ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
От природы психического неотъемлем такой его признак, как познавательное отношение к миру. От уровня элементарных чувствований до высших форм психической активности, от непосредственно воспринимаемых явлений до самых фантастических ее порождений, казалось бы, отрешенных от всего земного, в ней представлено знание о внеположных этой активности предметах – реальных либо вымышленных. Изучением различных ипостасей знания заняты многие науки (философия, социология, культурология и др.). Для психологии оно явлено в категории образа (см. выше) как одного из блоков целостной категориальной структуры этой науки, неотделимого от других ее составляющих (действия, мотива, отношения, личности).
Тем самым вырисовываются контуры психогностической проблемы. (Ее обозначение произведено от греч. "гнозис" – познание.) Поле ее исследований это познавательные процессы (ощущение, восприятие, воображение, мышление) и их продукты (чувственные и умственные образы) как феномены, которые рассматриваются исходя из основных объяснительных принципов психологии: детерминизма, системности и развития с целью выяснить, во-первых, причинные факторы, которые их порождают и регулируют, во-вторых, историю стадиального преобразования этих феноменов и, в-третьих, их (функцию в общей системе жизни субъекта. Исторический опыт свидетельствует, что их аналитическое изучение неизбежно вело к расширению проблемного поля психогнозиса. Эпицентром этого поля служила категория образа. Его разработка неизбежно вводила в круг представлений об ее содержании данные, относимые к другим категориям. Так, например, была открыта зависимость образа от действия как формирующей его детерминанты. Это выявилось уже на уровне сенсорики. Движения руки строят осязательный образ, движения глаз – зрительный и т.д. Мотив в свою очередь весьма избирательно – в зависимости от того, что человеку нужно, – влияет (осознанно или неосознанно, но это уже другой вопрос) на оценку самой "ткани" образа. Это же относится к характеру представленности предметного содержания образа в межличностном контексте, в сетке социальных отношений. И конечно же, тогда, когда это содержание приобретает личностный смысл, оно для данного субъекта, при всей объективной независимости от него, впитывает особые, заданные своеобразием жизни этого субъекта краски. Сказанное проливает свет на появление в составе психологического знания концепций и гипотез, сосредоточенных не только на образе как таковом, но и на широком спектре его взаимоотношений с другими фрагментами психической организации, представленными в различных компонентах категориального аппарата психологии.
Философский подтекст данной проблемы, указывающий не на место психики среди других явлений бытия (психофизическая проблема), не на ее отношение к телесному субстрату (психофизиологическая проблема), а на характер представленности объектов психической активности в ее собственном строе и составе, пронизан остро конфликтными отношениями между различными составляющими этого подтекста, прежде всего – идеалистической и материалистической ориентациями. Для первой – объект существует не иначе как в формах деятельности познающего его субъекта. Согласно второй чувственный опыт, его преобразование в рациональные "сценарии" гнозиса возможны только потому, что независимая от этого опыта и этих форм действительность (природная и социальная) служит основой ее воссоздания (согласно диалектическому материализму – активного отражения) в том, что конституирует психику.
В течение столетий на проблеме психогнозиса были сосредоточены усилия философских умов. Ее в первую очередь обсуждали под углом зрения ценности знания, поиска в нем того, что открывает человеку "истинный мир" в отличие от знания недостоверного ("мнения"). В ряде концепций на данные чувственного опыта стали возлагать вину за иллюзорное знание. Кроме того, от рационального знания наряду с тем, что считалось "мнением", отграничивалась также и вера. Конечно, все эти порожденные философской мыслью разграничения имели психологическую подоплеку. Выделение ступеней и форм познания, переходов от одних к другим, изучение иллюзий, источников веры и другие темы, открытые философской наукой, в дальнейшем определили исследовательские искания и находки психологов. Удельный вес этих тем в общем ансамбле идей психологии как науки, имеющей собственное лицо, достаточно велик. Более того, нетрудно убедиться, что этот вес существенно превосходит научные сведения о других темах. Для этого достаточно открыть любой учебник психологии. Информация о различных познанательных проявлениях жизнедеятельности субъекта полнее и надежнее, чем о других ее проявлениях, в особенности когда речь идет о сознании.
