ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
В предыдущих трех главах я рассмотрел множество точек зрения на периферию личности. Настало время проанализировать сходства и различия между этими взглядами, с тем чтобы мы смогли лучше понять главные особенности того, что персонологи понимают под стилем жизни человека. Осознание этих особенностей поможет нам приблизиться к эмпирическому анализу, предложенному в 10-й главе. Целью этого анализа является определение тех направлений периферических подходов, которые кажутся наиболее плодотворными и перспективными в свете существующих доказательств.
Первый раздел настоящей главы посвящен сравнению, противопоставлению и анализу различного типа конкретных периферических характеристик, выделяемых в различных теориях личности. В следующем разделе сделана попытка провести похожее обсуждение представлений о типах личности. Содержание этих двух разделов не будет опираться на три выделенные нами модели личности, поскольку формальные следствия, вытекающие из разных периферических концепций, достаточно независимы от исходных моделей. Отнеситесь снисходительно к этим разделам, даже если они покажутся вам недостаточно упорядоченными, так как в результате проведенного анализа получено несколько весьма важных выводов. В последнем разделе этой главы посредством сравнения и сопоставления частных теорий в рамках каждой из трех моделей анализируется содержание периферических положений.
Начиная обсуждение конкретных периферических характеристик, я прежде всего уделю внимание их природе и функционированию. Несмотря на множество различий в терминологии и акцентах в рамках различных теорий, представляется возможным выделить лишь три основных вида конкретных периферических характеристик. Один из них касается целей и инструментальных стратегий, другой – неосознаваемых привычек поведения, а третий связан с идеями, ценностями и способами мышления. Примерами первого, или мотивационного, вида являются потребность (Мюррей), мотив (Мак-Клелланд, Мадди), динамическая диспозиция (Олпорт), фикционный финализм (Адлер) и защита (Фрейд). Если вам кажется странным отнесение сюда защиты, просто признайте, что защиты имеют целью избежание тревоги и в этом плане не слишком отличаются от мотивов избегания. Типичным примером конкретной периферической характеристики, относящейся к неосознаваемым привычкам поведения, является черта в смысле, используемом Мак-Клелландом, Мадди, Адлером, Фроммом и Фрейдом. Также релевантными являются интеграт потребности (Мюррей) и стилистическая диспозиция (Олпорт). И наконец, вид конкретных периферических характеристик, подчеркивающий способы мышления, представляют схемы (Мак-Клелланд), личностный конструкт (Келли) и, возможно, условие ценности (Роджерс).
Помимо того, что основными являются лишь эти три вида конкретных периферических характеристик, интересно отметить и тот факт, что ни один из них не встречается в какой-либо из моделей теорий личности чаще, чем другие. Некоторые явные формы мотивационного вида отчетливо описаны в моделях конфликта, реализации и согласованности, а характеристики когнитивного вида выделяются практически всеми авторами, придерживающимися моделей согласованности и реализации. Понятие черты является, судя по всему, самым популярным, поскольку к нему в той или иной форме обращаются все три модели. В действительности, черта иногда определена столь широко, что наряду с акцентом на привычное поведение предполагает и некоторые когнитивные или мотивационные компоненты. Едва ли можно сказать, что природа и функции конкретных периферических характеристик, представленных в той или иной теории, непосредственно вытекают из модели личности, к которой эта теория относится.
Возможно, что главным фактором, определяющим решение теоретика по поводу формы и природы используемых им конкретных периферических характеристик, является ощущение того, что именно ему придется объяснить те поведенческие проявления, которые он считает принципиально важными. В конце концов, эти модели представляются достаточно широкими в плане своих логических возможностей, чтобы допускать любой из этих трех видов конкретных периферических характеристик. Модели, конечно, могут налагать определенные ограничения на содержание, но пока я не буду обращать на это внимания. Мне представляется, что на данном этапе работы нам следует углубиться в отношения между видами конкретных периферических характеристик и совокупностью требующих объяснения поведенческих проявлений.
Наиболее общее различие между видами конкретных периферических характеристик касается акцента на мотивации или на привычке. Из персонологов более других на таком различении настаивает Мак-Клелланд, определяя мотив и черту как взаимоисключающие параметры. Мадди, следуя методологии Мак-Клелланда, полностью с ним согласен. Несмотря на то, что Адлер никак не обсуждает это различение, он, должно быть, также принципиально согласен с таким подходом, поскольку проводит резкую грань между фикционными финализмами (мотивами) и составляющими характер чертами. Мюррей со своим различением потребностей и интегратов потребностей и Олпорт, различающий динамические и стилистические диспозиции, тоже демонстрируют принципиальное согласие с точкой зрения Мак-Клелланда. Но вряд ли они согласны с ним полностью: они все же не склонны рассматривать мотивы и привычки как взаимоисключающие, хотя на первый взгляд может показаться иначе. Фрейд также предлагает основание для такого различения, постулируя в качестве компонентов типа личности не только черты, но и защиты (носящие мотивационный характер). Стоит, однако, отметить, что он не разделяет их полностью: защиты предполагают более высокий уровень обобщения и, как правило, конкретизируются в чертах или по крайней мере обусловливают их формирование.
Все прочие персонологи, хоть как-то затрагивающие в своей теории периферию личности, не предлагают какого-либо явного основания для различения мотивов и черт. Сложно понять, однако, является ли отсутствие этого различения следствием того, что теоретики считают его ошибочным, или же причина в том, что они попросту не уделяют должного внимания точности и полноте периферических положений своих теорий. Исходя из общей направленности теоретических рассуждений Эриксона, Салливана, Ранка и Фромма, я предположил бы, что и они, в принципе, не были бы против такого различения. В конце концов, говоря о периферии личности, они склонны апеллировать к крайне широкому и гибкому определению черты, употребляя в то же время и мотивационные термины. Труднее сказать, как отреагировали бы на возможность различения мотивов и черт прочие из упомянутых нами персонологов. Лишь Роджерс (1963) высказался в духе, предполагающем сопротивление такому различению, утверждая, что понятие мотива применительно к периферии личности излишне.
