ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
<<<
ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Приложение В.
Трудно сказать в точности, чем конкретно является эта основная величина, проще сказать, чем она не является. Было предпринято немало усилий для ее определения по принципу "ничего, кроме...", но все попытки по ее редуцированию закончились неудачей. Мы знаем, что исходная величина психологии не является ни мускульным сокращением, ни рефлексом, ни элементарным ощущением, ни нервной клеткой, ни даже наблюдаемым элементом внешнего поведения. Она представляет собой нечто более значительное. Все большее число психологов считают, что, по меньшей мере, она так же важна, как и адаптационные, и скопированные действия, которые присущи любому организму и прослеживаются в любой ситуации, цели или причине. Но в свете того, что мы говорили о немотивированных реакциях и простом выражении чувств, даже такой взгляд кажется слишком ограниченным.
Одним словом, мы приходим к парадоксальному заключению, что основная величина психологии изначально представляет собой сложное понятие, которое введено самими психологами для того, чтобы разложить его на отдельные составляющие или исходные единицы. Используя концепцию основной величины в целом, надо помнить о том, что это весьма специфичная концепция, ссылающаяся на комплексные, а не симплексные понятия, скорее на целое, чем на его части.
Если мы станем размышлять над этим парадоксом, то вскоре должны прийти к пониманию того, что поиск основной величины психологии сам по себе выступает отражением множества взглядов, целой научной философией, которая предполагает существование атомистического мира – мира, в котором сложные вещи состоят из простых элементов. Тогда первоочередной задачей ученого будет сведение так называемого сложного к так называемому простому. Это должно быть сделано с помощью анализа, посредством дробления на все более и более мелкие части – до тех пор, пока мы не придем к чему-то далее неделимому. С этой задачей удалось довольно успешно справиться в других науках – по крайней мере, на какое-то время. В психологии же она до сих пор остается нерешенной.
Этот вывод демонстрирует сущность теоретической природы всех редуктивных усилий. Необходимо понять, что эти усилия вытекают не из естественной природы науки в целом. Они служат лишь отражением присутствия в ней атомистического, механистического мировоззрения – а мы имеем серьезные основания в нем сомневаться. Критикуя редуктивные усилия, мы критикуем не науку вообще, а, скорее, одно из возможных отношений к науке. Однако, мы по-прежнему имеем ту исходную проблему, с которой начали. Давайте теперь перефразируем вопрос и спросим не: "Что такое основная величина психологии?", а: "Что служит предметом изучения психологии?" и: "Какова природа психологических данных и каким образом мы можем их исследовать?"
Как же мы будем изучать нашу индивидуальность, если не с помощью сведения ее к "элементарным составляющим"? На самом деле, можно доказать, что эта проблема проще, чем считают те, кто отвергает редуктивный подход.
Сначала следует понять, что возражения выдвигаются не против анализа в целом, а только против той его части, которую мы назвали редукцией. Не стоит отрицать ценность концепций анализа, частиц и т.п. Просто нужно заново определить эти концепции так, чтобы они помогали нам выполнять нашу работу более обоснованно и плодотворно.
Так, если в качестве примера рассмотреть появление краски смущения на лице, нервные судороги или заикание, то нетрудно заметить, что их можно изучать двумя различными способами. С одной стороны, их можно исследовать как изолированные, отвлеченные явления, замкнутые в себе и воспринимаемые только сами по себе, а с другой стороны – можно считать их выражением деятельности всего организма, попытаться рассмотреть эти явления во всем многообразии их связей с организмом в целом, а также с другими его проявлениями. Это различие в подходах можно сделать еще отчетливее, если воспользоваться аналогией с двумя возможными способами изучения такого органа, как желудок: его можно вырезать у трупа и положить на стол патологоанатома, а можно изучать "на месте" in situ – то есть непосредственно в живом организме. Современные анатомы понимают, что результаты, полученные при использовании этих подходов, будут во многом различаться. Знания, приобретенные при использовании второго способа исследования, более полезны и более достоверны, чем те, что добыты искусственно, in vitro. Разумеется, современные анатомы не пренебрегают исследованием желудка после вскрытия. Эти методы по-прежнему используются, но их применение осуществляется на фоне знаний, полученных непосредственно в живом организме, знаний о том, что человеческое тело представляет собой не набор отдельных органов, с пониманием того, что структура мертвого тела и структура тела живого человека – это отнюдь не одно и то же. Короче говоря, анатомы делают то же самое, что делалось и раньше, но, во-первых, они делают это с другим отношением; во-вторых, при этом они идут дальше, прибегая к новым методам исследования – в добавление к тем, что традиционно использовались в прошлом.
Точно так же – с двух разных позиций – можно подойти и к изучению личности. Можно представить, что мы изучаем либо нечто дискретное, состоящее из разрозненных частей, либо – нечто, составляющее часть целого. Первый метод можно назвать редуктивно-аналитическим, второй – холистическо-аналитическим. В современной практике одним из непременных условий холистического анализа личности есть то, что при его использовании мы осуществляем предварительное исследование организма для лучшего его понимания в целом и только потом приступаем к изучению той роли, которую отдельная часть этого целого играет в устройстве и функционировании всего организма.
В двух сериях исследований, на которых основан материал этой главы (изучение синдрома самоуважения и синдрома защищенности, то есть уверенности в безопасности своего положения) использовался холистическо-аналитический метод. Фактически, эти результаты могут быть выражены не как исследование самоуважения и защищенности сами по себе, а как исследование их роли в общей характеристике личности. Если трактовать вышесказанное с методологической точки зрения, то это означает, что, прежде чем приступать к попыткам выяснения вопроса о самоуважении личности, автор посчитал необходимым понять каждый субъект исследования как цельную, действующую и адаптирующуюся личность. Таким образом, прежде чем субъекту начали задавать конкретные вопросы о его чувстве собственного достоинства, были проведены исследования взаимоотношений в его семье, характерных особенностей субкультуры, в которой он жил, стиля его адаптации к основным жизненным проблемам, его надежд на будущее, его идеалов, его разочарований и его конфликтов с окружающими. Это изучение длилось до тех пор, пока автор не почувствовал, что понял субъекта настолько хорошо, насколько это только возможно при использовании данной методики. И лишь тогда у него появлялась уверенность, что он сможет понять, какую роль играет самоуважение в тех или иных поступках исследуемого субъекта.
То, что такая подготовка действительно необходима для лучшего объяснения поведения человека, можно продемонстрировать на следующих примерах. Известно, что люди с низким чувством самоуважения обычно более религиозны, чем люди с высоким чувством самоуважения, но, вместе с тем очевидно, что существует и множество других факторов, определяющих религиозность. Чтобы выяснить, не объясняются ли религиозные чувства человека его потребностью отыскать дополнительные источники силы, необходимо получить сведения о его религиозном воспитании, о влиянии на него различных внешних воздействий, направленных против религии или в ее поддержку, узнать, поверхностны ли его религиозные чувства или глубоки, искренние они или наносные. Короче говоря, надо понять, что значит для человека религия. Человек, который регулярно ходит в церковь, на самом деле может быть менее религиозным, чем тот, кто не ходит в нее вовсе. Причины посещения им церкви при этом могут быть следующими: 1) он ходит в церковь, чтобы избежать общественной изоляции; 2) он делает это, чтобы не расстраивать свою мать; 3) религиозность у него служит не выражением покорности и смирения, а средством осуществления господства над другими людьми; 4) посещение церкви подчеркивает его принадлежность к более высокому слою общества: 5) он говорит себе: "Это нравится невежественным массам, и я должен им подыгрывать" и т.д.
Человек может вовсе не быть сознательным верующим, и все же вести себя так, как будто он таков. Очевидно, нам нужно узнать, что значит для него религия как для личности, прежде чем мы сможем оценить ее роль в его жизни. Сам по себе факт посещения церкви может означать все что угодно, поэтому для нас он не означает практически ничего.
Другой, возможно, более впечатляющий пример, показывающий, как сходное поведение может означать в психологическом плане сугубо противоположные вещи, относится к политико-экономическому радикализму. Если он будет взят per se, сам по себе – то есть с точки зрения бихевиоризма, отвлеченно, вне связи с общей ситуацией – то, задавшись целью изучить связь поведения с ощущением собственной безопасности, мы получим крайне запутанные результаты. Некоторые радикалы чувствуют себя в полной безопасности, другие же пребывают в состоянии крайней неуверенности в собственном положении. Но если проанализировать этот радикализм в общем контексте ситуации, то можно с легкостью выяснить, что некоторые люди становятся радикалами потому, что у них жизнь тяжела, потому, что они расстроены и разочарованы, и не имеют того, что имеют другие. При более тщательном изучении жизни таких людей нередко обнаруживается, что, как правило, они враждебно настроены к своим ближним, причем иногда это чувство бывает сознательным, а иногда – бессознательным. О таких людях справедливо говорят, что они Принимают свои личные проблемы за общемировой кризис.
Но существуют и другие радикалы, представляющие собой совершенно иной тип личности – хотя внешне они ведут себя так же, как и те люди, которые были нами только что описаны. Для них радикализм может иметь совершенно иную, иногда даже абсолютно противоположную мотивацию и внутренний смысл. Такие люди обеспечены, счастливы, довольны собой, но, однако, из-за глубокой любви к ближнему они испытывают непреодолимое желание улучшить положение тех, кому меньше повезло в жизни, они борются с несправедливостью, даже если она не затрагивает их лично. Такие люди могут осуществлять свои устремления разными путями: они могут заниматься филантропической или религиозной деятельностью, произносить проповеди о терпении и покорности, а могут все свои силы отдавать радикальной политической активности. Их политические убеждения имеют тенденцию быть независимыми от колебаний уровня их доходов, их личных трагедий и прочих подобных обстоятельств.
Другими словами, радикализм представляет собой форму выражения, которая может иметь под собой абсолютно разную мотивацию и проявляться у людей с непохожими типами характера. У одних он может возникнуть из-за ненависти к ближним, а у других – из любви к ним. Если изучать радикализм просто таким, какой он есть, вряд ли можно прийти к подобному выводу.83
То, что еще осталось сказать о холистическом анализе, будет изложено гораздо подробнее ниже, после обсуждения ряда других вопросов.
