трубой, извергавшей тучи дыма рядом с гаванью, ибо она символизировала для них собственные производственные возможности. С другой стороны, высочайшие небоскребы отражают в себе фаллическо-нарциссическое удовлетворение строителя чисто технологическими возможностями, абсолютно не принимающее во внимание потребности общества, члены которого вынуждены жить в состоянии изоляции, лишь подчиняясь технологической мегаломании. Поистине можно сказать, что конфликт между фаллической и генитальной фазами, играющий важную роль в развитии индивида, воспроизводится в общественно-культурной сфере. И будет ли общество идти по генитальному, то есть продуктивному, пути, в основе которого положительные ценности – забота, внимание, сотрудничество, или в нем будут преобладать самоутверждение, агрессивность, конкуренция и эксплуатация, в большой степени зависит от того, достигнет ли оно генитальной фазы как преобладающей формы либидозного самовыражения или зафиксируется на фаллической стадии.
Дело в том, что генитальные символы выражают чувства слияния с другим существом, преодоления преград и барьеров Эго, отделяющих одну личность от другой. Ощущение единения, когда человек полностью отдается другому без всяких сдерживающих моментов, – это одно из самых сильных и радостных чувств, доступных человеку. Как будто самый трудный акт, требуемый природой от индивида для продолжения рода, а именно полную отдачу, почти утрату себя, она компенсирует самым радостным, самым замечательным из возможных ощущений и чувством самореализации. Самоотдача и чувство единения с другим существом сопровождаются образами единения со всей вселенной, с природой, с космосом и с Богом. Природа наполняется этим любовным чувством, ей отдается человек, и она принимает его в свои вселенские объятия. Это океаническое чувство выражается в мистических томлениях, служащих подоплекой религиозных концепций и поэтической образности. Теряя себя, Эго как бы участвует в более общем единении с жизнью в целом, и как религия, так и искусство всегда пытаются воспроизвести духовное свойство этого ощущения. Все ограничения нарциссизма и фаллического самоутверждения преображаются в радость самоотдачи и слияния с другим существом или, на духовном уровне, с природой или со всем миром. Как в начале жизни младенец испытывает полнейшее удовлетворение и радость от материнской груди, так взрослые мужчина и женщина испытывают столь же полное и всеобщее наслаждение от слияния друг с другом. Воображение человека всегда находило в природных образах некие сексуальные черты. Земля, раскрытая плугом для того, чтобы принять в себя семя, которое она укроет, защитит и взрастит, – это тоже образ генитального слияния одной личности с другой, с природой и со всем живущим:
Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам,
Опьяненные тобою,
Мы вошли в твой светлый храм.
Ты сближаешь без усилья
Всех, разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди – братья меж собой.Мать-Природа все живое
Соком радости поит.
Все – и доброе и злое –
К ней влечение таит.
Нам дает лозу и счастье
И друзей в предсмертный миг,
Малой твари – сладострастье,
Херувиму – Божий лик.Фридрих Шиллер. Ода к радости
Но не все так безоблачно. Когда в репрессивных культурах накладываются определенные табу, когда радость омрачается сознанием греха, а восторг тонет в угрызениях совести, жизненные силы подтачиваются и душа человека регрессирует к младенческим формам самовыражения. В этом случае генитальные ощущения вновь наполняются фаллической агрессивностью, а Эго, испытавшее в какой-то степени возвышенную радость и сопереживание, возвращается к нарциссизму, выходя за его границы не иначе как через соревнование. Телесные радости обязательно сопровождаются чувством страха и напряжения, мышцы скованы, и нормальное объятие превращается в акт агрессии. Любовь вытесняется садизмом; единственной формой контакта остается нападение; вместо того чтобы открыться друг другу, люди избегают смотреть другому в глаза, опасаясь увидеть в них отражение собственной греховности. Люди теряют контакт с природой, перестают чувствовать и сопереживать, они в состоянии лишь нападать, стремясь подчинить себе природу или ближнего своего.
Открытые, свободные губы, вбирающие в себя космическую энергию, становятся напряженными и твердыми, их страстное желание любви и наслаждения вызывает смущение и растерянность, а зубы, чтобы почувствовать ощущение жизни, должны напасть и укусить. Либидо попадает под влияние садо- мазохистских импульсов и способно самовыразиться либо через криминальное поведение, либо через безумие, либо оно находит иные каналы самовыражения через жертвенные мифологии, религии или идеологии. Если генитальное либидо заблокировано и не имеет возможности открыто выразить себя, оно создает чувство тревоги с сопутствующим мускульным напряжением, что, в свою очередь, вызывает гнев и агрессию, иными словами, освобождение от напряжения может состояться лишь через садистские формы самовыражения, но это опять же блокируется авторитарным Супер-Эго. Патриархальное Супер-Эго представляет разрушительные импульсы как нечто, неотъемлемо принадлежащее человеческой природе, забывая, однако, что само в большой степени за это ответственно.
