ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Возник ислам в Азии на Аравийском полуострове, в его западной части – области Хиджаз, в начале VII века. Здесь в то время в древних городах Мекка и Йасриб (с эпохи ислама Медина, что значит по-арабски "город", мадина) жили арабы и сравнительно небольшие группы других народов, исповедовавших древнеаравийские политеистические культы и частично христианство, иудаизм и зороастризм.
В Хиджазе и в смежных с ним областях Аравии происходило разложение патриархально-родового строя и формирование классового общества. В отдельных местах полуострова уже длительное время существовали рабовладельчество и работорговля, а в некоторых областях, особенно на юге, появились зачатки раннефеодальных форм эксплуатации. Уже более века в жизни арабов чувствовалось назревание значительных идейных и социальных сдвигов, перемен, получивших отражение едва ли не во всех сферах их бытия. Обострение этих процессов в немалой мере было связано с событиями, происходившими не только в самой Аравии, но и в смежных с нею странах. Дело в том, что народы обширного Аравийского полуострова, расположенного на стыке Азии, Африки и Средиземноморского бассейна, издавна были вовлечены в торговые, политические и культурные связи с близкими и далекими странами Востока и Запада. Особое значение для них в столетия, непосредственно предшествовавшие возникновению ислама, имели отношения с двумя крупнейшими государствами региона – Ираном и Византией. В свою очередь каждая из этих монархий, учитывая экономическое и стратегическое значение Аравии, стремилась установить над нею свое господство – прямое или косвенное, используя для этой цели своих сателлитов как на севере, так и на юге полуострова. Задача противодействия агрессивным намерениям соседних Ирана и Византии в немалой мере способствовала возникновению нескольких союзов арабских племен, действия которых порой становились весьма эффективными, но, как правило, сами эти союзы были недолговечными, эфемерными. Вместе с тем образование почти каждого из союзов племен, отражаясь в сфере идеологии, по условиям времени сказывалось и на их религиозных воззрениях, культе. Возникновению племенных объединений порой предшествовала деятельность проповедников, выступавших в роли пророков и прорицателей и широко использовавших религиозные мотивы.
Процесс разрушения обычаев и культов патриархально-родового строя был весьма длительным и протекавшим не одновременно в разных областях Аравии. Их преодоление продолжалось века и до сих пор не всюду может считаться полностью завершенным.
Общественные перемены, находившие выражение в росте объединительных стремлений арабских родов и племен, в области религии проявились в усилении тенденции централизации их древних культов. Храмы и боги наиболее сильных родов и племен стали занимать главное, господствующее положение в обществе. Храмы и боги слабых, зависимых родов и племен оказались в положении второстепенных святилищ и богов. Со временем они уничтожались или сохраняли лишь ограниченное, местное значение. Незавидная участь многих из этих святилищ и их богов позднее была описана арабскими авторами. Немалый интерес представляет одно из первых сочинений на эту тему "Книга об идолах" ("Китаб аль-аснам") Хишама ибн Мухаммеда аль-Кальби, историка конца VIII – начала IX века, к материалам которого мы еще обратимся.
Находившийся в Мекке – крупнейшем торговом и культурном центре Хиджаза – древний храм Кааба, названный так по внешнему виду, напоминающему сооружение кубической формы (по-арабски "каъба" – игральная кость, куб), стал одним из важнейших религиозных центров Западной Аравии. Еще задолго до возникновения ислама к этому храму совершалось религиозное паломничество арабов. Господствовавшее в Мекке племя курейшитов (курейш, корейш), среди знати которого были крупные торговцы, ростовщики и рабовладельцы, образовало особое "товарищество", или союз, занимавшееся караванной торговлей. Как отмечено в Коране, они отправляли караваны "зимой и летом" (106:2). В окрестностях Мекки курейшитами устраивались ярмарки, на которые съезжались представители многих родов и племен. Время этих ярмарок, длившихся четыре месяца в году, объявлялось священным. Любые военные столкновения, нападения друг на друга ради мести или грабежа торговых караванов были под строгим запретом. Нарушения этого запрета (харам) осуждены от имени бога в Коране (29:67).
