ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Что такое воображение? Однажды испытанные ощущения так изменяют нашу нервную организацию, что воспроизведение этих ощущений, их копии возникают в сознании, когда первоначально вызывавшее их внешнее раздражение уже отсутствует. Впрочем, никакое ощущение не может быть воспроизведено в сознании, если оно первоначально не было вызвано прямо раздражением извне.
Слепому могут сниться цвета, глухому – звуки много лет спустя после потери зрения или слуха, но глухорожденный никогда не будет в состоянии представить себе звук или слепорожденный – цвет. Повторяя приведенные выше слова Локка, мы можем сказать, что "ум не может образовать внутри себя ни одной простой идеи". Оригиналы для простых идей должны быть почерпнуты извне. Фантазия, или воображение, суть названия, данные способности воспроизводить копии однажды пережитых впечатлений. Воображение называется репродуктивным, когда эти копии буквальны, и продуктивным (или конструктивным), когда элементы различных первоначальных впечатлений сочетаются вместе и образуют новое целое. Репродуктивные образы со всей их конкретной обстановкой, которая позволяет определить время соответствующего им в прошедшем восприятия или объекта мысли, оживая перед сознанием, являются воспоминанием. Мы только что познакомились с механизмом воспоминаний. Когда образы не относятся ни к какому определенному времени и не представляют вполне точной копии какого-либо прежнего восприятия, мы имеем дело с продуктами воображения в собственном смысле слова.
Живость зрительного воображения у различных людей различна. Наши образы минувшего опыта могут отличаться полнотой и отчетливостью или быть неясны, неточны и неполны. Весьма вероятно, что многие философские разногласия, например разногласие Локка и Беркли по поводу абстрактных идей, находили поддержку в индивидуальных различиях способности воображения, благодаря которым у одних лиц продукты воображения бывают полнее и точнее, у других – бледнее и туманнее. Локк утверждал, что мы обладаем общей идеей треугольника, которая не должна быть ни прямоугольным, ни равносторонним, ни равнобедренным, ни неравносторонним треугольником, но каждым из них вместе и ни одним в частности. Беркли говорил по этому поводу следующее:
"Если есть на свете человек, который может образовать в своем уме такую идею треугольника, то спорить с ним совершенно бесполезно, и я не намерен этого делать. Я хочу только, чтобы читатель уяснил себе хорошенько, может ли он представить себе подобную идею или нет".
До самого последнего времени большинство философов предполагали, что существует прототип человеческого ума, на который походят все индивидуальные умы, и что относительно способности воображения можно высказывать положения, применимые равно ко всем людям. Но в настоящее время масса новых психологических данных обнаружила полную несостоятельность этого взгляда. Нет "воображения" – есть "воображения", и их особенности необходимо изучить подробно.
В 1880 г. Гальтон собрал статистические материалы по этому вопросу, что, можно сказать, составило эпоху в описательной психологии. Он обратился к огромному количеству лиц с просьбой описать воспроизведенное представление обстановки, окружавшей их во время завтрака в какое-нибудь утро. Вариации были весьма значительными, и, как это ни странно, оказалось, что в среднем выдающиеся ученые обладают меньшей силой зрительного воспроизведения по сравнению с молодыми, ничем особенно не выдающимися субъектами. (Подробности см.: Гальтон. "Исследование человеческих способностей".)
Я сам в продолжение многих лет собирал от каждого из моих студентов описание силы их зрительного воспроизведения и нашел (наряду с некоторыми курьезными аномалиями) соответствующие случаи для всех, приводимых Гальтоном. Для примера я дам два случая, представляющих крайние типы наибольшей и наименьшей силы зрительного воспроизведения. Авторы этих сообщений – двоюродные братья, внуки выдающегося ученого. Вот что пишет первый из них, обладающий наибольшей силой зрительного воспроизведения:
"Картина моего завтрака бывает и смутной, и ясной в моем воображении. Она смутна и тускла, когда я пытаюсь воспроизвести ее с открытыми глазами, направленными на какой-нибудь предмет. Она в высшей степени отчетлива и ярка, когда я представляю ее себе с закрытыми глазами. Все подробности этой картины для меня одновременно ясны, но, когда я направляю внимание на какую-нибудь из них, она представляется мне еще отчетливее. Всего легче я воспроизвожу в памяти цвета; если бы, например, мне нужно было припомнить блюдо, украшенное цветами, я был бы в состоянии точно воспроизвести их красками и т.д. Цвет всего бывшего на утреннем столе представляется чрезвычайно живо. Обширность моих зрительных воспроизведений весьма велика. Я представляю себе все четыре с гены моей комнаты и все четыре стены каждой из четырех остальных комнат с такой отчетливостью, что, если бы вы меня спросили, где лежит такая-то вещь, или попросили меня сосчитать стулья и т.п., я тотчас же сделал бы это без малейшего колебания.
