ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
<<<
ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Значение слова "метафизика". В последней главе я заметил, что вопрос о свободе воли должен быть отнесен в область метафизики. Решать его окончательно на чисто психологической почве было бы преждевременно. Пусть психолог открыто станет в этом вопросе на сторону детерминизма ради специально научных психологических целей, и никто не вправе будет упрекнуть его. Если впоследствии окажется, что детерминизм имеет лишь относительное значение, что ему может быть противопоставлено иное воззрение на человеческую волю, то возможно будет найти такую позицию, которая примирит противоречащие взгляды. С этической точки зрения детерминизм должен быть ограничен, и автор, не колеблясь, становится на эту последнюю точку зрения, признавая волю "свободной". Детерминизм в психологии имеет для него лишь условное, методологическое значение. Здесь не место приводить доводы в пользу свободы воли, и я отмечаю только столкновение двух взглядов на тот же вопрос в двух различных науках, обособленных одна от другой ради практических целей научного исследования, для того чтобы показать: принципы, принимаемые на веру отдельными науками, требуют взаимной поверки. Та область знания, где производится эта поверка, и называется метафизикой.
Метафизика – необычайно упорное стремление к ясности и последовательности в мышлении. Отдельные науки руководствуются принципами, крайне неясными и полными противоречий, но несовершенство принципов может быть оставлено ими без внимания для специальных целей. Этим объясняется то презрительное отношение к метафизике, которое так часто можно наблюдать. Для человека, преследующего ограниченную цель, слишком утонченное, не имеющее значения для его цели обсуждение принципов представляется "метафизикой". Вопрос о том, что такое время, какова его сущность, не имеет для геолога никакого значения и выходит за пределы его исследований. Механику нет надобности знать, как возможны действие и противодействие. Психологу нет времени задаваться вопросом, каким образом он и дух, объект его исследования, познают тот же внешний мир.
Но без сомнения, проблемы, не имеющие никакого значения с одной точки зрения, могут быть очень важными с другой. Для того, кто задается целью уяснить наивозможно глубже значение мира как целого, проблемы метафизики должны стать важнейшим объектом исследования. Психология представляет на усмотрение метафизики целый ряд таких проблем, и я намерен теперь указать вкратце важнейшие из них. Первой из них является выяснение того, как сознание относится к мозгу.
Отношение сознания к мозгу. В психологии, поскольку мы будем разрабатывать ее как естественную науку (а такой точки зрения мы придерживались во всем предшествующем изложении), состояния сознания принимаются за непосредственные данные опыта; причем регулятивная гипотеза, которой мы руководствовались все время, предполагает, что в каждую данную минуту каждому общему состоянию нашего мозга соответствует только одно определенное состояние сознания. Такая гипотеза вполне ясна до тех пор, пока мы, вдаваясь в область метафизики, не зададимся вопросом, что означает слово "соответствует". Если мы хотим этим словом выразить не простое параллельное изменение состояний мозга и состояний сознания, а нечто большее, то понятие, связанное с этим словом, окажется крайне неясным.
Некоторые думают, что его можно сделать более ясным, предположив, что состояния мозга и состояния сознания суть внешняя и внутренняя "стороны" одной и той же "реальности". Другие видят в состояниях сознания реакцию некоторой единой сущности – "души" на множество воздействий на нее со стороны мозга. Третьи полагают, что тайну взаимодействия души и тела можно разгадать, если предположить, что каждая мозговая клеточка одарена особым сознанием и что эмпирически данное состояние нашего сознания есть результат слияния множества отдельных сознаний в одно, так же как, с другой стороны, наш мозг представляет собой совокупность множества нервных клеток.
Первую из этих точек зрения мы можем назвать монистической, вторую – спиритуалистической, третью – атомистической. Каждая из них связана с весьма значительными трудностями; наиболее состоятельной в логическом отношении я считаю спиритуалистическую теорию. Но она не дает никакого объяснения таким психическим явлениям, как раздвоение личности, периодическая смена одной личности другою (см. XII главу).
