ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Анализ явлений памяти. Память есть знание о минувшем душевном состоянии после того, как оно уже перестало непосредственно сознаваться нами, или, говоря точнее, она есть знание о событии или факте, о котором мы в данную минуту не думали и который осознается нами теперь как явление, имевшее место в нашем прошлом. Важнейший элемент такого знания, по-видимому, оживание в сознании образа минувшего явления, его копии. И многие психологи утверждают, что воспоминание о минувшем событии сводится к простому оживанию в сознании его копии. Но чем бы ни было такое оживание, оно во всяком случае не есть память; это просто дубликат первого события, некоторое второе событие, не имеющее с первым никакой связи и только сходное с ним. Часы бьют сегодня, били вчера и могут бить еще миллион раз, пока не испортятся. Дождь льет через водосточную трубу, так же лил он на прошлой неделе и так же будет лить завтра, через год... Но разве часы при каждом новом ударе сознают прежние удары или текущий теперь поток воды сознает вчерашний, потому что они походят друг на друга и повторяются? Очевидно, нет. Нельзя возражать на наше замечание, говоря, что примеры неподходящие, что в них речь идет не о психических, а о физических явлениях, ибо психические явления (например, ощущения), следуя одни за другими и повторяясь, в этом отношении ничем не отличаются от боя часов. В простом факте воспроизведения еще вовсе нет памяти. Последовательное повторение ощущений представляет ряд не зависящих друг от друга событий, из которых каждое замкнуто в самом себе. Вчерашнее ощущение умерло и погребено – наличность сегодняшнего еще не дает никаких оснований для того, чтобы наряду с ним воскресло и вчерашнее. Нужно еще одно условие для того, чтобы созерцаемый в настоящем образ являлся заместителем минувшего оригинала.
Условие это заключается в том, что созерцаемый нами образ мы должны относить к прошлому – мыслить его в прошлом. Но как можем мы мыслить известную вещь как бы в прошлом, если мы не будем думать об этой вещи, и о прошлом, и об отношении между, тем и другим? А как можем мы думать вообще о прошлом? В главе "Чувство времени" мы видели, что интуитивное или непосредственное осознание минувшего отстоит всего на несколько секунд от настоящего мгновения. Более отдаленные даты не воспринимаются непосредственно, а мыслятся символически, как названия, например: "прошлая неделя", "1850 год", или представляются в виде образов и событий, связанных, ассоциированных с ними, например: "год, в котором мы посещали какое-нибудь учебное заведение", "год, в котором мы понесли какую-нибудь утрату". <...> Для полноты воспоминания о прошлом необходимо мыслить и то, и другое – и символическую дату, и соответствующие минувшие события. "Отнести" известный факт к минувшему времени, – значит, мыслить его в связи с именами и событиями, характеризующими его датами, – короче говоря, мыслить его как член сложного комплекса элементов ассоциации.
Но и это еще не есть душевное явление, называемое памятью. Память представляет нечто большее сравнительно с простым отнесением факта к известному моменту прошлого. Другими словами, я должен думать, что это именно я пережил его. Он должен быть окрашен в то чувство теплоты и интимности по отношению к нашей личности, чувство, о котором нам не раз приходилось говорить в главе "Личность" и которое составляет характерную черту всех явлений, вошедших в состав нашего индивидуального опыта. Общее чувство направленности в глубь прошедшего, определенная дата, лежащая в этой направленности и охарактеризованная соответствующим названием или содержанием, воображаемое мною событие, относимое к этой дате, и признание его принадлежащим моему личному опыту – вот составные элементы в каждом объекте памяти.
Запоминание и припоминание. Если явления памяти таковы, какими показал нам их только что сделанный анализ, то можем ли мы ближе наблюдать процессы памяти и выяснить их причины?
Процесс памяти заключает в себе два элемента: 1) запоминание известного факта; 2) припоминание, или воспроизведение, того же факта. Причиной запоминания и припоминания служит закон приучения нервной системы, играющий здесь такую же роль, как и при ассоциации идей.
Припоминание объясняется при помощи ассоциации. Ассоцианисты давно объясняли припоминание таким образом. Дж. Милль высказывает по этому поводу соображения, которые мне кажутся не требующими никаких поправок, только слово "идея" я заменил бы выражением "объект мысли".
