ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
1. Самодвижение тела и душа
Плотин глубоко чувствует красоту физического тела. Однако, верный своему понятийно-диффузному стилю, он совершенно нигде не определяет ни того, что такое тело, ни того, что такое физическое тело, ни того, что такое красота физического тела. Тем не менее материалов на эту тему у него больше чем достаточно. Только нужно уметь подсматривать и подслушивать те места его произведений, которые трактуют о разного рода предметах, то более близких к тем, которые мы сейчас назвали, то очень далеких от них и вообще имеющих довольно мало общего с ними. Здесь исследователь идет на большой риск. Но, собственно говоря, кроме учения о трех основных ипостасях, все остальные рассуждения и размышления Плотина тоже можно передавать и анализировать с некоторого рода риском и почти всегда без всякой твердой надежды на адекватность анализа. Попробуем теперь проанализировать эстетику Плотина в тех ее областях, которые относятся (или могут относиться) к красоте физического тела.
а) Тело может быть живым и может быть мертвым. С точки зрения Плотина, это означает, что само тело не имеет прямого отношения ни к жизни, ни к смерти и должно быть определяемо само по себе. Далее, тело может двигаться и может покоиться. Это значит, что движение и покой являются только свойствами или состояниями тела, но сами по себе вовсе не суть тело, и тело само по себе вовсе не есть ни движение, ни покой. Тем не менее мы каждое мгновение замечаем, что одно тело движется благодаря другому телу, а другое – благодаря третьему и т.д. Отсюда у Плотина типично платоновский вывод: или при объяснении движения данного тела мы должны уходить в бесконечность, то есть, собственно говоря, отказаться от объяснения подлинной причины движения данного тела; или мы должны найти такое тело, которое уже не нуждается для своего движения в другом теле, то есть является самодвижущимся телом, которое само способно двигать всем другим, но в то же самое время не испытывает никакого толчка от какого-нибудь другого тела. Как и у Платона (Legg. V 896 а-с), такое самоподвижное тело есть не что иное, как душа, которая сама, правда, бестелесна, но именно по этому самому и способна, оставаясь в себе неподвижной, двигать собою все, что вне ее. Значит, природа души двойственна: она подвижна вместе со всяким движущимся от нее телом, но – она вполне неподвижна, поскольку вовсе не есть тело.
Однако тут же возникают три проблемы. Во-первых, если душа по самой своей субстанции неподвижна, то чем же отличается она от платонического Ума, который тоже в себе неподвижен, и, вмещая в себя все, вовсе даже не имеет никакого инобытия, которому бы он противостоял и в отношении которого был бы неподвижным? Ответ Платона и Плотина на этот вопрос не вызывает никакого сомнения: да, душа в своем первоисточнике, перво-душа, действительно, существует уже в области ума, в котором, правда, существует свое собственное внутриумственное становление, и это становление превращается также и в своеобразное умственное ставшее, откуда и происходят "умные изваяния", то есть боги. Но это внутриумственное становление, как мы уже хорошо знаем, не есть становление внеумственное. Когда же ум переходит в это внеумственное становление, начинает двигать им, оформлять его и притом в бесконечно разнообразной степени, то, по Плотину, душа и оказывается этим внеумственно становящимся умом или, как Плотин выражается с использованием аристотелевской терминологии, "энергией ума". В других местах эту "душу" Плотин называет "жизнью", которая в своем исходном начале тоже есть не что иное, как энергия ума (III 2, 16, 17-18; VI 9, 9, 17).
Во-вторых, Душа, поскольку она зарождается еще в Уме, является в первую очередь неделимой; поскольку же она устремляется в инобытие, а инобытие как раз и есть вечное становление, раздробление и рассеяние, она одушевляет и каждый момент этого становления, то есть, несмотря на свое субстанциональное единство, она в своем функциональном отношении вполне делима.
Что же касается третьей проблемы, то, восходя к чисто умной области и в то же самое время совмещая свою неделимость и делимость, Душа базируется не только на Уме в целом, но и на уме в его отдельных излияниях в инобытие, которые хотя и продолжают быть умственным достоянием, тем не менее уже теряют свою максимальную интуитивную связь с умом в целом. И тут Плотин изобретает свой собственный термин для характеристики существа Души. Он называет ее логосом Ума или, может быть, одним из его логосов. Изложим кратко, что говорит о последних двух проблемах сам Плотин.