Сосредоточив в Мекке и ее окрестностях ряд заповедных мест – масджидов, считавшихся священными, племенная и жреческая знать курейшитов добилась ежегодного участия обитавших поблизости арабских родов и племен в ярмарках и паломничествах, проводившихся в Мекке и ее окрестностях, и тем самым усилила свое экономическое, политическое и идейное влияние на других арабов. Последнее нашло отражение в ряде преданий, в частности в том, где рассказывается о находившихся в Каабе ко времени возникновения ислама 360 изображениях божеств различных арабских родов и племен, количество которых позднее стало связываться с числом дней в году. Ключи от Каабы и руководство совершавшимися в ней богослужениями удерживались в руках рода хашим племени курейшитов; потомки его сохраняют эти ключи и в настоящее время.
Меры, которые курейшиты принимали для распространения "духовного" воздействия своего храма, по-видимому, способствовали также появлению легенды, усматривающей в культе Каабы источник почитания камней и истуканов по всей Аравии. Так, в упомянутой "Книге об идолах" аль-Кальби эта легенда подкреплена рассказом о доисламском пророке Аллаха Исмаиле, сыне Ибрахима, образ которого в Коране и в общесемитических истоках близок библейскому патриарху Аврааму.
Согласно Корану, Исмаил вместе с отцом "положил основание" Каабы, воздвиг ее (2:121). А затем у поселившегося в Мекке Исмаила, как пишет аль-Кальби, появилось "многочисленное потомство", которое со временем изгнало из Мекки жившее там племя амаликитов (амалик); но и после этого город оказался для потомков Исмаила тесен "и начались между ними столкновения и вражда, и одни из них изгнали других. И те разошлись по стране в поисках пропитания". И вот-де от них и пошло поклонение "истуканам и камням", ибо "никто не покидал Мекки, не взяв с собой камня из Святилища (из почитаемой округи мекканской Каабы. – Л.К.). И где бы они ни селились, они ставили этот камень и обходили вокруг него, как обходили вокруг Каабы, желая снискать этим ее милость. А еще они почитали Каабу и Мекку и совершали хаджж и умру"5, то есть поддерживали древние, сохраненные и в исламе общее и малое паломничества.
Эти доводы аль-Кальби повторены и в старейшей из дошедших до нас биографий пророка Мухаммеда – "Книге жития посланника Аллаха" ("Китаб сират расуль Аллах") басрийца Ибн Хишама (ум. в 834 г.), переработавшего более старую, не дошедшую до нас "Книгу военных действий и жития (пророка)" Ибн Исхака из Медины (704-767 или 768).
Культ камней и идолов существовал не только в Аравии, и его распространенность объясняется не столь просто, как полагал аль-Кальби. Но примечательно, что арабский историк и в то далекое время искал естественную причину распространения фетишизма, приписывания сверхъестественной силы камням и вытесанным из них идолам. Отраженное в Коране, это заблуждение, порожденное отсталостью, беспомощностью древнего человека в борьбе с природой, в пережиточных формах дожило до последних десятилетий XX века. Достаточно вспомнить почитаемые и в наши дни в исламе черный камень – аль-хаджар аль-асвад – куски лавы или базальта метеоритного происхождения, теперь вмурованные в восточную стену Каабы и скрепленные каменным барьером и серебряным обручем на высоте полутора метров; камень "стояние Ибрахима" – макам Ибрахим – во внутреннем дворе той же Большой мекканской мечети, а также находящийся там же "счастливый камень" – аль-хаджар аль-асъад, и т.д. Вера в магическую силу этих камней и совершаемых к ним хаджжа и умры и других обрядов до сих пор подогревается исламскими богословами, прибегающими в этих целях к подновленным истолкованиям древних сказаний о пророке Ибрахиме и его сыне Исмаиле, который почитается и в качестве родоначальника всех северных арабов. А о черном камне и ныне сообщают как об окаменевшем ангеле, спущенном из рая. Он-де в день страшного суда оживет и предстанет в роли заступника за целовавших его верующих. Кстати, вся видимая поверхность этого камня отполирована и почернела, по-видимому, от бесчисленных прикосновений и поцелуев паломников.