"Есть, – говорит он, – состояние сознания, хорошо известное всякому, – припоминание. При этом состоянии мы, очевидно, не имеем в сознании той идеи, которую хотим припомнить. Каким же путем при дальнейших попытках припомнить забытое мы, наконец, наталкиваемся на него? Если мы не осознаем искомой идеи, мы осознаем некоторые идеи, связанные с ней. Мы перебираем в уме эти идеи в надежде, что какая-нибудь из них напомнит нам забытое, и если какая-нибудь из них действительно напоминает нам забытое, то всегда вследствие того, что она с ним связана общей ассоциацией.
Я встретил на улице старого знакомого, имени которого не помню, но желаю припомнить. Я перебираю в уме ряд имен, надеясь натолкнуться на имя, связанное ассоциацией с искомым. Я припоминаю все обстоятельства, при которых виделся с ним, время, когда я познакомился с ним, лиц, в присутствии которых я встречался с ним; что он делал, что ему приходилось испытать. И если мне случилось натолкнуться на идею, связанную общей ассоциацией с его именем, я тотчас припоминаю забытое имя; в противном случае все попытки мои будут напрасны. Есть другая группа явлений, вполне аналогичных только что описанным и могущих служить для них яркой иллюстрацией. Часто мы стараемся не забыть чего-нибудь. К какому приему мы прибегаем, чтобы припомнить данный факт по желанию? Все люди пользуются для этой цели тем же способом. Обыкновенно стараются образовать ассоциации между объектом, который хотят запомнить, и ощущением или идеей, которая, как известно, будет налицо в то время или около того времени, когда пожелают вызвать в памяти данный объект мысли. Если ассоциация образовалась и один из ее элементов попадается нам на глаза, то это ощущение или идея вызывает по ассоциации искомый объект мысли.
Вот избитый пример подобной ассоциации. Человек получает от друга поручение и, чтобы не забыть его, завязывает узелок на носовом платке. Как объяснить этот факт? Прежде всего, идея поручения ассоциировалась с идеей завязывания узелка на платке. Затем заранее известно, что носовой платок – такая вещь, которую очень часто приходится иметь перед глазами, и, следовательно, платок, вероятно, случится видеть около того времени, когда нужно будет выполнить поручение. Увидев платок, мы замечаем узел, а он напоминает нам и о поручении благодаря преднамеренно образованной между ними ассоциации".
Короче говоря, мы ищем в памяти забытую идею совершенно так же, как ищем в доме затерявшуюся вещь. В обоих случаях мы осматриваем сначала то, что, по-видимому, находится в соседстве с искомым предметом: переворачиваем в доме вещи, подле которых, под которыми и внутри которых он может находиться, и если он действительно находится вблизи них, то вскоре попадается нам на глаза. В поисках объекта мысли вместо предметов мы имеем дело с элементами ассоциации. Механизм припоминания тождествен механизму ассоциации, а последний, как известно, сводится к элементарному закону приучения в нервных центрах.
Ассоциация объясняет также и запоминание. Тот же закон приучения составляет и механизм запоминания. Оно означает способность к припоминанию – и больше ничего. Единственным указанием на существование в данном случае запоминания есть наличность припоминания. Запоминание известного явления, короче говоря, есть другое название для возможности снова думать о нем или для стремления снова думать о нем в связи с обстановкой, относящейся ко времени первого его возникновения. Какой бы случайный повод ни превратил эту возможность в действительность, во всяком случае постоянным основанием для этой возможности служат пути в нервной ткани, через которые внешнее раздражение вызывает припоминаемое явление, минувшие ассоциации, сознание того, что наше "я" было связано с данным явлением, вера в то, что все это действительно было в прошедшем, и т.д. Когда припоминание вполне подготовлено, искомый образ оживает в сознании тотчас после появления повода к этому. В противном случае образ появляется лишь через некоторое время. Но как в том, так и в другом случае главным условием, делающим запоминание вообще возможным, являются нервные пути, в которых образуется ассоциация запоминаемого объекта мысли с поводами, вызывающими его в памяти. В состоянии скрытого напряжения эти пути обусловливают запоминание, в состоянии активности – припоминание.
