ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
1. Терминология.
В специальной терминологии общей платоновской теории искусства главную роль играет термин? technë, который часто так и переводится – "искусство". Перевод, этот является, однако, поверхностным. Прежде всего, technë, – это не только "искусство", но, как мы увидим, и "ремесло" и даже "наука". Если всмотреться во все случаи употребления этого термина у Платона, то значений этого термина оказывается настолько много, что само их перечисление является делом довольно трудным. Главное же – это полная неожиданность тех или других значений, иной раз далеких от эстетической области. Это не значит, что Платон понимал под "искусством" какой-то хаос или сумбур. Но если всерьез отказаться от априорных схем, то придется волей-неволей учитывать бесконечное разнообразие употреблений этого термина и все едва заметные переходы и промежуточные звенья в этой весьма запутанной семантике.
Вместе с термином technë выступает и целое семейство сходных терминов, которые тоже играют у Платона отнюдь не последнюю роль. Около двадцати пяти раз встречается термин technicos (прилагательное от technë), четыре раза – слово technëma, означающее результат или произведение, от technë. Два раза употреблены technitês, "художник", "ремесленник" и technadzein, "выдумывать", "искусно замышлять", "ухищряться". Наконец, по одному разу встречаются термины technion, уменьшительное от technë; technopolicos, "относящийся к торговле искусством"; technydzion, тоже уменьшительное от technë.
2. Привычка и технический прием
Платон понимает под искусством меньше всего что-нибудь художественно-творческое. Искусство он довольно часто понимает просто как некоторого рода привычку или навык что-нибудь делать, даже без какого-нибудь сознательно применяемого технического приема. Правда, привычку что-нибудь делать, навык трудно отделить от сознательно применяемого технического приема. Поэтому у Платона попадаются такие тексты, в которых то и другое различается слабо, хотя само это различение отнюдь ему не чуждо и даже сознательно им проводится.
Типичным текстом является здесь такой (Epin. 975 b): "Все мы беремся за обработку земли не при помощи искусства, но просто от природы, а бог нам в этом помогает". Здесь – характерное для Платона противопоставление (которое нам еще встретится) "искусства" и "природы". Но искусство в сравнении с безыскусной природой понимается здесь уже как сознательная и целесообразная деятельность. Поэтому настоящая опытность уже предполагает какую-нибудь целенаправленную деятельность, и только неопытность основывается на чистой случайности (Gorg. 448 bc). Платон, однако, хорошо знает, что очень много людей пользуется "неискусным навыком" и притом даже там, где, казалось бы, искусство должно быть на первом плане, например в красноречии (Phaedr. 260 е). А что искусство очень часто является деятельностью вполне отрицательной, когда оно, например, дурно влияет на человеческий организм при плохом понимании философии или мастерства (R. Р. VI 495 d), или что возможен "мудрый ремесленник в каком-нибудь искусстве, но несправедливый" (Legg. III 696 с), об этом, с точки зрения Платона, и говорить нечего. Таким образом, искусством для Платона являются и самые элементарные, основанные на привычке и бессознательной практике приемы и приемы более методического характера, когда налицо есть уже некоторое их осознание, хотя это последнее само по себе вовсе недостаточно для какого-нибудь положительного отношения к искусству.
Гораздо более ценным искусством является для Платона такое, которое основано не просто на методических приемах, но на количественных измерениях. Здесь важен следующий текст (Phileb. 55 е): искусства без измерения, исчисления и взвешивания остаются чем-то "несущественным"; "за вычетом этих частей оставалось бы руководствоваться лишь внешним сходством и упражнять чувства опытом и навыком, пользуясь способностью угадывать. Все это многие называют искусством, которое способно достигать совершенства благодаря упражнению и труду". Но ни простой труд, ни простое угадывание не являются для Платона настоящим искусством. Это касается и более элементарных и более сложных форм искусства.
"Искуснейший" Тевт (древнейшее египетское божество близ Навкратиса) первый изобрел число, счет, землемерие, звездочетство, игру в шашки, а также письмена (Phaedr. 274 е). "Для частного хозяйства, для государства, наконец, для всех искусств ничто так не важно, никакая наука не имеет такой воспитательной силы, как занятие числами", потому что без этого невозможна никакая соразмерность и взаимная согласованность, которая устанавливается законом (Legg. V 747 b). И, вообще говоря, всякое "искусство и знание" принуждено, по Платону, пользоваться числом и счетом, например искусство воинское (R. Р. VII 522 с). Искусство, технические навыки, разного рода художественные вкусы, как это видно из "Иона" (532 с, 533 е, 534 с, 536 с, 541 е, 542 а), совершенно не нуждаются ни в каком божественном вдохновении, поскольку Ион, ничего не понимая в Гомере, а пользуясь только божественным вдохновением, оказывается прекрасным его исполнителем.