Принимая во внимание все существующие на сей счет взгляды, очевидно, что разница между мотивом и чертой имеет принципиальное значение как минимум для половины, если не для большинства рассматриваемых нами персонологов. Те из них, кто более уверен в такого рода подходе, апеллируют к существованию у людей двух совершенно различных поведений. Эти поведения так отличаются друг от друга, что кажется вполне естественным и даже необходимым объяснять их через существование двух различных видов периферических характеристик. Возможно, вы помните, что Мак-Клелланд обозначил эти два класса поведения как направленное и повторяющееся.
Повторяющееся поведение довольно простое по своей сути. Когда вы сталкиваетесь с ситуацией, которая напоминает вам ту, что вы уже встречали ранее, вы склонны поступать так, как вы поступали в прошлый раз. Эта тенденция повторения прошлого поведения будет автоматической в том смысле, что вам не надо принимать решений по его поводу. В самом деле, вы можете даже не осознавать того, что воспроизводите какое-то прошлое поведение. Автоматическое, привычное поведение не затрагивает уровень интеллекта постольку, поскольку оно механическое: некая ситуация просто возникает и этим провоцирует у вас ранее отработанное поведение; оно столь знакомо, что вы даже не замечаете, как себя ведете. Значительная часть поведенческих проявлений человека относится именно к этому типу. Некто может иметь какой-то особый, характерный набор слов или интонацию в публичных, социальных ситуациях, кто-то другой может обладать особенно агрессивной манерой вождения машины, третий может одеваться в соответствии с некой особой цветовой гаммой, еще кто-то может проявлять экспансивность в ситуациях общения с противоположным полом. Если вы укажете на эту отличительную особенность ведущим себя таким образом людям, они могут сильно удивиться, возможно, даже поставить под сомнение достоверность ваших наблюдений. А если вы попросите их рассказать вам о самих себе, они не включат в свой рассказ экспансивность, особенности своего словарного запаса и т.д.
Целенаправленное поведение – полная противоположность описанному выше типу. Очевидно, что в целенаправленном поведении имеется явно выраженная цель, нечто, что можно описать словами и к чему можно стремиться. Достижение цели требует от вас изобретательности в поиске и исполнении именно тех инструментальных действий, которые будут успешными в структуре складывающейся вокруг вас ситуации. Если вы голодны и ваша цель – добыть себе пропитание, а вы находитесь в современном американском жилище, наиболее, вероятно, успешными инструментальными действиями будут действия по поиску холодильника и буфета. Но если вы, имея ту же самую цель, находитесь посреди леса, вы, вероятно, апробируете различные инструментальные действия, пытаясь найти речку, в которой может быть рыба, или пытаясь подкрасться к лесной дичи, или выискивая съедобные растения. Какими из этих возможностей и в какой последовательности вы воспользуетесь ими, будет, по видимости, определено особенностями леса и вашими собственными. Несмотря на то, что цель как дома, так и в лесу – одна и та же, направленное к достижению цели поведение различно, поскольку оно должно соответствовать характеристикам окружения. Если вы укажете человеку на то, какие виды действий вы наблюдали, вряд ли он будет удивлен. В самом деле, он объяснит вам, что делал это для того, чтобы попытаться добыть еду в тех конкретных обстоятельствах, с которыми он столкнулся. Столь различные действия в этих двух примерах функционально эквивалентны по причине наличия у человека одной и той же цели – получения пищи. Таким образом, целенаправленное поведение по своей сути носит скорее интеллектуальный, нежели механический характер. Это значит, что человек, преследующий цель, должен оценивать окружающую природу, вырабатывать правильную стратегию поведения и приниматься за реализацию этой стратегии достаточно гибко, с тем чтобы иметь возможность поменять решение в случае получения дополнительной, изначально недоступной информации. В этом типе поведения слишком велика доля осознанности принятия решений, чтобы его можно было счесть механическим. Такое поведение предполагает осуществление интеллектуальных операций.
Хотя обсуждаемое нами различие кажется ясным, я вполне допускаю, что некоторые психологи усомнятся в возможности использования его на практике, поскольку поведение носит целостный характер. В рамках этой холистической позиции упомянутое выше различие является ложным, как бы рационально оно ни выглядело, так как все аспекты поведения столь взаимозависимы, что практически неразделимы. Я не нахожу этот аргумент убедительным. Если отказаться от разделения поведения на классы, то холистическая позиция не предоставляет нам ни малейшего шанса решить трудную, но неизбежную задачу психологии. Говорить о том, что все поведение должно быть объяснено, но не подразделять его на различные категории – значит пытаться решить эту задачу способом, изначально обреченным на неудачу. Нежелание психолога строить такого рода классификацию равносильно заявлению физика о том, что он стремится объяснить природу Вселенной, но не намерен анализировать составляющие ее физические сущности.
