ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Джордж Беркли (1685-1753) приобрел значение в философии своим отрицанием существования материи – отрицанием, которое он подкреплял рядом остроумных аргументов. Он утверждал, что материальные объекты существуют, только будучи воспринимаемыми. На возражение, что в таком случае дерево, например, перестало бы существовать, если бы никто не смотрел на него, от отвечал, что Бог всегда воспринимает все; если бы не существовало Бога, тогда то, что мы считаем материальными объектами, имело бы скачкообразную жизнь, внезапно возникая в тот момент, когда мы смотрим на них; но так уж сложилось, что благодаря восприятию Бога и деревья, и скалы, и камни существуют столь постоянно, как и полагает -здравый смысл. Это, по его мнению, и является веским аргументом в пользу существования Бога. Лимерик Рональда Нокса так излагает теорию Беркли о материальных объектах:
Жил да был молодой человек, который сказал:
"Богу должно показаться чрезвычайно забавным,
Если он обнаружит, что это дерево
Продолжает существовать
Даже тогда, когда нет никого во дворе".Ответ:
Дорогой сэр,
Ваше удивление странно:
Я всегда во дворе,
И вот почему дерево
Будет существовать,
Наблюдаемое
Вашим покорным слугой Богом.
Беркли был ирландцем и в возрасте 22 лет стал преподавателем колледжа св. Троицы в Дублине. Он был представлен ко двору Свифтом, а Ваннесса Свифт оставила, ему половину своего состояния. Он составил проект колледжа на Бермудских островах, в целях осуществления которого и поехал в Америку, но, проведя там на Род-Айленде три года (1728-1731), он возвратился на родину и отказался от этого проекта. Он был автором хорошо известных слов: "Развитие империи направлено к западу", вследствие чего именем Беркли назван городок в Калифорнии. В 1743 году он стал епископом в Клойне. В последующие годы своей жизни он отказался от философии из-за увлечения дегтярной настойкой, которой приписывал чудесные медицинские свойства. Он писал о дегтярной настойке: "Она дает веселье, но не опьяняет", характеристика, знакомая нам по описанию воздействия чая, данному впоследствии Каупером.
Все его лучшие работы написаны в то время, когда он был еще совсем молодым человеком: "Опыт новой теории зрения" – в 1709 году, "Трактат о принципах человеческого познания" – в 1710 году, "Три разговора между Гиласом и Филонусом" – в 1713 году. Его работы, написанные после 28-летнего возраста, менее значительны. Он весьма привлекательный писатель, обладающий изящным стилем.
Его аргументы против материи наиболее убедительно излагаются в "Разговорах между Гиласом и Филонусом". Из этих разговоров я намереваюсь рассмотреть только первый и самое начало второго, так как все, что сказано потом, мне кажется менее важным. В той части работы, которую я рассмотрю, Беркли выдвигает действенные аргументы в пользу некоего важного вывода, хотя и не совсем в пользу того вывода, который, по его мнению, он доказывает. Он думает, что делает доказательным утверждение реальности духовности, но что он доказывает в действительности, так это то, что мы воспринимаем качества, а не вещи и что качества относительны к воспринимающему субъекту.
Начну я с некритического изложения того, что мне кажется важным в "Трех разговорах", затем я перейду к критическому анализу и, наконец, изложу свое мнение по затронутым проблемам в той мере, как я их представляю.
Действующих лиц в "Трех разговорах" два. Гилас, который отстаивает общепринятые взгляды научно образованного человека того времени, и Филонус, который есть Беркли.
После нескольких дружеских замечаний Гилас говорит, что до него дошли странные слухи о взглядах Филонуса о том, что он не верит в материальную субстанцию. "Может ли быть что-нибудь, – восклицает он, – более фантастическим, более противоречащим здравому смыслу или более явным примером скептицизма, чем думать, будто материя не существует!" Филонус отвечает, что он не отрицает действительности чувственных вещей, то есть тех, которые непосредственно воспринимаются чувствами, но что мы не видим причин цветов или не слышим причин звуков. Оба согласны, что чувства не дают выводов. Филонус указывает, что посредством зрения мы воспринимаем только свет, цвет и фигуру, посредством слуха – только звуки и т.д. Следовательно, кроме чувственных качеств, не существует ничего чувственного и чувственные вещи являются не чем иным, как чувственными качествами или комбинацией чувственных качеств.
Затем Филонус предпринимает попытки доказать положение, что "реальность чувственных вещей состоит в том, что они воспринимаются", в противовес мнению Гиласа о том, что "существовать – одно, а быть воспринимаемым другое". Тезис о том, что чувственные Данные являются психическими, Филонус подкрепляет подробным Рассмотрением различных чувств. Это рассмотрение он начинает с Рассмотрения теплоты и холода. Чрезмерное тепло, говорит он, является страданием, а страдание должно существовать в воспринимающем его разуме. Поэтому теплота – явление психическое. Подобный же аргумент применяется к холоду. Это подкрепляется знаменитым аргументом о теплой воде. Когда у вас одна рука горячая, а другая – холодная, опустите обе в теплую воду, и одна из них почувствует холод, а другая тепло; но вода одновременно не может быть теплиц и холодной. Это обезоруживает Гиласа, который признает, что "тепло и холод – только ощущения, существующие в нашей душе". Но он с надеждой указывает на то, что остаются другие чувственные качества.