Эти факты удобно объяснить при помощи атомистической теории, так как гипотеза слияния множества подчиненных сознаний в одно общее и распадения общего сознания на множество мелких подчиненных представляется более приемлемой, чем гипотеза активности единого духа, то распадающегося на множество одновременно действующих независимо друг от друга сознаний, то снова возвращающегося к нераздельному единству. Локализация психических функций в различных частях мозга также благоприятствует атомистической точке зрения. Предположим, передо мной колокольчик; если я вижу его при посредстве затылочных долей мозга и слышу его звон при посредстве височных долей, то весьма естественно можно сказать, что затылочные доли мозга видят колокольчик, височные слышат его звон; а затем зрительное и слуховое впечатления "сливаются" в одно цельное восприятие. Таким образом, факт совместного действия различных частей мозга при восприятии данного объекта различными органами чувств, объясняется, по-видимому, настолько просто, что сторонник психического атомизма признает не идущими к делу, "метафизическими" все возражения, приводившиеся нами несколько выше против мысли о возможности "слияния" отдельных "частей" сознания. Он пользуется гипотезой атомизма, находя ее простым и удобным приемом для подведения различных психических явлений под одну общую формулу.
Вопрос о соответствии между состояниями мозга и души не только представляет трудности для окончательного решения, но и в самой постановке его уже есть некоторая неясность: "l'ombre en ce lieu s'amasse et la nuit est la toute" (здесь сгущаются тени и наступает полный мрак).
Прежде чем задавать вопрос, в чем заключается перемена психических и соответствующих им физиологических процессов, надо найти носителей этих перемен. <...> Мы должны отыскать такое элементарное психическое состояние, которому бы прямо соответствовало известное состояние мозга и, наоборот, определить, какому элементарному физиологическому процессу соответствует элементарное душевное явление. Определив таким путем элементарный и психический факты, мы могли бы установить непосредственно между ними известное отношение в виде элементарного психофизического закона.
Метаэмпирическая гипотеза существования психических атомов была найдена нами, так как мы все время принимали душевное состояние человека во всей его цельности и сложности за элементарный психический факт, а весь мозг – за элементарный физический факт. Но "весь мозг" вовсе не есть физический факт. Это – просто название, которое мы даем воздействию на наши чувства биллионов молекул, сгруппированных известным образом. С механической точки зрения отдельные молекулы или, самое большое, образованные из них "клеточки" представляют единственный реальный субстрат того объекта, который в просторечии называется мозгом. Эту фикцию мы не можем противополагать душевным состояниям как нечто объективно реальное. Объективно реальны только физические молекулы; они-то и представляют элементарное явление. Отсюда ясно, что элементарный психофизический закон мы могли бы получить, лишь став на точку зрения психического атомизма, ибо, приняв молекулу за элемент "мозга", мы по необходимости должны противопоставить ей как простейшее душевное состояние не сознание во всей его цельности, а только элемент сознания. Таким образом, оказывается, что реальное в области психической соответствует нереальному в области физической и наоборот, и вопрос об отношении душевных явлений к телесным становится еще более запутанным.
Отношение состояний сознания к объектам. Запутанность вопроса о взаимодействии души и тела нисколько не прояснится для нас, если мы примем в соображение тот факт, что состояние сознания возможно познавать. С точки зрения здравого смысла (а натуралисты по большей части придерживаются ее), познание всегда сводится к отношению между двумя обособленными сущностями: познающим субъектом и познаваемым объектом. Внешний мир есть нечто хронологически предшествующее состояниям сознания; последние постепенно знакомятся с внешним миром, причем их познание становится все более сложным. Но такое дуалистическое противоположение духа и материи не выдерживает идеалистической критики. Предположим, мы испытываем то состояние сознания, которое называется чистым ощущением (поскольку таковое состояние существует), например ощущение голубого цвета при взгляде на безоблачное небо в ясный день. Составляет ли этот голубой цвет наше ощущение или принадлежит "объекту" нашего ощущения? Скажем ли мы, что голубой цвет в данном случае есть некоторое свойство нашего ощущения или есть ощущение некоторого объективного свойства? В просторечии мы выражаемся то так, то иначе; чтобы избегнуть определенности выражения, в последнее время нередко говорят "содержание" представления вместо "объект" представления, ибо слово "содержание" заключает в себе не то нечто, без остатка разлагающееся на чисто субъективные элементы-ощущения, не то нечто, привходящее в состав ощущения извне, со стороны, причем последнее является как бы приемником, вместилищем для внешнего объекта. Но "ощущения" помимо заключенного в них чувственного содержания не означают ровно ничего определенного, и выражения "вместилище", "приемник" внешнего объекта в применении к ним не имеют никакого смысла. Непосредственно испытываемое нами ощущение голубого цвета всего лучше обозначать неопределенными терминами "явление", "феномен". Ведь это ощущение не сознается нами непосредственно как отношение между двумя реальностями, психической и физической. Только сознавая, что мы думаем непрерывно о том же голубом цвете, мы устанавливаем известное отношение между ним и другими объектами, причем он как бы раздваивается в наших глазах, являясь в связи с одними элементами ассоциаций некоторым физическим свойством, в связи с другими – некоторым душевным состоянием.