Однако возражения с холистических позиций направлены не столько на идею о существовании различий в принципе, сколько на различение повторяющегося и направленного поведения. Безусловно, решение относительно того, является ли наблюдаемое поведение повторяющимся или направленным, на практике принять весьма нелегко. Однако нам все же стоит проанализировать это различие подробнее, тем более что большинство психологов так или иначе его отслеживают. Каким образом мы можем организовать наблюдение за поведением, чтобы обоснованность такого его разделения стала очевидной? Конечно, если вы ограничитесь наблюдением за явными поведенческими проявлениями в некой неспецифической ситуации, вы не сможете достоверно определить, являются ли они воспроизведением привычного реагирования или осознанной реализацией конкретных целей. Однако сторонники подразделения поведения на повторяющееся и направленное должны быть более искусны при проведении наблюдений. Прежде всего необходимо многократное наблюдение за поведением человека в широком диапазоне ситуаций. Чтобы распознать повторяющееся поведение, вы будете искать такие повторения, которые не похожи на согласованную последовательность действий и которые привязаны к повторяющимся ситуациям. Чтобы распознать направленное поведение, вы будете искать дискретные последовательные действия, которые не ограничены контекстом повторяющихся ситуаций. Определение последовательностей действий может быть значительно облегчено благодаря вербальным отчетам человека о своих личных целях. Если вы признаете важность различия между повторяющимся и направленным поведением, будет естественно и вполне адекватно объяснить первое через понятие, скажем, привычки или черты, а второе – через понятие мотива.
Если мы принимаем положение о различии между мотивами и чертами, то из этого определенно следует, что не все поведение является мотивированным! Мы можем говорить о том, что любое поведение имеет под собой ту или иную причину, поскольку черта является в той же степени причиной механического, повторяющегося поведения, в какой мотив является причиной рассудочного, направленного поведения. Тем не менее черта не мотив. Некоторым персонологам, возможно, нелегко принять утверждение о том, что не всякое поведение мотивированно; особенно сложно будет тем, кто придавал мотивационное значение выделяемым тенденциям ядра. Конечно, если тенденция ядра является мотивационной, то в силу того, что она рассматривается как пронизывающая любое функционирование, функционирование, в основе которого нет никакой мотивации, попросту невозможно. Некоторые теоретики, например Роджерс и Маслоу, приписывающие тенденциям ядра мотивационные функции, не делают четкого разделения между мотивом и чертой на периферическом уровне. Поскольку они не предполагают наличия немотивационных по своей природе сущностей на периферическом уровне, то несогласованность между ядерным и периферическим разделами их теорий отсутствует. Однако теории других авторов, склонных придавать мотивационное значение выделяемым тенденциям ядра, например теория Фрейда, страдают также и логической несогласованностью, поскольку при анализе периферии личности в них используется и понятие черты. К счастью, из этой логической дилеммы есть довольно простой выход, позволяющий более ясно и четко представить природу мотивационного концепта.
Большая ясность в использовании понятия мотивации, конечно же, сделает его более осмысленным в глазах многих психологов; к сожалению, сейчас в этом вопросе нет определенности. Мы подошли к трудному моменту, когда фактически любое поведение кем-то из психологов обязательно будет названо мотивированным. Полет птиц, жужжание пчел, потоотделение у дам, игра младенцев, решение задач обезьянами, запас крысами еды, ползание тараканов и сон людей – все будет описываться различными рядами мотивационных терминов. Это понятие используется столь широко, а различия между мнениями разных психологов столь велики, что отказ многих ученых от понятия мотива вообще совсем неудивителен. Так, некоторые известнейшие психологи (например, Skinner, 1950; Kelly, 1955) сумели предложить такое понимание поведения, которое не требует апелляции к понятию мотивации.
Но поскольку большинство персонологов считают понятие мотивации слишком ценным, чтобы предать его забвению, то более целесообразным будет не отказ от него, а прояснение и уточнение его использования. Различие между мотивом и чертой, в соответствии с которым лишь направленное поведение следует считать мотивированным, вполне можно рассматривать как шаг в направлении к ясности и точности. Этой точки зрения, близкой многим персонологам, придерживается и Петерс (1958), который в великолепном логическом анализе мотивационного концепта делает вывод, что для объяснения поведения необходимо использовать два вида переменных: личные цели и инструментальные стратегии, релевантные достижению этой цели. Поскольку то, что может быть названо личной целью, будет достаточно конкретным и специфичным, мне представляется, что мотивационный концепт наиболее адекватно применим к периферическому уровню личности. Тенденции ядра носят слишком общий характер, чтобы получить свое выражение в качестве цели и сопутствующих ей инструментальных стратегий. Итак, один из путей выхода из логической дилеммы, полагающей все поведение мотивированным, тогда как одна из периферических составляющих не имеет с мотивом ничего общего, заключается в том, чтобы отказаться от приписывания тенденции ядра мотивационного характера. Этот путь более предпочтителен, поскольку он поощряет ясность и четкость при использовании понятия мотивации. Но прежде чем принять такое решение, мы должны рассмотреть то, что будет утеряно в том случае, если мы перестанем считать тенденцию ядра мотивационной по своей природе. Главная причина того, что ряд персонологов приписывает тенденциям ядра мотивационную природу, кроется в том, что эти тенденции предназначены для описания потребностей и общей направленности организма, а они носят основополагающий, универсальный характер. Я готов допустить, что, если бы ядерные тенденции не соотносились с этими базовыми потребностями и направленностями, они не исполняли бы предназначенную им теоретически роль. Вопрос в том, могут ли они играть эту роль, не имея при этом мотивационного статуса. Если мы придем к утвердительному ответу на данный вопрос, то вполне сможем воспользоваться решением дилеммы, сформулированным в начале этого абзаца.