Физиологическая схема. Явление памяти может быть окончательно выяснено при помощи простой схемы. Пусть n будет минувшее событие, о – окружающая его обстановка (соседние события, дата, связь с нашей личностью, теплота и интимность и т.д.), а m – некоторая мысль или факт в настоящем, который легко может стать поводом к припоминанию. Пусть нервные центры, действующие при мыслях m, n и о, будут выражены через М, N и О, тогда существование путей, символически обозначенных линиями между М и N, и N и О, будет выражать факт "задержания события n в памяти", а возбуждение мозга по направлению этих путей – условие припоминания события n. Нужно заметить, что задержание события n не есть мистическое приобретение идеи бессознательным путем. Оно вовсе не есть явление психического порядка. Это – чисто физическое явление, морфологическая черта, именно наличность путей в глубочайших недрах мозговой ткани. В то же время припоминание есть психофизический процесс, имеющий и телесную, и душевную стороны; телесная сторона его – возбуждение нервных путей, душевная – сознательное представление минувшего явления и вера в его принадлежность нашему прошлому.
Короче говоря, единственная гипотеза, для которой явления внутреннего опыта дают здесь поддержку, заключается в том, что нервные пути, возбуждаемые восприятием известного факта и его припоминанием, не вполне тождественны. Если бы мы могли вызвать в сознании минувшее событие независимо от каких бы то ни было элементов ассоциации, то этим самым была бы исключена всякая возможность памяти: видя перед собой явление минувшего опыта, мы принимали бы его за новый образ. В самом деле, припомнив событие без окружавшей его обстановки, мы едва можем отличить его от простого продукта воображения. Но чем более элементов ассоциации связано с ним в нашем сознании, тем легче мы узнаем в нем объект собственного минувшего опыта.
Например, я вхожу в комнату приятеля и вижу на стене картину. Сначала я испытываю какое-то странное чувство. "Наверное, я видел эту картину!" – говорю я, но где и когда, – не могу припомнить; в то же время я чувствую в картине что-то знакомое; наконец, восклицаю: "Вспомнил! Это копия с картины Фра-Анджелико во Флорентийской академии, я ее там видел". Только для того чтобы вспомнить, что это за картина, нужно было припомнить здание академии.
Условия хорошей памяти. Если мы припоминаем факт – n, то путь N-О (рис. 14) составляет физиологические условия, которые вызывают в сознании обстановку, окружавшую n, и делают n объектом памяти, а не простой фантазии. В то же время путь М-N дает повод к припоминанию n. Таким образом, в связи с тем, что память человека всецело обусловлена свойствами нервных путей, ее достоинство в данном индивиде зависит частью от числа, а частью от устойчивости этих путей.
Рис.14
Устойчивость или постоянство нервных путей есть индивидуальное физиологическое свойство нервной ткани у каждого человека, число же их зависит всецело от личного опыта. Назовем устойчивость нервных путей прирожденной физиологической восприимчивостью. Эта восприимчивость в различных возрастах и у различных индивидов очень различна. Одни умы подобны воску под давлением печати: ни одно впечатление, как бы оно ни было бессвязно, не пропадает для них бесследно. Другие напоминают желе, дрожащее от простого прикосновения, но при обычных условиях не способное воспринимать устойчивые отпечатки. Последние умы, припоминая какой-нибудь факт, неизбежно должны подолгу копаться в запасе своих устойчивых знаний. У них нет отрывочной памяти. Наоборот, лица, которые удерживают в памяти без всякого усилия имена, даты, адреса, анекдоты, сплетни, стихи, цитаты и всевозможные факты, обладают отрывочной памятью в высшей степени и, конечно, обязаны этим необыкновенной восприимчивости их мозгового вещества для каждого вновь образовавшегося в нем пути.