3. Искусство и разумность
Свою мысль о методической разумности искусства Платон повторяет весьма упорно, много раз и очень настойчиво. Правда, это нисколько не значит, что Платон отрицает необходимость божественного вдохновения для искусства. Наоборот, об этом он тоже кое-где говорит, а "Ион" вообще построен на понимании искусства как божественного вдохновения. Тем не менее вдохновенная сторона искусства была для него, по-видимому, гораздо проще, яснее и понятнее, чем для нас, так что он не чувствовал особенной потребности слишком много говорить об этом. Совсем другое дело – методическая разумность искусства. Пусть искусство без вдохновения приносит только вред (Conv. 197 а). Пусть без ниспосланного Музами исступления нельзя стать подлинным поэтом, имея одну только "сноровку" (Phaedr. 245 а). Пусть религиозно-культовое искусство общения между людьми и богами ниже непосредственного общения между теми и другими при помощи демонов и исступленного вдохновения (Conv. 203 а). Тем не менее в настоящем искусстве весьма силен мыслительный момент, так что "искусство рассуждения" не имеет ничего общего с наивным доверием, которое, будучи необоснованным, тут же может отказаться от того рассуждения, которое им признавалось раньше (Phaedr. 90 b). Оно вовсе не нуждается в письменной записи, так как имеет определенность само по себе (Phaedr. 275 с). В искусстве спорта специальные предписания имеют поэтому особенное значение; здесь мало одних бессознательных привычек или навыков (Politic. 294 d). В этом смысле простое доставление приятных чувств тоже вовсе не является искусством, но самым обыкновенным навыком, потому что в нем не содержится понимания и применения причины, или смысла (logon), той "природы" (physis), которая изготовляется здесь искусством (Gorg. 465 а).
Разумность искусства отнюдь нельзя понимать, по Платону, элементарно и рассудочно. Тут имеется в виду какая-то особого рода "мудрость", которая имеет мало общего с поверхностной разумностью (phronësis) в ходячем понимании искусства (Epin. 974 b). Ведь всякие судебные уловки – это тоже некоторого рода разумность ораторской речи; но такую разумность надо всячески изгонять из государства (Legg. XI. 938 а). Свободнорожденный не может заниматься торговлей; однако путем какой-нибудь уловки (technë) он может здесь оправдаться, и это вовсе его недостойно (919 е). Благочестивые люди "далеки от всякого рода наружной рисовки (schëmati technadzontes), но поистине понимают добродетель (Epin. 989 с). Ахилл тоже не может пользоваться хитростью (technadzein) и ложью (Hipp. Min. 371 d). Нельзя называть философами людей, занимающихся разными штучками (technydrion – уменьшительное и презрительное от technë), так что отнюдь не всякий искусный прием заслуживает одобрения (R.P. V 475 е). Иной раз самые хвастливые человечишки своими уловочками (technion) скрываются именно в святилище философии (Legg. VI 495 d), a ведь на самом деле искусен только тот, кто много понимает в сложных понятиях и словах (Lach. 185 а). Для Платона в сравнении с целостным искусством все эти приемы краткости, иносказания и прочие мелочи являются только "ухищрениями" (technëmatôn), будь то трагическое искусство Софокла и Еврипида, будь то медицина Акумена, будь то политика Перикла (Phaedr. 269 а). Наконец, весьма виртуозным искусством являются речи и беседы софистов, но о наличии здесь подлинного искусства, с точки зрения Платона, не может быть и речи. Хотя очень сложные рассуждения Эвтифрона, по Сократу, гораздо более искусны, чем работы Дедала (Euthyphr. 15 b), все-таки софистическое искусство больше подходило бы назвать "искусством продажи" знаний (Soph. 224 с). И если Платон считает софистическую искусственность выше всего и по ней каждый человек может изучить манеру софистов говорить, в устах Платона такая похвала софистическому искусству звучит, конечно, только иронически (Euthyd. 303 е).
4. Тождество созерцательности и производственности в искусстве
Внимательное изучение текстов Платона об искусстве, несмотря на все уклоны, недоговорки и случайность высказываний Платона, в конце концов все же заставляет признать, что Платон исповедует, пусть со своей идеалистической точки зрения, хорошо известный нам общеантичный взгляд: художественно сделанная вещь и вполне утилитарна и является предметом вполне любовного, вполне самостоятельного, неутилитарного, бескорыстного и совершенно непосредственного созерцания.
Деля все искусства на производительные и приобретательные и отдавая полное предпочтение именно первым (Soph. 219 а), Платон выставляет свой основной тезис: в каждом ремесле и занятии должен советовать "максимально искусный" в этом деле (Gorg. 445 b). В результате этого Платон выставляет еще свой второй основной тезис об искусстве: искусство, будучи правым, не содержит в себе "никакого вреда и укоризны", и поэтому оно не нуждается ни в каком исправлении или совершенствовании самого себя, а наоборот, исправляет или оформляет что-нибудь другое: медицина лечит не себя, но больного, и правитель в своей политике имеет в виду не свою пользу, но пользу своих подчиненных (R. Р. I 341 d – 342 е). Вот почему, по Платону, "искусства начальствуют и имеют силу" над тем, для чего они искусства (R. Р. I 342 с).
