ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Чтобы не запутаться в методологическом расчленении нашего анализа, читатель должен вспомнить о тех двух диалектически противоположных моментах, из синтеза которых возникает субстанциально-интегральная терминология. Только что мы рассмотрели первый момент, а именно предметно выражаемый. Теперь мы должны перейти к полной противоположности этого момента, а именно к выражающему осмыслению предметной действительности.
В этой области в античности существовало множество разных терминов, которые обладали софийной направленностью, хотя и не пользовались самим термином "софия" или дериватами этого термина. Собственно говоря, эта софийная сторона основных терминов познания и бытия уже формулировалась нами выше в качестве указания на генеративно-эманативную сторону античного элемента. Однако элемент – это есть в своей основе выражаемая предметность, и только на этой основе элемент является выражающим осмыслением. Сейчас же у нас будет совсем другая позиция, поскольку мы будем иметь в виду, прежде всего, выражающее осмысление. А то, что здесь же последует и выражаемая предметность, это ясно само собой уже по одному тому, что анализируется у нас сейчас не что иное, как именно субстанциально-интегральная терминология. Вся проблема поэтому заключается здесь только в логическом акценте.
Соответствующие термины уже проанализированы нами в шестой части настоящего тома, озаглавленной "Общая эстетическая терминология". Однако это был анализ по преимуществу со стороны выражаемой в них предметности. Теперь же мы будем иметь в виду их выражающее осмысление в составе общей субстанциально-интегральной терминологии.
1. Число
Термин этот подробно обследован нами выше (ИАЭ VIII, кн. 1, с. 502 – 540). Что касается софийной стороны этого термина, то она непосредственно вытекает из общей античной концепции числа как диалектического синтеза предела и беспредельного.
Если мыслится здесь беспредельное, значит, всякое число обязательно уходит в бесконечную даль; а если в понятие числа входит также и момент предела, это значит, что числовая бесконечность структурно оформлена, или, как мы теперь говорим, является актуальной бесконечностью. А кроме того, в качестве актуальной бесконечности число действует не только внутри себя, но и вне себя, то есть в любом инобытии, в котором оно применяется.
Прибавим к этому еще и то, что античные числа – это есть боги, которые, таким образом, являются не чем иным, как типами актуальной бесконечности. Нам представляется, что эта софийная сторона античного числа, то есть сторона генеративно-эманативная, для современной науки вполне доказана. Правда, современная наука в данном случае ограничивается только учением о вполне упорядоченном бесконечном множестве. Однако логическая структура античного числа и современного бесконечного множества может считаться тождественной.
2. Ум
Об этом термине – выше (VIII, кн. 1, с. 541 – 569). С точки зрения античного мировоззрения ум меньше всего является неподвижной системой категорий. В этом уме обязательно совершается своя собственная жизнь, то есть он есть внутри себя тоже становление, но только чисто смысловое, а не чувственное.
Этот ум жизненным образом действует также и вне себя. И центральным для всей античности является здесь учение Аристотеля об уме-перводвигателе. Напомним также и то, что даже и Платону, этому любителю систематической диалектики, вполне чуждо учение об изолированном уме, о чем мы находили красноречивые страницы в его диалоге "Парменид".
3. Душа
а) Анализ этого термина – выше (VIII, кн. 1, с. 570 – 599). И что касается души, то тут, как нам представляется, нечего и доказывать, что этот античный термин есть термин вполне софийный, то есть опять-таки вполне генеративно-эманативный. Душа в античности тоже трактовалась как самодвижность и как творческое движение. Только это движение мыслилось уже в материально-чувственной области, в противоположность тому движению и становлению ума, которое было не чувственным, но смысловым.
б) А что такое смысловое становление, думается, станет ясным для всякого, кто обратит внимание на логическую последовательность мышления, поскольку, например, из данных посылок силлогизма обязательно вытекает и соответствующее заключение. Впрочем, в подвижности чистой мысли легко убедиться уже из рассмотрения простой числовой последовательности: единица требует, чтобы была двойка; двойка требует, чтобы была тройка, и т.д. Считать, что последовательность чисел натурального ряда есть чувственная или материальная, пожалуй, было бы несусветной глупостью. Эта последовательность не чувственная, но смысловая.