По всей вероятности, лица, не одаренные такой физиологической восприимчивостью, не способны к широкой, многосторонней деятельности. И в практической жизни, и в научной сфере человек, умственные приобретения которого тотчас же закрепляются в нем, всегда прогрессирует и достигает целей, в то время как другие, тратя большую часть времени на переучивание того, что они когда-то учили, но забыли, почти не двигаются вперед. Карл Великий, Лютер, Лейбниц, В. Скотт, любой из великих гениев человечества непременно должны были обладать изумительной восприимчивостью чисто физиологического свойства. Люди, не одаренные ею, могут в той или другой степени отличаться качеством труда, но никогда не будут в состоянии создать такие массы произведений или иметь такое громадное влияние на современников.
В жизни каждого из нас наступает период, когда мы можем только сохранять приобретенное ранее, когда прежде проложенные в мозгу пути исчезают с такой же скоростью, с какой образуются новые, и когда мы забываем ровно столько, сколько приобретаем новых знаний за тот же промежуток времени. Это состояние равновесия может тянуться много-много лет. В глубокой старости оно начинает нарушаться: количество забываемого начинает перевешивать количество приобретаемого вновь, или, лучше сказать, нет никаких новых приобретений. Мозговые пути становятся настолько неустойчивыми, что, например, в течение нескольких минут предлагается тот же вопрос и ответ на него забывается раз шесть подряд. В этом периоде необычайная устойчивость путей, образовавшихся в детстве, становится очевидной; глубокий старик сохраняет воспоминания ранней молодости, утратив все остальные.
Вот всё, что я хотел сказать об устойчивости мозговых путей. Теперь несколько слов об их числе. Очевидно, чем более таких путей в мозгу, как М-N, и чем более благоприятных поводов для припоминания n, тем скорее образуется, вообще говоря, и прочнее будет память об n, и чем чаще мы будем вспоминать об n, тем более будет возможности всегда припомнить n по желанию.
Говоря на языке психологии, с чем большим количеством фактов мы ассоциировали данный факт, тем более прочно он задержан нашей памятью. Каждый из элементов ассоциации есть крючок, на котором факт висит и с помощью которого его можно выудить, когда он, так сказать, опустился на дно. Все элементы ассоциации образуют ткань, с помощью которой данный факт закреплен в мозгу. Тайна хорошей памяти есть, таким образом, искусство образовывать многочисленные и разнородные ассоциации со всяким фактом, который мы желаем удержать в памяти. Но что другое представляет это образование ассоциаций с данным фактом, если не упорное размышление о нем?
Короче говоря, из двух лиц с тем же внешним опытом и с той же степенью прирожденной восприимчивости то лицо, которое более размышляет над своими впечатлениями и ставит их в систематическую связь между собой, будет обладателем лучшей памяти. Примеры можно видеть на каждом шагу. Большинство людей обладают хорошей памятью на факты, имеющие отношение к их житейским целям. Школьник, проявляющий способности атлета, оставаясь крайне тупым в учебных занятиях, поразит вас знанием фактов о деятельности атлетов и окажется ходячей справочной книгой по статистике спорта. Причиной этому является то, что мальчик постоянно думает о любимом предмете, собирает относящиеся к нему факты и группирует их в известные классы. Они образуют для него не беспорядочную смесь, а систему понятий – до такой степени глубоко он их усвоил.
Так же точно купец помнит цены товаров, политический деятель – речи своих коллег и результаты голосования в таком множестве, что посторонний наблюдатель поражается богатством его памяти, но это богатство вполне понятно, если мы примем во внимание, как много каждый специалист размышляет над своим предметом. Весьма возможно, что поразительная память, обнаруживаемая Дарвином и Спенсером в их сочинениях, вполне совместима со средней степенью физиологической восприимчивости мозга обоих ученых. Если человек с ранней юности задается мыслью фактически обосновать теорию эволюции, то соответствующий материал будет быстро накапливаться и прочно задерживаться в его памяти. Факты свяжутся между собой их отношением к теории, а чем более ум будет в состоянии различать их, тем обширнее станет эрудиция ученого. Между тем теоретики могут обладать весьма слабой отрывочной памятью и даже вовсе не обладать ею. Фактов, бесполезных для его целей, теоретик может не замечать и забывать тотчас же после их восприятия. Энциклопедическая эрудиция может совмещаться почти с таким же "энциклопедическим" невежеством, и последнее может, так сказать, скрываться в промежутках ее ткани. Те, кому приходилось иметь много дела со школьниками и профессиональными учеными, поймут, какой тип я имею в виду.