Впрочем, очень рано среди мусульман возникло и скептическое отношение к культу камней, проявилась его трезвая оценка. Даже то, что черный камень ныне не целый, а состоит из трех сравнительно больших и нескольких мелких искусственно скрепленных кусков, – следствие далеко не одинакового отношения к этому фетишу со стороны верующих. Во всяком случае, недоверие к чудесным возможностям черного камня, очевидно, весьма рано приобрело влиятельных сторонников. Об этом говорит, в частности, очень мягкое, своего рода "компромиссное" возражение противникам его культа, с которым якобы обратился к черному камню Омар ибн аль-Хаттаб, второй из четырех первых "праведных" халифов, правивший в Медине в 634-644 годах. Он будто бы сказал: "Конечно, я знаю, что ты только камень, который не может принести ни пользы, ни вреда ("так обычно характеризуются в Коране идолы", – добавил от себя опубликовавший это изречение венгерский академик Игнац Гольдциер, 1850-1921. – Л.К.), – и если бы я не видел, что пророк тебя целовал, то я бы тебя больше никогда не целовал"6.
Выдающийся арабский поэт и мыслитель Абу-ль-Аля аль-Маарри (973-1057 или 1058) из Сирии в своем сборнике стихов "Обязательность необязательного" ("Лузум ма ля йалзам", или, короче, "Лузумийят") связал культ камней в Мекке с представлениями и обычаями разных народов и с их религиями. Относясь к исламу как к одной из религий, сменяющих в обществе с течением времени одна другую, Абу-ль-Аля был чужд нетерпимости к другим вероисповеданиям. С завидной объективностью он относился к заблуждениям последователей любой веры – христианства, иудаизма, зороастризма и ислама. Он писал:
Твердят христиане: "Всесилен Христос".
Ну, как не дивиться той силе!
Какой бы всесильный безропотно снес,
Когда его смертные били!
Нам хвалят евреи свое божество,
О добром твердят Иегове.
Он добрый? Как странно! Тогда отчего
Он требует жертвенной крови?!
Обряды персидские дико смешны.
Царю удивляюсь Хосрову:7
Ведь, чтобы "очиститься", персы должны
Умыться... мочою коровы.
Разумностью, логикой веры своей
И ты не хвались, мусульманин!
В дороге пройдя мимо сотен камней,
Лишь в Мекке целуешь ты камень.
Религия хитрым сплетением слов
Силки для людей расставляет.
Различны силки – неизменен улов:
Глупец в них всегда попадает.(Перевод В.Демидчика)
В культе мекканской Каабы (как, впрочем, и в культах других религиозных центров Аравии конца VI и первых десятилетий VII века) на первое место выдвинулся бог Аллах, имя которого образовано от арабского слова "илах" божество и определенного члена "аль" (альилах) или от арамейского "алаха". Это был древний бог племени курейшитов, занявший господствующее положение среди богов зависевших от них арабских родов и племен. По мнению академика В.В.Бартольда (1869-1930), возможно, что находившийся в доисламской мекканской Каабе самый большой идол "Хубал и мусульманский Аллах – одно и то же"8.
Отождествление не случайно. Скорее всего оно отражает обычай, подобный древнему восточносемитскому: "Первоначально восточные семиты называли, по-видимому, главного родового или племенного бога не собственным именем, а словом "хозяин", "господин" ("ба'ал", акк. "бел")..."9 Обращение к богу, занимавшему в Каабе "центральное положение" со словом "Хубал" – "Ху (в) бал" могло иметь сходное значение. Кстати, местоимение "хуа" он со значением "истина", "бог", "Аллах" и теперь можно видеть начертанным по-арабски на стенах многих больших и малых старых мусульманских храмов. Отсюда понятно, почему Коран, даже перечислив трех древнеарабских богинь, о Хубале промолчал. Вместе с тем академик Бартольд имел все основания отметить, что древние арабы к помощи Аллаха прибегали преимущественно во время поездок по морю. "В Коране несколько раз говорится, что люди, когда их настигает буря на море, призывают Аллаха и дают обет искренно служить ему, но, когда они благополучно высаживаются на берег, забывают о своем обете и снова начинают служить идолам"10.