В поиске ответа на этот вопрос нам следует рассмотреть те постулированные персонологами тенденции ядра, в которых не делается особого акцента на мотивацию. Хороший пример – теория Мак-Клелланда. По его мнению, общим для всех людей является свойство испытывать негативные эмоции, когда расхождение между ожидаемым и реальным велико, и позитивные эмоции, когда это расхождение мало. Негативные эмоции приводят к реакциям избегания, а позитивные – к реакциям приближения. Как мы и ожидали бы от любого адекватного утверждения относительно ядра личности, позитивные и негативные эмоции соотносятся с определенными потребностями организма, а реакции приближения и избегания указывают на их направленность. Но ни в эмоции, ни в ее поведенческом проявлении нет и следов проактивности или интеллекта. Там почти нет места выбору, принятию решений или гибкости (по крайней мере, до определенного момента). Реакции приближения и избегания – это скорее автоматические, почти рефлекторные акты приспособления организма к комфорту или дискомфорту. Такого рода реакции более похожи на тропизмы, чем на что-либо иное. Что-то происходит, и вы тут же оказываетесь втянутыми в эту ситуацию, происходит что-то еще, и вы реагируете на новые обстоятельства. Здесь нет личностных целей, инструментальных стратегий, выбора или воздействий на среду, а следовательно, нет мотивации.
В теории Мак-Клелланда тенденция ядра не есть мотивация. Но если вы предпочитаете другое название, тенденцию ядра можно называть драйвом, еще раз подчеркнув ее отличие от мотива. В действительности, различие между драйвом и мотивом в психологической литературе делается часто. Драйв является более биологическим и/или механическим, а также менее осознанным и/или интеллектуальным, чем мотив. Вызванное драйвом поведение может приводить к накоплению опыта, в котором формируются мотивы, но то, что сформировалось, обычно слабо связано с лежащим в его основании драйвом. Таким образом, драйв приближения к малым и избегания больших различий между ожидаемым и действительным может привести к сильно выраженному мотиву достижения. Но Мак-Клелланд использует мотивационные термины только в том случае, когда конкретные стандарты превосходного и состязательные стратегии их достижения осознаются самим человеком.
В этом теоретическом аспекте с Мак-Клелландом солидарен Мадди. Тенденция ядра к поддержанию активации не является мотивационной, поскольку она просто представляет потребности организма и любого рода имеющиеся автоматические подстройки под них. Мадди приписывает мотивационный смысл лишь целенаправленной, разумной попытке повысить или снизить разнообразие, бессмысленность или интенсивность стимуляции. Безусловно верно, что, следуя любому из таких мотивов, уровень активации может сильно меняться в соответствии с направленностью организма. Но при этом мы не можем сказать, что человек намеренно изменяет уровень своей активации.
Итак, теории Мак-Клелланда и Мадди свидетельствуют о том, что возможно постулировать тенденцию ядра, выражающую органические потребности и обобщенную направленность, однако не являющуюся мотивационной. Для того чтобы сделать это, нужно сформулировать тенденцию ядра в терминах механического, реактивного, вызванного поведения, предшествующего научению. Мотивы носят выученный характер, они включают в себя цели и проактивное, разумное поведение, которое, хотя во многих случаях и согласуется с органическими потребностями, все же не выражает их прямо.
Этим принципам вполне удовлетворяет теория Роджерса. Он описывает тенденцию актуализации в терминах, указывающих на то, что она является естественной, врожденной потребностью организма в развитии вдоль направляющих своего потенциала. Процесс актуализации не есть нечто, предполагающее сознательное намерение, осознанность или принятие решений. Актуализация происходит просто потому, что является выражением природы организма. Действительно, попытки использовать разум и быть проактивным в процессе актуализации обычно бьют мимо цели, и Роджерс относится к ним скептически. Это самая четкая немотивационная формулировка тенденции ядра из всех, представленных в персонологической литературе.
Вместе с тем Роджерс часто ссылается на тенденцию актуализации как на мотив. Как вы могли запомнить из 3-й главы, он приписывает тенденцию актуализации не только человеку, не только животным, но также и всем прочим живым существам. Я приводил цитату Роджерса о гигантской водоросли, актуализирующей себя, в то время как ее болтает прибоем. Несмотря на поэтическую силу данного примера, он делает совершенно ясным то, что Роджерс при рассмотрении тенденции актуализации не может полагать ее мотивационной и быть в то же время логически убедительным. Если тенденция актуализации является мотивом, мы должны были бы согласиться с тем, что водоросль принимает определенный размер, форму, цвет и т.д., поскольку она мотивирована это делать! Ясно, что этого быть не может. Водоросль становится такой, какой ей суждено стать, поскольку она снабжена генетическим кодом и тенденцией актуализации этого кода. Ни выбора, ни воздействия на среду в данном случае не существует. Что действует, так это органические потребности и драйвы, а не мотивы. Аналогично, когда Роджерс применяет эту же самую тенденцию актуализации для объяснения поведения людей, она ни в коем случае не является мотивом.
Однако было бы ошибкой заявлять, что теория Роджерса вообще не может включать понятия мотивации. При желании он мог бы применить концепт мотивации к периферическому уровню личности, делая акцент на приобретаемые цели и инструментальные стратегии. Эта периферическая мотивация могла бы даже быть структурирована через научение более психологичных форм тенденции актуализации. Возможно, что мотивацию следует рассматривать как неотъемлемую составляющую потребности в позитивном внимании и потребности в позитивном внимании к себе по Роджерсу. В этом случае даже понятие наподобие потребности в достижении можно рассматривать как конкретную, периферическую результирующую выражения тенденции к актуализации, когда имеющемуся врожденному потенциалу удается найти наилучшее свое выражение на конкурентной основе, а среда благоприятствует конкуренции. Я могу лишь отметить, что такой вариант развития и упор на периферический уровень личности в теории Роджерса был бы весьма кстати, однако пока она может слишком мало сказать нам по этому поводу. К сожалению, Роджерс (1963) явно выразил свое недоверие к ценности рассуждений по поводу специфических мотивов в духе Мак-Клелланда. Однако это недоверие не отрицает того факта, что само по себе приписывание Роджерсом мотивационного смысла тенденции актуализации выглядит скорее поэтическим и противоречит более точному использованию понятия мотивации.