В системе каждый факт мысли связан с другим фактом каким-нибудь отношением. Благодаря этому каждый факт задерживается совокупной силой всех других фактов системы и забвение почти невозможно.
Почему зубрежка такой дурной способ учения? После сказанного выше это само собой ясно. Под зубрением я разумею тот способ подготовки к экзаменам, когда факты закрепляются в памяти в продолжение немногих часов или дней путем усиленного напряжения мозга, запоминаются на время испытания, между тем как в течение учебного года память почти вовсе не упражнялась в области предметов, необходимых к экзамену. Объекты, заучиваемые таким путем, на отдельный случай, временно, не могут образовать в уме прочных ассоциаций с другими объектами мысли. Соответствующие им мозговые точки проходят по немногим путям и с большим трудом возобновляются. Знание, приобретенное с помощью простого зубрения, почти неизбежно забывается совершенно бесследно. Наоборот, материал, набираемый памятью постепенно, день за днем, в связи с различными контекстами, освещенный с разных точек зрения, связанный ассоциациями с другими событиями и неоднократно подвергавшийся обсуждению, образует такую систему, вступает в такую связь с остальными сторонами нашего интеллекта, легко возобновляется в памяти такой массой внешних поводов, что остается надолго прочным приобретением. Вот в чем рациональное основание для того, чтобы установить в учебных заведениях надзор за непрерывностью, равномерностью занятий в течение учебного года. Разумеется, в зубрении нет ничего нравственно предосудительного.
Если бы оно вело к желанной цели – к приобретению прочных знаний, то, бесспорно, было бы лучшим педагогическим приемом. Но на самом деле этого нет, и учащиеся сами должны понять почему.
Прирожденная восприимчивость памяти человека неизменна. Теперь читателю будет вполне ясно, если мы скажем, что все усовершенствование памяти заключается в образовании ряда ассоциаций с теми многочисленными объектами мысли, которые нужно удержать в голове. Никакое развитие не может, по-видимому, усовершенствовать общую восприимчивость человека. Она представляет собой физиологическое свойство, данное человеку раз и навсегда вместе с его организацией, свойство, которое он никогда не будет в состоянии изменить. Без сомнения, оно изменяется в зависимости от состояния здоровья человека; наблюдения показывают, что оно лучше, когда человек свеж и бодр, и хуже, когда он утомлен или болен. Таким образом, что хорошо для здоровья, то хорошо и для памяти. Мы можем даже сказать, что любое интеллектуальное упражнение, усиливающее питание мозга и повышающее общий тонус его деятельности, окажется полезным и для общей восприимчивости. Но более этого ничего нельзя сказать, а это, очевидно, гораздо менее утешительно сравнительно с ходячими взглядами на восприимчивость мозга.
Обыкновенно полагают, что систематические упражнения укрепляют в человеке не только способность запоминать факты, входящие в состав этих упражнений, но и вообще восприимчивость к запоминанию. Говорят, например, что продолжительное заучивание слов облегчает дальнейшее их заучивание. Если бы это было справедливо, то все только что сказанное мной было неверно и всю теорию зависимости памяти от образования нервных путей в мозгу нужно было бы вновь пересматривать. Но я склонен думать, что фактов, противопоставляемых этой теории, на самом деле не существует.
Я обстоятельно расспрашивал многих опытных актеров, и все они единогласно утверждают, что заучивание ролей весьма мало облегчает дело. По их словам, это только развивает способность разучивать роли систематически. Опыт сообщил актерам богатый запас интонаций, экспрессии и жестов; это облегчает разучивание новых ролей, в которых возможно применить запас, накопленный так же, как накоплены купцом его знания о ценности товаров, атлетом – познания по части гимнастической ловкости; новые роли благодаря практике заучиваются легче, но при этом прирожденная восприимчивость нисколько не совершенствуется, а, наоборот, слабеет с годами.