В противоположность непосредственным ощущениям наши концепты, по-видимому, подчинены иному закону. Каждый концепт является непосредственно в качестве представителя чего-то выходящего из его сферы, хотя он и бывает связан с известным непосредственно данным "содержанием", которое дает нам знать, что оно "служит представителем" чего-то выходящего за его пределы. Например, "голубой цвет", о котором мы только что говорили, представляет собой, в сущности, два слова, но эти два слова имеют определенное значение. Содержанием мысли в данном случае были слова, а объектом – качество голубого цвета. Короче говоря, испытываемое нами душевное состояние не обособлено от всего остального как простейшие ощущения, но служит указанием на нечто, находящееся вне его пределов и означаемое им.
Но как только мы допустим, что всякий объект и всякое душевное состояние, подобно простейшим ощущениям, представляют собой только две различные точки зрения на один и тот же факт, так невольно возникает вопрос, по какому праву мы считали невозможной делимость душевных состояний на части. Ведь с физической точки зрения, голубое небо представляет собой совокупность находящихся рядом протяженных частиц, почему же не считать его и с психологической точки зрения такой же совокупностью элементов?
Из всего сказанного мы можем только заключить, что отношения между познающим субъектом и познаваемым объектом бесконечно сложны и что общепринятый, усвоенный натуралистами взгляд на эти отношения не выдерживает критики. Отношения могут быть окончательно выяснены только путем тонкого метафизического анализа; только с помощью философских умозрений идеалистического характера и исследований в области так называемой теории знания (Erkenntnisstheorie) для нас станет вполне ясным принимаемое натуралистами на веру утверждение, будто наши мысли "познают" внешние объекты.
Не менее трудная метафизическая проблема – выяснение изменчивого характера нашего сознания. Сначала мы принимали состояние сознания за те психические единицы, с которыми имеет дело психология, затем мы добавили, что эти состояния непрерывно изменяются. Но каждое состояние сознания, чтобы действительно быть таковым, должно обладать известной продолжительностью (ведь боль, длящаяся менее 00,1 с, в сущности, не может быть названа болью), вследствие чего возникает вопрос, какой продолжительностью должно обладать состояние сознания, чтобы его можно было считать одним, отдельным состоянием. Например, если в восприятии времени непосредственно познаваемое настоящее ("видимое воочию" настоящее, как мы условились называть его) равно 12 с, то как велико должно быть непосредственное настоящее для познающего субъекта, т.е. каков должен быть для нашего сознания минимум длительности, при котором эти 12 с могут считаться только что истекшими, минимум, который мог бы поэтому быть назван отдельным состоянием сознания? Осознание, как процесс, протекающий во времени, дает повод ко всем тем парадоксам, к каким вообще приводит понятие непрерывной перемены. В таком процессе нет отдельных состояний, так же как нет граней в круге и нет в траектории летящей стрелы мест, где бы последняя "покоилась". Перпендикуляр, который мы опустили на линию времени (см. с. 186), желая этим обозначить проекцию явлений минувшего опыта в нашей памяти, представляет просто фикцию воображения. Тем не менее этот перпендикуляр непременно должен быть математической линией, не имеющей толщины, так как действительное настоящее представляет простую пограничную линию между настоящим и прошедшим, которая не должна обладать толщиной. В таком случае можем ли мы говорить о "состояниях" там, где имеем дело с непрерывно изменяющимся процессом? Но в то же время можем ли мы обойтись без "состояний" сознания, описывая те явления, в которых заключается все наше познание?