О значении, придававшемся культу Аллаха, говорит и тот факт, что, согласно мусульманскому преданию и наиболее ранним биографам пророка Мухаммеда (Ибн Исхак, Ибн Хишам), его отец носил имя Абдаллах, что буквально значит "раб Аллаха". А божества племен, зависевших от курейшитов, выдавались за "детей Аллаха". Так, его дочерьми назывались, например, богиня племен хавазин и сакиф аль-Лат (иначе Илат) и аль-Узза, о которой, как и еще об одной богине арабских племен, сказано в 53-й суре Корана. Так, Аллах занимает место всевышнего бога – Аллах таъала.
Но Коран – произведение, в котором отражены патриархальные устои. Ко времени возникновения ислама в хозяйстве древнего араба-кочевника женщина играла все более подчиненную роль. За счет принижения женщины, занятой в основном домашним трудом, возвысилось общественное положение мужчины. Счет родства стал вестись по мужской линии, и религиозные сказания говорили о мужских божествах и духах как об имеющих наибольшее влияние и силу.
Коран отвергает мысль о возможности существования у Аллаха дочерей, в том числе богинь аль-Лат и аль-Уззы и богини Манаты – йасрибских племен аус и хазрадж, прежде всего потому, что допущение этого предположения было бы несправедливо по отношению к Аллаху. Ведь люди, гордясь своим потомством, о дочерях стали умалчивать.
"Видели ли вы, – замечает в связи с этим Коран, ал-Лат, и ал-'Уззу, и Манат – третью, иную?11 Неужели у вас (дети. – Л.К.) – мужчины, а у него (Аллаха. – Л.К.) – женщины? Это тогда – разделение обидное! Они – только имена, которыми вы сами назвали (их, этих богинь. – Л.К.), – вы и родители ваши. Аллах не посылал с ними никакого знамения. Они (арабы, почитающие вышеперечисленных богинь. – Л.К.) следуют только предположениям и тому, к чему склонны души, а к ним уже пришло от господа их руководство" (К., 53:19-23). Последним Коран намекал на изрекаемые пророками откровения.
В образах бога, созданных воображением верующих разных стран, всегда отражаются особенности их жизни. Человек наделял своими чертами и свойствами бога. Из таких антропоморфных представлений об Аллахе исходит довод, приведенный в 101-м аяте 6-й суры Корана, гласящий, что бог не мог иметь детей потому, что "не было у него подруги", жены. Впрочем, возможно, это аргумент не только против почитания древнеарабских богинь, но и против догматов христиан, живших в Мекке, Насрибе и других местах Аравии, против их культа Марии (Марьям, Марйам) как богородицы.
Вообще в Мекке, едва ли не важнейшем торговом, социально-экономическом и религиозном центре Аравии, в то время появились люди, в той или иной мере отражавшие взгляды и устремления жителей всего аравийского региона, а частично и соседних стран. Одновременно здесь создались весьма благоприятные условия для раннего пробуждения вольномыслия, появления людей, скептически относящихся к старым политеистическим верованиям с их громоздким культом и обращавшихся к монотеизму. Вместе с тем они не принимали взглядов, которые распространяли среди арабов полуострова христиане, иудеи и зороастрийцы, не исключая и тех, кто бежал в Аравию от преследования иноверцев и "еретиков" в странах, где господствовали Византия и Иран. Эти арабы, отказавшиеся от местного политеизма и религий иноземцев, являлись сторонниками движения ханифов – искателей истины, выразителями идей раннего арабского монотеизма – ат-таухида.
Среди искателей и проповедников истины, выражавших идеи политического объединения арабских племен, были лица, которые выдавали себя за пророков – наби. По их словам, истина, которую они возвещали, внушалась им верховным божеством. В Мекке таким пророком был курейшит Мухаммед, выходец из древнего, но обедневшего рода хашим, в руках которого находились ключи храма Каабы. Рано осиротев, он нанялся пастухов, затем стал приказчиком, сопровождавшим торговые караваны; позднее, женившись на богатой вдове Хадидже, Мухаммед вел ее торговое дело. Он, по-видимому, с детства был воспитан в традициях мекканского культа Каабы, а затем в той или иной степени стал разделять взгляды ханифов. Начало его проповеднической деятельности, как уже отмечалось, обычно относят, в соответствии с мусульманской традицией, к 610 году: Мухаммеду к этому времени было уже около сорока лет. В эти годы движение ханифов стало известно в ряде мест Аравии.