Общая точка зрения, предлагаемая здесь для обсуждения, является скорее холистической, чем атомистической, скорее функциональной, чем таксономической, скорее динамической, чем статической, скорее динамической, чем каузальной и скорее целенаправленной, чем просто механистической. Вопреки тому, что столь противоположные факторы обычно считаются набором дихотомий, автор книги подходит к их рассмотрению иначе. По его мнению, на все это нужно смотреть как на тенденцию к единству и борьбе противоположностей. Этот взгляд разделяют и некоторые другие авторы – те, кто думают динамично и считают более простым и естественным мыслить скорее холистически, чем атомистически, скорее целенаправленно, чем механистически и т. д. Тут вполне уместно также определение "организменный" – в трактовке Гольдштейна.
Такой интерпретации противостоит организованная, единая точка зрения, которая одновременно является атомистической, таксономической, статической, каузальной и просто механистической. Люди, мыслящие в рамках атомизма, в свою очередь считают более естественным думать статически, чем динамически, механистически, чем целенаправленно и т. д. Эту общую точку зрения я буду называть общеатомистической. Лично у меня нет никаких сомнений в том, что можно продемонстрировать не только то, что эти взгляды имеют тенденцию к совместному развитию, но и то, что по логике вещей они должны развиваться совместно.
Здесь необходимо сделать несколько специальных замечаний о концепции причинности. На мой взгляд, она не просто есть одним из аспектов общей атомистической теории, но имеет первостепенное значение; большинство авторов, писавших о психологи, относились к ней с незаслуженным пренебрежением. Эта концепция лежит в самом сердце атомизма и выступает естественным, даже непременным его следствием. Если кто-то видит мир как скопление внутренне независимых реально существующих объектов, то ему все равно не избежать объяснения очевидного феномена их взаимодействия друг с другом. Первая попытка разрешить эту проблему привела к появлению идеи: объяснить все с помощью простой модели бильярдных шаров, в которой один изолированный предмет воздействует на другой изолированный предмет, но при этом каждый из них продолжает оставаться самим собой. Правильность такого взгляда легко отстаивать, и он казался абсолютно верным до тех пор, пока картина мира основывалась на старых представлениях физики. Но прогресс физики и химии поставил вопрос о необходимости модификации подобных взглядов. Так. в наши дни наиболее софистические доказательства обычно представляются в терминах множественной причинности. Общепризнанно, что внутренние связи нашего мира слишком сложны и запутаны, чтобы описывать их так же, как описывается движение шаров по бильярдному столу. Однако часто бывает так, что в качестве ответа на новые требования предлагается просто усложнить исходную идею, не подвергая ее фундаментальной реорганизации. В итоге вместо одной причины мы получаем несколько, но при этом подразумевается то же, что и прежде: что они действуют изолированно и независимо друг от друга. Теперь в бильярдный шар ударяется не один, а десять шаров одновременно, и мы должны просто выполнить более сложные вычисления, чтобы понять происходящее. Суть методики сводится к тому же элементарному суммированию независимых предметов для получения "and-sum" (итогового), как называл это Вертхаймер. По-прежнему не ощущается потребности в фундаментальном рассмотрении случившегося в комплексе. Каким бы сложным ни было явление, все равно в его описании все остается по-старому. Но для того, чтобы более соответствовать растущим потребностям, такое понятие как "причина" все сильнее и сильнее растягивается – и это длится до тех пор, пока однажды не оказывается, что претерпевшая столь существенные изменения концепция уже не имеет ничего общего со старой – за исключением исторических связей. Хотя, по правде сказать, даже столь разные на вид концепциивсе равно остаются по сути схожими, так как продолжают отражать прежний взгляд на мир.
Несостоятельность теории причинности со всей очевидностью проявилась при рассмотрении личностных данных. Легко можно доказать, что в каждом личностном синдроме присутствуют не только причинные связи. А это говорит о том, что, если мы будем использовать причинную терминологию, то нам придется признать, что каждая часть синдрома выступает одновременно и причиной, и следствием влияния любой другой его части или любой группы его частей; далее, нам придется признать, что каждая часть выступает причиной или следствием того целого, часть которого он составляет. Такой абсурдный вывод будет единственно возможным, если мы будем пользоваться исключительно причинной концепцией. Даже если в своих попытках соответствовать требованиям ситуации мы внедрим более современную концепцию циркулярной или реверсивной причинности, то все равно мы не сможем досконально описать ни взаимоотношения внутри синдрома, ни взаимосвязи части с целым.
Но это не единственный недостаток причинной терминологии, с которой нам приходится иметь дело. Возникают также сложные проблемы с описанием взаимодействий или взаимовлияний между синдромом в целом и всеми теми силами, что действуют на него "снаружи". Синдром самоуважения, к примеру, имеет тенденцию изменяться в целом. Если мы попытаемся вылечить Джонни от заикания и сосредоточим свои усилия только на этом дефекте речи, то имеется большая вероятность того, что мы либо не изменим ничего, либо изменим не только его заикание как таковое, но и его общую самооценку или даже его как личность в целом. Внешние воздействия обычно стремятся изменить личность в целом, а не только отдельные ее стороны.
Есть и другие особенности подобных ситуаций, которые не поддаются описанию с помощью обычной причинной терминологии. В частности, существует одно явление, описать которое очень трудно. Наиболее точно я могу отразить его, сказав, что организм (или синдром) "проглатывает причину, переваривает ее и выделяет результат". Когда человек подвергается воздействию действенного стимула – например, травмы, – возникают определенные последствия подобного опыта. Но эти последствия практически никогда не несут на себе точный отпечаток причинного опыта. На самом деле опыт, если он был по-настоящему действенным, меняет личность в целом. Теперь эта личность уже отлична от той, которая существовала ранее, и проявляет себя по-иному. Предположим, например, что в результате какого-то внешнего воздействия у человека несколько усилились лицевые судороги. Было ли это десятипроцентное усиление нервного тика вызвано травматической ситуацией? Если мы скажем "да", то если хотим быть последовательными, должны также сказать, что и каждый единичный эффективный стимул, который когда-либо воздействовал на организм, также служит причиной этого десятипроцентного усиления лицевого тика. Каждый опыт, полученный организмом, подобно переваренной и усвоенной пище, также становится его неотъемлемой составляющей. Не в сэндвиче ли, который я съел час тому назад, кроется причина того, что я пишу сейчас именно эти слова? А, может быть, все дело в выпитом кофе или вчерашнем обеде, или в прошлогодних уроках правописания, или в прочитанной на прошлой неделе книге?
Кажется очевидным, что любое значительное действие – к примеру, составление важного документа, в котором кто-то глубоко заинтересован, – не вызывается чем-то одним, а служит выражением или творческим проявлением личности в целом, что, в свою очередь, является результатом почти всего того, что происходило с ней раньше. Также для психолога кажется естественным думать о стимулах или причинах, осмысливая их в свете последующей адаптации личности, как о вещах, столкновение с которыми не проходит для организма бесследно. Полученным результатом здесь будут не причина и воздействие, остающиеся раздельными, а просто новая личность (однако, как правило, изменившаяся совсем незначительно).
Существует еще один способ продемонстрировать, что общепринятые причинно-следственные представления не соответствуют требованиям психологии. Он состоит в том, чтобы показать, что организм представляет собой отнюдь не пассивный агент, на который воздействуют причины или стимулы, а выступает как активный агент, вступая в сложные взаимоотношения с причиной и также оказывая на нее влияние. Для людей, читающих литературу по психоанализу, это вполне очевидно, поэтому нам следует только напомнить читателям о том, что мы можем не замечать стимулов, можем изменять их, можем восстанавливать или преобразовывать их, если они искажены. Мы можем стремиться к ним или избегать их. Мы можем, рассмотрев варианты, сделать свой выбор. Наконец, если понадобится, мы можем создавать их.
Концепция причинности опирается на предположение атомистичности мира, все части которого остаются изолированными даже тогда, когда взаимодействуют между собой. Однако личность не изолирована от своих проявлений, поступков и даже воздействующих на нее стимулов (причин), и поэтому, по крайней мере, при рассмотрении психологических характеристик, эту концепцию необходимо заменить другой.84 Такая холистическо-динамическая концепция подразумевает фундаментальную реорганизацию мировоззрения, поэтому она не может быть просто продекларирована, а должна излагаться поэтапно, шаг за шагом.
Итак, какие же шаги следует предпринять для дальнейшего изучения целостного организма – с учетом того, что возможен более обоснованный способ анализа? Ясно, что ответ на этот вопрос должен зависеть от характера организации данных, которые будут анализироваться. Поэтому, в первую очередь, нужно задаться следующим вопросом: "Как устроена личность?" В качестве предпосылки к полному ответу на этот вопрос необходимо обратиться к анализу синдромной концепции.
Пытаясь описать внутренние связи характеристик самоуважения, я позаимствовал из медицины термин "синдром". В медицине он используется для обозначения совокупности симптомов, которые обычно проявляются одновременно и поэтому их можно объединить под одним названием. Использование этого термина имеет как свои достоинства, так и недостатки. Как правило, он употребляется скорее для обозначения болезни или расстройства, чем здорового нормального состояния. Мы не будем применять его в таком специальном смысле, а скорее станем рассматривать в качестве общего понятия, которое относится только к типу организации, безотносительно к "ценности" этой организации.