Однако древние вовсе и не думали, что это есть только единственная последовательность. Тут же признавалось, что умственная, числовая и вообще логическая последовательность обязательно осуществляется и как последовательность чувственно-материальная, но для этой чувственно-материальной последовательности уже мало было одной мыслительной последовательности. Тут-то как раз и возникала концепция души как принципа не смыслового, но уже чисто материального, чисто вещественного и телесного становления. И при этом было не важно, что становление это могло быть и совершенным и несовершенным. Важен был самый принцип. А принцип гласил уже о софийной деятельности души, то есть опять-таки об ее генеративно-эманативном функционировании и в отдельных телах и вещах, и во всем космосе.
Указанные нами выше термины число, ум и душа относятся к основным категориям выражаемой предметности. Но их мы рассматриваем не в их выражаемой предметности, но в аспекте их выражающего осмысления. Имеется, однако, целый ряд таких терминов, которые уже не являются софийно-понятийными, но софийно-процессуальными, поскольку в них демонстрируются не предметно выражаемые категории, но та их выражающая природа, которая уже с самого начала выступает не как понятие, но как творческое становление этого понятия. Такого рода термины мы и называем софийно-процессуальными.
Здесь необходимо обратить внимание еще и на то, что в предыдущем мы рассматривали не только основные софийно-понятийные термины в их наиобщем виде, но и в виде их частных проявлений. Сейчас мы не будем характеризовать эти термины, поскольку для них у нас было достаточно отведено места и в предыдущем. Таковы термины: фигура, порядок, позиция, мера, морфе, тип, эйдос и идея. Соответствующие страницы нашего тома и главнейшие античные тексты на эту тему нетрудно найти в седьмой части настоящего тома. Поэтому мы позволим себе и не приводить здесь этих страниц и этих текстов. Вместо этого мы остановимся на таких софийных категориях, которые уже по самому существу своему являются не понятийными, но процессуальными. Это – софийно-процессуальные термины.
1. Эманация
Таковым термином является "эманация", характерная решительно для всех периодов античного философского развития. Эманация (позднелатинское emanatio – "истечение", "исхождение", "распространение", от латинского emano – "вытекаю") – один из самых популярных терминов античной философии, обозначающий исхождение низших областей бытия из высших, когда высшие остаются в неподвижном и неисчерпаемом состоянии, а низшие выступают в постепенно убывающем виде вплоть до нуля. Поэтому софийно-процессуальный характер этого термина несомненен.
Материалистическое учение об эманации принадлежит в той или иной мере почти всей древней натурфилософии. Общеизвестно учение Гераклита о всеобщем становлении, но это становление есть не что иное, как результат уплотнения и сгущения огня. Но в таком случае гераклитовское становление является, конечно, не чем иным, как натурфилософской концепцией эманации (ИАЭ I 348 – 350, 380 – 381, 388 – 390).
У Эмпедокла (398 – 404) тоже проповедуется всеобщее становление; но, поскольку это вечное превращение космоса в хаос и хаоса в космос есть не что иное, как результат действия Любви и Вражды, здесь тоже в известном смысле можно говорить о принципе эманации. Мало того, Эмпедокл (A 90, B 109a) объяснял зрение истечениями из элементов, производящими соответствующие раздражения наших органов чувств (ИАЭ I 415).
Систематическую форму это учение приобрело у атомистов, которые учили об отделении от атомов того, что они называли "видиками" (eidöla). Эти "видики", "истекая" из самих атомов, попадают и в органы человеческих чувств, становясь причиной соответствующих ощущений (Левкипп A 29, ср. 30 – 31; Демокрит A I=121, 135). Об этом у нас раньше (ИАЭ I 451 – 452).
Идеалисты учили об истечениях из идеального мира в материальный. Платонизм выдвинул учение об эманации сверхразумного и сверхсущего Единого, или Блага, что у Платона (R.P. VI 508a – 509d) дано в полумифической форме учения о Благе как о сверхразумном Солнце, излучающем из себя все бытие, то есть дающем возможность всему быть и быть познаваемым.