Чем более я учу наизусть, тем яснее представляю себе образы прочитанных мною страниц. Перед тем как произносить наизусть одну строчку заученного, я вижу ее и следующие за ней строки, так что могу цитировать их медленно слово за словом, но ум мой так занят созерцанием образа печатных строк, что я совершенно не знаю смысла произносимых мною слов. Когда я впервые заметил в себе такую особенность, то сначала подумал, что это обусловлено несовершенным знанием выученного наизусть. Но в конце концов я убедился, что действительно вижу страницу. Сильнейшим доводом в пользу того, что это так, я думаю, может служить следующий факт: я могу мысленно осматривать страницу и видеть начальные слова каждой строчки и от любого из них могу читать строчку далее. Мне гораздо легче делать это, если начальные слова идут одно под другим по прямой линии, чем если они отступают в сторону. Например:
И вот что пишет студент с наименьшей силой зрительного воспроизведения:
"Моя сила зрительного воспроизведения, насколько я могу судить, очень слаба по сравнению с окружающими людьми и имеет некоторые особенности. Я представляю себе любое минувшее событие не в виде отчетливых образов, но в виде панорамы, в которой детали как бы просвечивают сквозь густой туман. Закрыв глаза, я не могу представить себе какую-нибудь из деталей, хотя несколько лет тому назад я еще был в состоянии делать это, после чего указанная способность, по-видимому, мало-помалу совершенно исчезла. При самых живых моих сновидениях, когда грезы представляются мне вполне реальными фактами, я нередко бываю поражен помутнением зрения, и образы фантазии становятся для меня неясными. Попытки представить себе обстановку завтрака не привели меня ни к каким определенным результатам. Все казалось мне туманным. Я даже не могу сказать, что я видел. Я не мог бы назвать число стульев в комнате, если бы не знал случайно, что их десять. Я ничего не вижу в деталях. Всего характернее то, что я даже не могу сказать в точности, что я вижу. Насколько я припоминаю, окраска предметов в воспроизведении бывает та же, что и в восприятии, только сильно полинявшая. Быть может, всего отчетливее я вижу цвет скатерти на столе, и, может быть, был бы в состоянии видеть цвет обоев, если бы помнил его".
Люди, обладающие значительной силой зрительного воспроизведения, с трудом понимают, как могут думать лица, лишенные этой силы. Без сомнения, некоторые не обладают способностью зрительного воспроизведения в сколько-нибудь значительной степени; они не скажут, что видят стол, но скажут, что помнят его и знают, что на нем стояло. Психический материал, из которого состоит это "знание", по-видимому, исключительно названия. Но если при помощи слов "кофе", "ветчина", "булки", "яйца" и т.п. можно так же легко объясняться с кухаркой, платить по счетам и заказывать обед на завтра, как и при помощи зрительной и вкусовой памяти, то нет основания с практической точки зрения считать зрительную память особенным преимуществом.
В сущности, словесная память для большинства житейских целей даже лучше памяти, богатой яркими образами. Важным элементом в мышлении является сочетание терминов в посылках для образования заключения, благодаря чему словесное мышление всего скорее содействует образованию вывода, так как слова (произнесенные вслух или нет – безразлично) – наиболее сподручный материал для процессов мышления. Они не только чрезвычайно легко оживают в памяти, но и с большей легкостью, чем какие-либо другие впечатления опыта. Если бы это не было так, то невозможно было бы объяснить следующее: чем старше люди и чем более они известны в качестве мыслителей, тем более у них утрачена зрительная память, как это, например, нашел Гальтон у членов Королевского ученого общества.
