ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Просьбу Иисуса из Евангелия от Иоанна в первую очередь переняли мистики. Речь шла об опыте единства между Богом и человеком. Греческая мистика была большей частью мистикой единства. Наивысшее достоинство человека состоит в том, что человек может стать одно с Богом. Единство с Богом человек может познать разными способами. Это может быть единство между двумя любящими людьми – издавна очень важный образ отношения Бога к Человеку. Еще в Ветхом Завете Бог представлен как Жених, который ведет свой народ как невесту, который со своим народом венчан. Со времен Оригена множество отцов церкви, интерпретировали Песню песней, которая воспевает, собственно говоря, любовь между мужчиной и женщиной, как дар Господний, отношения души с Богом. Человек – невеста, Христос – жених. В объятиях любви они становятся одно.
По-другому можно познать единство с Богом, направленное не столько на партнерство, сколько на опыт быть единым так, как нам изредка дано. Каждому, несомненно, дан опыт, он вдруг почувствовал себя одним целым. Стоит человек на вершине и всматривается в окружающий его горный мир. Он весь в созерцании и все остальное забывает. В это мгновение он един с собой, с природой вокруг него, с Богом. В эти мгновения он испытывает и гармонию со своей жизнью. Опыт быть единым всегда означает еще быть согласным с самим собой. Противоречия во мне не играют больше никакой роли. Они уже не раздирают меня. Я могу их принять. Они больше не разрушают мое единство, они просто делают меня дальновидным. Я вздыхаю освобожденно. Я ощущаю в себе простор. Другой познает такое единство в медитации. Тут мысли вдруг расплываются. Он весь в своем дыхании. Он чувствует себя объятым Божественным Настоящим. Он ко всему может стремиться, хотеть что-то изменить, отпустить. Он согласен с собой. Одна женщина рассказывала мне, что она, ребенком, при рисовании полностью забывалась. Это забвение себя, отдача тому, что я в этот момент делаю, является важным опытом единства. Если я забываю о себе, если я свободен от всех соображений – хорошо ли я поступаю, плохо ли, что скажут на это люди, – то я реализую единство с собой и в то же время с Богом. В Боге рассеиваются все мои противоречия и мое раздирание преодолено.
Кто-то другой познает свое единство в городской суматохе. Он идет по пешеходной улице и наблюдает многоцветную суету и вдруг чувствует себя полностью собой, полностью одним целым со всеми этими окружающими людьми. Он, может быть, делает похожий опыт Сиддартхи у Германа Гессе (Hermann Hesse). Он сперва искал единения с Богом в одиночестве, в аскезе и медитации. Но не нашел их там. После чего он кинулся в избыток жизни, реализуя все потребности и желания. Итак, он узнал, что самую сокровенную свою тоску не удовлетворил. Когда он прекратил все тщетные свои усилия, следя просто за течением реки, то вдруг почувствовал глубокое единство всего сущего. Он ощутил единство своего раздирания. Он почувствовал себя единым со всеми этими "чадами человеческими", которые переплывают реку на плоту и которых раньше он так презирал. Божественный опыт объемлет всегда все: Бога, людей, творение и собственную жизнь, собственную плоть, собственную Персону и различные личности, которые я ношу в себе. И я перестаю быть "двойником", а становлюсь сам катализатором всех личностей во мне.
Один из главнейших представителей мистики единства – это Мейстер Экхарт. Неоднократно говорит он о единстве между Богом и человеком и единств всех вещей с Богом: В Царстве Небесном есть все во всем и все во едином, и все наше. Предпосылка того, что человек может стать единым с Богом, это освобождение от всех образов и мыслей, которые он, в полном молчании, вверяет Богу, становясь с Ним одно естество той же природы и тем самым – Его сыном. Столько времени, сколько в человеке какой-то образ еще остается, будет стоять он между Богом и человеком и будет мешать единству. "Если ты хочешь стать одно с Богом, не должно в тебе остаться ничто внушенное и ничто заученное, – говорит Мейстер Экхарт. – В полном молчании, во внутреннем пространстве тишины, которое несет каждый человек в себе, рождается Бог. И где в человеке рождается Бог, там удается человеку достичь глубины простора и истины". Мейстер Экхарт употребляет тут библейское слово "простой" в положительном смысле. Подлинное бытие Бога, которое может познать человек в своем сердце и через Его Рождество – едино и просто. Человек собственной силой не может постичь простой причины всего сущего, только если в нем родится Бог. Никто не может коснуться глубины души, как только единственно Бог, тварное не может проникнуть в глубину души, оно остается во внешнем, в силе. Столько времени, сколько в душе человека пребывает еще какой-то образ или какая-то тварь, не может состояться подлинное единство с Богом. Для подлинного единства необходима вся твоя духовность. Только в глубине души может Бог в Своем простом существовании соприкоснуться с нами, не прибегая к посредству никакого образа, – говорит Мейстер Экхарт. Значит, для того чтобы стать единым с Богом, необходима вся духовность человека. Для такого единства необходимо освободиться от всех образов и погрузиться в глубокое молчание, которое уже существует в глубине нашей души. В сокровенном моей души Божественная глубина, а Божественная глубина – моя глубина, а моя глубина – Бога глубина есть. Тут я живу из своего, как и Бог из Своего живет. В этой глубине полностью я сам. Тут я не руководим снаружи. Тут меня уже больше ничего не раздирает. Я приобщаюсь к "простой природе" Бога. Экхарт даже говорит о "простой единице", которая возникает, когда Бог рожает Сына в моей душе. И он говорит о сокровенном роднике в моей душе, где меня Бог рождает как Своего сына. Из сокровенного родника рождаюсь я в Духе Святом; тут жизнь и творение едины. Все, на что воздействует Бог, едино; поэтому он рождает меня как Своего сына, не делая никакой разницы. В этих словах достигается наивысшая точка мистики единства, как она искуснее всего была развита Мейстером Экхартом.