Существование состояний сознания как таковых не есть вполне доказанный факт. Но "худшее ожидает нас впереди". Ни с точки зрения здравого смысла, ни с точки зрения психологии (поскольку такая наука существует), никто еще не сомневался в том, что состояния сознания, изучаемые этой наукой, суть непосредственные данные опыта. Высказывались сомнения в существовании объектов наших ощущений, но никто не сомневался в существовании самих мыслей и чувств. Были мыслители, отрицавшие существование внешнего мира, но в существовании внутреннего мира никто не сомневался. Всякий утверждает, что самонаблюдение непосредственно раскрывает перед нами смену душевных состояний, сознаваемых нами в качестве внутреннего душевного процесса, противополагаемого тем внешним объектам, которые мы с помощью его познаем. Что же касается меня, то я должен сознаться, что не вполне уверен в существовании этого внутреннего процесса. Всякий раз, как я пытаюсь подметить в своем мышлении активность как таковую, я наталкиваюсь непременно на чисто физический факт, на какое-нибудь впечатление, идущее от головы, бровей, горла или носа. Мне кажется при этом, что душевная активность является скорее постулируемым, чем непосредственно данным чувственным фактом; что наличность познающего субъекта, воспринимающего всю совокупность познаваемого, постулируется мною, а не дана прямо в опыте и что лучше ее было бы назвать словом "познавательность". Но допускать "познавательность" явлений опыта в качестве гипотезы и принимать состояние сознания за аподиктически достоверный факт, непосредственно данный нам внутренним чувством, – далеко не одно и то же. В силу этого соображения мы должны оставить открытым вопрос о том, кто истинный субъект познания, а ответ на него, данный нами в конце XII главы, считать условным решением вопроса с точки зрения здравого смысла, решением, которое требует критической проверки.
Заключение. Итак, толкуя все время о психологии как естественной науке, мы не должны думать, что речь идет о науке, установленной на прочном, незыблемом основании. Наоборот, называя психологию естественной наукой, мы хотим сказать, что она в настоящее время представляет простую совокупность отрывочных эмпирических данных; что в ее пределы отовсюду неудержимо вторгаемся философский критицизм и что коренные основы этой психологии, ее первичные данные, должны быть обследованы с более широкой точки зрения и представлены в совершенно новом свете. Короче говоря, название естественной науки указывает на то, что психология обладает всеми несовершенствами число эмпирической науки, и не должно вызывать в психологах наивной уверенности в цветущем состоянии изучаемой ими научной области. Довольно странно слушать, когда начинают толковать о "новейшей психологии" и пишут "истории психологии", забывая, что даже основные элементы и факторы в области душевных явлений не установлены с надлежащей точностью. Что представляет собой психология в данную минуту? Кучу сырого фактического материала, порядочную разноголосицу во мнениях, ряд слабых попыток классификаций и эмпирических обобщений чисто описательного характера, глубоко укоренившийся предрассудок, будто мы обладаем состояниями сознания, а мозг наш обусловливает их существование, но ни одного закона в том смысле, в каком мы употребляем это слово по отношению к физическим явлениям, ни одного положения, из которого могли бы быть выведены следствия дедуктивным путем.
Нам неизвестны даже те факторы, между которыми могли бы быть установлены отношения в виде элементарных психических законов. Короче говоря, психология еще не наука, это нечто, обещающее в будущем стать наукой. Ее материал находится в нашем распоряжении. Мы знаем, что в соотношениях между известными мозговыми процессами и известной "познавательностью" существует какая-то закономерность. Мы можем получить слабое представление о том, чем могла бы стать в конце концов психология, и сознаем, что по сравнению с возможным состоянием этой науки современное ее положение крайне несовершенно. Можно сказать, что в настоящее время психология находится приблизительно в том фазисе развития, в каком были физика и учение о законах движения до Галилея или химия и мысль о постоянстве масс при превращениях веществ до Лавуазье. Когда в психологии явится свой Галилей или Лавуазье, то это, наверное, будет величайший гений; можно надеяться, что настанет время, когда такой гений явится и в психологии, если только на основании прошлого науки можно делать догадки о ее будущем. Такой гений по необходимости будет "метафизиком". А для того чтобы ускорить его появление, мы должны сознавать, какой мрак облекает область душевных явлений, и никогда не забывать, что принятые нами на веру положения, на которые опирается все естественноисторическое исследование психических явлений, имеют временное, условное значение и требуют критической проверки.