Одним из наиболее ранних представителей этого движения вне Хиджаза являлся пророк Маслама, известный затем под насмешливо-уменьшительным прозвищем Мусейлима. Он происходил из арабского племени ханифа в богатой восточноаравийской земледельческой области Йемама. Согласно преданию, Мусейлима прожил свыше ста лет и был убит в 633 году во время карательной экспедиции, посланной первым "праведным" мусульманским халифом Абу Бекром. По эпитету бога, которого проповедовал Мусейлима, его самого называли Рахманом – "милостивым". Вероятно, в связи с этим в Коране о проповеди пророка среди курейшитов говорится: "Когда бывает сказано им: поклоняйтесь Рахману, они тогда говорят: "А что такое Рахман? Станем ли поклоняться тому, кому ты повелеваешь нам?" и еще дальше убегают" (25:61). А более поздний мусульманский автор Ибн Хишам в упоминавшейся нами "Книге жития посланника Аллаха" приводит предание, в котором проповедь Мухаммеда уже ставится в прямую связь с пророком из Йемамы; лишь его имя подменено именем проповедуемого им бога. "Нам известно, – говорят курейшиты Мухаммеду в названной "Книге жития", – что этому обучает тебя некий человек из Йемамы, по имени Рахман"12. Эпитет "Рахман" позднее стал одним из девяносто девяти имен Аллаха; слово "рахман" употребляется и в одной из повседневных основных формул ислама, с которой начинаются все главы Корана, за исключением девятой: "Бисми-ллахи-р-рахмани-р-рахим", то есть "Во имя бога, милостивого, милосердного".
Этому не помешал и тот факт, что проповедником бога Рахмана был не только Маслама (Мусейлима) в Йемаме, но и действовавший одновременно с ним пророк Асвад в Йемене, на юго-западе Аравии. Он также именовался "посланником Аллаха" и приобрел там, хотя и ненадолго, немалую политическую и военную власть. Высоким положением пользовалась и пророчица Саджах из племени темимитов на севере, в Месопотамии (в Джезире), с которой Мусейлима вынужден был заключить договор. По нему "Саджах получила половину урожая Йемамы; кроме того, Мусейлима обязался выдать ей вперед часть урожая будущего года; для сбора этого хлеба она оставила отряд, а с остальными своими приверженцами вернулась в Месопотамию"13.
Как полагал академик Бартольд, пророчица Саджах явилась в Йемаму "исключительно для опустошения богатой области"14, и явно эта ее цель не была секретом для Мусейлимы, постаравшегося поскорее от Саджах избавиться.
Мусейлима, как и Асвад, Тулейха (еще один пророк из Центральной Аравии), Саджах и другие пророки и пророчицы появлялись перед верующими с закрытыми лицами, а во время молитвы, впадая в транс, закутывались в плащ или в более плотную одежду. Все это были хорошо усвоенные ими ритуальные приемы, которые они, по-видимому, не раз совмещали с трезвым расчетом... Не случайно и в Коране, в целом очень высоко оценивающем роль пророков, упоминаются и такие из них, что измышляли ложь, обманывали верующих, заявляя, будто им "ниспослано откровение". Коран клеймит таких пророков как гнусных обманщиков: "Есть ли кто нечестивее того, кто выдумывает ложь, ссылаясь на Аллаха, или говорят: "Мне было откровение", тогда как ему никакого не было откровения?" (6:93).
Впрочем, это категоричное заключение не касалось старого приема, восходящего, вероятно, к шаманским культам и не раз использовавшегося и теми, кто выступал как пророк. Речь идет о закутывании, завертывании в одежду, что вызывалось, по-видимому, кризисным психическим состоянием, назреванием проповеднического экстаза, понятными людям того времени. Коран о подобном состоянии говорит в сурах 73 и 74 приподнято, но рассудительно, как о чем-то само собою разумеющемся в пророческой практике. В начале суры 74 "Завернувшийся", которая мусульманскими традиционалистами и европейскими исследователями считается одной из старейших, читаем: "О завернувшийся! Встань и увещевай! и господа твоего возвеличивай! и одежды твои очисть! И скверны беги!" (К., 74:1-5).