Другие персонологи, такие, как Адлер, Фрейд, Эриксон, Уайт и Фромм, также склонны приписывать тенденциям ядра мотивационный характер, но то, как они их описывают, в большей степени, чем описания Роджерса, апеллирует к проактивности и интеллекту. На первый взгляд может показаться, что эти теоретики придерживаются канонов ясности и точности по отношению к понятию мотивации, которое я отстаивал выше, но в то же время они находят способ применить это понятие к ядерному уровню. Если это действительно так, то нам остается просто принять то, что персонологи могут с равной логической строгостью предполагать, что как все, так и лишь некоторое поведение является мотивированным. Но лично мне кажется, что приписывание мотивационных характеристик тенденциям ядра не вполне обосновано, поскольку органические потребности носят универсальный характер и их едва ли стоит рассматривать в качестве личных целей. Позволю себе более подробно и последовательно изложить свою мысль, обратившись к ряду уже упомянутых выше теорий.
Адлер, например, рассматривает стремление к совершенству в качестве базисной для всей жизнедеятельности и мотивационной по своей природе характеристики. Он не приписывает этот "великий восходящий драйв", как он его понимает, неодушевленным живым существам, кроме того, он описывает этот драйв в терминах, указывающих на наличие личностных целей и связей этих целей с соответствующими инструментальными средствами. На основе чувства неполноценности человек создает себе компенсаторную цель, а затем направляет свою энергию и внимание на достижение этой цели. На первый взгляд создается впечатление, что здесь речь идет о мотивации направленного, проактивного поведения. Но проанализируем личностную цель более тщательно. Принимаемую ею форму Адлер называет фикционным финализмом. Фикционный финализм, к примеру, это желание быть красивым или обаятельным, или известным, или уважаемым, или умным, или великодушным, однако вряд ли мы выделим в качестве фикционного финализма желание быть совершенным. Другими словами, действительная цель человека будет более специфической и частной, чем универсальная тенденция ядра. Мотивация присутствует именно в фикционном финализме и связанных с ним стратегиях инструментальных действий. Обобщенная тенденция ядра к совершенству определяет общую для всех людей направленность, однако ее нельзя считать собственно мотивом, она не может трансформироваться в психике в конкретную личную цель. Такую тенденцию ядра, хотя она и имеет более непосредственное отношение к личным целям (чем, скажем, та, что выделяет Роджерс), все же целесообразнее рассматривать как органическую потребность, а не как мотив. Мотивами в концепции Адлера являются фикционные финализмы, располагающиеся на периферии личности.
Как я указывал ранее, то, что требуется организму, можно назвать потребностью, а попытку удовлетворить эту потребность – Драйвом. Поэтому мы вполне можем согласиться с пониманием Адлером тенденции ядра как драйва, однако следует учитывать, что драйв и мотив различны по своему смыслу. По Адлеру, побуждение (тенденция к совершенству) переходит в мотив (фикционный финализм) посредством научения и развития. У вас может сложиться впечатление, что я всего лишь поменял местами несколько слов и сделал акцент на строгости использования понятий. Не думаю, что это так. Признайте, что как только вы приняли, что тенденция ядра в теории Адлера может быть органическим драйвом, но не мотивом и что мотивация соотносится с периферией личности, вы разрешили определенного рода противоречие: теперь можно согласиться, что не все поведение является мотивированным, и при этом не разочароваться в данной теории. Действительно, можно даже принять существование не только фикционных финализмов, но и конкретных периферических характеристик, не являющихся по своей природе мотивационными, не пошатнув при этом устои теории. Последователи Адлера иногда пытаются включить в понятие стиля жизни такие черты (например, обаяние), которые объясняют повторяющееся поведение. Если же следовать моей линии аргументации, то выделение на периферическом уровне личности черт при одновременном определении тенденции ядра в мотивационных терминах будет вполне логичным.
То же можно сказать и относительно теорий других персонологов. Олпорт, очевидно, не рассматривает тенденцию ядра к психологической зрелости как мотивационное образование, и это хорошо, поскольку не похоже, чтобы эта тенденция была отражена в психике как личная цель. Скорее всего, цели человека будут носить гораздо более конкретный характер, к примеру стать хорошим врачом, или отцом, или другом, или возлюбленным. Эти цели вполне соотносятся с общей направленностью тенденции ядра, но сами они представляют собой образование периферического уровня. Они – хороший пример того, что Олпорт называл динамическими чертами. То же верно и в отношении теории Маслоу: тенденция ядра к самоактуализации едва ли отражается в психике человека как личностная цель, скорее всего, цель будет гораздо конкретнее. Еще один пример такого рода – выделенная Фроммом тенденция к выражению человеческой природы. Фромм разбивает эту общую тенденцию на множество частей, таких, как, скажем, потребность в наличии корней. И наиболее вероятно, что эти относительно конкретные аспекты тенденции ядра сумеют достичь своего ментального представления в качестве личностных целей. Однако, быть может, здесь стоит быть еще более конкретным. Аналогичное можно сказать в отношении точки зрения Уайта. Не похоже, чтобы люди делали все то, что они делают, лишь потому, что они исполнены единственной мотивацией быть компетентными. Все, что они делают, может суммироваться в тенденцию к компетенции в уме теоретика, но это уже совсем иное. Что касается этих теоретиков, то можно сказать, что тенденция ядра наиболее четко просматривается не как мотив, а как органическая потребность или даже драйв. Это позволяет сохранить мотивационный конструкт для конкретных типов поведения, находящихся на периферии личности. И это означает, что положение о том, что не все поведение является мотивированным, будет вполне логичным.