В этом смысле искусство, по Платону, есть прежде всего самое обыкновенное ремесло, но только максимально точное, методически организованное и потому прекрасное. Самое тонкое искусство, например музыка, и самое вещественное искусство с такой точки зрения есть одно и то же. В музыке, в лечении, в земледелии, в управлении кораблями, в военном деле, а особенно в строительном искусстве, где мастер пользуется отвесом, резцом, правилом, правильным шнуром, прибором для измерения толщины колонн, всегда требуется большая или меньшая точность, хотя и те и другие искусства требуют для своего совершенства упражнения и труда (Phileb. 56 bc). Во врачебном деле хороший врач должен быть художником (technicos) своего дела (Conv. 186 с). Сосуды, одежда, обувь и все вещи были бы изготовлены искусно, если бы все пользовались знанием и наукой (Charm. 173 с). Стрелки, флейтисты, борцы и другие фактически являются искусниками – то разумными, то неразумными; однако Платон мыслит их только разумными (Alcib. II 145 е). В искусстве врачевания дело обстоит так же, как и в искусстве красноречия: "И тут и там нужно разбираться в природе, в одном случае – тела, в другом – души, если намереваешься не только по навыку и опыту, но и по правилам искусства пользоваться либо лекарствами и питанием для восстановления здоровья и сил, либо беседами и надлежащими занятиями, если хочешь привить умение убеждать или иное прекрасное качество" (Phaedr. 270 b). Знатоки врачебного дела пользуются искусством, а не просто навыком или опытом (Gorg. 500 b). Рыболов тоже нуждается в своего рода искусстве (Soph. 219 а). Говорится об искусстве памяти (Hipp. Min. 368 d, 369 а). Без надлежащего логического конструирования никакая человеческая деятельность вообще не может считаться, по Платону, искусством. Поэтому для Платона не являются искусством такие обывательские или корыстные искусства, как кухня, риторика, косметика или софистика (Gorg. 463 b).
Настоящее искусство – не просто ремесло, но занятие государственным благоустройством и добродетелью (Legg. VIII 846 d). Это же есть и справедливость, которую тоже нечего скрывать, как и прочие искусства (Prot. 327 а). Так физическое ремесло, понимаемое как искусство, дорастает до общественно-политической организации и деятельности, тоже понимаемых Платоном как искусства. Платон дает длинное перечисление самых разнообразных ремесел и предметов, которые этими ремеслами создаются, считая, однако, что "царское" или "политическое" искусство несводимо ни на какие отдельные ремесла (Politic. 281 d – 289 d). В другом месте (Epin. 974 е – 976 с) Платон опять перечисляет множество всяких искусств, ремесел и наук, откуда видна у него как вся широта термина "искусство", так и ниспровержение всех наук и искусств как не ведущих к мудрости, кроме науки о небе и его вечном движении.
Устроение браков в государстве – тоже искусство (Politic. 310 а). Военное дело (Legg. XI 921 d) и сплоченность людей для одержания победы на войне (XII 942 с), изучение методов городского благоустройства (Polific. 278 е), судебное ораторство (Phaedr. 261 b), распознавание хороших и дурных людей (Phaed. 89 е) – все это, по Платону, области не чего иного, как именно искусства. В софистическом смысле и иронически, однако в то же самое время и вполне жизненно, Платон говорит об искусстве Протагора делать людей хорошими гражданами (Prot. 319 а), а также и о том, что судебный оратор по своему желанию, путем искусства, рисует одно и то же дело одним и тем же слушателям то справедливым, то несправедливым (Phaedr. 261 с).
Вообще необходимо сказать, что Платон в своем понимании искусства настолько сближает человеческую деятельность и методически проводимое знание, науку, что часто совершенно невозможно отделить у него искусство от науки, подобно тому как раньше мы видели, что он слабо отличает искусство от ремесла.
Подлинное искусство для Платона – это сама жизнь, но жизнь – методически устроенная и научно организованная.
Разделяя такие занятия, которые весьма искусны для души и которые не содержат никакого искусства (Gorg. 501 b), Платон вообще рассматривает technë и epistëmë как общее и нераздельное орудие "измерения" "благополучия нашей жизни" (Prot. 357 b) с точки зрения выбора удовольствий и страданий. Афиняне думают обо всем, что касается искусства (en technëi), совещаясь со специалистами, а не с красивыми, благородными, богатыми и пр. (319 с). Наслаждения и страсти побеждаются разумом, действием и искусством (meta logoy, cai ergoy, cai technës) – один из лучших текстов, коренным образом сближающих науку и искусство (Legg. I 647 d). "Искусный и хороший оратор" будет приноравливать свои речи к рассудительности и справедливости (Gorg. 504 d). Ставится вопрос о том, воспитывается ли мудрость путем образования или путем искусства справедливости и добродетели (Epin. 989 а). "Ремесло" противопоставляется "общему образованию": общее образование – это грамота, игра на кифаре и гимнастика, а ремесло – это софистическое искусство (Prot. 312 b). Здесь под искусством или ремеслом понимается у Платона нечто отрицательное; тем не менее при условии положительного отношения к такому искусству или ремеслу оно для него тоже очень важно. Избирать между удовольствиями: какие из них являются добром, а какие злом может только искусник (technicos) этого дела (Gorg. 500 а). Искусство в жизни – это всегда строгая правильность и законность. Искусство Антея, Керкиона, Эпия и Амика является нечестным, потому что во время борьбы ("из-за непорядочного честолюбия") они пользовались либо силой земли, либо ногами, либо другими нечестными средствами вместо борьбы по строго установленным правилам (Legg. VII 796 а). Интересно у Платона понимание музыки и гимнастики. Во-первых, то и другое является искусством, во-вторых же, Платон относит их исключительно к психике, организации психики, без всякого специального отношения к человеческому телу (R. Р. III 411 е).
5. Образец платоновского понимания искусства в "Софисте"
Чтобы понять, насколько Платон плохо различает искусство, науку, ремесло и практически-жизненное поведение, показывают большие материалы "Софиста", который почти весь, собственно говоря, только и состоит из учения об искусствах. С точки зрения новоевропейской эстетики все эти обширные разделения искусств в "Софисте" звучат иной раз просто как некоторого рода экзотика. Однако нужно по возможности глубже вникнуть в весьма длинный ряд дифференциаций "Софиста", чтобы понять все своеобразие учения Платона об искусстве, а заодно и все своеобразие античной эстетики.