Как не вспомнить здесь слова Ф.Энгельса о том, "раз возникнув, религия всегда сохраняет известный запас представлений, унаследованный от прежних времен, так как во всех вообще областях идеологии традиция является великой консервативной силой"15.
Период пророческих выступлений в Аравии, как следует из Корана и позднейших арабских преданий – Сунны, являлся временем острой социальной борьбы. Ее осложняли углубившиеся социальные противоречия, когда наряду с родо-племенной знатью, ростовщиками и богатым жречеством появились саълуки – люди, лишенные средств производства, бедняки, обремененные долгами. А в домашнем хозяйстве, скотоводстве, на оросительных работах и как воины, охранявшие торговые караваны, использовались рабы, ввозившиеся из Африки. He утихали и стычки кочевников и оседлых, раздоры между ремесленниками и торговцами, земледельцами и скотоводами, да и неоднократные вторжения чужеземцев со стороны Ирана, Византии и их сателлитов.
Зревший среди арабов протест против господства старых общественных устоев, которые сковывали развитие производительных сил, а также против угрозы нашествия чужеземцев (она с новой силой ощутилась в начале VII века, когда полчища Ирана обрушились на прилегающие к Аравии области Византии) был побудительной причиной новых идейных течений у арабов. В соответствии с условиями времени они приняли характер религиозных монотеистических учений, то есть были связаны с уже известной нам проповедью ханифов.
Насколько удается установить на основе Корана, древнеарабской поэзии и других источников, в проповедях пророков и прорицателей, выражавших думы и чаяния широких слоев, едва ли не главным было осуждение раздоров и военных нападений, стычек, обещание людям спокойной и обеспеченной жизни. У древнеарабского поэта Зухайра (предположительно 530-628) в знаменитой касыде16, которая, согласно легенде, была начертана золотом на дорогой материи и вывешена в мекканской Каабе, о войнах говорилось:
Война, словно лютый зверь, выходит на промысел,
Добычу почуявши, ее сторожит в кустах.
Как жернов, тела людей в муку истолчет она
И злобную ненависть посеет у них в сердцах.(Перевод А.Долининой)
Вместе с тем поэт предостерегал как от беспечности, так и от крайней, необоснованной подозрительности:
Удара не жди, а сам скорей наноси удар,
Свои защищай колодцы смело с мечом в руках.
Не чтишь ты себя – не станут люди другие чтить,
А если к чужим идешь – врагов видишь ты в друзьях.
Эти мотивы не были случайны, они волновали многих. И лишь приняв их во внимание, можно понять сообщавшиеся пророками "откровения" с обещанием близких перемен в жизни арабов. Пророки говорили о приближении "вести", когда грядет "час", после которого все невзгоды арабов прекратятся. Успокаивая, Коран не раз сообщает, что этот час непременно наступит (15:85; 20:15). Из Корана же видно, как такие проповеди вызывали вопросы: "Когда он наступит?" (79:42), "К какому времени он приурочен?" (7:186). Спорили о том, когда придет этот "час" или "день" и "весть" о нем: "О чем расспрашивают они друг друга? О великой вести, о которой они между собой разногласят? Действительно, скоро они узнают ее; да, действительно, скоро узнают" (78:1-5). Но так как, несмотря на такие заверения, "час" не наступал, а жизнь была все так же тяжела, беспокоившихся стали успокаивать: "Поведенное богом наступит: не просите, чтобы оно ускорилось" (16:1). "Всему есть определенная пора" (20:129). "Следуй же за тем, что внушается тебе, и терпи, пока Аллах не рассудит: ведь он – лучший из судящих!" (К., 10:109) и т.п.
Такие проповеди пророков, полные призывов к терпению, конечно, не звали людей бороться за лучшую долю, а, напротив, могли лишь отвлекать их от борьбы, обезоруживать. Но в обещаниях пророков были и доводы, отражавшие настроения масс и поэтому получавшие широкое распространение, особенно в Мекке, Йасрибе и таких земледельческих областях, как Йемама, где было много иноверцев и где население страдало от междоусобиц разных родов и племен. В Йемаме глава племени бану-ханифа находился в вассальной зависимости от сасанидского Ирана, хотя и принял христианство. Жившие в йасрибе и часто враждовавшие между собой племена аус и хазрадж одно время платили дань тому же Ирану и испытывали гнет со стороны племен иудеев бану-курейза и бану-надир, с помощью которых правившая иранская династия Сасанидов пыталась осуществлять свое господство. Среди иудеев Аравии в то время получили широкую известность мессианские идеи, ожидание прихода мессии.