Обратимся теперь к психоаналитическим мыслителям – Фрейду, Мюррею и Эриксону, чью коллективную позицию можно трактовать в той же манере, что и позиции уже рассмотренных теоретиков. Тенденция ядра к максимизации удовлетворения инстинктов при минимизации наказания и вины, вероятно, находится на слишком высоком уровне обобщенности, чтобы получить конкретное выражение в качестве целевых состояний и сопутствующих им инструментальных средств. Однако психоаналитическая теория, к счастью, дает встроенное в нее основание для большей определенности относительно локуса мотивации. Давайте рассмотрим инстинктивную (принцип удовольствия) и защитную (принцип реальности) части тенденции ядра по отдельности. Инстинкты не только имеют своим источником, а также источником своей энергии органические потребности, у них есть также цели и объекты. Действительно, основной психологический смысл инстинктов заключен в форме объектов и в желании их получить. Психоаналитические мыслители используют термин объект по сути так же, как мы используем термины цель или целевое состояние. Вообще говоря, люди учатся узнавать и наблюдать за любыми, какими бы то ни было релевантными объектами, находящимися в их поле зрения. Это не слишком отличается от утверждения о том, что в процессе научения люди формируют личностные цели и овладевают сопутствующими инструментальными стратегиями. Психоаналитические мыслители прошли бы большую часть пути к принятию мотивационных воззрений, рассматриваемых нами в данном разделе, используя термин мотивация лишь для ссылок на объекты и, возможно, на цели инстинктов, оставив объяснение их источника и источника их энергии за органическими потребностями и драйвами.
Подходящая конкретизация и ограничение приписываемого мотивации смысла могут быть полезны и в отношении защитной части тенденции ядра. Не похоже, чтобы абстрактное, всепроникающее стремление избежать любого наказания и вины отражается в психике в качестве личностной цели. Однако очень вероятно, что люди обладают особыми целями избегания, ведущими к осторожности по отношению к самим ситуациям, характеризуемым специфическими объектами и предметами своих инстинктов. Такого рода целью избегания может служить уклонение от материнской взбучки (когда, скажем, возникает инстинктивный объект и предмет для кражи денег). Специфическая защита, созданная для достижения цели избегания, может в нашей терминологии рассматриваться в качестве инструментальной стратегии. Довольно интересно, что, хотя Фрейд считает защиты функционирующими бессознательно, он описывает их в терминологии интеллекта и выбора (Peters, 1958). Как бы то ни было, особые цели избегания и сопутствующие им защитные инструментальные действия вполне могут рассматриваться как мотивационные конструкты.
В данном разделе я пытался показать, как можно наиболее просто скорректировать различные теории личности, когда необходимо получить возможность использовать ясное, четкое, согласованное и адекватное с рациональной точки зрения понятие мотивации. Для этого нужно рассмотреть тенденции ядра и характеристики ядра, чтобы представить органические драйвы и потребности, сохраняя понятие мотивации для применения к периферическому уровню с его личностными целями и интеллектуальными стратегиями по их достижению. Из всех теорий лишь психоаналитическая, похоже, теряет многое из своих исходных основ, столь зависящих от понятия бессознательной мотивации. Каким же образом это новое употребление понятия мотивации повлияет на представления о бессознательном содержании психики?
Возможно, что некоторых из вас несколько смутило чтение последних страниц. Следует понять, что, подчеркивая личностные цели в качестве отличительного признака мотивации, я придерживаюсь следующей позиции: то, что не может быть отражено в сознании человека как нечто им желаемое, в действительности не имеет мотивационного смысла. То есть речь идет о феноменологии мотивации. Если человек говорит, что он чего-то хочет, то нам как персонологам следует согласиться, что он этого хочет. Это должно показаться насилием над теми из вас, кто верит в бессознательную мотивацию, поскольку такая точка зрения требует по определению, чтобы существовали некие цели, к которым человек стремится, но которых он не осознает. В 5-й главе я уже представлял серьезное эмпирическое доказательство существования защит, по крайней мере у некоторых людей, и пытался перевести теорию защит в нечто более приятное разуму, иными словами, я соглашался с тем, что бессознательные процессы существуют. Вы могли бы сделать вывод, что я просто непоследователен, принимая и позицию, занятую мною на нескольких последних страницах. Поспешу уверить вас в обратном.
Необходимо лишь, чтобы личностная цель была однажды осознана. Если это условие имело место, то вы уверены, что имеете дело скорее с истинной личностной целью, чем с некой целью, попросту вменяемой личности персонологом. Но личностная цель, будучи вначале осознанной, вовсе не должна таковой и оставаться. Если она провоцирует личностный конфликт (например, я очень хочу обнять маму, но если я это сделаю, отец рассердится и накажет меня), то она может вызвать защиту и, следовательно, выпасть из сознания. Я вполне допускаю, что личностная цель, вызывающая защиту, поскольку она провоцирует личностный конфликт, может продолжать влиять на поведение, даже если более не является доступной сознанию. В поведении, испытывающем такое влияние, все еще будут наблюдаться принятие решений и инструментальные последовательности действий, хотя все это может быть несколько хуже организовано из-за отсутствия осознанной оценки преследуемой цели. В чем я сильно сомневаюсь, так это в том, что так называемые органические потребности являются бессознательными мотивами. Уточню, что я исключаю такую возможность только потому, что я уверен в том, что эти органические потребности носят чересчур общий, всеобъемлющий и универсальный характер, чтобы когда-либо достичь психического представления в качестве личностных целей, а не потому, что я не верю в неосознаваемую мотивацию. Если нечто никогда не было личностной целью, вряд ли оно может вызывать защиту.