б) Душа делима не первично, как тела, но она делима, когда оказывается в телах (IV 2, 1, 33-34).
"Она является сущностью и возникает (eggignetai) в телах, относительно которых ей и приходится разделяться, а прежде это ей не было свойственно, пока она не отдала себя телам" (55-56).
Поэтому душа "одновременно и делимая и неделимая сущность (physis)" (62).
Что же говорит Плотин о логосе Души?
Души зависят от отдельных умов, "будучи логосами умов и более развернутыми, чем они" (IV 3, 5, 9-10). Они становятся как бы многим из немногого, так как возжелали принять разделение; но они не могут полностью принять раздельную природу (eis pan merismoy ienai), поэтому и каждая отдельная душа остается одной, и все вместе души – одна (10-14).
"Что же должно возникать от души, то есть к созданию чего она способна (echei ... dynamin)? ... Она создает жизнь и все другое, что само от себя жизни не имеет, и эта жизнь такова, какой и сама она живет. Живя в логосе, логос дает она и телу, подобие того, которым она владеет, – потому что и жизни подобием является то, что дает она телу, – и облики тел, логосы которых она имеет; а имеет она и логосы богов и всего. Поэтому и космос имеет все это" (10, 29-42).
В космосе чувственном наилучшим (ameinön) является Небо, потому что оно "граничит с крайними из умопостижимых сущностей" (IV 3, 17, 3-4). И хотя небо, все звезды, солнце и луна наделены душой, они не обладают памятью, рассудком (logismoi), умозаключениями (syllogismoi) и размышлением (dianoia): "Ведь они ни в чем не нуждаются и ничему не учатся, чего им до всего этого (proteron) не было бы дано в знании (gnösei)" (IV 4, 6, 11-12). Они вечно созерцают бога, и поскольку это созерцание непрерывно, они не нуждаются в том, чтобы иметь память о виденном (I, 1-3). И они обладают вечной жизнью и вечным движением. То же, что вечно – "то тождественно единое (tayton hen)" (6-7). "Здесь, в области неба и звезд, единое круговращение (phora), а у нас оно измеряется как множество и как разные дни, потому что они перемежаются ночами. Там же поскольку один день, как их будет много?" (9-12).
Душой обладает также и земля. "И как бы она была богом, не имей она души?" (22, 10). Земля обладает растительной душой (phyticen phychen), о чем свидетельствует то, что из нее произрастает (14-15). Как же, однако, она может ощущать?
"Но ощущение – не свойство плоти, и вообще дело обстоит не так, что душе следует придать тело, чтобы она ощущала, но телу следует придать душу, чтобы тело и было и сохранилось; поскольку способна к различению душа, то ей и свойственно при взгляде на тело производить различие его состояний (tön toytoy pathёma tön ten crisin)".
А каковы же состояния земли и что здесь различать? Затем также и растения, поскольку они принадлежат земле, не ощущают. Что им ощущать и с помощью чего? (22, 27-34). Однако и земля может ощущать. Почему, например, нужно лишать ее осязания? Ведь ощущает и космос в целом, однако не так, что у него различается орудие ощущения и предмет ощущения, но ему следует приписывать соощущение (synaisthesis), – как и мы ощущаем самих себя, – а ощущение иного ему приписывать не следует, так как ничего иного, кроме него, и вообще не существует (24, 17-23; 26, 6-8).
Душа – "начало движения (Plat. Phaedr. 245 с) и она доставляет движение другому, сама же движется от самой себя; она дает жизнь одушевленному телу, сама же имеет жизнь от самой себя и никогда ее не теряет, поскольку имеет ее от самой себя" (IV 7, 9, 6-9).
При этом началом движения является как космическая душа, так и человеческая, и та и другая обладает жизнью от себя самой.