В этом диалоге Платон хочет определить, что такое софист. В связи с определением софистического искусства он приводит несколько рядов последовательно связанных искусств, необходимых для определения софистического искусства.
Вначале (221 с – 223 b) Платон делит все искусства на производительные, или творческие, созидательные (poëticë, 268 d), и приобретательные (ctëticë.). Первые создают то, чего раньше не было, вторые же – только переделывают уже наличные в природе материалы, и при их помощи человек только присваивает эти продукты себе (219 а-с).
Займемся искусством приобретательным. Оно тоже двух видов: искусство обмена одного продукта на другой, или меновое, и то искусство, которое приводит к овладению продуктом, без всякого взаимного обмена, или овладевательное. Подарки, награды и продажа совершаются при помощи искусства менового (219d); овладевательное искусство предполагает либо явную борьбу за овладение, и тогда это – искусство состязательное, либо овладевание скрытое, и тогда это – искусство охотничье. Охотиться можно на предметы неодушевленные и на одушевленные (219 е). Искусство охоты за животными происходит либо на суше, либо в состоянии их плавания (220 а) ; а так как "плавание" может быть и в воздухе и в воде, то, следовательно, существуют два "плавательных" искусства – птицеловство и рыболовство (220 b). Рыболовство бывает либо при помощи сетей, либо при помощи удара (трезубцами или крючками), и последнее – дневное и ночное. Дневная рыбная ловля производится при помощи крючков, и такого охотника за рыбами мы называем удильщиком (220 b – 221 а). Дойдя до удильного искусства рыболова, Платон подводит итог всему предыдущему рассмотрению приобретательного искусства (221 b), потому что софист, по его мнению, и есть не что иное, как удильщик, с тем только различием, что ловит он не рыбу, но знатных молодых людей (221 с – 222 а).
Таково первое определение софиста, или, точнее, первая часть первого определения.
Возвращаясь к разделению охотничьего искусства, Платон рассуждает так: искусство охоты на суше бывает либо за кроткими животными, либо за дикими. И за кроткими людьми можно охотиться либо путем прямого насилия, либо при помощи убеждения, частного или публичного, причем частное – либо подарочное, либо взяточное. Подарки же бывают либо в виде лести, либо в виде денег, (222 b – 223 а). Платон называет софиста охотником за кроткими людьми, которых уловляют путем убеждения в частных разговорах, получая от них за это деньги (223 b). Тут конец первого основного определения софиста.
Так дается обзор искусства в "Софисте" в связи с попытками определить понятие софистического искусства. До сих пор было установлено два таких последовательных разделения искусств, составляющих одно целое определение. Но Платон этим не ограничивается и дает еще другие последовательные деления искусств. Для последующего деления он использует уже установленное у него выше понятие менового искусства, излагая его теперь более детально. Меновое искусство, по Платону, может быть либо даровым, либо проданным, а продавать можно либо предметы, сделанные самим продающим, либо сделанные другими.
Сделанные другим тоже можно продавать либо в своей небольшой лавке, либо вывозить в другие города. При этой последней большой и оптовой торговле можно преследовать цели физического довольствия и цели, имеющие отношение к душе. Музыка, живопись, фокусничество и многое другое является как раз предметом вывоза из города в город для продажи и относится исключительно только к области душевных потребностей. Сюда же относятся и те купцы, которые скупают познания по городам и продают их за деньги. В одних случаях здесь преследуются только цели демонстрации, простого показа, в других же случаях идет прямая продажа знаний, причем эта продажа знаний является либо продажей искусства (technöpolicon), либо познаний о добродетели (223 с – 224 с). Последнее и есть искусство софистическое, причем тут же подводится итог с возведением софистики как продажного искусства, научающего добродетели, к родовой категории менового искусства (224 d). Здесь, таким образом, второе основное определение софиста (223 с – 224 d).
Далее, Платон дает один ряд категорий искусств, детализируя на этот раз тоже выставленное им уже раньше понятие состязательного искусства. Состязание есть либо препирательство, либо борьба, а эта последняя бывает либо физическим насилием, либо словесным возражением – судебным или тем, которое пользуется логическими противоречиями. Противоречие может быть мелочным и беспорядочным, но может быть и методическим спором. В споре можно разрушать всякие корыстные рассуждения в порядке простой болтливости, а можно и заниматься их исканием. Третье определение софиста как раз и заключается в том, что он – корыстный спорщик, пользующийся противоречиями ради драки и пустого состязательства (225 а – 226 а). Четвертое определение софиста, предваряемое у Платона ссылкой на такие искусства, как прислуживание, а также чесание, прядение и ткачество, Платон называет общим именем различительного искусства, поскольку в них всегда что-нибудь одно отделяется от чего-нибудь другого. Об этом различительном искусстве Платон заговорил здесь, по-видимому, для того, чтобы указать на промежуточное звено между приобретательным и производительным искусством (219 bс). То, что он называет в данном месте различительным искусством, несомненно, содержит в себе черты этих двух основных искусств, указанных в начале. Различительных искусств, по Платону, прежде всего, два: отделение худшего от лучшего и очищение и отделение подобного от подобного. Очищение бывает физическое, в телах, и морально-психическое, в душах. Тела, которые нуждаются в очищении, могут быть одушевленными и неодушевленными. Одушевленные тела в своем внутреннем состоянии очищаются медициной и гимнастикой и внешне-физически – мытьем в бане (226 d – 227 с). Что же касается очищения души, то она очищается либо от пороков, то есть от всякого возмущения, расстройства и разложения, и притом очищается судом, либо от незнания и невежества, которое очищается путем научения, то есть путем либо научения мастерству, либо воспитанием. Но воспитывать можно либо путем вразумления, либо путем обличения. Это обличение, заставляя воспитанника думать о себе не больше того, чем он на самом деле является, и приписывать себе знаний не больше тех, какими он фактически обладает, есть "благородная софистика". Таково четвертое определение софиста (226 а – 231 с).