Аристотель, не признавая такого Единого и считая, что оно является попросту единством разнообразного, развил учение об эманации как об энергии, в противоположность потенции (Met. IX 6 – 9), и как о перводвигателе (Met. XII 6 – 10), который движет всем миром энергийно.
Это учение было разработано неоплатонизмом, в учении об эманации которого слились три тенденции: 1) платоновское понятие о Едином, соединенное с аристотелевской энергией; 2) представление о всеобщей текучести вещей в духе эллинистического субъективизма, развитое особенно в стоицизме, вслед за которым неоплатоники понимали эманацию в духе провиденциализма, фатализма и телеологии; 3) идеи монистической, имманентно присущей всей действительности активной подвижности первоначала. Стоики понимали это материалистически – как истечение первоогня, охватывающего своими творческими потоками ("художественно-творческий огонь") всю действительность в виде огненной пневмы, доходящей до теплого дыхания у человека и замирающей в неорганической природе.
Стоило только понять эти стоические истечения провиденциально-фаталистически и интимно-творчески (а их энергийно-смысловая природа была разработана уже Аристотелем), как уже помчалось развитое неоплатоническое учение об эманации. Таковы идеи Плотина о творческом "истечении" (III 4, 3; 7, 2; 8, 9; IV 5, 2; 7, 5; VI 7, 12, 22), световом излучении (I 1, 8; V 1, 6; 3, 15; VI 7, 5), оставляющем первооснову без всякой убыли в течение всей вечности (III 8, 9; IV 9, 5) и действующем не произвольно, но по строгим законам действительности (III 2, 2; IV 8, 6; V 4, 1). Эту теорию эманации подробно разработал Прокл, пользовавшийся для эманации техническим термином proodos – "выхождение", "исхождение", употребляемым, впрочем, уже Плотином VI 3, 12). У Прокла же учение об эманации достигло своего окончательного диалектического и структурного оформления: "пребывание на месте" – эманация – "возвращение" (ИАЭ VII, кн. 2, с. 137). В конце концов, несмотря на весь идеализм этой теории, интуитивно он остался все-таки в пределах того круговорота вещества в природе, который издавна проповедовала еще древнегреческая натурфилософия.
2. Потенция, энергия, эйдос, энтелехия
а) Все эти термины, как мы это везде констатировали в своих местах, отличаются, во-первых, чисто смысловой природой; а во-вторых, эта смысловая природа обязательно мыслится в них как становящаяся, как вечно подвижная, как творчески динамическая. Это и заставляет нас называть все эти термины софийно-процессуальными. Вообще говоря, вся эта терминология разработана Аристотелем. Но совсем не трудно заметить при изучении каждой античной философской системы, что терминология эта – не только коренная, но в античности и повсеместная. Для ее характеристики необходимо вспомнить наши предыдущие исследования, как в их общей форме (ИАЭ IV 91 – 140, 699 – 702), так и в связи с четырехпринципной теорией Аристотеля (599 – 668) и в связи с его знаменитым учением о чтойности (120 – 123). Из всей терминологии мало популярен только один аристотелевский термин. Это – "энтелехия". Скажем о нем два слова.
б) Энтелехия (греч. entelecheia – осуществленность, от entelës – законченный и echö термин философии Аристотеля, выражающий единство материальной, формальной, действующей и целесообразной причины. Занимая центральное место в философии Аристотеля, термин этот получает в ней разнообразные определения, которые могут быть сведены к следующим: 1) переход от потенции к организованно проявленной энергии, которая сама содержит в себе свою 2) материальную субстанцию, 3) причину самой себя и 4) цель своего движения, или развития.
Такое сложное понятие, как энтелехия у Аристотеля, не могло получить популярности в Новое время в сравнении с такими более простыми категориями, как форма, материя, причина, цель, субстанция и т.д. Тем не менее Лейбниц (Monadol. 18 – 19) прямо называл свои монады энтелехией из-за их совершенства и самодовления, причем энтелехия у Лейбница, как и у Аристотеля, – это не только души, но и все тела. Витализм Нового времени тоже многое почерпнул для себя из этой теории Аристотеля (Дриш и др.).