"И та и другая тем же самым прикасается к одному и тому же, мыслит то, что в небе, и то, что за пределами неба, и производит исследование всего, каково оно есть по сущности, и восходит вплоть до первоначала" (12, 4-8).
И если бессмертны Мировая Душа и человеческая душа, то и души животных и растений равным образом бессмертны (14). Но хотя душа и погружается в этот мир, все же это погружение не души целиком, так как некоторая ее часть вечно пребывает в умопостигаемом" (IV 8, 8, 3).
Таким же образом соотносится и Мировая Душа с душами отдельными.
"Как же единая сущность присутствует во многих? Или так, что будто она во всех присутствует целиком; или так, что от целой и единой – множество, а сама она пребывает без раздробления. В самом деле, та душа едина (mia), a множество душ с ней как с единой соотносятся; она же и отдает себя во множество и не отдает. Поскольку она достаточна для того, чтобы передавать себя самое всему и вместе с тем оставаться единой" (IV 9, 5, 1-5).
"Эта сущность, – говорит Плотин, – двойственна (dittёs). Она и умопостигаемая, и чувственная; и более предпочтительно для души бытие в умопостигаемом; однако необходимо, чтобы она, имея такую двойственную природу, была причастна и чувственному миру" (IV 8, 7, 1-4).
2. Чувственная красота
а) Желая дать определение эстетического предмета, Плотин иной раз пользуется термином Аристотеля "возникшая чтойность" (to ti en einai), как, например, при определении живого существа с помощью сущности, реальной основы, причины и цели (VI 7, 3, 21), или при определении человека (VI 7, 4, 18) или вещи вообще (VI 7, 4, 26-28). Целая глава посвящается обрисовке того принципа, благодаря которому существуют и все неодушевленные существа и все растения. Этот принцип Плотин называет здесь по-разному: он говорит об "эйдосе земли" (VI 7, 11, 27), о "земле-в-себе" (aytogё – VI 7, 11, 35), о "земле в первичном смысле" (prötös gё – VI 7, 11, 35-36), о "творческой природе" (dёmioyrgoysa physis – VI 7, 11, 32-33), о "душе" элементов или об их "жизни и логосе" (VI 7, 11, 43). Этот нетекучий принцип необходим ввиду текучести (cechymena – VI 7, 11, 59) неорганического и органического мира и ввиду того, что земля, например, должна иметь свою форму (morphen) и свой разумный принцип (logon – VI 7, 11, 19-20).
Все (pan) не только имеет свой "образец", и притом "живой", "всесовершенный", включая небо, землю со всеми живыми существами, воздух и море (VI 7, 12, 1-10).
Ведь все там исполнено жизни и является необходимостью (VI 7, 12, 23).
И человеческое лицо и статуя привлекательны не столько гармонией частей или их совершенством, сколько тем, что сообщает им привлекательность (charis – VI 7, 22, 22-35). Все отдельные красивые предметы предполагают красоту вообще, которая везде одна и та же и безгранична, как безгранична и любовь к ней (VI 7, 32, 1-28).
Даже и в чувственном мире каждая вещь, например человек, есть прежде всего она же сама. И это – от Бога и не случайно. Но каждой чувственной вещи свойственно также и то, что не есть она сама, то есть случайное. И вся действительность есть иерархия бытия, которое от мира случайности постепенно восходит к тому, что лишено всякой случайности, то есть к верховному началу (VI 8, 14; VI 8, 15, 10-33; VI 8, 17).
б) Относительно чувственной красоты Плотин высказывает также ряд интересных, хотя и разбросанных суждений.
Принципом чувственной красоты не является величина. В VI 6, 1, 23-29 хорошо говорится о том, что хотя в величине как таковой и нет ничего дурного, тем не мене она возникает как некое искание, – правда, здесь сущее ищет самого себя. И только в этом последнем случае, когда величина сдерживается чем-то единым и не уходит в бесконечное рассеяние, она не есть зло и может претендовать на красоту.