Далее, в медицине этим термином часто называется просто перечень симптомов, а не организованная, взаимосвязанная, структурированная группа. Но мы, разумеется, будем использовать понятие синдрома именно в этом смысле. Наконец, в медицине этот термин применяется в контексте причины. Предполагается, что любой синдром симптомов имеет только одну причину. Как только исследователи обнаруживают что-либо на нее похожее – например, туберкулезную палочку, – они довольствуются найденным и считают свою работу законченной. Поступая таким образом, они пренебрегают многими проблемами, которые нам следует рассматривать в качестве основных. К ним, к примеру, относятся: 1) отсутствие тенденции к росту заболеваний туберкулезом, несмотря на повсеместное распространение туберкулезных бацилл; 2) часто встречающееся отсутствие проявлений многих симптомов синдрома; 3) чередование симптомов; 4) необъяснимая и непредсказуемая мягкость или, напротив, острота протекания болезни у разных людей и т. д. Другими словами, нам следует потребовать изучения всех факторов, касающихся развития туберкулеза, а не только тех, которые сразу же бросаются в глаза.
Наше предварительное определение личностного синдрома устанавливает, что он представляет собой упорядоченную, структурированную совокупность составляющих (типа поведения, мыслей, побуждений к действию, ощущений и т.д.) которые, однако, при более тщательном исследовании обнаруживают имеющееся у них единство, которое может быть определено по-разному: как похожий динамический смысл, проявление, "аромат", функция или цель.
Так как эти составляющие имеют одинаковый источник, или функцию, или одинаковую направленность, значит, они равнозначны и фактически могут рассматриваться как психологические синонимы (все они "говорят об одних и тех же вещах"). Например, вспыльчивость у одного ребенка и энурез у другого могут проявляться в одной и той же ситуации – в случае резкого неприятия чего-либо – и могут служить попыткой достичь одной и той же цели: внимания и ласки матери. Таким образом, будучи совершенно различны в поведенческом плане, они могут быть функционально схожими.85
В синдроме мы имеем совокупность чувств и типов поведения, которые с точки зрения своего проявления кажутся различными или, по крайней мере, имеют разные наименования. Однако при этом они частично совпадают, переплетаются, зависят друг от друга и могут быть названы динамическими синонимами. Таким образом, мы можем исследовать их либо во всем разнообразии как отдельные составляющие, либо изучать их в единстве и целостности. Здесь мы сталкиваемся с трудной задачей выбора терминологии. Каким образом дать словесное определение этому единству противоположностей? Здесь у нас имеется две возможности.
Мы можем ввести понятие "психологического аромата", используя в качестве аналога блюдо, приготовленное из различных ингредиентов – например, суп или тушеное мясо с овощами – имеющее свой собственный характерный признак.86 Суп готовится из многих ингредиентов, но, тем не менее, он имеет свой собственный аромат, который присутствует в каждой его ложке. Поэтому о его аромате можно говорить вне зависимости от вкуса и запаха исходных продуктов. В качестве другого примера мы можем рассмотреть лицо мужчины и охотно признать, что обладатель деформированного носа, слишком маленьких глаз и слишком больших ушей все же может быть красивым. (Современный остряк сказал бы: "У него уродливое лицо, но на нем оно выглядит неплохо".) В этом случае мы снова можем рассмотреть либо отдельные элементы, взятые порознь, либо единое целое, которое, хотя и составлено из тех же частей, имеет, однако, свой собственный "аромат", отличный от всего того, что привнесено отдельными составляющими. Определение синдрома, которое мы можем здесь дать, заключается в том, что он состоит из различных составляющих, которые имеют общий "психологический аромат".
Второй подход к проблеме определения синдрома может быть осуществлен в терминах психологического значения, концепции, во многом заимствованной из современной психопатологической динамики. Когда говорится, что симптомы болезни имеют одинаковую направленность (ночное потение, потеря веса, характерные звуки, сопровождающие дыхание и прочие симптомы, сопутствующие заболеванию туберкулезом), то подразумевается, что все они служат различными проявлениями одной предполагаемой причины, о которой говорилось выше. Нередко в психологических дискуссиях симптомы чувства изоляции и ощущения неприязни по отношению к окружающим означают отсутствие защищенности, поэтому они рассматриваются включенными в одно более широкое понятие. Таким образом, два симптома будут означать одно и то же, если оба они будут частями одного и того же целого. Синдром может быть определен как нечто, не выходящее за пределы логического круга, как организованный набор противоположностей, каждое из которых имеет одну и ту же психологическую направленность. Эти концепции равнозначности, одного того же "аромата" и направленности полезны, хотя их применение (например, при описании стандартов культуры) может вызвать определенные теоретические и практические трудности, побуждающие к дальнейшим поискам удовлетворительной формулировки. Некоторые из этих проблем можно решить, введя в рассмотрение функциональные концепции мотивации, цели, замысла или направленности. (Однако существуют и такие проблемы, которые для своего решения требуют концепции не только присутствия, но и отсутствия мотивации при принятии решения.)
С точки зрения функциональной психологии унифицированный организм всегда сталкивается с определенного рода проблемами и пытается решить их различными способами, допускаемыми его природой, а также культурой и внешней средой. Ключевой принцип или центр всей личностной организации видится функциональным психологам в терминах реакции организма в мире проблем. Согласно другой формулировке, организация личности должна пониматься в терминах проблем, с которыми она сталкивается, и действий, направленных на их решение. Тогда наиболее организованные типы поведения должны, вероятно, приводить к чему-то конкретному.87 При рассмотрении личностных синдромов следует считать два разных типа поведения принадлежащими одному и тому же синдрому, если они, по отношению к определенной проблеме, имеют одну и ту же направленность – или, другими словами, если в одной и той же ситуации для достижения одной и той же цели они проявляют себя одинаково. Тогда, к примеру, о синдроме самоуважения мы можем сказать, что он выступает реакцией организма на проблемы приобретения, потери, сохранения или защиты собственного самоуважения, и, подобным же образом, синдром защищенности служит реакцией на проблемы завоевания, утраты или сохранения любви других людей.
То, что мы так и не получили окончательного, нужного нам ответа, подтверждается тем, что, когда мы начинаем анализировать простое поведение в динамике, то в итоге устанавливаем, что оно имеет не одну, а несколько перекрывающих друг друга направленностей. Помимо этого, и ответ на важные жизненные проблемы организм обычно получает не один, а несколько.
Следует добавить, что независимо от полученных данных о характере проявлений, цель не может быть представлена как основная характеристика всех синдромов.
Мы не можем говорить о цели организации вне организма. Гештальт-психологи на многочисленных примерах продемонстрировали вездесущность организации в воспринятой, изученной и осмысленной информации. Разумеется, обо всей этой информации нельзя сказать, что она имеет одну и ту же направленность в том смысле, в котором мы использовали это словосочетание.
Существуют некоторые очевидные сходства между нашим определением синдрома и различными определениями гештальта, предложенными Вертхаймером, Кёлером, Коффкой и другими психологами. Оба критерия Эренфельса также параллельны нашему определению.
В первом эренфельсовском критерии организованного психического явления говорится о разделенных стимулах – в том числе о том, что отдельные ноты мелодии, представленные поодиночке слушателям, будут лишены чего-то такого, что присутствует при восприятии стимулов организованных – то есть всей мелодии. Другими словами, целое представляет собой нечто большее, чем просто сумма его частей. Также и синдром представляет собой нечто большее, чем просто сумма его отдельных составных частей.88 Но при этом есть одно важное различие. В нашем определении синдрома главное качество, которое характеризует целое (направленность, "аромат" или цель), может наблюдаться в любой из его частей, если эти части воспринимаются не редуктивно, а холистически. Разумеется, это утверждение носит чисто теоретический характер, и при его использовании можно столкнуться с определенными трудностями. В большинстве случаев мы можем распознать "аромат" или цель поведения только после осмысления, что же представляет из себя то целое, частью которого они выступают. Однако, исключений из этого правила имеется достаточно, чтобы убедить нас в том, что цель или "аромат" присущи отдельным частям так же, как и целому. Нередко можно сделать вывод о целом по его отдельной части. Например, услышав характерное хихиканье, сразу можно понять, что этот человек чувствует себя крайне неуверенно, а о самооценке женщины мы можем узнать просто по ее манере одеваться. Разумеется, вывод, сделанный на основе изучения целого, будет всегда более достоверным, чем полученный при рассмотрении отдельной его части.
Второй критерий Эренфельса касается вопроса транспозиции отдельных элементов внутри целого. Так, мелодия остается распознаваемой даже при исполнении ее в другой тональности, когда все исходные ноты заменяются другими. Это напоминает взаимозаменяемость элементов синдрома. Элементы, имеющие одинаковую направленность, взаимозаменяемы или динамически тождественны друг другу – так, взаимозаменяемыми можно назвать новые ноты, позволяющие воспроизвести ту же мелодию.89
Короче говоря, можно сказать, что гештальт-психологи соглашались с исходным определением Вертхаймера о том, что целое становится более осмысленным после наглядной демонстрации взаимосвязей его составных частей. Утверждение об отличиях целого от суммы его частей, хотя оно верно и легко доказуемо, тем не менее, оказывается не столь полезным в качестве рабочей концепции при исследованиях, так как оно нередко бывает не слишком понятным для психологов иных направлений – к тому же, после его доказательства задача определения и описания целого все равно остается нерешенной.
По-видимому, проблема точного определения гештальта не может считаться полностью решенной, если не будет соблюдаться необходимое условие, чтобы это определение было эвристическим, реальным, конкретным, а также не теряло своей силы при использовании психологами других направлений (сторонниками атомистического, механистического мировоззрения). При выполнении этого условия возникает множество трудностей, но я хотел бы обсудить только одну из них – а именно, проблему отбора исходных данных. Гештальт-психологи работали, в основном, с организацией мира, имеющим дело с явлениями и "полем материалов", находящимися главным образом вне организма. (Следует заметить, что сами гельштальт-психологи обычно отрицают правомерность такого обвинения.) Однако, как убедительно показал Гольдштейн, не существует ничего более организованного и взаимозависимого, чем сам организм. Организм был бы наилучшим объектом для поиска законов организации и структурирования. Следующее преимущество, вытекающее из такого выбора данных, заключается в том, что основные явления, связанные с мотивацией, целью, намерениями, проявлениями и направленностью, проявляются в организме наиболее отчетливо. Определение синдрома в терминах одной и той же направленности сразу дает возможность объединить такие далекие друг от друга теории, как функционализм, гештальт-психология, пюрповизм (не путать с телеологией), направление психодинамики, поддерживаемое приверженцами психоанализа, взгляды Адлера и т.д., а также организменный холизм Гольдштейна. Правильное определение понятия синдрома может стать теоретической основой для унифицированного мировоззрения, которое мы назвали холистическо-динамическим и которое противопоставляем атомистическому. Эту функцию могла выполнить и концепция гештальта, если ее расширить в указанном нами направлении и сконцентрировать на человеческом организме и его внутренних мотивациях.