Можно возразить, что без подавления и запретов, налагаемых патриархальной культурой на либидозное удовлетворение, не было бы драматического развития религий и всплесков гениальности. Но при этом остается без ответа вопрос о том, смогла ли патриархальная культура предоставить достаточно сублимационных выходов для тех инстинктивных импульсов, которые она держала под контролем, дают ли ее культурные и духовные достижения возможность разрядки для той энергии, которой она перекрыла все естественные выходы.
Мы уже отмечали, что в обществах матриархального типа табу на инцест в целом не менее строгое, нежели в патриархальном обществе. Однако накладывается запрет не столько отцом, сколько братом матери, который и принимает на себя функцию контролирующего представителя общества. Нет сомнения в том, что в матриархальных культурах мать представляет собой и Супер-Эго, и объект любви и поклонения. Но при этом жесткие аспекты Супер-Эго, из-за которых и налагается табу на инцест, как бы отщепляются от матери и проецируются на ее брата, то есть самый запрет приходится осуществлять ему. Это освобождает мать от ответственности (и вины) за то, что она не принимает побуждений мальчика, и она по-прежнему остается для него любимой. Отец в этом случае играет роль друга и помощника, не имеющего особой власти над ребенком, но и не соперничающего с ним. В патриархальных же культурах, с другой стороны, общество зрелых мужчин предъявляет свои претензии на власть и обладание женщинами и детьми по праву отцовства. Отец рассматривает сына как наследника и продолжателя его дела, то есть считает, что его душа и все, что он имеет, увековечивается в сыне. И в то же время сын является его соперником. Таким образом, в патриархальном обществе борьба идет на два фронта. Первый – битва за наследование. Муж отбирает у жены право увековечить себя в собственном отпрыске, который наследует его имя, почитает его как своего родителя и обеспечивает бессмертие его души. Дальше связь между матерью и ребенком, в особенности сыном, должна быть разорвана. Как только сын достигает зрелости, он должен забыть о своем либидозном влечении к матери. То есть в либидозных узах между матерью и сыном должна исчезнуть сексуальная подоплека и мальчик должен освободиться от эротической зависимости от нее. В то же самое время часть освобожденного либидо должна перенестись на отца, чтобы обеспечить идентификацию с ним и преданность ему. Все здание патриархальной культуры зиждется на том, насколько успешны эти процессы, названные Фрейдом "разрешением Эдипова комплекса".
Однако все эти трансформации, совершающиеся в течение второго периода созревания, могут зависеть от более глубоких слоев процесса идентификации, происходившего еще в латентный период. Собственно, можно говорить о том, что идентификация с отцом является доминирующей чертой латентного периода, но затем ее как бы отодвигает вновь проснувшееся сексуальное влечение к матери во время второго периода созревания. Поскольку в этой стадии кровосмесительное влечение становится интенсивнее, то и табу против него становятся более жесткими. Для подавления этих импульсов требуется вся полнота отцовской власти. В это время за спиной отца стоит и все общество, вся культура, ибо трансформация от кровосмесительной сексуальности к экзогамии, от детства к зрелости есть не только индивидуальный вопрос отношений между отцом и сыном, но и забота всего общества. Общество в целом заинтересовано в том, чтобы юноша преодолел фиксацию на образе матери и идентифицировался с мужским образом. Итак, можно сказать, что с каждой трансформацией периода полового созревания по-новому проигрывается битва между влиянием матери и отца, между матриархатом и патриархальной культурой, ибо общество должно быть уверено, что молодой человек станет полноправным членом данной культуры и подтвердит это всей своей жизнью. Только став полноправным членом мужской части общества, мальчик считается способным установить настоящие сексуальные отношения с женщиной, при этом обязательно с женщиной, представляющей другую семью или другое племя. Чтобы обеспечить полную трансформацию такого рода и внедрить это в сознание каждого юноши, во всех патриархальных культурах имеются определенные обряды инициации, совершаемые примерно в возрасте тринадцати лет или около того, когда происходит посвящение в мужчины.