Если мы от Мейстера Экхарта вернемся к своему собственному опыту, то убедимся, что каждый в своей жизни пережил уже единство и единение. Такой опыт в конечном итоге нельзя больше описать, ибо все в таком опыте обрушивается. Тут больше нет наблюдателя, который мог бы что-то наблюдать, а именно переживающий и пережитое становятся единым. Созерцатель и созерцаемое, время и бесконечность, плоть и душа, Бог и человек становятся одно. Такие опыты единства не приходят обязательно в благочестивом облачении. Они довольно часто случаются и вне церкви. Физическое слияние между мужчиной и женщиной могут быть таким опытом единства, или наслаждение вкусным блюдом, или вкушение хорошего вина, танец, игра, молчаливая прогулка, лежание на весенней поляне, со щебетом птиц вокруг и запахом молодой травы и весенних цветов. В такие мгновения все едино. Тут нам все понятно. Мы благодарны за нашу жизнь. Мы чувствуем, что все хорошо, что мы полностью любимы Богом, что наша жизнь ценна и осмысленна и что жить стоит.
Однако такой опыт мы не можем долго удерживать. Несколькими мгновениями позже после таких переживаний единства все растворяется. И мы вновь ощущаем наше раздирание. Нас опять раздражает шум самолета или комары, кусающие нас. Мы вновь вспоминаем семейный раздор. И чудесный опыт улетучился. Однако это наша судьба – маяться между единством и раздиранием, между единением и втянутостью в раздоры нашей жизни. Это натяжение мы должны выдержать. Кто хочет вечного единства, тот делает из своей жизни "единственную кашу", не замечая, как он себя втискивает в корсет. И он явно не выдерживает напряжение своей жизни. Он не выдерживает и напряжение своей собственной души. У таких людей все должно быть прекрасным, все должно быть глубоким духовным опытом. Одни утверждают, что они все это делают из своего равновесия, не замечая даже, как они обкрадывают себя и насколько они равнодушны по отношению к раздиранию других. Мы носим в себе не только набожные черты, но и безбожные. Мы не все в себе интегрировали. Иногда у нас прорывается ревность, иногда – вспышки гнева, иногда на нас находит такое половое влечение, что не просто его духовно переработать. В том и заключается наше земное бытие – все это выдержать. И только если мы осознаем различия в нас и нашей жизни и допустим их, то сможем изредка познать и единство. И благодаря таким опытам единства, мы можем принять и то, что нас раздирает.
Опыт единства – это не бег от нашего раздирания, просто оно нам иногда даруется, именно тогда, когда мы обращаемся ко всем полюсам своего бытия, когда мы миримся и с теневой стороной, когда мы принимаем и собственное раздирание. И тут подстерегает опасность: что некоторые начинают чувствовать себя мистиками и перепрыгивают через смиренный путь конфронтации со своей Тенью. Когда слишком усердно опыт единства провозглашается методом исцеления, тогда мы должны спросить себя, не хотим ли мы обойти свои темные стороны. Джон Бэбс (John Babbs) говорит о "ньюэйджевском" фундаментализме, который нынче очень распространен, что их собственный путь к единству очень часто провозглашается как единственно правильный, возносясь над всеми непросвещенными, которые идут старым избитым церковным христианством. И даже не замечаешь, как за кроткими словами о чудесном единстве упрятаны нравоучения и суждения претендующие на знание истины в последней инстанции. В книге "Тени души" Джеремии Абрамса (Jeremiah Abrams) и Конни Цвейг (Conni Zweig) говорится, что люди скрывают свое морализаторство за туманными сводами "ньюэйджевских" доктрин, за словами "Мы всех любим" и "Мы едины". Тяга к таким "чудесным" опытам единства – это только бегство от конкретной реальности нашей жизни. Опыт единства, как его провозглашает Мейстер Экхарт, предполагает правдивое самопознание и смиренную конфронтацию со своей Тенью. А это приводит в будни. Полезен ли наш опыт единства? Это как раз и демонстрирует то, как мы конкретно можем проживать наши будни, как мы трудимся, как мы ведем себя конфликтах с людьми. Только тот, кто в свою мистику вбирает и банальные и небожественные стороны, способен на опыт единства, включая все стороны: свет и тень, вершины и провалы, человеческое и бесчеловечное, добро и зло, небо и землю, чистоту и грязь, преимущество и слабости, духовное и безбожное.