Социальная лингвистика изучает функционирование языка в различных социальных средах (в повседневной жизни, на работе, в школе, массовой коммуникации, канцелярии, церкви, искусстве, торговле, армии и т.д.) и в разных социальных и возрастных группах говорящих (особенности языка мужчин и женщин, крестьян, рабочих, школьников и студентов, инженеров, безработных, домохозяек, спортсменов и т.д.). Для социолингвистики существенно также, как функционирует конкретный язык в двуязычных (или многоязычных) языковых ситуациях и в какой мере используется в качестве языка межэтнического или международного общения. Кроме того важно, имеет ли язык письменность; сложилась ли в нем литературная форма существования языка (т.е. вариант языка, который воспринимается говорящими как "правильный", нормированный язык); преподается ли язык в школе и ведется ли на нем обучение; в каких отношениях язык находится с диалектами и жаргонами и т.д.
Социолингвистические черты современных языков складываются исторически. Они определяются, с одной стороны, историческими судьбами народов, которые говорят (говорили) на этих языках, а с другой стороны, той ролью, которую играл конкретный язык в полиэтнических языковых ситуациях, в конфессиональной и культурной истории народов.
Есть языки, на которых, волею исторических судеб, оказалось впервые изложено или записано, а впоследствии канонизировано то или иное вероучение. Это так называемые "пророческие" (профетические) или "апостольские" (посланнические) языки. Таких языков немного.
Во-первых, это языки, письмо которых было создано для записи религиозного содержания. Именно эти записи составили самые ранние тексты на этих языках. К таким языкам относятся:
Во-вторых, к пророческим относятся некоторые языки, уже прежде обладавшие значительной письменно-литературной традицией и позже использованные для записи вероучительных текстов. Это такие языки:
Пророческие и апостольские языки были первыми к у л ь т о в ы м и (ритуальными) языками, т.е. языками, которые использовались в богослужении. В силу неконвенционального восприятия знака такие языки нередко сакрализировались (почитались как священные). С этим связан исключительный авторитет пророческих языков в своих культурно-религиозных мирах. Они не только становились классическими литературными языками своего ареала, но и в течение столетий были главным фактором в развитии языковых ситуаций. Почти все профетические языки расширили свои коммуникативные функции. Многие столетия это были языки не только конфессиональной сферы, но и светской культуры, образования и науки, литературы, права. До сих пор сохраняет статус главного языка в арабо-мусульманском мире язык Корана (классический арабский).
Народы дорожили духовными ценностями, записанными на профетических языках, и делали все, чтобы сохранить и тексты и сами языки в первозданном виде. Поэтому профетические языки исключительно устойчивы. Прервались, изменились государственные и культурно-религиозные традиции древних персов, неузнаваемыми стали языки потомков, однако авестийский язык язык их древнейшей религии (зороастризма), хотя и вышел из употребления, но сохранился благодаря Писанию ("Авесте"). Благодаря связи с Писанием у забытых профетических языков сохраняется возможность возрождения. Такова судьба иврита языка священных книг иудаизма.
В древности и в средние века профетическим языкам противостояли местные, вначале малопрестижные языки их называют н а р о д н ы е я з ы к и или, используя латинский термин, vernaculae (от vernaculus 'туземный, местный, отечественный').
По мере секуляризации исключительность профетических языков уменьшалась и как бы забывалась. Стали возможны переводы Писания и богослужение на народных языках. Иначе говоря, новым языкам стали доступны основные конфессиональные функции профетических языков быть языком Писания и быть языком культа (ритуала). Однако, даже выполняя функции культовых языков, новые конфессиональные языки не считаются священными.
Длительное время в течение веков профетические (священные) языки и vemaculae (народные языки) сосуществовали рядом, т.е. использовались попеременно в коммуникации одного народа. Народы принимали новую веру, новый культ вместе с языком вероисповедания и культа. Язык воспринимался как неотъемлемая часть веры. Священное не переводилось.