Общий итог всех предложенных определений софиста с указанием относящихся сюда искусств делает сам Платон (231 de). Поскольку, однако, то, что мы выше назвали вторым определением софиста, Платон резюмирует в виде трех более мелких определений (продавец искусств души, розничный продавец, продавец собственных произведений), то у него насчитывается не четыре, а шесть определений софиста.
После искусств приобретательных и различительных Платон, наконец, переходит к искусствам производительным, или творческим, о которых говорилось в самом начале разделений искусств (219 b-с). Рассуждение об этих производительных искусствах предваряется у него довольно длинным вступлением (232 а – 235 d). Здесь в целях перехода к анализу производительных искусств Платон рисует нам образ софиста в виде человека, который знает решительно все на свете, который решительно все на свете может создать и разрушить и который этому же учит своих учеников, пользуясь при этом методом противоречия – опровергая всякое рассуждение. А так как всеобщее создание и разрушение фактически возможно только для богов (265 с), для человека же это возможно только в мысли, в образе, то Платон здесь и переходит к искусству творчества образов.
Тут он выставляет прежде всего тезис, что даже и творчество образов вовсе не бывает таким простым, как это представляется софисту. Прежде всего творческие искусства могут быть божественными и человеческими (232 b, 265 b-е, 266 а), и, кроме того, оба эти искусства и у богов и у людей могут создавать либо вещи (aytopoiëticon), либо только образы вещей (eidölopoiëticon, 266 d). Образотворное искусство и есть то, на которое способен софист, потому что не может же он на самом деле творить землю, море, небо и быть настоящим чудотворцем, а может только создавать об этом те или другие представления. Наконец, Платон это образотворное искусство называет тут еще подражанием (265 а), так что дальнейшее деление образотворного искусства будет в то же самое время и разделением видов подражания. После всего этого, – ограничив производительные искусства творчеством только одних образов, – Платон и приступает к рассмотрению производительных искусств.
Образотворное искусство, по Платону, делится на уподобительное, когда подражание вещи воспроизводит ее в буквальном по ее размерам виде, и фантастическое, когда изображается нечто не существующее, а только воображаемое, причем платоновский термин phantasticon, конечно, не имеет ничего общего с теперешними учениями о фантазии, а только обозначает собою такие образы, которым объективно ничего не соответствует (235 d – 236 с). Это "фантастическое" искусство делится у Платона на такое, где творец действует при помощи каких-нибудь инструментов, и на такое, где творец создает призрак без всяких специальных инструментов, своим собственным телом или голосом. Здесь Платон еще раз подчеркивает, что речь у него идет именно о подражании – то есть подражание он относит к специальной области призрачной фантасии (267 а). Это фантасийное подражание в свою очередь делится на подражание знающих предмет своего подражания и на подражание незнающих предмета своего подражания. Незнающие руководствуются только субъективным мнением (doxa), знающие же пользуются методом объективного описания (historia). Здесь, между прочим, Платон допускает очевидное колебание в своей терминологии, потому что несколькими строками выше он называл подражанием всю фантасийную образность; тут же называет подражанием только тот раздел этой последней, которая основывается на незнании и на субъективном, но не на historia, которая основывается на объективном знании (267 е). Подражание, значит, является здесь не просто субъективной фантасией, но в этой субъективной фантасии еще нужно отбросить всякое объективное знание и основываться только на субъективном мнении; и только тогда останется чистое подражание. Наконец, это последнее, будучи либо простым, либо притворным, проявляется в своей притворной части в виде либо общественных, либо частных разговоров, где оно является сплошным противоречием (266 d – 268 с). Тут-то и дается пятое определение софиста, которое резюмирует сам Платон, ведя его от создания противоречий к притворству, мнительному искусству, к фантасии, к творчеству субъективных образов, и притом человеческого, а не божеского типа (268 d).