Звуковые образы. Как и сила зрительного воспроизведения, сила звукового воспроизведения у разных лиц бывает весьма различной. Люди с преобладанием звукового воспроизведения были названы Гальтоном audiles. По словам Бинэ, этот тип встречается реже, чем лица со зрительной памятью.
Лица слухового типа воспроизводят объекты мысли в звуках. Чтобы выучить урок, они стараются запомнить не страницу, на которой он записан, а звуки голоса, отвечающего его вслух; они и мыслят, и припоминают ухом. Производя в уме сложение, они повторяют про себя названия чисел и, так сказать, складывают с помощью одних звуков, не помышляя о цифрах. Конструктивное воображение у таких лиц также бывает слуховое. "Когда я пишу комедию, – сказал Легуве Скрибу, – вы ее смотрите, но я ее слушаю. Когда я пишу фразу, я слышу голос произносящего ее. Ваши актеры говорят, жестикулируют перед вашими глазами: вы – зритель, а я – слушатель". – "Совершенно справедливо, – заметил Скриб, – знаете ли вы, где я нахожусь, когда пишу пьесу? В середине партера".
Очевидно, чисто слуховой тип, развивая лишь одну из своих способностей, может довести слуховую память до чудовищных размеров. Так, Моцарт, прослушав всего два раза "Miserere" Сикстинской капеллы, запомнил его наизусть; Бетховен, став глухим, сочинял и мысленно повторял про себя огромные симфонические произведения. В то же время человек, принадлежащий к слуховому типу (так же как человек чисто зрительного типа) подвержен серьезной опасности в случае потери слуховых образов, ибо это для него будет почти равносильно потере умственных способностей.
Образы мышечного чувства. Штриккер, который, по-видимому, принадлежит к моторному типу, т.е. обладает чрезвычайно развитой двигательной формой воображения, дал тщательное описание этого способа воспроизведения. Его воспоминания о собственных движениях и о движениях окружающих предметов всегда сопровождаются определенными мышечными ощущениями в тех частях тела, которые могли бы сами произвести какое-нибудь движение или воспринимали движение внешнего предмета. Например, думая о маршировке солдат, ему казалось, будто он помогал образу двигаться, напрягая мышцы собственных ног; когда он пытался подавить симпатическое мышечное напряжение в ногах и направлял все внимание на воображаемого движущегося солдата, последний вдруг останавливался как бы парализованным. Вообще, всякое движение в воображаемых им предметах немедленно парализуется, как только ощущения движения в соответствующих членах или глазах Штриккера прекращаются. Главнейшая роль в его душевной жизни принадлежит ощущениям движений, необходимых для членораздельной речи.
"Когда по окончании какого-нибудь эксперимента, – говорит он, – я начинаю словесно описывать его, то обыкновенно мне приходится лишь повторять слова, которые я уже заранее ассоциировал с различными деталями моих опытов во время их осуществления, ибо мысленная речь играет во всех моих внешних впечатлениях такую огромную роль, что я, можно сказать, воплощаю их в слова, едва успев воспринять извне".
Многие лица на вопрос, в какой форме представляют они себе слова, отвечали: "В форме звуковых образов". Только при большем сосредоточении внимания на процессе, когда они представляют слова, испытуемые замечают, что им довольно трудно определить, какие образы в этот момент преобладают в их воображении: слуховые или моторные, связанные с движениями органов речи. Чтобы преодолеть затруднение, Штриккер предлагает открыть немного рот и постараться представить себе слово, в котором были бы губные или зубные звуки ("папирус", "Дидона"). Для большинства людей такое представление сначала смутно, подобно тому как произнесение этих слов с раскрытыми губами невнятно. Многие не могут ясно представить себе этих слов с раскрытыми губами, другим это удается лишь после предварительных попыток. Опыт показывает, до какой степени наши словесные представления тесно связаны с ощущениями движений губ, языка, гортани и т.д. Бэн говорит, что слабые движения в органах речи – это, в сущности, материал для памяти, интеллектуальное проявление, идея речи. У лиц со слабой слуховой памятью моторный способ представления ограничивает, по-видимому, весь запас словесного мышления. Штриккер говорит, что в состав представлений слов, о которых он думал, не входили никакие слуховые образы.