Сложности с переводом Писания и богослужения на новые языки привели к тому, что народы оказались объединенными в обширные культурно-религиозные миры: мир индуизма, мир буддизма, христианства (с последующим разделением на католичество и православие), мир ислама. Религиозные миры были разделены границами распространения "своих" священных книг и тех языков, на которых они написаны: в мире индуизма это древнеиндийский язык санскрит; у китайцев, японцев, корейцев, вьетнамцев вэньянь (древнекитайский) и письменно-литературный тибетский; у мусульманских народов литературный арабский и классический персидский; у христиан это греческий, латынь, церковнославянский.
В соответствующих регионах в средние века складываются ситуации функционального двуязычия*, для которых было характерно следующее распределение языков: в церкви, образовании, книжно-письменной культуре используется общий для данного культурно-религиозного мира надэтнический язык (который осознается прежде всего как язык Писания); в повседневном общении, в некоторых жанрах письменности используются многочисленные местные народные языки и диалекты.
* Функциональное, или культурное, двуязычие противопоставляется двуязычию этническому. В ситуации этнического двуязычия использование в одном социуме двух языков связано с соседством и контактом двух народов, говорящих на этих языках Функциональное двуязычие возможно в ситуации, когда два языка используются одним народом: первый из языков это этнический язык данного народа, а второй язык "ничей", надэтнический, и он используется в специальных функциях или особых ситуациях общения.
Многовековое двуязычие, т.е. сосуществование, противопоставление и взаимодействие культового и народного языков, представляет собой г л а в н ы й конфессионально обусловленный фактор в истории народных литературных языков. По силе воздействия, по глубине и разнообразию проявления он сопоставим с такими факторами, как национальное возрождение, создание государства, литературно-эстетический стиль. Двуязычие определяло не только главные черты языковых ситуаций во многих землях на протяжении веков, но и своеобразие новых (народных) литературных языков.
История литературных языков Славии и церковно-вероисповедная история славянских народов связаны. Наиболее глубокие различия между письменно-литературными традициями славян зависят от того, какой язык церковнославянский или латынь утвердился в качестве первого конфессионального языка данной культуры (ареала). Народы в ареале Slavia Latina (поляки, чехи, словаки, хорваты, словенцы) входили в сферу западнохристианского (позже католического) влияния и латинского языка. Народы Slavia Orthodoxa (южные славяне болгары, сербы, черногорцы и восточные славяне русские, украинцы, белорусы) исповедовали православие в его византийской редакции; в их церковно-книжной культуре в большом почете был греческий язык и вообще греческое начало, при этом языком богослужения и Писания был церковнославянский язык. (В прошлом его называли чаще всего славенский или словенский.)
В ареале Slavia Latina латынь никогда не была в такой же мере "своим" языком, как церковнославянский язык у народов Slavia Orthodoxa в силу генетического отстояния латыни от славянских языков и в силу большей надэтничности латыни, которая использовалась далеко за пределами романского мира*, в отличие от церковнославянского языка, который был sacra lingua (лат. 'священный язык') преимущественно у славян**. Поэтому в ареале Slavia Latina книжно-письменное развитие пошло по пути создания д в у х относительно автономных литературных традиций на латинском и на народном языке (Н.И. Толстой назвал такую ситуацию двулитературность). При этом латинская литература и письменность на народном языке не смешивались, подобно тому, как нельзя было смешать латынь и славянский и построить нормальное (не комическое, не пародийное) высказывание на "латинско-польском" или "латинско-чешском" языке. В то же время смешанные по языку славено-русские или славено-сербские произведения, язык которых ошущался авторами и читателями как "нормальный" высокий слог своего языка, это историческая реальность.