Теперь подведем итог всех рассуждений Платона об искусствах в "Софисте". Сразу же бросается в глаза, что под искусством он понимает решительно всякую деятельность человека, да и не только человека, но и всех богов. Что касается человеческих искусств, то искусством здесь называется и всякая объективная деятельность человека и всякое его субъективное намерение. Любое приобретение чего-нибудь объективно существующего, например, всякая охота, птицеловство или рыболовство, рыболовство при помощи сетей или крючков, дневное или ночное, всякое ужение рыбы – все это для Платона искусства и искусства. Охота за кроткими или некроткими людьми, насилие, убеждение, дарение подарков, лесть, давание или получение денег – все это тоже разновидности искусства. Обмен, продажа, розничная или оптовая, собственное поризводство или продажа продуктов, сделанных другими, физическое довольство или преследование умственных целей, по Платону, тоже суть искусства. Состязание, борьба, насилие, словесное препирательство, судебное разбирательство, приведение противника к противоречию с самим собою, спор и болтовня, создавание противоречий ради самих противоречий, все это, по Платону, – тоже своего рода искусство. Говорить о таких ремеслах, как чесание, прядение и ткачество, даже и не стоит – это, по Платону, тоже самое настоящее искусство. Искусством является отделение подобного от подобного и лучшего от худшего. Отделение лучшего от худшего, или очищение, бывает телесное (тут много разного рода очистительных искусств) и душевное. Медицина, гимнастика, мытье в бане – разновидности искусства тела. Исправление аффектов, научение, вразумление, вообще воспитание – искусства, имеющие отношение к душе. Подлинно творческое искусство может творить либо вещи, либо образы. Образы можно творить либо соответствующие реальным соотношениям вещей, либо не соответствующие. И то и другое – все равно искусство. Однако даже когда образы не соответствуют никакой объективной действительности, можно или отдавать себе отчет в том, чему они подражают, или не отдавать отчета. Даже искусство, основанное только на одних субъективных представлениях, не имеющих никакого отношения к объективной действительности, даже искусство притворное, и даже искусство, жонглирующее противоречиями, одинаково получают у Платона название искусств. Читая "Софиста", в конце концов задаешь себе вопрос: что же, по Платону, не является искусством? Да, по Платону, решительно все существующее есть не что иное, как искусство, вся действительность только и состоит из бесконечного ряда различных искусств.
Другой вывод, который тоже бросается в глаза при чтении "Софиста", – тот, что Платон никак не различает искусство, науку, ремесло и практически-жизненное дело. Это легко усмотреть решительно на каждом члене дихотомических разделений, которыми заполнена значительная часть "Софиста". Если бы от Платона до нас дошел только один "Софист", то и в этом случае пришлось бы утверждать, что у Платона нет никакого существенного различия между художественным актом, научным построением, ремесленным изделием и практически-жизненной работой. Вот почему "Софиста" необходимо привлекать к анализу эстетики Платона; и жаль, что излагающие теорию искусства по Платону почти никогда не анализируют "Софиста".
6. Подлинное произведение искусства – космос
Суждения Платона об искусстве, если иметь в виду искусство в современном смысле слова, поражают своей малочисленностью и скудостью. Областью подлинного искусства для Платона является диалектически построенный космос и даже просто сама диалектика. Об искусстве в современном значении этого слова мы узнаем только то, что "Тисий умно придумал и искусно написал" (Phaedr. 273 b), что "Нимфы, дочери Ахелоя (реки), и Пан, сын Гермеса, искуснее в речах, чем оратор Лисий" (263 d), что душа Эпея, строителя Троянского коня, имеет вид художницы (R. Р. X 620 с), что шутка не является чем-то более художественным или приятным, чем объективно обусловленное подражание (Soph. 234 а), или что в Египте в течение десяти тысяч лет произведения живописи или ваяния создаются при помощи одного и того же искусства (Legg. II 657 а; ср. VII 799 а, где говорится в этом смысле не об искусстве, но о "лучшем приеме"). Материал этот совершенно незначителен. Совсем другое дело, когда у Платона речь заходит о чистом уме, об его диалектике или о космосе в целом.
Заметим, что при конструкции у Платона художественного произведения речь идет только о чистом уме – даже не о рассудке. Рассудок, взятый сам по себе, создает не настоящие искусства, а только те, которые основаны на отвлеченных ипотесах, – такова геометрия (R. Р. VI 511 с). Рассмотреть что-нибудь "путем искусства", то есть соответственно требованиям разума, это значит идти от целого к частям и от частей к целому (Phaedr. 265 d). Причастный к искусству, совершенно ясно разделяя сложное на простое и объединяя простое в сложное, яснейшим образом понимает свойства всего простого (270 е). Искусство научает поступать согласно природе, когда мы научаем ту или иную душу, простую или сложную, переходя от простого к сложному или от сложного к простому (277 с). Обладающий искусством слова знает, что для слушателей является общим и что частным, иначе он не будет обладать искусством слова (273 е). "Знаток сущности колесницы" – тот, кто может разложить ее сущность на четкие элементы и соединить их в целое, познаваемое умственно, а не только чувственно (Theaet. 207 с). "Настоящее искусство государственного правления печется не о частном, но об общем интересе, ведь общность интересов связует, частные же интересы разрывают государство", – потому что в этом случае и частные интересы будут соблюдаться лучше и потому что в течение всей жизни частное не будет мешать общему (Legg. IX 875 b). Таким образом, высшая форма искусства есть диалектика общего и единичного.
В самой общей форме интеллектуальное понимание искусства сформулировано в "Кратиле", где самый термин technë объясняется как "обладание умом", hexin noy (414 b) и где искусник (художник) относительно обыкновенных имен должен обладать яснейшим знанием первых имен, так как иначе он будет только пустословить (426 ab). Самое же главное и самое последнее в учении Платона об искусстве – это теория воплощения максимально идеального, то есть божественных диалектических идей, в максимально реальном, то есть в космосе.