Отдельные составляющие синдрома взаимозаменяемы или эквивалентны в функциональном смысле, о чем мы говорили в предыдущих параграфах. Это проявляется в том, что два ведущих себя по-разному, но имеющих одну и ту же направленность симптома могут заменять друг друга, выполнять одну и ту же работу, быть равновероятными.
В этом смысле взаимозаменяемость симптомов поведения истеричного человека достаточно очевидна. В известном классическом примере парализованная нога могла быть "вылечена" с помощью гипноза или другой предложенной методики, но затем у больного неизбежно появлялся следующий синдром – к примеру, парализованной руки. В работах Фрейда также встречается множество примеров эквивалентных симптомов. Например, боязнь лошадей может означать или замещать подавленный страх перед отцом. В человеке, чувствующем себя защищенным, все выражения поведения взаимозаменяемы в том смысле, что все они отражают одно и то же – его уверенность в своем положении. В упоминавшемся ранее примере радикализм обеспеченных людей, желающих помочь человечеству, может привести либо к политическому экстремизму, либо к филантропии, либо к любви к ближнему, либо к привычке подавать милостыню нищим. В общем случае, как только становится известно о том, что уверенный в безопасности своего положения человек к тому же и богат, сразу же с большой степенью вероятности можно утверждать, что он проявит определенную доброту или заинтересованность социальными проблемами, но в чем это выразится конкретно, предсказать невозможно. Такие эквивалентные симптомы или проявления могут быть названы взаимозаменяемыми.
Наилучшее описание этого явления дается в психопатологических исследованиях. Понятие порочного круга, данное Хорни (197), есть частным случаем такого определения. В ее работе делается попытка описать непрерывный поток динамических взаимодействий внутри синдрома, в котором каждая его часть определенным способом воздействует на все остальные и, в свою очередь, сама также испытывает на себе их влияние – причем эти процессы происходят одновременно.
Полная невротическая зависимость подразумевает ожидание крушения планов. Это состояние неминуемо вызывает раздражение – в дополнение к уже имеющимся беспомощности и полной несамостоятельности, вызванным признанием своей слабости. Этот гнев, как правило, направляется против того, от кого данный человек зависит и с чьей помощью он надеется избежать неприятностей; такой гнев немедленно ведет к появлению чувства вины, тревоги и страха перед возмездием и т. д. Подобное состояние в первую очередь имеет отношение к тем факторам, которые и создают потребность в полной зависимости. Обследования пациентов, подверженных невротической зависимости, показали, что многие из вызвавших ее факторов непрерывно развиваются и взаимно усиливают друг друга. В то время как генетический анализ может показать приоритет одной особенности характера относительно другой, динамический анализ никогда не приведет к подобному результату, так как подразумевает, что все факторы в равной мере выступают и причинами, и следствиями.
Нередки случаи, когда человек пытается поддержать в себе ощущение того, что он находится в безопасности, за счет властной и высокомерной манеры поведения. Он не избрал бы такую манеру поведения, если бы не чувствовал своей отверженности и неприязненного отношения других людей (собственной незащищенности). Однако такое поведение заставляет людей не любить его еще больше, что, в свою очередь, укрепляет в нем надменность и высокомерие и т.д.
Такой способ циркулярного детерминирования особенно явно проявляется в расовых предубеждениях. Люди, испытывающие ненависть к другим, часто указывают на существование определенных обстоятельств, которые извиняют их чувства, но эти обстоятельства нередко оказываются результатом их же ненависти и неприятия людей иного цвета кожи.90
Если бы для описания понятия циркулярной детерминации мы использовали более знакомую нам причинно-следственную терминологию, тогда следовало бы сказать, что факторы А и В есть и взаимопричинами, и взаимоследствиями – или, другими словами, они взаимозависимые, взаимоподдерживающие или взаимоукрепляющие.
Каким бы ни был уровень защищенности, повысить или понизить его очень трудно. Этот феномен чем-то напоминает описанную Фрейдом сопротивляемость, но имеет более широкое и общее применение. Так, тенденция придерживаться привычного образа жизни обнаруживается как у здорового, так и у больного человека. Тот, кто склонен верить, что все люди по природе хорошие, будет оказывать сопротивление любым попыткам изменить его убеждение, точно так же, как и тот, кто думает, что все люди по природе плохие. Фактически это сопротивление изменениям может быть определено в терминах трудностей, с которыми встречается психолог-экспериментатор, пытаясь повысить или понизить у испытуемого уровень его защищенности.
Личностные синдромы иногда могут сохранять свое относительное постоянство даже при самых неожиданных изменениях внешних условий. Известно немало примеров сохранения ощущения защищенности у эмигрантов, которые подвергались длительным и тяжелым испытаниям. Исследования морального состояния людей в районах, подвергавшихся бомбежке, также предоставляют нам доказательства удивительной стойкости духа, которую большинство здоровых людей демонстрируют по отношению к ужасам окружающей обстановки. Статистика показывает, что депрессии и войны не приводят к значительному расширению сферы распространения психозов.91 Изменения синдрома защищенности обычно находится в большой диспропорции с переменами во внешнем окружении, которые – как иногда кажется – практически не вызывают никаких личностных изменений.
Немецкий эмигрант, известный как обладатель большого состояния, приехал в Соединенные Штаты уже без ничего. Однако, согласно поставленному диагнозу, он был признан вполне нормальным. Более тщательное обследование показало, что его основная жизненная философия совсем не изменилась. Он все еще считал, что человеческая природа по сути своей абсолютно здоровая – и это дает шанс; и что отвратительные события, свидетелем которых он был, объясняются лишь "внешними причинами. Беседы с людьми, которые знали его в Германии, показали, что он придерживался тех же самых убеждений и до своего финансового краха.
Существует немало примеров, когда пациенты оказывали сопротивление усилиям психоаналитиков. Иногда после длительных исследований у пациента можно было обнаружить поразительное понимание им ложности некоторых своих убеждений и пагубности их последствий. Но вопреки этому он продолжает держаться за свои убеждения с непреклонной твердостью.
Если уровень синдрома подвергся принудительному изменению, то нередко можно наблюдать, как через некоторое время он вновь возвращается к исходному состоянию. Например, переживание, вызванное травмой, часто носит преходящий характер. В таких случаях наблюдается спонтанная перенастройка к предшествующему status quo. Бывают ситуации, когда симптомы, вызванные травмой, исчезают с особенной легкостью (271). Иногда такая тенденция поведения синдрома может быть определена как один из процессов в обширной системе изменений, в которую включены и тенденции других синдромов.
Следующий случай довольно типичен. Сексуально неграмотная женщина, пообщавшись со своим столь же неподготовленным в этом вопросе мужем, была неприятно поражена своим первым брачным опытом. В результате у нее произошло снижение общей самооценки. Проведенное обследование отметило изменения в большинстве аспектов синдрома, в ее поведении, жизненной философии, мечтах, отношении к окружающим и т.д. В это время с ней, в неформальной обстановке, было проведено обсуждение возникших у нее проблем, и она получила столь необходимые ей поддержку и сочувствие. Во время беседы, продолжавшейся около пяти часов, ей дали несколько простых советов. Не исключено, что именно благодаря этому она постепенно смогла вернуться к относительно нормальному состоянию, но все же так и не достигла прежнего уровня уверенности в себе. Она ощущает незначительные, но устойчивые последствия негативного опыта – возможно, сохраняющиеся из-за эгоизма ее мужа. Но что еще удивительнее, так это – прочная вопреки всему тенденция думать и верить так же, как она думала и верила до замужества. Похожая картина резкого изменения с последующим полным, хотя и медленным выздоровлением, наблюдалась после повторного брака у женщины, чей первый муж стал душевнобольным.
Благодаря этой тенденции люди способны оправиться от нервного шока – правда, не сразу, а спустя какое-то время. После смерти жены или сына, банкротства или другой подобной психической травмы человек может некоторое время испытать сильнейшее душевное расстройство, но затем почти полностью восстановиться. Только хронически тяжелые внешние обстоятельства или сложные межличностные отношения могут привести к необратимым изменениям в психическом здоровье.
Эта тенденция, уже обсуждавшаяся ранее, возможно, самая простая из всех рассматриваемых. Если синдром полностью меняется в какой-то своей составной части, то правильно выполненное исследование всегда покажет наличие изменений в том же направлении и других его частей. Довольно часто такие изменения наблюдаются почти во всех составных частях синдрома. Причина этих перемен нередко не замечается потому, что их попросту не ожидали и не проводили необходимых наблюдений.
Следует обратить внимание на то, что эта тенденция к холистическому изменению, подобно всем другим, о которых мы уже говорили, представляет собой только тенденцию, склонность, а не непреложный факт. Известны случаи, в которых специфические стимулы имели особый, локализованный эффект, не носящий всеобщего характера. Однако, если исключить сверхочевидные психические расстройства, то такие ситуации наблюдались довольно редко.
В проведенном в 1935 году эксперименте по повышению самоуважения с помощью внешних средств (результаты этого эксперимента не были опубликованы в печати), участница получила задание вести себя в напористой манере примерно в двадцати самых разных ситуациях. (Например, она должна была проявить настойчивость в бакалейной лавке, хозяин которой раньше всегда одерживал над ней верх в спорах о качестве продаваемого им товара.) После окончания эксперимента, продолжавшегося три месяца, провели комплексное обследование личностных изменений участницы.92 Нет никаких сомнений в том, что у нее произошел качественный скачок в собственной самооценке. Поменялся характер ее сновидений. Она стала покупать платья, подчеркивающие достоинства ее фигуры и скрывающие недостатки. Ее поведение в интимной жизни стало более непосредственным, что не осталось незамеченным мужем. Она начала посещать бассейн вместе с друзьями, хотя раньше стеснялась появляться на людях в купальнике. В общем, она стала чувствовать себя уверенно в самых разных ситуациях. Эти перемены в манерах не были подсказаны ей со стороны, они произошли спонтанно, без осознания ею важности происходящего. Таким образом, изменения поведения могут привести к изменению личности.