* Для романских языков (итальянского, французского, испанского, португальского, румынского, молдавского, цыганского, ретороманского) латынь является их п р а я з ы к о м, т.е. тем общим языком-источником, из которого они развились. Праязык славянских народов (его называют праславянский язык), в отличие от латыни, не имел письменности, и поэтому науке известен только его предполагаемый вид
** Кроме православных славян, церковнославянский был sacra lingua у влахо-молдаван романского населения, соседствовавшего со славянами
Латинско-славянское двуязычие и "двулитературность" наиболее полное развитие получили в Польше XII-XV?? вв. Латынь была основным языком польской церкви, государства, науки, образования. Знание латыни было необходимым условием для занятия любых церковных, государственных или муниципальных должностей. Латынь составляла основу во всех видах умственного труда, господствовала в польской поэзии ХУ ХУ?? вв. "Латинский язык был единственным орудием для выражения сложных мыслей образованных людей, которые <...> если не изъяснялись, то во всяком случае писали не без труда на своем родном языке, и даже для понятности и ясности переводили в некоторых случаях свои польские фразы "обратно на латынь" (Голенищев-Кутузов, 1963, 262).В Польше очень рано, едва ли не на заре гуманистической (латинской) образованности в Европе, стала культивироваться классическая эрудиция (того, что позже в Италии назовут studia humanitatis). Уже Аноним Галл, автор первой польской хроники (XII в.), цитирует Саллюстия, Горация, Боэция, Вергилия. Особенно сильны классические мотивы у магистра Сорбонны краковского епископа Винцента Кадлубека польского представителя раннего обращения к античности, которое называют Ренессансом XII в. Столь широкая эрудиция была исключительным явлением не только в Польше, но и во всей Европе XII-XIII вв.
Влиятельным центром гуманистической образованности стал Краковский университет (основан в 1364 г.). На факультете свободных искусств и в трех коллегиумах ведущая роль отводилась чтению-комментированию античных авторов. Сохранившиеся тексты лекций краковских профессоров свидетельствуют, что им были известны сочинения Цицерона, Сенеки, Вергилия, Горация, Лукиана, Персия, Боэция. В Кракове знали логико-философские сочинения Аристотеля и обе его книги поэзии и красноречия "Поэтику" и "Риторику". Открывались подходы к филологической критике текста. Текстологические штудии Патриция Недецкого и его венецианские издания Цицерона 1561 и 1565 гг. имели общеевропейское значение, не превзойденное классической филологией Нового времени (подробно см.: Мечковская, Супрун, 1991).
Латынь, конечно, оказывала влияние на польский язык. В польском языке масса прямых латинских заимствований. Однако никакого смешанного, гибридного языка не возникало. В начале истории литературного польского языка латынь была не соперником народному языку, а образцом и опорой в его подъеме.
В ареале Slavia Orthodoxa письменно-литературное развитие пошло по пути г и б р и д и з а ц и и церковнославянского и народного языка. У каждого из народов (сербов, болгар и у восточных славян) существовала своя относительно цельная словесность, при этом именно о д н а (а не две), в которой церковнославянский и народный язык в течение веков ощущались как два с т и л я, т.е. как две функциональные разновидности одного языка*. В произведениях средневековой словесности церковнославянская и народная языковая стихии соединялись и смешивались, при этом в разных жанрах и видах письменности в разной пропорции. Вес церковнославянского компонента был максимальным в церковной письменности, средним в летописях, еще меньшим (но не малым!) в произведениях светской литературы (например, в "Слове о полку Игореве") или в "низовой" литературе (русская бытовая проза XVII в.), а также в деловой письменности (канцелярской и юридической).
* Только значительно позже языковое сознание говорящих начинает ощущать "славенский" и "простой" слог именно как разные языки (в Белоруссии и на Украине с середины XVII в., в Московской Руси с конца XVII в., в Сербии и Болгарии со второй половины XVIII в.). Свидетельством этого "ощущения" (т.е. разграничения языков) являются факты перевода со "славенского" на "простой" язык
Разумеется, реальная картина распределения средств церковнославянского и народного языков была сложнее, чем можно ее представить здесь, ведь жанровые границы не так определенны, как шлагбаум, а литературная традиция создавалась людьми, которые в с е были в той иной мере двуязычны: народный язык это их родной (материнский) язык, а церковнославянский это язык их церкви и школы. Сложность общей картины двуязычия в Slavia Orthodoxa усугублялась также фактором времени: на Руси доля "выдержанных" церковнославянских текстов уменьшалась в направлении от XII до XVII в. (в Болгарии и Сербии до конца XVIII в.).
Все народные языки в ареале Slavia Orthodoxa, хотя и в разной мере, находились под влиянием церковнославянского языка. Их взаимодействие со "славенским" языком было основным процессом в истории становления литературной (нормированной) разновидности народного языка. Наибольшее влияние испытал русский литературный язык (см. §109).