в) Здесь требует некоторого разъяснения и термин "эйдос", поскольку среди необозримо разнообразных значений этого термина в древности в нем часто выдвигали на первый план не момент творческого становления и процессуальности, но, наоборот, момент устойчивости и неподвижности. Тем не менее все те мыслители, которые учили о статической природе эйдоса и противопоставляли его вечно становящейся материи, тут же выдвигали на первый план и среднюю область между тем и другим, в которой эйдос, оставаясь неподвижным, в то же самое время осмысливал собою и каждый момент становления, то есть начинал содержать в себе тоже исток динамически становящейся процессуальности. И это не только у Аристотеля (ИАЭ IV 120 – 133), у которого эйдос обязательно вовлечен в стихию потенции, энергии и энтелехии, но и у самого Платона (II 661 – 662) и у самого Плотина (VI 302, 396 – 398, 478 – 481). Таким образом, имеется достаточное основание помещать среди софийно-процессуальных терминов также и "эйдос".
3. Максимально общие софийно-процессуальные термины. Парадигма и ипотеса
а) Таким максимально общим термином является прежде всего "парадигма" (paradeigma), что мы буквально переводим как "модель" или "образец", "прообраз", "первообраз". С ним мы уже много раз имели дело, поскольку всегда наталкивались не на идею в ее изолированном существовании, но на такую идею, которая является заданностью или зарядом тех или иных своих внешних осуществлений или проявлений.
То, что это термин достаточно древний, видно уже из сообщения о пифагорейце Гиппасе (фрг. 11=I 109, 28), по которому "число есть первая модель миротворения". Материалы на эту тему из Платона – выше (ИАЭ II 552 – 554). Из Аристотеля сюда относится прежде всего учение об уме-перводвигателе (IV 38 – 90, 608 – 610, 635 – 636), что характерно также и для Плотина, и для Прокла. У Плотина прямо читаем о вечности как о модели (III 7, 1, 19; 2, 12; 13, 24). Солнце у него (IV 3, 21, 15) – "модель логоса". Все существующее есть проявление эйдоса, почему эйдос и модель есть одно и то же (V 8, 7, 16 – 28; 8, 5 – 11). О Прокле – выше (VII, кн. 2, с. 83).
Поэтому не будет ошибкой переводить данный термин по-русски как "прообраз" или "первообраз".
б) Другим таким тоже чисто софийным термином, и притом подчеркнуто софийно-процессуальным, является в античной философии термин hypothesis, который не очень удобно переводить русским словом "гипотеза" ввиду посторонних и вредных ассоциаций и который мы бы предложили передавать по-русски как "ипотеса". Однако ввиду тождества русского слова "гипотеза" с его греческим произнесением нам все-таки придется пользоваться не только словом "ипотеса", но и "гипотеза".
Что касается текстов, то уже в пифагорейской литературе (58 C 6=I 466, 10) попадается выражение "первая ипотеса всего", а софист Антифонт (87 B 13=II 341, 28 – 36) понимал под ипотесой бесконечное приближение вписанных в круг треугольников к окружности круга. И уже в этом последнем тексте видна вся специфика античного термина "ипотеса", поскольку уже здесь имеется в виду не устойчивая идея, но скрытая в ней бесконечная возможность ее смысловых порождений.
Но, конечно, в разработанном виде эта категория выступает только у Платона, из которого мы в своем месте (ИАЭ II 538 – 539) привели все необходимые для этого тексты и дали их соответствующий анализ. Аристотель также понимает под ипотесой не просто тезис и не просто определение, но тоже такую именно мысль, которая требует перехода в свою противоположность: то, что единица неделима, это есть ее определение; но то, что она делима до бесконечности, это ее ипотеса (Anal. post. I 2, 72a 18 – 24). Однако ипотесу Аристотель понимает и в максимально общем смысле, когда берется тезис не сам по себе и тезис не доказанный и не опровергнутый, но только признаваемый в качестве источника для последующих утверждений, то есть когда он является посылкой для последующих суждений (10, 76b 27 – 77a 4). Соответствующие рассуждения можно найти у Плотина и особенно у Прокла, которым мы в своем месте (VII, кн. 2, с. 144 – 162) посвятили целый специальный анализ.