По Платону, признавать душу держащей природу искуснее, чем считать ее дающей телу только способность дышать и охлаждаться (Crat. 400 b); и нельзя считать менее важными предметы, произведенные искусством, а величайшими и прекраснейшими вещи, произведенные природой и случайностью (Legg. X 889 а). Исходя из этого, Платон развивает подробное учение о тождестве природы, случая и искусства (разума). По Платону, раньше многие думали, что все эти стихийные начала земли, воды, воздуха и т.д. сами собой, без всякого участия разума, образовали космос, который возник, таким образом, на основании простой случайности. Это, однако, бессмысленно, как бессмысленно признавать и искусство только случайным человеческим делом. Космос со всеми управляющими им богами является в одно и то же время и природой, и случаем, и искусством (888 е – 891 b). Платон хочет доказать, что "закон и искусство" возникают от природы, что они не меньше природы хотя бы потому, что являются порождением разума (890 d). Будучи объективным идеалистом, Платон в этой диалектике природы, случая и разума все же выдвигает на первый план примат разума, а под природой хотя и понимает нечто более древнее, но все же – подчиненное. "Мнение, попечение, разум, искусство и закон были ранее жесткого, мягкого, тяжелого и легкого. Рано возникли и великие первые произведения и создания искусства, так как они существуют среди первооснов; а то, что обусловлено природой, и сама природа, – впрочем, здесь это название неправильно применяют – возникли позднее из искусства и разума и подвластны им" (892 b).
Очень важно отметить то, что свое диалектическое понимание искусства Платон доводит не только до высшего разума, управляющего космосом, но и до той первоматерии, которая у него лишена всякой определенности и получает эту определенность только от идей. Такую первоматерию он прямо называет созданной искусственно, ее technës (Tim. 50 е). "Искусственно" едва ли означает здесь "произвольно", "нереально", "отвлеченно". По крайней мере, никакие катастрофы в космосе, возникающие, очевидно, от того, что им управляют не только разумные идеи, но и внесмысловая первоматерия, нисколько не нарушают его вечной гармонии. Космос доставляет себе пищу своим разрушением, и все он претерпевает и совершает сам собой в себе самом – в силу законов искусства (33 d). Таким образом, подлинное и первичное искусство, по Платону, – это воздействие идей, или эйдосов, на первоматерию и функционирование этой последней как "восприемницы" идей. При этом существует бесконечно разнообразная иерархия такого взаимодействия идеи и материи. Низшие области космоса – менее устойчивы и более подвержены разным изменениям, вплоть до настоящих катастроф. Высшие же формы такого взаимодействия – весьма устойчивы. "Все в природе и искусстве, или в том и другом, находясь в хорошем состоянии, получает отвне самую малую изменяемость"; боги же, обладающие своей вечной художественной формой, весьма редко ее покидают, и это покидание для них безвредно (R. Р. II 381 а), почему одаривать богов тем, в чем они не нуждаются, было бы антихудожественно (Euthyphr. 14 е).
7. Итог
Подводя итог всем предыдущим рассуждениям относительно теории искусства у Платона и формулируя самый общий принцип этой теории, можно было бы сказать, что искусство у Платона, при всей специфике данного мыслителя в истории философии, есть, попросту говоря, просто природа. Искусство ничем существенным не отличается от природы – вот основной тезис и платонической и всей вообще античной эстетики. Но такого рода принцип предполагает ряд других принципов, без которых он оставался бы непонятным.
Искусство только в том случае может отождествляться с природой, когда, во-первых, сама природа понимается как художественное произведение и, во-вторых, когда художественное творчество ничем существенным не отличается от творчества вещей или вообще жизни. У греков природа понималась как произведение искусства, об этом всегда говорили и писали достаточно. Мир, взятый в целом, с его видимым небом и светилами, с его круговращением вещества и душ в природе, со всеми его как разумными закономерностями, так и безумными катастрофами, – все это понимается одинаково художественно и у Гераклита и у Платона. Вещественность и материальность художественного произведения – это незыблемое основание всей античной эстетики, включая и Платона. Но тождество искусства и природы предполагает также, что и самый процесс искусства, то есть само художественное творчество, ровно ничем не отличается от творчества материальных вещей и любых жизненных ценностей. Поэтому если мы скажем, что у Платона искусство есть прежде всего то или иное ремесло, то мы совершенно не ошибемся, как едва ли ошибемся в своем приписывании этого тезиса и любому другому представителю античной эстетики.
Но эти два вторичных принципа, художественность вещества и ремесленность искусства, тоже требуют для себя некоего единства, которое бы доказывало собою их тождественную природу. Это единство заключается еще в одном принципе, который можно сформулировать так: искусство есть наука. Научная природа искусства как раз и превращает художественное произведение в ту или иную вещественную закономерность, а художественную практику – обязательно в своего рода ремесло.
Это оригинальное совмещение понятий искусства, ремесла и науки делает необходимым и многое другое, что мы находим у Платона в его общей теории искусства. Так, у Платона совершенно неразрывны художественное творчество и философия, потому что философия есть созерцание идей, а искусство есть их вещественное воплощение. Далее, наиболее яркое проявление искусства есть диалектика, – потому что диалектика у Платона возникает не в результате только одного логического анализа категорий, но в результате созерцания идей. Поэтому делается понятным, что диалектика у Платона и не просто учение о бытии, и не логика, и не теория познания, но искусство, и притом самая яркая и самая острая его форма. Не нужно удивляться и тому, что искусство у Платона есть не что иное, как мировая и человеческая жизнь, но, конечно, не жизнь просто, а жизнь, устроенная как система диалектических закономерностей.