Культурные последствия принятия Писания в чужом или в своем языке, по-видимому, должны быть различны. Однако суждения о том, каковы эти последствия, прямо противоположны. Г.Г. Шпет ("Очерк развития русской философии", 1922) и Г.П. Федотов ("Трагедия интеллигенции", 1928) считали дело святых Кирилла и Мефодия неосторожной ошибкой: перевод Писания заслонил оригинал, устранил неизбежность знания греческого языка (в отличие от Западной Европы, вынужденной знать латынь). Поэтому церковнославянский язык церкви, по мнению этих авторов, привел к отрыву православного славянства от классической культуры греческого языка.Противоположного мнения придерживается большинство исследователей. Так, Г.В. Флоровский назвал безответственной гиперболой тезис о том, что Русь получила от Византии "только Библию", всего лишь "одну книгу". Перевод Библии это всегда "сдвиг и подвиг" в народной судьбе, сам процесс перевода есть одновременно и "становление переводчика". Создание литургии и Библии на славянском языке было процессом выработки новой христианской духовности славян (Флоровский, [1937] 1991, 6).
Знаменитая книга академика В.В. Виноградова "Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков" (М., 1934; 2-е изд. М., 1936; 3-е изд. М., 1982) открывается словами:
"Русским литературным языком средневековья был язык церковнославянский". В этом утверждении определена с у щ н о с т ь взаимоотношений двух языков. Поэтому, если иметь в виду всю глубину и суть проблемы, то вопрос о роли церковнославянского языка в истории русского литературного языка предстанет как вопрос о значении первых семи веков книжно-письменной культуры в ее последующем развитии.
Есть известный парадокс во взаимоотношениях церковнославянского и русского языков. В самом деле, почему из всех славянских языков самое большое воздействие церковнославянский оказал именно на русский язык, при том что в генеалогическом отношении это не самые близкие языки?Самый близкий "родственник" церковнославянского это болгарский язык: именно на древнеболгарский язык, родной (материнский) для св. Кирилла и Мефодия, первоучители перевели в IX в. ряд христианских конфессиональных книг. По отношению к болгарскому (вместе с македонским) и сербскому, а также хорватскому и словенскому языкам это б л и ж а й ш и й родственный язык (в терминах человеческого родства как отец или родной старший брат). По отношению к восточнославянским языкам церковнославянский это близкородственный язык, однако не по прямой, а по боковой линии (в терминах родства языки церковнославянский и русский как "дядя и племянник"; прямое же родство "отец и дети" это древнерусский язык по отношению к русскому, украинскому и белорусскому, т.е. язык Киевской Руси и три восточнославянских языка). И тем не менее наибольшее воздействие церковнославянского языка испытал русский язык.
Объяснение парадокса не в генеалогических языковых аномалиях, а в исторических судьбах народов. После того как пала Византия и на Балканах установилось Османское иго, центры православия переместились на славянский Восток. Именно Русская Православная церковь и Русское государство (с его идеологией "Москва третий Рим") оказались главными хранителями церковнославянской книжной культуры православия. Напомним уже цитированные слова Н.С. Трубецкого: "Церковнославянская литературно-языковая традиция утвердилась и развилась в России не столько потому, что была славянской, сколько потому, что была церковной" (Трубецкой, [1927] 1990, № 3, 132-134).
Из церковнославянского языка в русский язык пришли богатейшие лексико-фразеологические и синтаксические возможности выражения мысли, созданные в старославянском (церковнославянском) языке благодаря переводу Св. Писания. Славянские первоучители шли за греческой Библией т.е. за текстом, созданным на языке с богатейшей литературной, философской, богословской традицией. Древнеболгарский диалект был как бы поднят переводом на вершины духовных поисков человечества, и эти новые смыслы были в л и т ы в славянские слова и обороты, добавлены к тем повседневным значениям, которые сложились в языке до того бесписьменного этноса.