Осязательные образы. У некоторых лиц осязательный способ воспроизведения развит весьма сильно. Самые живые осязательные образы возникают в нас, когда мы остерегаемся какого-нибудь местного повреждения или когда видим, как оно наносится другому. В таких случаях мы можем вполне отчетливо испытывать соответствующие болевые ощущения, сопровождаемые физиологическими явлениями вроде так называемой гусиной кожи, бледности, красноты и других результатов реального мышечного сокращения в мнимо пораженном месте.
"Один образованный человек, – говорит Мейер, – рассказывал мне, как однажды он был испуган тем, что отдавил дверью палец своему маленькому ребенку. В момент испуга отец почувствовал сильнейшую боль в соответствующем своем пальце, и боль эта продолжалась целых три дня".
Воображение слепоглухонемой, вроде Л.Бриджмен, должно состоять исключительно из осязательных и моторных образов. Все слепые принадлежат к осязательному и моторному типам. Когда молодому человеку, у которого Франц снял с глаз катаракту, после операции показали начерченные геометрические фигуры, он не смог составить себе идею квадрата и круга, пока не проверил зрительных впечатлений осязательными, проведя пальцами по контурам фигур, как бы ощупав их, подобно реальным предметам.
Патологические особенности. Изучение афазии за последние годы показало, как неожиданно глубока разница в формах воображения у отдельных индивидов. У одних материалы мысли, если можно так выразиться, состоят преимущественно из зрительных образов, у других – из слуховых или моторных, у большинства же – из равномерной смеси всяких образов. Последние – индифферентные типы, согласно выражению Шарко. Понятно, что одно и то же повреждение мозга может различно воздействовать на лиц, принадлежащих к разным типам воспроизведения. У одного поражение затрагивает весьма важную для него группу нервных путей и парализует ее деятельность, для другого поражение тех же нервных путей несущественно.
Особенно интересен случай, опубликованный Шарко в 1883 г. Пациентом был купец, прекрасно образованный человек, принадлежавший к типу с наивысшей силой зрительного воспроизведения. Из-за какого-то болезненного процесса в мозгу он внезапно потерял зрительную память, вместе с тем его умственные способности несколько ослабели, оставаясь, впрочем, вполне нормальными. Вскоре он заметил, что может продолжать дела, применяя свою память совершенно иным путем, и ясно описал отличие нового состояния от прежнего. Всякий раз, как он возвращался в А., куда ему часто приходилось ездить по торговым делам, ему казалось, что он въезжает в незнакомый город. Он осматривал памятники, дома и улицы с таким же удивлением, с каким он осматривал бы никогда не виданный прежде город. Когда его попросили описать главное общественное место в А., он ответил: "Я знаю, что такое место есть в городе, но не могу представить его себе и ничего не могу сказать о нем". Так же точно он не помнил ни лиц своей жены, ни детей. Даже после того как он пробыл с ними в новом состоянии некоторое время, он все-таки не мог к ним привыкнуть Он забывал даже собственное лицо, и однажды заговорил со своим отражением в зеркале, приняв его за отражение другого человека.
Пациент жаловался также на потерю цветовой памяти. "Я знаю, что у моей жены черные волосы, но припомнить этот цвет, а также наружность и черты лица жены я не в состоянии". Зрительная амнезия у него распространилась и на все объекты прошлого опыта, начиная с детства: например, отцовский дом, где он провел юные годы, он не узнавал. Кроме потери зрительной памяти, в нем не замечалось никаких ненормальностей. Отыскивая что-нибудь в своей корреспонденции, он, как и все нормальные люди, перебирает полученные письма, пока не находит нужного. Из "Илиады" он помнит лишь несколько первых стихов и должен долго рыться в памяти, чтобы процитировать несколько строк из Гомера, Вергилия или Горация. Складывая числа, он нашептывает их себе. Он вполне ясно понимает, что должен поддерживать память, пользуясь слуховыми образами, которые запоминаются им с трудом. Слова и фразы, припоминаемые им, звучат, как эхо, в его ушах, что составляет для него совершенно новое ощущение.