Далее, подводя итог платоновской теории искусства, необходимо, как и в других областях его философской эстетики, говорить об иерархии тех диалектических закономерностей, из которых состоит у него искусство. Весьма интересным и смелым является уже учение Платона о том, что самое обыкновенное оформление бесформенной материи при помощи той или иной идеи трактуется им как художественное творчество. Но ведь, собственно говоря, иначе у Платона и быть не может, если вся эстетика для него онтологична, а вся онтология – эстетична. Поскольку, однако, типов воплощения идей в материи может быть бесконечное количество, постольку существуют и всякого рода несовершенные, плохие и дурные воплощения, которые тем не менее все обязательно являются тем или другим проявлением искусства, поскольку вся действительность, по Платону, есть искусство. Восходя выше, мы получаем и более совершенные формы воплощения идеи в материи. Таким воплощением является и весь космос и любое божество, которое, по Платону, и есть ведь не что иное, как закономерность той или иной области космоса.
Наконец, исходя из принципа тождества искусства, ремесла и природы, нельзя забывать основную доктрину платонической эстетики – примат идеи над материей. Идея и материя связаны у Платона в одно неразрывное целое и даны как строго продуманное диалектическое единство противоположностей. Но, как всем хорошо известно, отвлеченно логическая диалектика может предполагать и примат идеального над материальным и примат материального над идеальным. У Платона все бытие, а в том числе и вся художественная действительность, обязательно материальны. Но внутри этой всеобщей материальной действительности одно более идеально, другое – более материально. У Платона, в конечном итоге, хотя искусство и природа есть одно и то же, тем не менее природу он понимает идеально, понимает ее как мировую душу и мировой ум; и потому необычайно сильные материалистические черты общей теории искусства у Платона все же перекрываются приматом идеального над материальным.
Кроме того, учитывая весь интеллектуализм общей теории искусства у Платона, не нужно забывать и того факта, который уже у нас отмечался15, что искусство у него все же непременно связано с экстазом, вдохновением и энтузиазмом. Искусство без такого вдохновения – хуже, чем вдохновенное искусство. В сравнении с чистым вдохновением та одержимость, которую посылают Музы, – только на третьем месте (Phaedr. 245 а). Души, падающие с неба по своей слабости, воплощаются в 1) философа и любителя красоты, в 2) царя, соблюдающего законы, и правителя вообще, в 3) государственного деятеля, в 4) врача, в 5) прорицателя, в 6) поэта, в 7) ремесленника или земледельца, в 8) софиста, или демагога, и в 9) тирана. Таким образом, поэт в космическом плане у Платона занимает только шестое место. Хуже поэта только ремесленники, софисты и тираны (248 de). Среди категорий красоты, как об этом мы тоже упоминали (выше, т. II, стр. 254-265), первое место занимает у Платона мера, второе – то, что измерено, третье – ум и рассудительность, и только на четвертом месте стоят "знания, искусства и правильные мнения". Ниже этих наук и искусств – только чистое наслаждение четкими материальными формами (Phileb. 66 а-d). Безусловный интеллектуализм Платона в общей теории искусства нисколько не мешает ему чувствовать чистое искусство и наслаждаться его прекрасными формами. "Таковы наслаждения, вызываемые красивыми красками, прекрасными цветами, формами, весьма многими запахами, звуками и всем тем, в чем недостаток незаметен и не связан со страданием, а восполнение чувствуется и бывает приятно (и не связано со страданием)" (Phileb. 51 b). Поэзию Платон переживает как легкий ветерок красоты, который нежит его чистую художественную настроенность. В "Законах" он говорит (III 665 с):
"Каждый человек, взрослый или ребенок, свободный или раб, мужчина или женщина, словом, все целиком государство, должны беспрестанно петь для самого себя очаровывающие песни, в которых будут выражены все те положения, что мы разобрали. Они должны и так и этак постоянно видоизменять и разнообразить песни, чтобы поющие испытывали наслаждение и ненасытную какую-то страсть к песнопениям".
Словом, "нужно жить, играя" (VII 803 е).
Таким образом, Платон прекрасно чувствует стихию чистого искусства и готов погрузиться в нее с головой. Тем не менее это чистое искусство есть у него воплощение строжайшей морали, абсолютной государственности и научно-философской целесообразности. Нисколько не запрещается ни петь, ни играть на инструментах, ни танцевать. Наоборот, только и нужно заниматься искусством и ничем другим. Но, по Платону, когда вы поете, вы должны воспевать только его полицейское и тоталитарное государство, когда вы играете на инструментах, это должно быть только аккомпанементом для самых строгих форм военной или мирной жизни. И когда вы пляшете, вы пляшете ваше строгое и неотступное законодательство, и все ваши лирические восторги относятся только к законам и правилам, к логике и диалектике, а также к движению небесных светил. В этом отношении одним из самых интересных текстов у Платона, содержащих эту диалектику закона и искусства, является отрывок из "Политика" (299 b – 300 е) : с одной стороны, "ничто не должно быть мудрее законов" (299 с), а, с другой стороны, если бы существовали только одни законы и предписания, то все искусства погибли бы и "жизнь стала бы вовсе невыносимой" (299 е). Оказывается, истина выше даже самих законов, так что иной раз их нарушение служит как раз самой истине, хотя, правда, искусство здесь уже перестает быть подражанием, а воцаряется через них только уже сама истина.
Так у Платона совмещаются интеллектуализм и свобода в понимании общей теории искусства.