Одна очень неуверенная в себе женщина, проходившая обследование через несколько лет после вступления в на редкость счастливый брак, продемонстрировала заметный рост самоуважения. Когда я впервые беседовал с ней до замужества, она чувствовала себя одинокой и никем не любимой. Будущий муж в конце концов смог убедить ее в своей любви, что было, к слову сказать, совсем непросто, если учесть ее крайнюю неуверенность в себе, и они поженились. Теперь она чувствует, что не просто любима мужем, но стала для него желанной. Она начала с легкостью завязывать знакомства, хотя раньше была на это неспособна. Ее недоброжелательность к людям исчезла. В ней появились доброта и мягкость, качества, которые я с трудом мог разглядеть в ней до замужества. Некоторые специфические симптомы заметно ослабли или полностью исчезли – например, ночные кошмары, страх перед необходимостью пойти в гости или оказаться среди незнакомых людей, постоянное ощущение тревоги, боязнь темноты, нежелательные навязчивые фантазии.
Даже очень неуверенные в себе люди в некоторых случаях могут упорствовать в своем поведении, своих убеждениях или чувствах, что служит характерным признаком уверенности в себе. Так, хотя у неуверенных в себе людей чаще наблюдаются ночные кошмары и тревожные сны, все же в большинстве случаев общий фон их сновидений не неприятен. Однако даже сравнительно слабые изменения окружающей обстановки могут вызвать у таких людей негативные изменения характера их снов. По-видимому, здесь сказывается особое давление на эти неустойчивые элементы, всегда воздействующее таким образом, чтобы подтянуть их до соответствия с остальными элементами синдрома.
Люди с низкой самооценкой обычно бывают скромными и застенчивыми. Поэтому многие из них часто или вовсе не появляются на людях в купальных костюмах, или делают это, испытывая сильное смущение. Тем не менее одна девушка, несомненно имевшая невысокую самооценку, регулярно появлялась на пляже в довольно открытом купальнике. Впоследствии, из разговоров с ней выяснилось, что она очень гордится формами своего тела, которые считает идеальными. Подобное мнение о своей фигуре, а также поведение на пляже, выглядели для нее, по меньшей мере, необычно. Однако, дальнейшее знакомство с девушкой продемонстрировало противоречивость ее позиции в этом вопросе, так как чей-либо слишком пристальный взгляд мог заставить ее быстро одеться, а то и вовсе уйти с пляжа. Поведение окружающих убеждало ее в том, что у нее привлекательные формы; она понимала, что должна вести себя соответствующим образом и пыталась это делать, но ей мешали особенности ее характера.
Специфические страхи нередко проявляются и у очень уверенных людей, которые практически ничего не боятся. Эти страхи часто могут быть отнесены на счет особых условий. Как мне удалось установить, таким людям легко помочь избавиться от подобных страхов. Для этого бывает вполне достаточно таких несложных психотерапевтических приемов как смена обстановки, воздействие чьего-либо примера, словесная поддержка, вразумительное объяснение причины их беспокойства. Однако, такие меры гораздо менее эффективны для борьбы со страхами неуверенных в себе людей. Можно сказать, что страх, не согласующийся с основными чертами личности, излечивается довольно просто, а страх, присущий личности в целом, гораздо более живучий.
Другими словами, уверенный в себе человек имеет тенденцию к тому, чтобы стать крайне в себе уверенным, а человек, обладающий высокой самооценкой, имеет тенденцию к дальнейшему ее росту.
Наряду с консервативными силами, о которых мы уже говорили, существует, по крайней мере, одна противоположная сила, берущая начало из внутренней динамики синдрома, способствующая скорее его изменению, чем сохранению. Речь идет о тенденции превращения просто неуверенного в себе человека в человека, крайне в себе неуверенного, а уверенного в себе человека в человека, крайне в себе уверенного.93
Неуверенный в себе человек каждое внешнее воздействие, каждый раздражитель организма будет с большей вероятностью истолковывать скорее как нечто опасное, чем безопасное. Например, снисходительная улыбка будет рассматриваться как обидная насмешка, простая забывчивость – как пренебрежение, невнимание – как неприязнь, а умеренное проявление чувств – как безразличие. По мнению такого человека, в мире происходит больше опасных, чем безопасных событий. Можно сказать, что для него степень важности события определяется степенью его опасности. Поэтому он медленно, но верно движется к состоянию крайней неуверенности. Эта тенденция усиливается и за счет того, что поведение такого человека обычно бывает ненадежным, что порождает у окружающих чувство неприязни к нему, а это, в свою очередь, делает его поведение еще более ненадежным – и далее все по тому же порочному кругу. Таким образом, своей внутренней динамикой неуверенный в себе человек добивается как раз того, чего больше всего боится.
Вот самый обычный пример ревнивого поведения. Оно обусловлено неуверенностью в своем положении и практически всегда порождает дальнейшее неприятие и еще более глубокую неуверенность. Один человек так объяснял свою ревность: "Я безумно люблю свою жену и боюсь, что, если она разлюбит меня и бросит, это станет моей жизненной катастрофой. Поэтому меня очень беспокоят ее дружеские отношения с моим братом". В результате он начал предпринимать меры, чтобы прекратить эту дружбу. Конечно, все это выглядело настолько глупо, что он стал терять любовь и жены, и брата. Это, разумеется, сделало его еще более ревнивым. Сложившийся порочный круг был разорван с помощью психолога, который сначала научил ревнивца, как сдерживать проявления ревности, даже если ее испытываешь, а затем приступил к более важной задаче освобождения от чувства общей неуверенности.
Занимаясь вопросами внутренней динамики синдромов, легко забыть, что все синдромы, конечно же, реагируют на внешние обстоятельства. Этот очевидный факт упоминается здесь только ради законченности изложения вопроса, а также в качестве напоминания о том, что личностные синдромы организма – это не являются изолированные системы.
Наиболее важной и наиболее наглядной величиной выступает уровень синдрома. Каждый человек имеет высокий, средний или низкий уровень уверенности в безопасности своего положения и высокий, средний или низкий уровень самоуважения. Совсем не обязательно подразумевать, что эта переменная представляет собой континуум, можно просто считать, что она изменяется от большого к малому, от низкого к высокому. Качество синдрома главным образом обсуждается в связи с синдромом самоуважения или синдромом доминирования. Феномен доминирования наблюдается у различных видов приматов, но у всех он проявляется по-разному. У людей с высокой степенью самоуважения мы можем различать по крайней мере два сопутствующих качества – одно из которых мы обозначим как подавление, другое – как силу. Человек, обладающий высоким самоуважением и чувствующий себя защищенным, демонстрирует уверенность в своих силах в благожелательной, дружелюбной, располагающей к взаимному сотрудничеству форме. Напротив, человек с высокой степенью самоуважения, но не чувствующий себя в безопасности, склонен не столько помогать более слабым людям, сколько подавлять и унижать их. В этом примере оба человека имеют высокую степень самоуважения, но проявляется это у них по-разному – в зависимости от других душевных качеств. У крайне неуверенных в себе людей их неуверенность может проявляться в разном виде. Например, она может принимать форму исключительно замкнутого и уединенного образа жизни (при низкой степени самоуважения) или выражаться в агрессивности, враждебности и злобе (при высокой степени самоуважения).
Не вызывает сомнения, что взаимосвязь культуры и личности слишком глубока и сложна, чтобы быть изложенной в нескольких словах. Тем не менее, стоит напомнить, что то, какие главные цели ставит перед собой человек и как он их достигает, во многом зависит от его культурного уровня. Степень его самоуважения во многом, хотя и не во всем, также определяется этим фактором. То же справедливо и для такого чувства, как любовь. Мы завоевываем любовь другого человека и проявляем наше чувство к нему разными способами, отражающими наш уровень культуры. То, что роли, которые люди играют в обществе, отчасти несут отпечаток культуры, нередко приводит к разнице в проявлениях личностных синдромов. Например, в нашем обществе мужчинам с высокой степенью самоуважения позволяется выражать этот синдром гораздо более открыто и многообразно, чем женщинам. Что же касается детей, то у них совсем мало возможностей проявить свое самоуважение. Следует также обратить внимание на то, что часто именно от уровня культуры зависит, как будет выражаться тот или иной синдром – будь то уверенность, самоуважение, общительность, активность и т.д. Этот факт особенно наглядно проявляется при историческом анализе культуры и сравнении культур разных народов. Например, средний представитель племени добу, как и предполагается, оказывается более враждебным, чем средний представитель племени арапеш. Что же касается средней современной женщины, то она наверняка продемонстрирует более высокую степень самоуважения, чем средняя женщина, жившая сто лет тому назад.
До сих пор мы рассуждали о синдроме, предполагая, что его составные части также однородны как, например, капли влаги, образующие туман. На самом же деле это не так. В синдроме мы обнаруживаем иерархию по степени важности и кластеры – группы, связанные определенным признаком. Этот факт уже демонстрировался на примере синдрома самоуважения – самым простым способом с помощью метода корреляции. Если разложить этот синдром на отдельные составляющие, то каждая из них должна быть взаимосвязана с другими составляющими так же тесно, как и с синдромом в целом. Однако, на самом деле самоуважение (измеренное в целом) коррелирует с разными своими частями по-разному. Например, как следует из данных исследования, выполненного Social Personality Inventory (313), коэффициент корреляции синдрома самоуважения с раздражительностью составляет r = -0,39, со стремлением к разнообразию в половых отношениях r = 0,85, с сознательным чувством подчиненности r = -0,40, со способностью приходить в замешательство в различных ситуациях r = -0,60, с осознанными страхами r = -0,29 (305, 311).