Эти обряды, или ритуалы, выражаются в ряде символических действий, значение которых зависит от психокультурного состояния данного сообщества, все члены которого глубоко чувствуют и понимают их. При этих обрядах юноша целиком и полностью отдается воле и власти взрослых мужчин, демонстрируя таким образом готовность принять их правила. Во время обрядовых испытаний юноша осознает собственную силу и слабость, способность принять на себя роль члена своего сообщества во всей полноте: он осознает собственное полноценное Эго, оно придает ему силу справиться с новыми задачами, которые жизнь ставит перед ним. В этой готовности обменять детство на зрелость и подчиниться общественному Супер-Эго имеется и оттенок мазохизма. Ибо обряд инициации предполагает, среди прочего, испытание болью и наказанием. Своей готовностью быть наказанным за свои кровосмесительные влечения мальчик становится на сторону взрослых против своего собственного младенческого Эго. Садо-мазохистская часть обрядов инициации – телесные раны и боль, которые юноша должен выдержать без всяких жалоб, – доказывает, что он на стороне общественного Супер-Эго и против своих Эдиповых влечений, которые могут повредить авторитету старших.
Одним из наиболее интересных культовых ритуалов, все еще широко распространенных среди примитивных культур, является символический обряд нового рождения. После обычных испытаний на смелость и выдержку, сопровождаемых пением и танцами, вечером танцоры образуют круг, в котором внезапно появляется мать, несколькими ловкими ритуальными движениями рук танцоры как бы извлекают из ее тела ребенка, который делает движения, подобные рождающемуся младенцу. Итак, мать вновь рожает своего сына, но на этот раз она отдает его в руки мужчин, которые отныне будут о нем заботиться, и весь круг начинает новый танец, в котором участвует теперь и юноша. Отныне юноша принадлежит к миру мужчин. Он рожден вновь, но уже как мужчина, доказавший свою храбрость и способность справиться с болью, готовый отбросить все, что связывало его с детством. Интересно, что среди австралийских аборигенов и многих южноамериканских племен существует обычай повторять обряды инициации во взрослом возрасте для того, чтобы утвердить свою принадлежность к племени и его божеству.
Но как бы родители и целые культуры ни стремились к тому, чтобы сделать успешной и легкой трансформацию от детства к зрелости, от мира матери к миру отца, она редко протекает без проблем. Фантазии детства отнюдь не исчезают в одночасье, но продолжают населять глубокие слои подсознания, часто бросая вызов требованиям взрослости и требованиям общества, не говоря о постоянном стремлении бороться с Супер-Эго. Где-то в глубине души мужчина остается ребенком, его преследуют сновидения и воспоминания детства, в которых преобладает иллюзорный образ щедрой и любящей матери, любящей без всяких условий и не требующей испытаний на смелость и успех. С другой стороны, если образ матери предстает как "mater dolorosa" – скорбная мать, покинутая мальчиком и преданная мужчиной, – то этот образ вызывает чувства сладкой меланхолии и преданности, которые часто приводят к решимости бросить вызов зрелости и требованиям мужского мира, бороться против него, чтобы отомстить за нее. Эти героические фантазии часто не утихают и после обрядов инициации и продолжают вызывать в душе мятежные романтические образы борьбы и победы. Да и в реальности мать отнюдь не всегда готова отдать своего сына в мир мужчин.
Если сын не сможет разорвать свою либидозную связь с матерью, то его Эдипов комплекс останется неразрешенным: он войдет в мир мужчин в состоянии внутреннего противоречия, с чувством вины, его будет терзать тревога и беспокойство, что он лишний, ненужный обществу человек, изгой.
Я упомянул лишь некоторые из трудностей процесса социализации во время первого периода созревания, когда мальчик не достигает нужной степени идентификации с образом отца. Во время и после второго периода созревания проблема только обостряется, ибо в это время мальчик встречается с общественными представителями отцовского авторитета. Я хотел бы проиллюстрировать это на примере одного молодого человека, вполне, по моему мнению, типичном для многих молодых людей нашего времени.
Л.Б. было шестнадцать лет, когда его привели ко мне впервые. Он не мог утром встать с постели, спал обычно до трех-четырех часов дня. Поскольку он часто пропускал школу, то, естественно, не справился с программой и провалил экзамены. Вообще-то он был очень способным мальчиком с артистическими задатками и с удовольствием и даже энтузиазмом принимал участие в интересных разговорах. Однако по большей части он был мрачен и замкнут, вел себя цинично и вызывающе или впадал в депрессию. Его мать перепробовала все, чтобы заставить его подниматься утром, ходить в школу и почувствовать хоть какую-то ответственность, но безрезультатно. Его родители расстались, когда ему было около двенадцати лет, и его отношение к отцу было весьма неоднозначным. С одной стороны, у него осталось глубокое чувство утраты, шока от того, что отец оставил его, и в то же время он был оскорблен и зол. Любовь и потребность в поддержке превратились в ненависть, и он стал чувствовать удовлетворение, понося отца и называя его неудачником. Его собственное разочарование проецировалось на отца, и тот казался сыну неудачником. В свою очередь, он интернализировал, перенес на себя этот отцовский образ и стал сам себе казаться неудачником. Утрата отца спровоцировала регрессию к младенческому орально-агрессивному либидо, причем в такой сильной степени, что привела к фантазиям о кастрации отца и его самого.