Весьма характерно также, что даже, рисуя фантастические картины наступления "последнего часа" (вроде: "Когда солнце обовьется мраком, когда звезды померкнут, когда горы с мест своих сдвинутся... когда звери столпятся, когда моря закипят... когда небо, как покров, снимется, когда ад разгорится и когда рай приблизится", 81:1-3, 5-6, 11-13), Коран находил слова для осуждения обычаев первобытнообщинного строя, пришедших в противоречие с развитием общества. В приведенной тираде критике подвергнут жестокий обычай закапывания новорожденных, если первый ребенок в семье – девочка. Там сказано: "...когда похороненная живою будет спрошена: за какой грех она убита?" (81:8-9).
Безусловно, такие проповеди не могли иметь одинакового и одновременного успеха среди всех слоев населения. Правящие круги курейшитов и жречество не скрывали своего отрицательного отношения к подобным проповедям. И неудивительно, что, как следует даже из сравнительно скупых преданий и легенд о жизни Мухаммеда в Мекке, пророк должен был проявлять там немало осмотрительности и постоянного такта. Своих потенциальных противников или соперников ему приходилось усматривать здесь не только среди курейшитской знати и жречества – кахинов, поддерживавших культ доисламской многобожной Каабы, но также в лице популярных проповедников, близких к ханифам. Беспокоил его и возросший авторитет среди курейшитов и близких им родов и племен поэтов и чтецов-декламаторов – ша'иров и рави, которые выступали на устраивавшихся близ Мекки ярмарках. Не случайно поэты оказались заклейменными в Коране.
"Не сообщить ли мне вам, на кого нисходят сатаны (шайтаны. – Л.К.)? – читаем в 26-й суре Корана, носящей название "Поэты". – Нисходят они на всякого лжеца, грешника. Они извергают подслушанное, но большинство их лжецы. И поэты – за ними следуют заблудшие. Разве ты не видишь, что они по всем долинам бродят и что они говорят то, чего не делают..." (К., 26:221-226). Исключение допущено лишь для тех, кто уже успел принять сторону проповедников ислама: "...кроме тех, – добавлено, – которые уверовали и творили добрые дела и поминали Аллаха много" (К., 26:227).
Это же показывает, что в Коране имеются тексты, продиктованные сравнительно быстро менявшейся обстановкой периода пророческих движений, который в Хиджазе являлся и временем раннего ислама. В сурах Корана, которые можно рассматривать как отражение этого отдаленного времени, встречаются не только сухие и монотонные религиозные предписания и проповеди, но и яркая, пылкая образная речь, емкие словосочетания и красочные сравнения, напоминающие художественные богатства крупнейшего литературного памятника древних арабских племен, знаменитые "Дни арабов" ("Айям аль-араб"). В этих образцах древней арабской поэзии и прозы, записанной в VIII-Х столетиях, немало того, что так или иначе перекликается с сурами Корана. И это несмотря на настойчивое требование Корана не путать проповедника ислама с поэтом, или, иначе, с "ведуном", излагающим свои пустые мечтания – "пучки снов" (К., 21:5), видения "поэта одержимого" – меджнуна (К., 37:35). Коран подчеркивает: проповедь посланника бога – "не слова поэта" (К., 69:41), Аллах "не учил его стихам, и не годится это для него" (К., 36:69).
В этих аятах, впрочем, немало и непоследовательного, что становится особенно ясным при их сравнении с другими стихами и сурами и с установленным наукой фактом, что именно ко времени возникновения ислама у арабов сложилось межплеменное наддиалектное наречие, своего рода арабское койне, которое легло в основу языка как древнеарабской поэзии и прозы, так и Корана. Между тем, лишь приняв во внимание этот факт, можно понять, почему в Коране и тафсире столь большое внимание уделено языку, на котором он написан.