Здесь запоминание облегчается вдумчивостью. Точно так же, когда школьники совершенствуются в заучивании наизусть, я уверен, что на поверку причиной совершенствования всегда окажется способ заучивания отдельных вещей, представляющих относительно больший интерес, большую аналогию с чем-нибудь уже знакомым, воспринятым с большим вниманием и т.д., но отнюдь не укрепление физиологической силы восприимчивости. Заблуждение, которое я имею в виду, проникает насквозь полезную и интересную в других отношениях книгу "Как нужно укреплять память" Гольбрука из Нью-Йорка. Автор не различает общей физиологической восприимчивости и восприимчивости к определенным явлениям и рассуждает так, как будто и та и другая должны совершенствоваться при помощи одних и тех же средств.
"Я лечу теперь, – говорит он, – старика, страдающего потерей памяти, который не замечал, что память его быстро слабеет, пока я не обратил на это внимания. В настоящее время он употребляет энергичные усилия для восстановления памяти, и не без некоторого успеха. Метод лечения заключается в том, чтобы ежедневно по два часа – час утром и час вечером – упражнять память. Пациент в это время сильно напрягает внимание, чтобы воспринимаемое ярко запечатлевалось в уме. Каждый вечер он должен припоминать все события минувшего дня и повторять то же на следующее утро. Каждое услышанное имя ему следует записывать и стараться запомнить, возобновляя его в уме время от времени. Еженедельно он должен запоминать до десяти имен государственных деятелей. Ежедневно ему надо заучивать стихи из поэтических произведений и из Библии. Он должен также запоминать время от времени номер страницы в какой-нибудь книге, где сообщается интересный факт. С помощью этих упражнений и некоторых других приемов ослабевшая память пациента начинает снова оживать".
Я склонен думать, что память этого несчастного старика если и улучшилась, то лишь в отношении частных фактов, которые доктор заставляет его запоминать, и в некоторых других отношениях: во всяком случае эти несносные упражнения не повысили его общей восприимчивости.
Усовершенствование памяти. Итак, все улучшение памяти заключается в усовершенствовании привычных методов запоминания фактов. Таких методов три: механический, рациональный и технический. Механический метод заключается в усилении интенсивности, увеличении и учащении впечатлений, подлежащих запоминанию. Современный способ обучения детей грамоте при помощи письма на классной доске, при котором каждое слово запечатлевается в сознании при посредстве четырех путей – глаз, ушей, голоса и рук, представляет собой образец усовершенствованного механического запоминания. Рациональный метод запоминания есть не что иное, как логический анализ воспринимаемых явлений, группировка их в определенную систему по классам, расчленение их на части и т.д. Любая наука может быть примером такого метода.
Немало придумано технических, искусственных методов для запоминания. При помощи искусственных систем можно нередко удерживать в памяти такую массу совершенно бессвязных фактов, такие длинные ряды имен, чисел и т.д., какие невозможно запомнить естественным путем. Метод заключается в механическом заучивании какой-нибудь группы символов, которые должны быть твердо навсегда удержаны в памяти. Затем то, что должно быть заучено, связывается путем нарочно придуманных ассоциаций с некоторыми из заученных символов, и эта связь впоследствии облегчает припоминание. Наиболее известный и употребительный из искусственных приемов мнемоники – цифровой алфавит. Предназначается он для запоминания рядов чисел. Каждой из десяти цифр в нем соответствует одна или несколько букв. Число, которое надо запомнить, выражают в буквах, из которых легко составить слова, слова по возможности подбирают так, чтобы они напоминали чем-нибудь о предмете, к которому относится число. Таким образом, слово сохранится в памяти даже тогда, когда число будет совершенно забыто. Недавно изобретенный метод Луазетта не столь механичен, он основан на образовании ряда ассоциаций с объектом, который желательно запомнить.
Узнавание. Если с известным явлением мы встречаемся часто и в связи со слишком многочисленными и разнообразными окружающими элементами, то, несмотря на соответственно легкое воспроизведение его, мы не можем поставить такое явление в связь с определенной обстановкой и, следовательно, отнести к какой-то дате в прошлом. Мы узнаем, но не вспоминаем его: ассоциации, связанные с ним, слишком многочисленны и неопределенны. Такой же результат получается, когда локализация в прошлом слишком смутна. Мы чувствуем, что видели где-то данный объект, но где и когда – совершенно не помним, хотя нам кажется, что вот-вот сейчас мы вспомним это. Что нарождающиеся, слабые возбуждения мозга могут вызывать нечто в сознании, можно наблюдать на себе, когда стараешься припомнить имя. Оно в таком случае, что называется, вертится на языке, но не приходит на ум. Аналогичное чувство сопровождает "воспризнание", когда ассоциации, связанные с данным объектом мысли, делают его для нас знакомым, но неизвестно почему.