Поскольку у него было чувство, что мир его не принимает, то он не считал и себя обязанным принимать мир со всеми его правилами, требованиями и дисциплиной. Самое большое удовлетворение он находил в том, чтобы поносить, унижать отца и любой другой авторитет, а также принижать себя как мужчину. Он не видел перед собой ни одной цели, которой он хотел бы достичь, и любое новое разочарование только утверждало в нем чувство безысходности и бесполезности любых усилий. Он страдал острейшим комплексом неполноценности, ощущением собственной недоразвитости как мужчины, его отношения с девушками всегда были окрашены опасением, что его пенис окажется слишком мал и поэтому он не сможет их удовлетворить. В общем, он ощущал себя беспомощным сердитым ребенком, который никогда не сможет занять свое место в мире мужчин. Отсюда его погружение в депрессию, пассивность и сон, а когда это состояние закрепилось в его Эго, оно превратилось в труднопреодолимый безусловный рефлекс.
Этот синдром пассивности, бунта против правил и нежелания взрослеть – навязчивое состояние с маниакально- нарциссическими фантазиями, постоянно подавляемыми или пресекаемыми, – есть довольно распространенная болезнь среди молодых юношей, в особенности из среднего класса, где отцы по большей части холодны, не интересуются сыновьями, не умеют сопереживать и давно потеряли свое значение в качестве руководителя и примера для подражания. В этом случае процесс интроекции чрезвычайно затруднен, отчего многие подростки лишаются ощущения цели в жизни.
Но вернемся к "нормальному" процессу взросления в патриархальных культурах, к его развитию после обрядов инициации. Во время обряда "второго рождения" мальчик усваивает как запреты, так и требования, обязанности взрослых мужчин. Он подавляет свои кровосмесительные импульсы, и большая часть его либидо теперь направлена на мужчин – отцов, старших братьев и их сверстников. (Можно наблюдать этот процесс и в высокоразвитых патриархальных культурах, выразившийся, например, в расцвете искусств и наук в Афинах в VI- V вв. до н.э. или, в несколько ином ключе, во всплеске религиозных страстей в раннем Средневековье.) Либидо, перенесенное на мужскую часть общества, выражает себя проникновением в тайны природы, поклонением божествам, а на более земном уровне – приобретением практических навыков и умений: мужчины объединяются в группы по интересам, будь то спорт или всевозможные приключения, они находят таким образом возможность коллективного выплеска агрессивной энергии – в групповых играх или племенных войнах, представляя собой отличные кадры для армии.
Истеблишмент обычно поддерживает подобную сублимационную деятельность, ибо она помогает установлению высоких ценностей – дисциплины, смелости, упорства. Развитие этих качеств помогает молодому человеку принять принцип отсрочки удовлетворения – фундаментальный принцип всех патриархальных цивилизаций. Это век клубов, школ и колледжей, молодежных клубов и организаций или групп, с которыми юноша может идентифицироваться и куда он переносит свои чувства верности и преданности. Если в матриархальных культурах молодые люди проводят свое раннее детство в бисексуальных сообществах, готовясь к общественной зрелости, которая предполагает опыт и практику сексуальных отношений, то в условиях патриархальных обществ существует резкое разделение по половому признаку, а сексуальность подавляется. Именно подавление сексуального импульса в тот самый период, когда он наиболее мощно заявляет о себе, создает парниковый эффект для культурной сублимации, в результате которой происходит беспрецедентный всплеск религиозной и интеллектуальной активности, взрывное развитие цивилизации вместе со всеми ее конфликтами и страданиями.
Однако, несмотря на интенсивный характер сублиматорной деятельности, нарциссические и сексуальные импульсы продолжают предъявлять свои требования, а будучи подавленными или приниженными, проявляются в виде агрессивных стремлений, направленных против самой культуры, установившей запреты. Фантазии подростков о том, чтобы разрушить или уничтожить школу, колледж, церковь, завод или контору, где они работают, или город, где они живут, могут быть настолько яркими, что некоторые не в состоянии нормально учиться или подчиниться требованиям, необходимым для овладения знаниями и приобщения к культуре. Я упомянул эти ситуации в контексте процесса первого периода полового созревания, но они вновь проявляются и еще более мощно заявляют о себе во время и после второго периода созревания. Чтобы справиться с наследством несублимированной агрессии и отвести опасность от себя, Супер-Эго применяет различные психические механизмы.