"Но ведь Вселенная именно велика и прекрасна. И это только потому, что она не могла устремиться в бесконечное рассеяние, но охвачена единым; прекрасна она и потому, что велика, но благодаря прекрасному и нуждаться-то стала в прекрасном потому, что стала великой; ибо без прекрасного она оказалась бы настолько безобразнее, насколько больше объемом. И, таким образом, "большое" – только материя для "прекрасного", ибо оно, будучи просто множественным, нуждается в красоте, так что само по себе большое и более нестройно и более безобразно".
Итак, величина есть не принцип прекрасного, но только его материя.
Принципом прекрасного не является и симметрия. Об этом мы уже читали в I 6, 1. Однако нельзя сказать, что симметрия у Плотина не играет ровно никакой роли. Скорее, она – только подчиненный принцип. Приведем в буквальном переводе то, о чем мы сказали выше в общем плане.
"Пока есть что-нибудь высшее того, что налично, душа по природе своей поднимается ввысь благодаря тому, что дает ей Эрос. Она превосходит и ум; только не может уйти выше Блага, так как уже нет ничего вышележащего. Если же она остается в сфере ума, она созерцает прекрасное и возвышенное, хотя и всецело не имеет того, что ищет. Это подобно тому, когда она приближается к лицу, которое хотя и прекрасно, но не может привести в движение ее зрение, так как его, помимо красоты, не украшает еще и прелесть (charis). Потому-то надо признать, что красота, сияющая поверх симметрии, больше чем симметрия просто; и это-то и есть предмет нашей любви. Почему на лице живого человека блеск красоты больше, чем у мертвого, а у покойника – только след ее, даже если лицо его телесно не угасло и не потеряло своих симметрических отношений? И почему из статуй прекраснее те, в которых больше жизни, хотя другие и более симметричны? И почему безобразное живое прекраснее того, что прекрасно в статуе? А потому, что это-то именно и есть предмет стремления. А оно – потому, что имеет душу. А это – потому, что' благовидно. А это – потому, что известным образом окрашено светом Блага и, будучи окрашено, оно пробудилось, поднялось и подняло то, чем обладает, его благотворит, насколько оно в состоянии, и пробуждает" (VI 7, 22, 17-36).
Тут яснее, чем в I 6, 1, указан принцип, долженствующий заменить симметрию. Это есть, вообще говоря, принцип жизни, одушевленности, одухотворенности. В развитой форме это было бы синтезом ума и души, в то время как симметрия относится только к уму и притом к наиболее абстрактной его стороне.
Нельзя сказать и того, что принципом красоты является, по Плотину, единство, хотя участие его в сфере прекрасного абсолютно необходимо. Если под единством понимать абсолютное Единое, первую ипостась, то оно выше красоты. Если под этим понимать едино-множественность, то красота не обладала бы характером живого и одухотворенного бытия. Единство должно стать живым, животворным, и только тогда возможно понимание его как эстетического принципа. Но это ведет уже к душе. Тело прекрасно душой.
3. Красота души
И относительно души есть достаточно материала помимо I 6 и V 8. Конечно, везде тут действует один принцип: "душа прекрасна умом" (I 6, 6, 27). Но мы находим еще и интересные вариации этого принципа.
Так, мы читаем (V 1, 3), что "хотя душа есть и самостоятельная вещь, как это показало рассуждение, но она есть некий образ (eicön) ума" (6-7), она – "логос ума и всецелая энергия, благодаря которой он извергает жизнь для иной ипостаси" (8-9). Плотин иллюстрирует это примерами: так, слово и произносится и остается в себе; огонь и выделяет тепло и есть огонь сам по себе. "Происходя из ума, она – интеллектуальна (noera); ее ум заключается в рассуждениях, и совершенство ее опять от него же, подобно тому как отец воспитывает ребенка, которого породил в качестве еще несовершенного в отношении себя самого. Следовательно, и ипостась у нее от ума и энергийный смысл (energeiai logos), когда ум ею созерцается" (12-16). Созерцая ум, душа видит в нем родное, свое и отождествляется с ним, становясь как бы его материей. "Материя же ума прекрасна, будучи умовидной и простой" (23).
В IV 3, 10, 10-42 – рассуждение о логосах ума, истекающих при посредстве души в космос, и телах и их оформляющих, украшающих. "Темная" материя подпадает эйдосу и оформляется.