Пушкин писал о судьбах русского литературного языка: "Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI в. древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность" (статья "О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова", журнал "Московский телеграф", 1825 г.).Подчеркнем две существенные черты русского языка, названные Пушкиным: 1) его "славенскость", т.е. "церковнославянскость", причем Пушкин эту черту даже не обсуждает, это само собой разумеется: язык славено-русский; 2) "дары" греческого языка: "В XI в. древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии...".
Заимствования из церковнославянского языка в русском настолько органичны, настолько близки исконным (незаимствованным) словам и формам, что их "чужеязычность" не чувствуется говорящими. Для языкового сознания церковнославянизмы это "свое", но "особое свое". Между тем это все же заимствования, и притом многочисленные.
В сравнительно-историческом языкознании точно известны внешние (фонетические и морфологические) приметы южнославянских слов в отличие от слов восточнославянских. В частности, к южнославянизмам (церковнославянизмам) относятся слова с так называемыми неполногласными сочетаниями ра, ла, ре праздник, власть, брег и под. (в соответствии с восточнославянскими полногласными сочтаниями оро, ере, оло, ср. порожний, волость, берег). Далее, к церковнославянизмам относятся такие приставки (и предлоги), как из-, низ-, пре-, пред-, чрез и др., например, в словах испить, низложить, предать, чрезмерный (в соответствии с исконными вы-, с-, пере-, перед-, через , ср.: выпить, сложить, передать, чересполосица). Есть и другие группы церковнославянизмов, с некоторыми другими столь же определенными признаками южнославянского происхождения*. Кроме того, есть слова без примет южнославянского происхождения, однако достоверно известно, что они пришли в русский язык из церковнославянского (буква, истина, ныне, образ, царь, церковь и др.). Все это или заимствования из церковнославянского, или слова, не заимствованные, но образованные в русском языке по церковнославянским образцам, т.е. церковнославянизмы "собственной чеканки", как, например, златовласка, здравоохранение, кровообращение, млекопитающее, Млечный путь, сладкоежка и подобные.
* Подробности можно найти в любом учебнике по лексикологии русского языка; классическое освещение вопроса см. в работе: Шахматов А.А. Очерк современного русского литературного языка М.; Л., [1913] 1930.
Таких слов в русском языке тысячи. Многие из них обычны и стилистически нейтральны (ср. власть, враг, древесный, здравствуй, издатель, крест, мрачный, надежда, небо, нравится, одежда, плен, польза, праздник, предложение, развлекать, разврат, распределять, сладкий, союз, страна, страница, среда, средний, шлем и т.п.). Для многих других церковнославянизмов, особенно на фоне соответствующих исконных русских слов, характерен не очень сильный (не такой силы, как в словах брег, вотще, дщерь, злато) оттенок стилистической приподнятости, и передают такие слова, как правило, значения достаточно общие, отвлеченные или специальные, в то время как исконные соответствия обозначают что-то более частное, конкретное или повседневное, ср.: извлечь выволочить, исчерпать, вычерпать, заграждение загородка, гражданин горожанин, глава голова, краткий короткий, здравый здоровый и т.д.*
* Выделены те формальные приметы, которыми различаются церковнославянизмы и их исконно русские соответствия.
Заимствования из церковнославянского языка, а также неославянизмы стали главным славянским источником книжной лексики и специальной терминологии в русском литературном языке. Противопоставление церковнославянизмов и исконных языковых элементов до сих пор остается ведущей и самой массовой оппозицией в стилистике литературного языка.
Слова "О пользе книг церковных в российском языке", озаглавившие параграф, взяты из названия статьи Ломоносова "Предисловие о пользе книг церковных в российском языке", его последней филологической работы, которой открывалось университетское собрание его сочинений (М., 1757). Именно здесь получает законченный вид знаменитая теория "трех штилей" Ломоносова.Помимо "богатства к сильному изображению идей важных и высоких", пришедшего в русский язык из "книг церковных", Ломоносов видит их пользу еще и в том, что церковная письменность сохраняет единство языка "во-первых, по месту" и во-вторых, "по времени". "Народ российский, по великому пространству обитающий, невзирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и селах". "По времени ж рассуждая, видим, что российский язык от владения Владимирова до нынешнего веку, больше семисот лет, не столько отменился, чтобы старого разуметь не можно было".