На самом деле я думаю, что моя точка зрения весьма близка к реальным намерениям Фрейда, допустившего наличие некоторых семантических разногласий и определенную путаницу в своих рассуждениях. Фрейда интересовали в основном бессознательные мотивы, которые, по его мнению, были бы осознанными, если бы не действие защит. Эти бессознательные мотивы, по-видимому, близки к тому, о чем я веду речь. Но Фрейд делал также периодические и, по моему мнению, натянутые ссылки на ту часть бессознательного, которая никогда не была и никогда не могла быть осознанной. Он полагал, что это могло бы быть коллективное или расовое бессознательное, выделяемое Юнгом. Фрейд не всегда был уверен в том, что оно действительно существует в психике таким образом, каким бессознательное должно бы, по его мнению, существовать. Я полагаю, что знаю, к чему подбирался Фрейд. Мог ли он не признавать, хотя бы предварительно и приблизительно, что наиболее универсальные, общие органические потребности не достигают психической репрезентации в качестве целей, даже если они действительно оказывают значительное влияние на поведение? Я полагаю это правдоподобным, потому как в конце концов действительно мало толку говорить о бессознательном, которое никогда не было и никогда не может быть осознанно, как о чем-то, все-таки присутствующем в психике. В любом случае, я полагаю, моя позиция относительно мотивации не наносит особо большого урона понятию бессознательной мотивации в психоаналитическом понимании. И конечно же, она еще меньше противоречит прочим теориям личности, использующим понятие защит, поскольку они гораздо менее конкретны относительно обязательного содержания конфликтов, нежели психоаналитическая теория.
Однако вы должны признать, что, даже если принятие моих взглядов делает мотивацию периферической характеристикой, приводя к выводу, что не все поведение мотивированно, точно так же оно приводит к пониманию, что не все поведение имеет компонент бессознательной мотивации. Первичные действия, исходящие из личностной цели, вытесненной из сознания защитами, можно рассматривать как мотивированные бессознательно. Этот вывод хорошо согласуется с обсуждением в 5-й главе защитных реакций, в результате которого мы установили, что не всякое поведение является оборонительным. Но принятие такого вывода потребует некоторых перемен в образе мысли тех, кто придерживается психоаналитических концепций. Некоторые из них верят, что все поведение, по крайней мере частично, определяется бессознательной мотивацией. Пожалуй, стоит признать, что все поведение вполне могло бы быть в самом общем плане подвержено влиянию органических потребностей максимизации удовлетворения инстинктов при минимизации наказания и вины, даже если точное объяснение частных аспектов так или иначе наблюдаемого поведения будет получено главным образом с помощью периферических конструктов, лишь иногда включающих бессознательную мотивацию. В действительности то, что я предлагаю, хорошо согласуется с исходными теоретическими намерениями Фрейда, а именно с объяснением странностей и парадоксов поведения.
Как указывает Петерс (1958), Фрейд хотел объяснить оговорки, сны, гипнотические расщепления личности, и это явным образом окрашивало развитие им понятия бессознательной мотивации. Другими словами, Фрейд развивал понятие бессознательной мотивации – чтобы объяснить то, что люди сделали или не сделали, но для чего они не имеют адекватного объяснения. Эти явления были совсем неслучайными, как было принято считать, поскольку люди, с которыми они происходили, испытывали неудовлетворение от своей неспособности понять их, а сами эти явления были столь направленными и предсказуемыми, что казались мотивированными. Петерс (1958) особенно подчеркивает это. Если бы Фрейда убеждали объяснения, которые люди могли дать этим странностям своего поведения, он бы никогда не разработал понятия бессознательной мотивации. Из этого Петерс делает вывод, что лишь тогда, когда даваемое человеком объяснение его поведения не убеждает нас, нам следует рассматривать возможность наличия бессознательной мотивации. Это то, что сделал бы Фрейд, и то, что следует делать нам.
Итак, представьте себе, что мы видим, как человек внезапно останавливается посреди дороги, меняет свое направление и переходит на другую сторону улицы. Если мы спросим его, почему он так сделал, он ответит, что заметил табачную лавку на другой стороне улицы и пошел к ней, так как ему нужен был табак. Здесь нет ничего, что могло бы удержать нас от признания этого убедительным. Это поведение направленное, и оно соответствует личностной цели, которую человек осознает (то есть покупке табака). Здесь нет ничего, привлекающего к объяснению понятия бессознательной мотивации. Здесь нет странного. Но представьте себе точно такую же ситуацию, кроме того, что человек не перешел, а перебежал на другую сторону. Если бы он дал нам то же самое объяснение, мы бы не поняли, почему же он бежал. Если бы поблизости не было машин и если бы магазин явно не заканчивал свою работу, эта пробежка была бы странной. Если бы человек не мог нам ничего сказать, помимо того, что он хотел купить табак, мы могли бы заподозрить, что его действия были (по крайней мере, частично) подвержены бессознательной мотивации.