Таким образом, термин "ипотеса" как указывающий на смысловую заряженность идеи с полным правом можно считать общеантичным.
4. То же. Логос
а) Из всей софийной терминологии греческое слово "logos" получило огромную и даже всемирно-историческую популярность, что и привело к бесконечному разнобою в понимании этого термина и к необозримому количеству разного рода семантических неточностей и ошибок. Это объясняется тем, что данный греческий термин сразу обозначает собою и мысленную и практически выраженную идею, а в Европе это необходимо считать единственным и в дальнейшем неповторимым явлением. Для нас же сейчас важно то, где в античности имелась в виду именно софийная мысль, то есть мысль как некоего рода смысловой заряд или смысловая заданность. Поэтому при обычной склонности слишком резко противопоставлять мысль и слово всегда возникали трудности Для понимания именно софийной природы античного логоса. Условно и описательно его можно было бы перевести: "мысль, адекватно выраженная в слове и потому неотделимая от него" или: "слово, адекватно выражающее какую-нибудь мысль и потому от нее неотделимое". Поэтому перевод этого термина на другие языки весьма затруднителен. Такие ходовые переводы, как латинское "verbum", немецкое "Wort", французское "parole", английское "word" да и русское "слово", передают только языковую сторону значения термина, но не его смысловую и логическую стороны.
б) Тем не менее только в зависимости от контекста речи этот термин и в греческом языке может пониматься то более узко, то более широко; вообще же ни при каком контексте речи нельзя забывать указанного глубочайшего единства мысли и слова.
Из многочисленных отдельных значений можно указать следующие. Смысловые значения: "смысл", "понятие", "категория", "определение", "суждение", "мысль", "умозаключение", "отношение", "основание", "принцип", "причина", "аргументация", "доказательство", "исследование", "предположение", "теория", "метод", "закон", "наука", "рассудок", "разум" (как чисто человеческий разум, так и в том или ином другом обобщении, включая божественный разум). Значения из области языка: "слово", "предложение", "высказывание", "изложение", "речь", "разговор".
Термин и понятие "логос" является одним из самых оригинальных порождений греческого гения, выраставшего на основе стихийного материализма и не понимавшего такой чистой мысли, которая не была бы в то же самое время практически использована. Стоики, в особенности же ранние, а предположительно уже и Гераклит, не отождествляли бы так легко логос с самыми обыкновенными вещами и с их смысловой значимостью, если бы здесь не лежал в основе античный стихийный материализм. Логос – одновременно и огонь, и смысл вещи, и сама материальная вещь10.
в) Философия логоса начинается с Гераклита. За ничтожным исключением все историки философии и особенно богословы всегда выдвигали у Гераклита на первый план учение о логосе, находя в Гераклите прямого или косвенного предшественника иудейско-христианского учения о Боге-слове. "Правителем мира и Богом" логос назван у Климента Александрийского при изложении им учения Гераклита о круговороте вещества (B 31). Но это не мысль Гераклита, а интерпретация самого Климента, желающего доказать сотворенность огня-логоса. Подобным же образом, но с позиций стоицизма интерпретирует Гераклита и Марк Аврелий (B 72). Наконец, извлекаемое из некритически мыслящего коллекционера Стобея (жившего, правда, по крайней мере на тысячу лет позже Гераклита) изречение: "Душе присущ логос, сам себя умножающий" (B 115) – уже и вовсе не имеет никакого отношения к предполагаемому учению Гераклита о логосе как о божественной силе мира. Такого же типа понимание термина "логос" в изречении Гераклита о неисчерпаемости души, где говорится: "столь глубок ее логос" (B 45). Маковельский совершенно правильно перевел тут вместо "логос" – "столь глубока ее основа". Позднейшая традиция приписывала Гераклиту такие термины, как "бог", "судьба", "необходимость" (A 8), "вечность" (B 50), "общее" (B 2), "закон" (B 114) и другие. Как понимать все эти термины в сравнении с термином "логос" – непонятно.