Обратим внимание на то, что сама этимология термина "сознание" предполагает сосредоточенность на знании, на гнозисе. Из сказанного следует неотвратимая изначальная включенность психогностической проблемы в любую теоретическую систему психологии. Однако здесь перед нами только один аспект этой проблемы, у которой имеются два других. Говоря о психогнозисе, следует иметь в виду принципиально важный вопрос о способах приобретения знаний, о том психическом, которое непременно включает когнитивный компонент (то есть знание). К уникальным характеристикам психики (в тех случаях, когда мы переходим на уровень человека) относится известное каждому из собственного опыта различие между внутренними и внешними ее проявлениями. Первые – неотчуждаемы от переживающего их субъекта. Они открыты ему благодаря особой способности к самонаблюдению и самоотчету. Своеобразие этой способности стало предметом изучения древних философов (Плотин, Августин), заговоривших о поворачиваемости души от внешних объектов к себе самой. В дальнейшем сложилось понятие о рефлексии (от лат. "рефлексия" – обращение назад), которая выступила в качестве особой разновидности гнозиса. Она отлична от других его разновидностей направленностью на обзор и анализ субъектом своего духовного мира, его зримого "внутренним оком" (интроспекцией) наличного состава.
В истории учений о рефлексии автором поворотной (после Августина) ее трактовки выступил Декарт. К нему восходит прочно утвердившееся в последующей психологии представление о рефлексии как наидостоверном способе постижения фактов и природы сознания. И первые теоретические системы, от которых ведется летопись психологии в качестве самостоятельной науки, строясь на интроспекции, разработали специальные методики ее культивирования с тем, чтобы жестко отграничить собственное содержание сознания (в его чистой культуре) от тех его содержаний, которые включают знание о внешних объектах. Приверженцы подобного варианта психогнозиса претендовали на то, что именно им удастся получить подлинно научные сведения о "материи", из которой соткан уникальный предмет психологии. Однако в противовес их методу, названному субъективным, научно-психологическое знание обогащалось за счет объективного метода. Ведь, по существу, наблюдение извне определяло житейский психогнозис, поскольку вопреки мудрости, гласящей, что "чужая душа – потемки", человек выживает в своей среде только благодаря тому, что способен познать поведение других людей, интерпретируя по внешне наблюдаемому внутренние мотивы и цели этого поведения.
Дискуссии по поводу объективного метода побудили к детальному анализу его своеобразия применительно к психологии. Задачи научного психогнозиса столкнулись с необходимостью отвергнуть точку зрения философии позитивизма, согласно которой объективное – это непосредственно наблюдаемое в виде "чувственных данных", без "примеси" различных теоретических "метафизических" соображений. Ведь объективное противоположно субъективному, а все теоретические конструкции исходят именно от субъекта. Между тем развитие точного знания во всех науках показало, что истины, которые открывают человеческому уму объективную (независимую от него) природу вещей, их закономерный ход и механизмы, добываются не иначе как благодаря работе этого ума. Отправляясь от непосредственно наблюдаемых явлений, он способен проникнуть в их скрытые от поверхностного взгляда существенные связи только косвенным, опосредствованным путем. Как говорил один автор, психологу здесь приходится действовать подобно сыщику, идущему по следам, позволяющим ему раскрыть преступление, которого он не видел. Все дело, однако, в том, что наряду со "следами", оставленными изучаемым субъектом в виде продуктов его деятельности, психолог-исследователь сам организует эти "следы" с помощью специальных научных методов. (Это делает его позицию более выигрышной, чем, например, позиция историка.) Он использует специально созданные методы: наблюдения, эксперимента, опроса, тестирования и др. Они позволяют выстраивать знание, наделенное признаками научности, отличное от житейских понятий о душевных явлениях, хотя, как сказано, и эти понятия имеют своим источником приобретаемое в общении с другими, стало быть, включающее преимущественно то, что почерпнуто в объективном познании реакций и поступков этих других. Поэтому порой хорошими психологами называют людей, которые наделены житейской мудростью. Этот житейский психогнозис не следует смешивать с научным. Последний имеет свои особые признаки, которые и позволяют поставить психологию в разряд научных дисциплин.
Как мы видели в предшествующем изложении, эти признаки "записывались" в свод представлений, адекватных кодексу науки, в результате усилий многих поколений не только философов, но и естествоиспытателей, врачей, других специалистов, прежде чем в конце концов появились профессиональные психологи.