Мне кажется, что принятая мною точка зрения на мотивацию имеет преимущество по сравнению с традиционным пониманием бессознательной мотивации в том, что возвращает нас именно к тому, что подразумевал Фрейд. Бессознательная мотивация является объяснительным конструктом, который следует применять лишь тогда, когда он кажется релевантным, то есть когда собственный отчет человека о своих целях неубедителен в качестве объяснения его поведения. Такое использование понятия бессознательной мотивации менее уязвимо с точки зрения разума, чем то, которое представляет все поведение неким выражением бессознательной мотивации. Последний подход представляется мне понятным только тогда, когда теоретик видит людей насквозь, либо может убедить их, что он знает их лучше, чем они сами, либо сделать их пессимистичными и подозрительными к себе и другим.
Таким образом, я занял позицию, когда для описания периферического раздела теории личности будет резонным использовать два типа объяснительных конструктов – мотив и черту. Принимая данную позицию, я практически воспроизвожу позицию Мак-Клелланда. Но как быть с его понятием схемы? Не является ли и оно тоже полезным компонентом периферического уровня рассуждений? Вспомните, что я отстаивал включение понятий мотива и черты постольку, поскольку они казались полезными для объяснения двух различных категорий наблюдаемого поведения – направленного и повторяющегося. Если мы чувствуем, что подразделение всего поведения на направленное либо повторяющееся исчерпывающе, то понятие схемы оказывается ненужным. В конце концов, что оно нам дает? Но если мы чувствуем, что такая дихотомическая классификация поведения недопустима, чтобы не насиловать наше ощущение того, что происходит в нашей жизни и в жизни окружающих нас людей, мы можем найти дополнительную категорию классификации весьма полезной. И тогда, возможно, понятие схемы покажется нам неплохим объяснительным принципом.
Помня об этом, рассмотрим понятие схемы более детально. Мак-Клелланд определяет схемы как когнитивные карты или единицы, непосредственно конкретизирующиеся в форме ценностей и социальных ролей. Кроме того, он полагает, что схемы представляют собой скорее коллективный (культуральный), а не личный уровень опыта. Он исследовал различие между поведением, предполагающим преследование личных целей, и поведением, предполагающим преследование или поддержку общественных целей. В конце концов, чем же еще являются ценности и социальные роли, кроме как взаимным согласием по поводу стандартов поведения в сообществах людей? Мак-Клелланд предлагает использовать конструкт мотива для объяснения поведения, направленного на достижение личностных целей, а понятие схемы – для объяснения поведения, направленного на достижение или отстаивание общественных целей. Когда человек действует, чтобы быть социально адекватным или моральным, его действия определяются чувством социальных ролей и ценностей, которое он усвоил из культурной среды. Когда же он действует, чтобы достичь цели, которая связана с его собственным продвижением или удовлетворением, его действия определяются мотивами. А когда он действует автоматически, не отражая окружающее, его действия определяются его чертами.
Что изменится в нашей концепции разделения поведения на направленное и повторяющееся, если мы попытаемся ввести туда понятие схемы? В основном детерминированное схемой поведение будет направленным по своей природе. Оно будет характеризоваться теми же качествами разумного функционирования, которые присущи мотивированному поведению, а именно принятием решений и гибкой подстройкой инструментальных действий под конкретные характеристики окружающей среды. Но достигаться при этом будет такая цель, которую члены релевантного сообщества считают важной и ценной в плане отношений между людьми. Цель мотива не определяется консенсусом, так же как и сама она не регулирует групповое поведение.
Детерминированное схемой поведение по своей природе не является повторяющимся. Чтобы увидеть это, возьмем в качестве примера благородство. Человек может вести себя благородно без всякого намерения к этому, другими словами, автоматическим, повторяющимся образом, либо он может активно и вполне осознанно пытаться действовать благородно. В первом случае мы будем наблюдать благородство как черту, в то время как во втором – схему благородства. Может также случиться, что кто-то будет активно пытаться быть благородным, имея мотив благородства, но это возможно лишь в такой культуре, которая не считает благородство ценностью или ролевым стандартом. Если вы можете признать возможность анализа поведения на основе двух широких категорий поведения, называемых повторяющимся и направленным, при том, что категория направленного поведения подразделяется на связанное с личными целями и на связанное с целями общественными, то вы можете сделать вывод, что полезно будет включить в теории периферии личности понятия черты, мотива и схемы.
Периферические теории, использующие лишь одно понятие либо даже два понятия, не столь сильно преуспевают в ясности, точности и всесторонности, как теории, использующие все три понятия. Это особенно верно тогда, когда теория специфически ограничивает рассмотрение поведенческих категорий числом менее трех вышеупомянутых категорий. Поэтому, когда теория согласованности Келли использует лишь когнитивный объяснительный конструкт и толкует поведение так, как если бы оно было лишь немного большим, чем умственная деятельность, у нас может остаться чувство незавершенности, поскольку рассмотрено не все, что является важным в поведении. В действительности, однако, многие теории личности содержат в себе зачатки той триадической характеристики периферии, которую я отстаиваю. В психоаналитических теориях, таких, как теории Фрейда, Эриксона и Мюррея, имеется не только ид, но также и суперэго. Содержание суперэго составляют в основном социальные цели. Процесс удовлетворения ид и умиротворения суперэго может привести теоретика к включению в концепты периферического уровня как понятия мотива, так и понятия схемы. Однако довольно интересно, что две из трех данных психоаналитических теорий используют лишь понятие черты, которое является наименьшим предсказателем существования ид и суперэго из рассмотренных нами трех предположений относительно ядра личности! Но, рассматривая список того, что эти теоретики называют чертами, несложно представить себе их переквалификацию в черты, мотивы или схемы. Точно такая же возможность переквалификации существует и в других теориях, особенно в теориях Фромма, Маслоу и Роджерса.