Посидоний (A 8) выдвинул целую фантастическую концепцию на эту тему: "Гераклит объявил сущностью судьбы логос, пронизывающий субстанцию вселенной. Это – эфирное тело, сперма рождения вселенной и мера назначенного круга времени". Однако здесь слишком заметна аристотелевская и послеаристотелевская, в частности стоическая, терминология, чтобы можно было ее некритически и безоговорочно относить прямо к Гераклиту.
Таким образом, рассуждая строго филологически, доказать наличие у Гераклита определенного и развитого учения о логосе как о той или иной космической силе и тем более представить его предшественником христианского учения о боге-слове невозможно. Поскольку же Гераклит является одной из вершин греческой натурфилософии, можно думать, что проповедуемая у него материя огня имела свою диалектическую закономерность. И тогда, на основании окружающего исторического фона, необходимо утверждать, что гераклитовский логос, во всяком случае, есть категория онтологическая, причем в этом онтологизме подчеркивалась такая смысловая сторона стихийно-элементного космоса, которая была неотделима от этого последнего, но определяла собою всю закономерность его протекания. Когда средневековые христианские богословы находили в гераклитовском логосе абсолютную личность, творящую космос, им управляющую, они ошибались, потому что Гераклит был не монотеист, но пантеист. Однако они не ошибались в том, что гераклитовский логос, "творящая" и оформляющая космическая сила, неотделим от вечной и творящей материи. Другими словами, как ни понимать этот логос в деталях, в своей максимально общей и неопровержимой сущности он обязательно обладал софийной направленностью.
г) В сочинениях более поздних греческих натурфилософов можно встретить самое разнообразное значение логоса. Прежде всего, это самое обыкновенное "слово", которое противополагается делу (Анаксагор B 7; Филолай B 11; Демокрит B 82), и даже "просто только слово" (Ксенофан B 1, 14; Парменид B 1, 15; Демокрит B 51; что не чуждо также и Гераклиту B 87). Последнее, конечно, больше представлено у софистов (Горгий B 3, Фрасимах B 1), особенно – в риторическом смысле (Протагор A 3; Горгий B 17; Гиппий A 12 и многие другие).
Далее, логос понимался как человеческий разум (Ксенофан A 32; Парменид A 1; Анаксагор А 101). Понимание логоса как объективного разума или как космической закономерности встречается у атомистов (Левкипп B 2; ср. Демокрит A 38). Постепенно шлифуется и логическое значение логоса – в смысле "закон" или "отношение", "вычисление".
У Платона логическое значение логоса дано весьма выразительно: "понятие" (Theaet. 148 B), "суждение" (там же, 186 B), "обоснование" (Gorg. 509 A), "критерий" (там же, 465a), "теория" (R.P. 361 B, 369a, 525 E), "разум" (там же, 402a), "разумное основание или отчет" (в диалектическом рассуждении – там же, 533c, 534b, 259 E), "категория познания" (там же, 260a; Gorg. 264b), "закон движения звезд" (Legg. 898a), "первичная причина" – как в смысле логического принципа (Soph. 265c), так и в объективном миропорядке (Tim. 46 D). Таким образом, логос как смысловая сторона становления представлен у Платона достаточно. Поскольку же, однако, становление у Платона на втором месте в сравнении с умом и идеями, постольку онтологический смысл логоса находит у Платона менее заметное и более слабое выражение.
В логическом отношении термин "логос" интерпретируется и Аристотелем. Он употребляет его в тех же значениях, что и Платон, но, кроме того, и в других значениях: "слово" или "речь", "объяснение" или "определение", "понятие" и "силлогизм" (например, Anal. pr. 124b 18), "доказательство" (Met. I 9, 990b 12 – 18; De an. I 3, 407a 25), "аксиома", "математическое отношение", "исследование". Важно отметить то, что у Аристотеля не попадается ни натурфилософского, ни вообще онтологического значения логоса, хотя его перводвигатель – и об этом мы уже много раз говорили – есть не что иное, как нус-ум, а этот ум в основном тождественен у него с логосом. Следовательно, в онтологическом смысле логос представлен у Аристотеля даже слабее, чем у Платона. Он здесь больше предполагается, чем выражается буквально.