Здесь мы переходим к рассмотрению третьего аспекта психогнозиса, а именно к познанию того процесса, в ходе которого добывается и используется научное знание о психике (непременно включающей, как мы отметили, когнитивный компонент). С переходом на этот уровень мы сталкиваемся с совершенно новой формой рефлексии. Это рефлексия "второго порядка", объектом которой служит не реконструкция психического мира личности в определенных научных представлениях, а сами эти представления как один из продуктов интеллектуального творчества ученых. Тут мы переместимся на другую орбиту, для движения по которой мысль нуждается в особых, непривычных для исследователя психики понятиях. Научно-психологическая мысль оборачивается на самое себя с целью справиться с совершенно особой задачей – объяснить свои источники, возможности и судьбу. В этом плане ее самопознание как рефлексия действительно совпадаете привычным смыслом этого термина, означающим "оборачивание назад". Только оборачиваясь на свое прошлое, на опыт прежних прорывов в непознанное, научное познание выясняет, на что оно способно, в чем истоки прежних успехов и просчетов, в каких условиях оно успешнее справлялось со своими исследовательскими задачами, включая ее методы познания когнитивных процессов. Последние же безотносительно к характеру их "уловленности" в имеющие свою логику сетки научного познания предполагают познавательное отношение к действительности. Игнорирование специфики этого отношения, в частности в отвергнувшем категорию образа классическом бихевиоризме, вело в западню, из которой пытался выбраться необихевиоризм в варианте, разработанном Толменом и названном когнитивным бихевиоризмом (см. выше). На следующий виток психологическую мысль вывела потребность соотнести решение психологических задач с успехами кибернетики и ее информационным подходом. Уже понятие о сигнале, зародившееся, как известно, в лоне русской науки, выступило (в отличие от понятия о раздражителе) в качестве предтечи нового объяснения детерминации взаимодействия организма со средой, включающего в качестве непременного познавательный компонент. Ведь сигнал несет информацию о каком-либо событии или явлении и в этом смысле родственен их познанию.
Изучение преобразований информации в вычислительных устройствах в сопоставлении с познавательными феноменами у человека привело к появлению еще одного направления, названного когнитивной психологией. И в этом случае предполагалось изучение психогнозиса в первом значении этого термина как способа представленности внешних реалий в различных процессах, испытываемых субъектом (запоминание, мышление и др.), а также в его поведении. При решении этой поставленной научно-техническим прогрессом задачи произошли сдвиги в характере психогнозиса во втором значении указанного термина (имеются в виду новые познавательные средства, которые были бы пригодны для изучения психических процессов в качестве информационных решений и т.п., а не исследовательские процедуры, посредством которых удавалось изменить прежний состав научных знаний об образе или действии). Теперь научная мысль сталкивалась с иной проблемной ситуацией. Ее создал сдвиг в эволюции знаний о психике, приведший к появлению когнитивного направления как отличного от других теоретических систем. Здесь перед нами уже знакомая форма рефлексии о научном знании. Как отмечалось, она неотвратимо поворачивает вектор анализа к событиям прошлого, которые привели к нынешнему состоянию дел.
Иначе говоря, главным жизненным нервом механизма самопознания науки выступает принцип историзма. Неверно было бы думать, что здесь, в этом третьем аспекте психогностическая проблема может интересовать только историка. За любым исследователем – сознает он это или нет – стоит прошлое его науки. Разработка различных моделей, соотносящих искусственный интеллект с естественным, изучение механизма распознавания образов, их запечатления в кратковременной (в миллисекундном диапазоне времени) и долговременной семантической памяти, выделение различных блоков и регистров в познавательных и исполнительных процессах – все это предполагало сдвиги в психогнозисе, в способах его организации. Но то, что происходило в лабораториях, где зародились и быстро развивались (в противовес прежним воззрениям) концепции и методы, выступившие под именем когнитивной психологии, в свою очередь создало особый объект для психогнозиса в его третьей ипостаси. Объектом являлись не знания, приобретаемые испытуемыми в процессах распознавания образов, принятия решений и т.п. Исследователь воспитан этим прошлым и отталкивается от него, когда вступает с ним в спор. За его актуальным поиском стоит неписаная или писаная "история вопроса". Объектом этой истории служит сложная, порой трагическая, работа коллективного научного разума.