В добавление к утверждениям Корана, что он начертан на небе и ниспослан пророку "на языке арабском, ясном" (К., 26:195 и др.), в толкованиях прибавлено, будто и сам арабский язык своим появлением и богатством обязан Аллаху. До Мухаммеда, согласно средневековым мусульманским богословам, вторгавшимся в область лингвистики, арабскому языку Аллах научил первого человека и пророка – Адама и вслед за ним других посланников (расуль) и пророков – наби. Но язык, который им преподан Аллахом, тогда еще-де не был столь совершенным, как сообщенный при передаче Корана Мухаммеду.
Конечно, язык – важнейшее средство человеческого общения – изменяется во времени. Как правило, он шлифуется, совершенствуется, и в этом смысле чем в более позднее время высказан или записан тот или иной текст, тем он должен быть более богатым. Но в легенде все перевернуто с ног на голову и средство общения между людьми на Аравийском полуострове перенесено в небесные просторы, к престолу Аллаха... Разница же между наби и расулем, согласно мусульманскому учению, в том, что наби (от арабского "наба" – весть, набувват – пророчество) – пророчащие вестники Аллаха, а расуль – посланники, то есть те же пророки, но получившие еще и особые "откровения" бога. Эти "откровения" были-де записаны и составили священные книги. Так, согласно Корану, пророкам и посланникам Мусе (Моисею Библии) дан "Закон" (Таурат, то есть Пятикнижие, Ветхий завет), Дауду (Давиду) – Забур, (Псалтирь), Исе ибн Марйам (Иисусу, сыну Марйам, или, по Новому завету, – Иисусу Христу, сыну Марии) Инджиль (Евангелие). Однако люди, которым эти пророки Аллаха посылались, со временем исказили, извратили переданные им истины, изложенные в названных священных книгах. И поэтому ради восстановления истины Аллах, без воли и желания которого, по Корану, ничего в мире не происходит, должен был посылать все новые и новые "откровения" с новыми наби и расулями, объявившимися у разных народов в различных странах. Согласно мусульманской традиции, ссылающейся на слова пророка Мухаммеда, всего было послано Аллахом 124 тысячи наби и из них всего 300 расулей. В числе последних главными принято называть шесть: Адама, Ибрахима (по Ветхому завету – Авраам), Нуха (по Ветхому завету – Ной) и уже названных нами Мусу, Ису ибн Марйам и Мухаммеда. Пророк и расуль Мухаммед назван в Коране "печатью пророков" – хатяма набийина, то есть последним, завершающим, заключающим всю их цепь.
Такая традиционная цепь пророков и посланников вполне в духе Корана и мусульманской догматики, но в истории религии вообще она не оригинальна. Даже и "печатью пророков" еще до ислама назывался Мани (216-277), проповедник из Вавилонии, заложивший основы манихейства, религии, имевшей широкое распространение в Иране, Индии и ряде других стран от Китая до Италии. А имена Адама, Ибрахима, Нуха, Мусы, Дауда и Исы, как мы уже упомянули, известны и из Библии, где они, однако, начертаны в другой форме, в транскрипции, принятой их авторами в соответствии с особенностями речи и письменности их читателей – еврейской, греческой, латинской... Однако было бы грубой ошибкой полагать, что вся разница в различной транскрипции.
Вопрос, к которому мы подошли, требует большого внимания и предварительного изложения некоторых дополнительных сведений. О языке же Корана следует добавить лишь, что известный теолог XII века аш-Шахрастани в "Книге о религиях и сектах" ("Китаб альмилаль ва-н-нихаль"), излагая мнение мусульман-мушаббихитов (дословно – "уподобляющих", "сравнивающих"), писал: "...Буквы, звуки и написанные знаки (Корана. – Л.К.) – изначальны, предвечны"17. Впрочем, "уподобления" этих богословов порой трудно совместить с Кораном. Так, если в Коране не раз сказано о ясности, членораздельности речи Аллаха (и говорится об этом, как правило, в первом лице – как об утверждениях самого Аллаха!), то мушаббихиты рассказывают, будто разговаривавший с Аллахом пророк Муса (4:162), соответствующий библейскому Моисею, "слышал речь Аллаха как волочение цепи"18.
Однако, как доведется убедиться и дальше, непоследовательность – не редкость в богословских сочинениях.