Напротив того, стоики, вернувшись к досократовской материалистической натурфилософии, стали понимать самое материю как результат периодических воплощений логоса, трактованного у них как "творческий огонь". И хотя субъективизм послеклассической философии заставил их трактовать огненный логос как божественный разум (Зенон SVF I frg. 85), как провидение (там же, frg. 160; 1б2; Клеанф I frg. 531; Хрисипп II=frg. 945), и как универсальную целесообразность, они все еще не отличали от "природы" всеобщей судьбы, или рока (там же, Хрисипп II frg. 937). Весьма многочисленные стоические тексты о пронизывании логосом всей природы, всего человека, всей его психологии и биологии, о наличии логоса в человеке в виде "господствующего" начала и необходимости подчиняться этому началу показывают, что понятие логоса проникло в их этику. Сперматический логос, то есть "семенной смысловой принцип", – термин, который является блестящей иллюстрацией античного софийного учения о логосе, когда этот последний был и телесным огненным семенем, и организующим принципом, и смыслом всякой вещи и существа (Зенон I frg. 102, 108; Клеанф I frg. 497; Хрисипп II frg. 580, 1027; I frg 141).
Последним этапом развития античного учения о логосе является неоплатонизм, который, исходя из платоно-аристотелевского учения о перводвигателе и об его энергиях, стал трактовать логос вместе со стоиками как истекающие ("эманирующие") из этого нуса-перводвигателя, "осеменяющие все бытие принципы" и, таким образом, развертывающие "внутренний" логос в "произнесенный" (Plot. II 3, 16, 17 – 21; III 1, 7, 1 – 4; IV 3, 15, 15 – 23; 4, 12, 5 – 77, 2, 23 – 25; V 1, 1, 22 – 25).
Поскольку плотиновский логос есть энергийное становление материи, он неотличим от гераклитовски-стоического логоса. Однако плотиновский логос имеет гораздо более широкое значение, поскольку он является не только становлением вообще, но и становлением первоединства, становлением ума и души и уже только в последнюю очередь – внутрикосмической материальной жизни. Природа такого логоса – не материальная, но смысловая, осмысливающая. Это есть не просто само становление, но его осмысленная закономерность, его целесообразная направленность, его структурная оформленность.
Поэтому плотиновский логос, в отличие от эйдоса, не интуитивен, но дискурсивен. В нем нет картинного оформления, а есть только дискурсивный закон становящегося оформления этой картинности. Подробнее об этом плотиновском логосе с приведением соответствующих текстов из Плотина, с критикой современных исследований о нем мы давали раньше (ИАЭ VI 389 – 396).
д) Филон Александрийский толковал библейского Иегову как платоновский мир идей и логос, из которого истекают логосы в материю, что и приводило к творению мира (De mund. opif. I 13) и к толкованию логоса как первородного сына божия, посредствующего между богом и людьми (De agric I 12). Это не могло не приводить Филона к глубочайшему противоречию между теизмом, деизмом и пантеизмом11. Через четвертое Евангелие (I 1 – 5) это учение о логосе, постепенно освобождаемое от элементов пантеизма, вошло в патристику, в христианский символ веры (где оно стало догматом о воплощении бога-слова), подверглось бесчисленным толкованиям, начиная с раннего христианства вплоть до конца средневековья, и бесчисленное количество раз возобновлялось не только в популярной богословской литературе, но и у таких мыслителей, как Фихте, или Гегель, или у нас – Вл. Соловьев.
е) Все предыдущие материалы, при всем их разнобое и даже противоречии, свидетельствуют только об одном: логос в античности всегда трактовался как заряд или заданность мысли, указывавшие не на изолированное существование идеи, но именно на ее всегдашнюю софийную направленность.