Если он хочет выучить что-нибудь наизусть, например ряд фраз, то он должен несколько раз подряд громко прочитать их, чтобы запечатлеть в памяти при помощи слуха. Когда он впоследствии повторяет вслух те же фразы, каждое слово предварительно выступает соответствующим впечатлением внутреннего слуха. Прежде подобное ощущение было неизвестно ему.
Если бы у того же лица произошло внезапное расстройство не зрительного, а слухового воспроизведения, это составило бы для него гораздо меньшее несчастье.
Нервные процессы, обусловливающие воображение. Большинство авторов-медиков утверждают, что нервные процессы, лежащие в основе воображения, локализуются не в тех частях мозга, которые обусловливают восприятие соответствующих внешних впечатлений. Но можно дать более простое объяснение этим фактам, предположив, что процессы, обусловливающие и воспроизведение, и восприятие ощущений, совершаются в тех же нервных путях. Воспроизведенные образы всегда возникают при помощи ассоциации; они всегда бывают "внушены" каким-нибудь воспринятым ранее ощущением. Ассоциации же (во всяком случае) обусловлены токами, проходящими от одного центра мозговой коры к другому. Если мы теперь предположим, что проходящие внутри коры токи не могут вызывать в нервных клетках такие сильные разряды, какие там производятся токами, идущими от внешних органов чувств, то не возникнет никакой надобности приписывать различную локализацию физиологическим центрам восприятия и воспроизведения, чтобы объяснить психологическое различие между теми и другими. Сильному нервному разряду соответствует живой характер непосредственного чувственного впечатления, слабому – бледность воспроизведенного, не имеющего объективной реальности образа.
Если мы допустим, что ощущение и воображение обусловлены деятельностью тех же частей мозговой коры, то легко усмотреть очень хорошее телеологическое основание для обособленности процессов восприятия и воображения и для того факта, что процессы, указывающие сознанию на наличность некоторой объективной реальности, при нормальном состоянии мозга возникают только при посредстве токов, идущих от периферии, а не от соседних частей мозговой коры. Короче говоря, мы здесь можем видеть, почему чувственные процессы должны быть обособлены от всех нормальных процессов воспроизведения, как бы последние ни были интенсивны. Мюнстерберг справедливо замечает по этому поводу:
"Если бы мы не обладали таким специфическим распределением физиологических процессов восприятия и воспроизведения, то не были бы в состоянии приспосабливать наши действия к окружающим явлениям внешнего мира, не имея возможности отличать действительность от фантазии, наше поведение было бы нецелесообразным, бессмысленным и мы не могли бы жить".
Иногда, в виде исключения, под влиянием одного только центрального возбуждения происходит нервный разряд, превышающий своей интенсивностью обычную норму. В очень слабых, едва заметных зрительных и слуховых впечатлениях восприятие и воспроизведение с трудом различимы. Ночью, прислушиваясь к очень слабому бою отдаленных часов, мы мысленно воспроизводим и звук, и ритм боя, так что иногда трудно сказать, был ли последний удар реальным звуком, или он продукт нашего воображения. Когда ребенок кричит в отдаленной части дома, то также часто не знаешь, продолжается ли крик в действительности или звучит только в нашем воображении. Некоторые скрипачи пользуются этим свойством слабых звуков в пьесах, оканчивающихся постепенным замиранием звука (diminuendo). Достигнув pianissimo в последней ноте, они, по-видимому, продолжают вести смычок, как бы продолжая тянуть звук, но на самом деле не касаются струны. Слушатель же дополняет воображением последний звук, подмечая в нем оттенок, более слабый, чем скрипичное pianissimo. Зрительные и слуховые галлюцинации – другой пример подобных явлений, которые будут рассмотрены в следующей главе. В заключение упомяну об одном до сих пор еще не объясненном факте: многие наблюдатели (Мейер, Фере, Скотт и Шмидт, занимающийся под моим руководством студент) заметили, что созерцание воспроизведенных образов сопровождается появлением отрицательных зрительных следов, как будто сама сетчатка утомляется зрительным воспроизведением.