Данные клинических обследований также подтверждают тенденцию объединения в кластеры частей, которые по своей сущности кажутся близкими друг другу. Например, группировка таких черт характера, как соблюдение условностей, нравственное поведение, скромность и уважительное отношение к законам представляется вполне естественной, так же как и объединение противоположных черт – самоуверенности, самообладания, решительности и беззастенчивости.
Эта тенденция объединения в кластеры дает нам возможность провести классификацию симптомов синдрома, но когда мы действительно делаем попытку это осуществить, мы наталкиваемся на определенные трудности. В первую очередь это касается общих проблем классификации – то есть выбора тех принципов, на основе которых будет строиться классификация. Разумеется, если мы имеем все данные и представляем общую картину их внутренних связей, то найти решение будет несложно. Но когда – как в нашем случае – мы приступаем к классификации, не будучи в достаточной степени осведомленными, наверняка мы вскоре обнаружим, что временами вынуждены действовать произвольно, не обращая внимания на то, насколько наши попытки соответствуют внутренней природе материала, с которым мы работаем. Такое внутреннее развешивание по гроздям дает – как в нашем случае – исходный ключевой ориентир, указатель для определения общего направления. Однако с такой спонтанной группировкой можно зайти так далеко, что в конце концов уткнешься в тупик, где вообще теряется восприятие всех внутренних связей, и тогда приходится вновь начинать действовать на основе лишь собственных предположений.
Во-вторых, очевидные трудности появляются тогда, когда мы работаем с информацией о синдроме. Вскоре, как правило, мы обнаруживаем, что, занимаясь классификацией, любой личностный синдром можно отнести к десятку, а то и к сотне, или даже тысяче групп – как нам угодно, в зависимости от того, что мы имеем в виду. Мы подозреваем, что обычная попытка классификации служит просто новым проявлением атомистического, коннекционистского мировоззрения. Разумеется, применение методов атомизма к взаимозависимым данным не может продвинуть нас далеко вперед. В самом деле, что представляет собой классификация, как не разбиение целого на отдельные, изолированные части? Как же следует его выполнять, если наши данные больше не различимы и не отделимы друг от друга? В таком случае нам, вероятно, следует отказаться от атомистического подхода и обратиться к холистическим принципам классификации – так же как в свое время мы отказались от редуктивного анализа в пользу холистического. Следующие аналогии предлагаются в качестве указателя направления, на котором мы могли бы разыскать нужные нам холистические методы классификации.
Это заглавие возникло благодаря проведению физической аналогии с работой микроскопа. Разглядывая невооруженным глазом на просвет тончайший срез живой ткани, можно многое узнать о его характерных особенностях, общей структуре и внутренних связях. Получив представление об общей картине, можно затем исследовать часть этого образца при незначительном, например, десятикратном, увеличении. Но теперь мы будем изучать эту часть исходного материала не изолированно, а с учетом ее связей с целым, представление о котором у нас уже имеется. Далее можно продолжить работу с еще большим увеличением – например, в пятьдесят раз. Последующий более тонкий анализ частей целого будет ограничен лишь возможностями микроскопа.94
Можно также представить себе эти данные, классифицированными не в виде последовательностей отдельных, независимых элементов, которые могут перемешиваться в любом порядке, но в терминах "содержащихся внутри друг друга" – наподобие набора коробок, помещающихся одна в другую. Если мы условно представим синдром в виде самой большой коробки, то его четырнадцать субсиндромов можно представить в виде содержащихся в ней четырнадцати коробок меньшего размера (294). Внутри каждой из них помещаются коробки меньшего размера – в одной четыре, в другой десять, в третьей шесть и т.д.
Используя эти примеры как аналоги для исследования синдромов, в качестве образца можно взять синдром защищенности и изучить его целиком – то есть на первом уровне увеличения. Конкретно это будет означать исследование психологического "аромата", или цели, или направленности всего синдрома в его общей целостности. Затем мы можем взять один из его четырнадцати субсиндромов и рассмотреть их на втором уровне увеличения. Этот субсиндром следует потом проанализировать как в целом, так и во взаимосвязи с тринадцатью другими субсиндромами, но всегда рассматривать его как холистический элемент общего синдрома уверенности. В качестве примера мы можем взять субсиндром подчинения силе, проявляющийся у людей, не чувствующих себя защищенными. Такие личности обычно испытывают нужду в силе, но проявляться это может у всех по-разному – либо в виде чрезмерных амбиций, повышенной агрессивности, инстинкта собственничества, страсти к деньгам, обострения духа соперничества, склонности к предубеждениям и ненависти, либо в виде противоположного типа поведения – угодничества, покорности, мазохистских наклонностей и т.д. Очевидно, что и эти характерные особенности сами по себе также достаточно общи и могут анализироваться и классифицироваться дальше. Их исследование возможно на третьем уровне увеличения. Давайте выберем потребность в предубеждениях или склонность к ним, и в качестве примера рассмотрим расовые предубеждения. Если мы собираемся провести грамотное исследование, то не должны анализировать расовые предубеждения изолированно. Следует сформулировать стоящую перед нами задачу более полно, отметив, что мы изучаем тенденцию к предубеждению, которая служит субсиндромом подчинения силе, который, в свою очередь, выступает субсиндромом общего синдрома незащищенности. Я не буду объяснять, что дальнейшие, все более и более тонкие исследования приведут нас на четвертый, пятый и последующие уровни увеличения. В качестве одного из аспектов этого сложного построения мы могли бы взять тенденцию оценивать разницу цвета кожи, формы носа, языка, и рассматривать ее также как средство поддержания уверенности в себе. Эта тенденция оценки различий имеет структуру синдрома и может быть изучена как синдром. Чтобы быть более точным, ее следует классифицировать как суб-суб-суб-субсиндром, который и будет пятой коробкой в наборе.
Подводя итог, необходимо отметить, что такой метод классификации, основанный на концепции скорее "содержащихся внутри друг друга", чем "отделенных от" может дать нам ключ к решению проблемы. Он позволяет учитывать особенности и частностей, и целого, не впадая при этом в рассмотрение ни бессмысленных подробностей, ни бесполезных обобщений. Этот метод одновременно и синтетичен, и аналитичен, он позволяет эффективно изучать как уникальные подробности, так и общие характеристики. Он отвергает принцип дихотомии, аристотелевское деление на группу А и группу не-А, но в то же время предоставляет нам удовлетворительную теоретическую базу для проведения классификации и анализа.
Эвристический критерий, по которому можно отличить синдром от субсиндрома, теоретически определяется с помощью концепции концентрации. В чем заключается различие между естественными группами синдрома самоуважения? Мы уже установили, что соблюдение условностей, нравственное поведение, скромность и уважение законов легко объединяются в кластеры внутри группы, которая может быть дифференцирована от другой группы, образованной из таких черт характера, как самоуверенность, самообладание, беззастенчивость и наглость. Разумеется, эти кластеры или субсиндромы взаимосвязаны между собой и самоуважением в целом. Помимо этого, внутри каждого кластера его элементы также скоррелированы между собой. Возможно, что наше восприятие такого группирования – то есть субъективное ощущение, насколько естественно такое объединение различных элементов, – могло бы быть отражено в полученной корреляции, если бы мы каким-то образом смогли измерить эти элементы. Возможно, самоуважение и самообладание более тесно связаны между собой, чем самообладание и пренебрежение условностями. По-видимому, в терминах статистики, объединение в кластеры может означать высокую среднюю корреляцию между элементами этой группы. Это среднее значение внутренней корреляции, вероятно, будет выше, чем среднее значение между элементами двух разных кластеров. Предположим, что внутри кластера среднее значение корреляции r = 0,7, а среднее значение корреляции между элементами разных кластеров r = 0,5. Тогда новый синдром, образованный за счет слияния двух кластеров или субсиндромов, будет иметь среднюю корреляцию больше, чем r = 0,5 и меньше, чем r = 0,7, вероятно что-то около r = 0,6. По мере перехода от суб-субсиндрома к субсиндрому и далее к синдрому среднее значение корреляции будет снижаться. Это явление мы можем назвать изменением концентрации синдрома. В дальнейшем, если только пользоваться этим понятием в разумных пределах, оно сможет стать надежным Инструментом для проверки наших клинических исследований.95
Из основного допущения динамической психологии следует, что скоррелированы меж собой могут быть не типы поведения, а значения этих поведений – то есть, другими словами, рассматривается не само скромное поведение, а качества, сопутствующие скромности, в их связи с остальным организмом. Кроме этого, необходимо осознавать, что даже динамические переменные не обязательно изменяются внутри единого континуума, в определенных точках они могут принимать совершенно иные значения. Иллюстрацией этого могут служить последствия сильной потребности в родительской любви. Например, если ранжировать маленьких детей по степени привязанности к ним отца и матери, то двигаясь по этой условной шкале в сторону уменьшения родительских чувств, мы обнаружим, что при этом у детей потребность в любви непрерывно растет. Однако, когда мы дойдем до крайней точки шкалы, соответствующей отказу родителей от ребенка с первых дней после его рождения, то обнаружим не резкий всплеск потребности в любви, а, напротив, абсолютную холодность и полное отсутствие этого чувства.
Наконец, мы должны отдавать предпочтение использованию холистических, а не атомистических данных – то есть результатам не редуктивного, а холистического анализа. При этом одиночные переменные или отдельные составляющие могут быть скоррелированы без нарушения единства организма. Если мы будем с осторожностью подходить к данным, связь между которыми собираемся установить, и аккуратно использовать все полученные статистические данные вместе с клиническими и экспериментальными знаниями, то у нас появятся все основания считать применение корреляционного метода в холистической методологии в высшей степени полезным.
В книге, посвященной физическим гештальтам, Кёлер (239) возражал против чрезмерного обобщения принципа внутренних связей, его распространения вплоть до потери способности выбирать между общим монизмом и полным атомизмом. Соответственно, он акцентировал внимание не только на внутренних связях гештальта, но и на факте обособленности гештальтов. По его мнению, большинство гештальтов, с которыми он работал, представляли собой (относительно) закрытые системы. Он проводил анализ только до момента исследования связей внутри гештальта. Гораздо реже он обсуждал вопросы взаимосвязей между гештальтами – как физическими, так и психологическими.