"Она украшена соответственно смыслу души, потенциально содержит в себе во всем своем объеме потенцию украшать соответственно смыслу, подобно тому как и смыслы в семени ваяют и оформляют живые существа, эти как бы некие маленькие миры. Ведь что ни соприкоснется с душой, оно делается таким, какова от природы и сущность души. Последняя действует не по размышлению, пришедшему извне, и не выжидает решения или исследования. Тогда она действовала бы не по природе, но по привлеченному извне искусству. Искусство же позже нее и, подражая, оно творит темные и бессильные подражания, какие-то игрушки, не очень много стоящие, и пользуется к тому же ради этой призрачной природы слишком многочисленными средствами. Потенцией своей сущности она господствует над телами, почему они появляются и существуют так, как ведет она сама, потому что существующее изначала не может противополагаться ее волению. Позднейшему, действительно, часто не удается достигнуть собственной формы (morphes), – потому что отдельные предметы мешают друг другу, формы, – которую предполагал смысл, заключенный в малом семени. Когда же целостная форма появляется там, то при ее помощи и происшедшее одновременно имеет упорядоченность, а происходящее без усилий и беспрепятственно – прекрасно. Душа построила в нем и изваяния богов, и жилища людей и другое в соответствии с этим другим. Ибо что же может возникать благодаря душе, как не то, к чему она имеет потенцию в смысле созидания? Ведь огню свойственно согревать, другому – охлаждать. Душе же свойственно действовать, с одной стороны, из себя на иное, с другой – действовать в самой себе. У неодушевленных предметов действие из себя покоится в них и как бы спит, а действие на иное заключается в том, чтобы уподоблять себе то, что способно к аффекции. И всему существующему, очевидно, обще уподобление вещей самому себе. Действие же души и в себе самой есть нечто бодрствующее и так же – в отношении иного. Она заставляет жить и иное, что не живет от самого себя, и жить такою жизнью, согласно которой живет и она сама. Живя же в сфере смысла, она телу дает смысл, который является образом (eidölon) смысла, каким владеет она сама, и жизнь, которую она дает телу, является только образом (eidölon) жизни, ибо и дает она формы (morphai) тел, смыслами которых обладает. Имеет она и формы богов и всего, почему мир всем этим и обладает".
Из этого рассуждения следует то, что специфическая красота души заключается в оживотворении, в даровании всему жизни. Душа дает прежде всего жизнь всему космосу, и тут ее красота вечная и нерушимая, хотя и становящаяся; она есть тут вечное творчество и самовозникновение жизни. Душа дает жизнь и отдельным моментам космоса. Однако здесь уже разная степень одушевления, кончая явлением смерти.
Общая система Плотина дает много интересных и глубоких идей для эстетики в области учения о душе. Эти идеи невозможно излагать здесь, но указать стоит. Так, весьма важно учение о том, что мир и его структура не есть ни результат фатализма, ни результат сознательного решения (механизм для Плотина отпадает, конечно, с самого начала). Фатализм разных видов критикуется в III 1, 3-7, где Плотин отвергает и атомистический фатализм (3) и спиритуалистический (4), и астрологический (5), и причинный (7) вместе с учением об "естественной" закономерности (6). Отвергает Плотин и преднамеренное божие решение и заменяет его мирообъяснением из целого (III 2, 14). Не пользуется предварительным выбором своей судьбы и душа, мировая и индивидуальная (IV 3, 18). Следовательно, красота космоса, одушевленного мировой душой, есть вечная, зависящая от себя самой и вполне естественная красота, не нуждающаяся ни в каких стоящих над нею агентах. Ум и Единое, диалектически стоящие выше нее, составляют с нею абсолютно неразличимое целое. Ни ум, ни Единое ни в каком случае не предшествуют душе или космосу хронологически. Никто никогда не решал вопроса о том, создавать космос или не создавать и как именно создавать. Красота космической жизни в своем последнем глубинном основании зависит только от себя самой. Но эта зависимость есть живая жизнь, не имеющая ничего общего с механистическими законами природы.
Таковы мысли Плотина о красоте души, определяющей собою красоту космоса.