Есть курьезное душевное состояние, которое, вероятно, всякому приходилось испытывать на себе. Это то чувство, когда кажется, что переживаемое в данную минуту во всей полноте переживалось когда-то прежде, когда-то мы говорили буквально то же самое на том же самом месте, тем же лицам и т.д. Это чувство "предсуществования" душевных состояний долгое время казалось чрезвычайно загадочным и служило поводом к многочисленным истолкованиям. Виган усматривал причину его в диссоциации деятельности мозговых полушарий. Согласно предположению Вигана, одно из них начинало немного позже осознавать внешние впечатления, отставало, так сказать, от другого. По-моему, такое объяснение нисколько не устраняет загадочности явления. Неоднократно наблюдая его на себе, я пришел к заключению, что оно представляет собой неясное припоминание, в котором одни элементы возобновились перед сознанием, а другие нет. Элементы прошлого состояния, не сходные с настоящим, не оживают сначала настолько, чтобы мы могли отнести это состояние к определенному прошлому. Мы только осознаем настоящее, связанное с каким-то общим намеком на прошлое. Точный наблюдатель психологических явлений Лацарус истолковывает это явление так же, как и я. Достойно внимания, что настоящее кажется повторением прошлого лишь до тех пор, пока ассоциации, связанные с аналогичным прошлым, не станут вполне отчетливы.
Забвение. Для нашего интеллекта забвение составляет такую же важную функцию, как и запоминание. Полное воспроизведение, как мы видели, сравнительно редкий случай ассоциации. Если бы мы помнили решительно все, то были бы в таком же безвыходном положении, как если бы не помнили ничего. Припоминание факта требовало бы столько же времени, сколько протекло его на самом деле от появления этого факта до момента припоминания. Таким образом, мы никогда бы не двигались вперед в нашем мышлении. Время при припоминании подвергается тому, что Рибо называет укорочением. Оно обусловлено пропусками огромного количества фактов, заполнявших данный временной промежуток.
"Таким образом, – говорит Рибо, – мы приходим к парадоксальному выводу: забвение есть одно из условий запоминания. Без полного забвения громадного количества состояний сознания и без временного забвения весьма значительного количества впечатлений мы совершенно не могли бы запоминать. Забвение, за исключением некоторых его форм, не есть болезнь памяти, но условие ее здоровья и живости".
Патологические условия. Лица, подвергнутые гипнозу, забывают все, что с ними происходило во время транса. Но при следующих таких состояниях они нередко помнят, что с ними было в предшествующий раз. Здесь наблюдается нечто подобное раздвоению личности, при котором связность существует лишь между отдельными состояниями каждой из личностей, но не между самими личностями. В этих случаях чувствительность нередко бывает у той и другой личности различна: во "вторичном" состоянии пациент нередко находится как будто под анестезией. Жанэ доказал, что его пациенты припоминали в состоянии нормальной чувствительности те факты, которых не помнили в состоянии анестезии. Например, он временно восстанавливал их чувство осязания при помощи электрического тока, пассов и т.д. и заставлял больных брать в руки различные предметы: ключи, карандаши – или делать некоторые движения, например креститься. При возвращении анестезии они совершенно не помнили об этом. "Мы ничего не брали в руки, ничего не делали" – вот обычный ответ пациентов. Но на другой день, когда их нормальная чувствительность была восстановлена, они отлично помнили, что делали в состоянии анестезии и какие вещи брали в руки. Все эти патологические явления показывают, что область возможного припоминания гораздо шире, чем мы думаем, и что в некоторых случаях кажущееся забвение еще не дает права говорить, что припоминание абсолютно невозможно. Впрочем, это еще не основание для парадоксального вывода о том, будто абсолютного забвения впечатлений нет.