Достаточно очевидно, что когда мы имеем дело с организменной информацией, то сталкиваемся с совсем иной ситуацией. Дело в том, что в организме почти нет закрытых систем. В нем все взаимосвязано – хотя иногда в довольно слабой и даже неуловимой форме. Кроме этого, организм как единое целое существенным образом связан с культурой, непосредственным присутствием других людей, специфическими ситуациями, физическими и географическими факторами и т.д. Поэтому мы имеем все основания указать Кёлеру, что ему следует ограничить свое обобщение только рассмотрением физических гештальтов и психических гештальтов в мире внешних явлений, так как его критические замечания могут быть совершенно неуместными при рассмотрении связей внутри организма.
Чтобы оспорить это ограничение, нужно выйти за его пределы. Можно сделать очень сильный ход, сказав, что теоретически в мире все взаимосвязано. Мы можем найти определенные связи между любыми его частями, если, конечно, сможем распутать густую сеть. При желании выглядеть более практичными, а также ограничиваясь только одной сферой рассуждений, а не всеми подряд, можно допустить, что системы относительно независимы одна от другой. Так, с психологической точки зрения универсальная взаимосвязанность явно нарушается, так как существуют части вселенной, которые психологически не связаны с другими частями, даже если они связаны с ними химически, физически или биологически. Кроме того, взаимосвязанность мира может быть нарушена и биологами, и химиками, и физиками – правда, в несколько иной манере. В наилучшей, на мой взгляд, из возможных на сегодняшний день формулировок говорится о том, что существуют относительно закрытые системы, но эти закрытые системы отчасти есть продуктом мировоззрения. Правда, то, что представляется нам (или кажется, что представляется) закрытой системой сегодня, через год может больше не представляться таковой, потому что за это время научные методы могут усовершенствоваться настолько, что позволят увидеть ее взаимосвязи, кажущиеся не существующими на данный момент. Если бы требовалось ответить на замечание, почему мы занимаемся какими-то теоретическими внутренними связями, вместо того, чтобы продемонстрировать существование реальных физических процессов, тогда следовало бы заметить, что философы-монисты никогда не заявляли об универсальных физических внутренних связях, но говорили о многих других видах внутренней связи. Однако, так как этот вопрос не есть главным пунктом нашего изложения, нам нет необходимости на нем задерживаться. Вполне достаточно будет просто указать на феномен (теоретический) универсальных внутренних связей внутри организма.
В этой области исследований следует привести хотя бы один тщательно изученный пример. Станет ли он общим или частным, предстоит выяснить в дальнейшем.
Говоря в терминах простой линейной корреляции, между уровнем защищенности и уровнем самоуважения существует положительная, но незначительная связь, в количественном выражении r = 0,2 или 0,3. В области индивидуальной диагностики нормальных людей становится ясно, что эти два синдрома представляют собой практически независимые переменные. У некоторых групп могут существовать особые связи этих синдромов: у евреев (в 40-х годах) проявлялся высокий уровень самоуважения и низкий уровень защищенности, в то время как у женщин-католичек наблюдались обратная картина. У людей, страдающих нервными заболеваниями, уровни обоих синдромов были низкими.
Однако, более удивительным, чем эта зависимость (или ее отсутствие), кажется тесная взаимосвязь уровня защищенности (или самоуважения) и качества самоуважения (или защищенности). Наиболее наглядно эта взаимосвязь может быть показана с помощью противопоставления двух личностей, которых мы условно назовем А и В, имеющих высокий уровень самоуважения, но абсолютно разные уровни защищенности. А (высокий уровень самоуважения и высокий уровень защищенности) выражает свое самоуважение совершенно иначе, чем В (высокий уровень самоуважения и низкий уровень защищенности). А, обладающий сильным характером и чувством любви к ближнему, проявляет эти качества в благожелательной, сердечной и заботливой манере. В противоположность ему В, которому присуще также сильные, но отрицательные черты характера – ненависть, презрение или страх перед ближними, вероятно всего, воспользуется ими для подавления окружающих, причинения им страданий или для уменьшения неуверенности в своем положении. Поэтому сила его характера будет представлять угрозу для окружающих. Таким образом, можно сказать, что высокому уровню самоуважения могут сопутствовать как качества защищенности, так и качества незащищенности. То же самое касается и низкого уровня самоуважения – другими словами, в этой группе можно наблюдать как мазохистов, так и подхалимов, а также мягких, ласковых, услужливых и несамостоятельных людей. Подобные различия в качествах, присущих защищенности, связаны с различиями в уровнях самоуважения. Например, неуверенные в своем положении люди могут быть либо скрытными и замкнутыми, либо открыто враждебными и агрессивными, в зависимости от того, каков уровень их самоуважения – низкий или высокий. Уверенные же в своем положении люди могут стать смиренными или гордыми, ведущими или ведомыми также в зависимости от уровня их самоуважения.
В общих словах, предваряя более детальное исследование, можно сказать, что связи между синдромами и внешним поведением действуют примерно следующим образом. Каждое действие имеет тенденцию быть проявлением всей целостной личности. Более конкретно это означает, что каждое действие имеет тенденцию быть определенным как каждым по отдельности синдромом, так и всеми вместе личностными синдромами (помимо прочих факторов, о которых будет сказано в дальнейшем). По какому-то одному действию – например, по тому. как человек смеется или отвечает на шутку – теоретически можно выяснить, в какой степени он чувствует себя защищенным, насколько уважает себя, свою энергию, ум и т.д. Такая точка зрения явно противоречит устаревшей в наше время теории характерных особенностей, согласно которой каждый тип поведения определяется своей характерной особенностью. Продекламированное нами заявление наглядно иллюстрируется при поиске решения задач, которые часто называются "наиболее важными" – к примеру, связанные с художественным творчеством. Создавая картину или музыкальное произведение, автор безусловно целиком погружается в работу, а ее результат, соответственно, является выражением всей его личности. Но такой пример, или, лучше сказать, такая творческая реакция на неструктурированную ситуацию – как в тестах Роршаха, находится на одном краю континуума. На его другом краю находится обособленное, конкретное действие, которое слабо связано или даже вовсе не связано со структурой характера. Примером такого действия может служить немедленная реакция на требование текущей ситуации (отскочить в сторону с пути внезапно появившегося грузовика), привычные поступки, обусловленные культурными традициями, психологический смысл которых для большинства людей неизвестен (мужчина должен вставать, когда в комнату входит женщина) и, наконец, рефлекторное поведение. Между двумя этими крайностями мы найдем множество промежуточных состояний. В частности, среди них могут быть поступки, которые почти целиком определяются одним или двумя синдромами. Заслуживающие особенного внимания проявления доброты связаны с синдромом защищенности более тесно, чем с любыми другими синдромами. Чувство скромности в значительной мере определяется степенью самоуважения и т.д.
При знакомстве с вышеприведенными фактами может возникнуть законный вопрос: если существует такая тесная взаимосвязь между различными синдромами и поведением, то, может быть, в первую очередь следует заявить, что поведение в целом и определяется именно всеми синдромами?
Очевидно, если бы мы затеяли чисто теоретический спор, приверженцы холистической теории действительно начинали бы с подобного утверждения, в то время как сторонники атомистического подхода сразу же приступили бы к отбору отдельных, дискретных типов поведения, лишенных всех связей с организмом – основанных, к примеру, на ощущениях или условных рефлексах. Здесь возникает проблема "поиска центрирования" (то есть поиска точки, вокруг которой должно нагромождаться построение). В атомистической теории простейшей фундаментальной величиной стала бы некая "частица" поведения, полученная с помощью редуктивного анализа – то есть вид поведения, лишенный всех связей с остальным организмом.
Вероятно, более уместным покажется утверждение, что первый тип взаимосвязи синдром-поведение более важен. Изолированные типы поведения обычно не занимают центрального места в повседневной жизни человека. Они оказываются изолированными просто потому, что не имеют значения для человека – то есть не имеют ничего общего с основными проблемами, задачами и целями организма. Абсолютно верно, что моя нога должна дернуться при ударе молоточком по колену, или что я привык есть оливки руками, или что я не ем вареный лук, потому что просто не переношу его. Это так же верно, как и то, что я имею свою собственную жизненную философию, люблю свою семью и имею кое-какой жизненный опыт – причем вот этот второй набор представляется мне более важным, чем первый.
Не вызывает сомнений, что внутренняя природа организма служит детерминантой поведения, но все же отнюдь не единственным определяющим его фактором. Культурный уровень окружающей среды, в которой действует организм и который помогает формированию его характера, также выступает детерминантой его поведения. Наконец, еще один набор важных факторов может быть сведен к общему понятию "непосредственной ситуации". В то время как намерения и цели организма определяются его натурой и характер этих целей определяется уровнем культуры, непосредственная ситуация определяет его реальные возможности: какое поведение будет благоразумным, а какое нет; какие промежуточные цели приемлемы, а какие нет; что представляет для нас угрозу, а что даст нам средства для достижения цели.
Когда мы поймем эту проблему комплексно, нам станет проще понять, почему поведение не всегда служит верным показателем структуры характера. Если поведение определяется внешней ситуацией и культурным уровнем в такой же мере, как и характером, если оно формируется под результирующим воздействием этих трех сил, то оно не может служить надежным индикатором влияния какой-то одной из них. На практике существуют определенные методы,96 с помощью которых мы можем "исключить" или свести к минимуму влияние культуры и ситуации так, чтобы поведение фактически могло служить надежным показателем характера.
Более тесная корреляция обнаруживается между характером и импульсом к действию. На самом деле эта корреляция настолько высока, что импульсы к действию могут сами по себе рассматриваться как часть синдрома. Они более свободны от внешних и культурных влияний, чем внешнее поведение. Мы можем пойти даже дальше и сказать, что мы изучаем поведение только как индикатор импульсов к действию. Если индикатор окажется надежным, его стоит исследовать и дальше – в случае, если конечной целью нашего изучения выступает понимание характера.
Насколько мне известно, в настоящее время не существует математического или логического аппарата, пригодного для символического представления данных синдрома и последующего оперирования ими. Создание такой символической системы не есть чем-то нереальным, так как мы знаем, что для этой задачи можно использовать законы математики и логики. Однако известные на настоящий момент математические и логические методы основаны на атомистическом мировоззрении и служат его отображением, а именно такое мировоззрение явилось объектом нашей критики. Мои собственные усилия в этом направлении слишком незначительны, чтобы быть представленными в этой книге.
Отчетливое различие между А и не-А, введенное Аристотелем в качестве основного понятия созданной им логики, присутствует в современной логике и используется там, где отвергаются прочие аристотелевы допущения. Так, например, в Символической логике Лэнгера (250) мы найдем, что это представление, описываемое ею в терминах комплементарных групп, служит для нее одним из основных предположений, не нуждающихся в доказательствах и воспринимаемых как само собой разумеющееся. "Каждый класс имеет свою комплектацию; класс и его комплектация обоюдно замкнуты и исчерпывают собой все вселенские классы между ними". (р. 193)
Теперь это должно стать очевидным, что для данных синдрома не может быть такого резкого разрыва любой части данных от целого или такого отчетливого разделения между любым отдельным показателем и остальным синдромом. Когда мы отделяем А от целого, А перестает быть прежним А, а не-А не остается тем, чем оно было раньше. Разумеется, и простое сложение А и не-А не вернет нам исходного единого целого. Внутри синдрома каждая его часть перекрывается другими частями. Отрыв любой из них невозможен без учета этого взаимного перекрытия, пренебречь им психолог не имеет права. Обоюдная обособленность возможна лишь для данных, взятых изолированно друг от друга. Если же они рассматриваются в совокупности, как и должно быть в психологии, то использование принципа дихотомии становится невозможным. Например, нельзя даже представить, что мы отрываем поведение, основанное на самоуважении, от всех прочих типов поведения, так как нет никаких оснований считать его именно таким и больше никаким другим.
Если мы откажемся от этого представления об обоюдной обособленности, то подвергнем сомнению не только логику, на которой оно частично основано, но также и многие другие известные нам математические методы. Логика и математика в значительной степени имеют дело с миром, представляющим собой совокупность обоюдозамкнутых предметов – таких, например, как яблоки в корзине. Взяв из корзины одно яблоко, мы ничего не изменим ни в его сути, ни в сути остального содержимого корзины. Иная картина наблюдается в живом организме: отделение одного органа изменит как весь организм в целом, так и сам этот орган.
Другой пример можно получить при рассмотрении основных арифметических действий сложения, вычитания, умножения и деления. Все эти действия оперируют с изолированными величинами. Сложение двух яблок возможно. Так как природа у них одна. Что же касается людей, то здесь несколько иная ситуация. Если мы возьмем двух людей, имеющих высокий уровень самоуважения и низкий уровень уверенности в своем положении, а затем сделаем одного из них более уверенным ("прибавим" ему уверенности), то получим, что один из наблюдаемых, быть может, проявит склонность к взаимному сотрудничеству, а другой – к деспотизму. При высокой степени самоуважения в человеке не обязательно проявляются те же качества, что и в другом человеке, также обладающим высоким самоуважением. В человеке, которому мы добавили уверенности, произошло не одно изменение, а два. В нем выросло не только чувство уверенности в безопасности собственного положения, но также изменилось и качество его самоуважения за счет его объединения с такой уверенностью. Этот пример, безусловно, надуман, но он позволяет максимально приблизиться к пониманию некоторых сложных моментов, подобных наложению различных личностных процессов.
Определенно кажется, что традиционные математика и логика, вопреки их неограниченным возможностям, есть всего лишь служанками атомистического, механистического мировоззрения.
Можно даже сказать, что математика с трудом поспевает за современным развитием естественных наук в своем восприятии динамической, холистической теории. Весьма важные изменения в физической теории были сделаны не вследствие существенных изменений в математике, а вследствие расширения границ ее применения с помощью различных трюков, по возможности оставляя прежнюю статическую природу математики неизменной. Эти изменения могут быть сделаны только при использовании предположений типа "как будто". Хороший пример мы можем найти в дифференциальном исчислении, которое якобы имеет дело с движением и изменением, но в действительности лишь отражает перемены в статических положениях – площадь, ограниченная графиком, разбивается на множество прямоугольников и вычисляется путем их суммирования. При этом считается, что сама кривая есть "как бы" частью многоугольника с бесконечно малыми сторонами. То, что это законная процедура, с помощью которой мы можем избежать поводов для возражений, доказывается тем фактом, что подобные способы вычисления служат исключительно удобным инструментом при проведении расчетов движения. Но незаконно то, что мы забываем при этом о ряде допущений, уловок и ухищрений, различных "как будто", которые не имеют отношения к миру феноменов, в отличие от исследований психологии.
Следующая цитата служит иллюстрацией нашего утверждения о том, что математика имеет склонность к статичности и атомизму. Насколько мне известно, содержание этого отрывка не оспаривалось другими математиками.
Но не заявляли ли мы раньше со всем пылом, что живем в статичном мире? Не использовали ли мы парадокс Зенона, чтобы старательно доказывать, что движение невозможно и что летящая стрела на самом деле находится в состоянии покоя? Какому событию должны мы приписать столь очевидное изменение своей позиции?
Более того, если каждое новое математическое знание покоится на старой основе, то как же можно вывести из теорий статической алгебры и статической геометрии новые математические методы, способные решить задачи, связанные с динамическими объектами?
Следует обмолвиться, что здесь нет изменения исходной точки зрения на противоположную. Мы по-прежнему отстаиваем свое убеждение, что живем в мире, в котором движение как изменение есть частным случаем состояния покоя. Здесь нет состояния изменения, если под изменением полагать состояние, качественно отличающееся от состояния покоя; то, что мы подразумеваем под движением, выступает, как мы уже отмечали, просто последовательностью различных статических образов, воспринимаемых нами через относительно короткие интервалы времени...
Поскольку мы убеждены в непрерывности поведения движущихся тел интуитивно, так как на самом деле не видим прохождения летящей стрелы через каждую точку ее траектории, у нас возникает непреодолимое желание представить движение в виде чего-то, коренным образом отличающегося от покоя. Но такая абстракция есть следствием ограниченности наших психологических и физиологических возможностей и никоим образом не подтверждается логическим анализом. Движение – это корреляция положения со временем. Изменение служит просто другим названием для функции, другой аспект той же корреляции.
Что же касается остального, то дифференциальное исчисление, как продукт алгебры и геометрии, также принадлежит к этому статичному семейству и не унаследовало от своих "родителей" ничего нового. В математике невозможны мутации! Таким образом, дифференциальное исчисление наделено все теми же статическими свойствами, какие присущи таблице умножения и геометрии Евклида. Оно есть не чем иным, кроме как еще одной, хотя и гениальной, интерпретацией неподвижного мира.97
Давайте еще раз вспомним, что существует два взгляда на элементы. Например, румянец на лице может быть либо румянцем самим по себе, per se, (редуктивный элемент), либо румянцем в связи с какой-то ситуацией (холистический элемент). Первый формальный взгляд включает в себя знакомое нам предположение "как будто" – другими словами, "как будто бы он существовал сам по себе и не имел связи с остальным миром". Такой подход есть чистой абстракцией, тем не менее, полезной в некоторых областях науки. В любом случае, он не приносит никакого вреда до тех пор, пока мы помним, что он представляет собой абстракцию. Проблемы возникают только если ученый забывают, что имеет дело с чем-то искусственным, когда он говорит о румянце самом по себе, per se, хотя должен признать, что в реальном мире не существует такого явления как румянец без румяного человека или без чего-то, вызвавшего этот румянец. Эта неестественная привычка работать с абстракциями или редуктивными элементами укоренилась настолько прочно, что ее носители крайне удивляются, если кто-то не признает ее эмпирическую и феноменологическую обоснованность. Шаг за шагом они убеждают себя, что мир создан именно таким. Они легко забывают, что, хотя эта абстракция и полезна, все же она остается искусственной, условной и гипотетической – другими словами, всего лишь придуманным людьми методом, который навязывается изменяющемуся и взаимосвязанному миру. Это своеобразное представление о мире имеет право не считаться со здравым смыслом только благодаря своему наглядно продемонстрированному удобству. Когда они лишаются этого качества или превращаются в помеху, то должны решительно отбрасываться. Мы сами создаем опасную ситуацию тем, что ориентируемся на эту вымышленную ситуацию, а не на ту, что есть на самом деле. Давайте скажем об этом откровенно. Атомистическая математика или логика в определенном смысле выступает теорией, описывающей наш мир, и любое описание мира в терминах этой теории психолог может отвергнуть, как не подходящее его целям. Создателям новых методологий необходимо приступить к разработке математических и логических методов, которые находятся в более точном соответствии с сущностью современной науки.98
Данные, на которых основаны выводы, представленные в этой главе, взяты из перечисленных ниже работ А.Г.Маслоу. Исследования Мак-Клелланда и его коллег также имеют отношение к данной теме, хотя их результаты не во всем совпадают с результатами А.Г.Маслоу.
The dominance drive as a determiner of the social and sexual behavior of infra-human primates, I, II, III, IV, J. genet. Psychol., 1936, 48, 261-277; 278-309 (with S.Flanzbaum); 310-338; 1936, 49,161-198.
Dominance-feeling, behavior, and status, Psychol. Rev., 1937, 44, 404-429.
Dominance-feeling, personality, and social behavior in women, J. Social. Psychol., 1939, 10, 3-39.
Individual psychology and social behavior of monkeys and apes. Int. J. individ. Psychol., 1935, 1, 47-59.
Dominance-quality and social behavior in infra-human primates, J. Social. Psychol., 1940, 11, 313-324.