Далее Филонус анализирует вкусовые ощущения. Он указывает, что сладкое на вкус – удовольствие, а горькое страдание и что удовольствие и страдание – явления психические. Подобные же аргументы применяются к запахам, так как они либо приятны, либо нет.
Гилас предпринимает энергичное усилие спасти от критики Филонуса объективное существование звука, который, говорит он, является колебанием воздуха; это подтверждается тем фактом, что в вакууме звуков не существует. Мы должны, говорит он, "различать между звуком, как он воспринимается нами и каков он есть сам по себе, или между звуком, который мы воспринимаем непосредственно, и звуком, который существует вне нас". Филонус указывает, что то, что Гилас называет "действительным" звуком, являясь движением, возможно, может быть видимо или осязаемо, но, конечно, никак не слышимо; поэтому это не тот звук, каким мы его знаем по восприятию. Относительно этого Гилас теперь допускает, что "звуки тоже не имеют действительного бытия вне ума".
Затем они переходят к анализу цветов, и здесь Гилас начинает уверенно: "Прости меня; с цветами дело обстоит совершенно иначе. Может ли быть что-нибудь яснее того, что мы видим их в объектах?" Он утверждает, что субстанции, существующие вне ума, обладают цветами, которые мы видим. Но для Филонуса не существует трудностей в опровержении и этого взгляда. Он начинает с рассмотрения облаков во время заката солнца, имеющих красноватый и золотистый цвет, и указывает, что у облака, когда вы находитесь вблизи него, такого цвета нет. Он переходит к различиям в предметах, которые обнаруживаются микроскопом, и к желтизне, в которую окрашивается все для человека, болеющего желтухой. А очень маленькие насекомые, говорит он, должны быть способны видеть более мелкие предметы, чем можем видеть мы. На это Гилас говорит, что цвет находится не в объектах, а в свете; он говорит, что свет – это тонкая, текучая субстанция. Филонус, как и в случае со звуком, указывает, что согласно Гиласу, "действительные" цвета являются чем-то отличным от красного и голубого, которые мы видим, и что так объяснять это нельзя.
После этого Гилас уступает в решении вопроса о характере всех вторичных качеств в пользу Филонуса, но продолжает утверждать, что первичные качества, особенно фигура и движение, присущи внешним, немыслящим субстанциям. На это Филонус отвечает, что вещи кажутся большими, когда мы находимся близко от них, и маленькими, когда мы далеко от них, и что движение может казаться быстрым одному человеку и медленным – другому.
Затем Гилас пытается взять новую линию поведения в споре с Филонусом. Он говорит, что совершил ошибку, так как не отличал объект от ощущения; он допускает, что акт восприятия является психическим, но не является психическим то, что воспринимают; например, цвет, "он имеет действительное существование вне разума в некоторой немыслящей субстанции". На это Филонус отвечает: "Чтобы какой-либо непосредственный объект чувств (то есть какое-либо представление или сочетание их) существовал в немыслящей субстанции или вне всякого разума – это заключает в себе очевидное противоречие". Нужно заметить, что с этого момента доказательство не является больше эмпирическим, а становится логическим. Несколькими страницами дальше Филонус говорит: "Все, что непосредственно воспринимается, есть представление – а может ли представление существовать вне ума?"
После метафизического спора о субстанции Гилас возвращается к дискуссии о зрительных ощущениях, приводя аргумент о том, что он видит вещи на расстоянии. На это Филонус отвечает, что это одинаково правильно и относительно вещей, виденных во сне, которые каждый считает явлениями психическими; далее, что расстояние не воспринимается зрением, но подсказывается в результате опыта и что человеку, рожденному слепым и впервые прозревшему, видимые объекты не кажутся отдаленными.
В начале второго диалога Гилас доказывает, что причинами ощущений являются определенные следы в мозгу, но Филонус возражает, что "мозг будучи чувственной вещью, существует только в уме".
Оставшаяся часть диалогов менее интересна, и нет нужды ее рассматривать.
А теперь приступим к критическому анализу утверждений Беркли.
Аргумент Беркли состоит из двух частей. С одной стороны, он доказывает, что мы не воспринимаем материальных вещей, а только цвета, звуки и т.д. и что они являются "психическими", или "существующими в уме". Его обоснования чрезвычайно убедительны относительно первого положения, что же касается второго, то у него нет никакого определения слова "психическое". Фактически он основывается на общепринятом взгляде о том, что все должно быть либо материальным, либо психическим, что ничто не является и тем и другим одновременно.
Когда он говорит, что мы воспринимаем качества, а не "вещи" или "материальные субстанции" и что нет основания полагать, будто различные качества, которые здравый смысл рассматривает как принадлежащие одной "вещи", присущи субстанции, отличной от каждой из них и от всех их, его обоснования можно принять. Но когда он продолжает утверждать, что чувственные качества, включая первичные качества, являются психическими, тогда его доводы различны по роду и степени доказательности. Некоторые из них доказывают логическую необходимость, тогда как другие больше эмпирическую. Остановимся сначала на первых.
Филонус говорит: "Все, что непосредственно воспринимается, есть идея, а может ли идея существовать вне ума?" Потребовалась бы длительная дискуссия о слове "идея". Если бы считали, что мысль и восприятие состоят из связи между субъектом и объектом, тогда стало бы возможным отождествить ум с субъектом и утверждать, что нет ничего "в" уме, а только существуют объекты "перед" ним. Беркли рассматривает взгляд, согласно которому мы (Должны различать акт восприятия от воспринимаемого объекта и что первый является психическим, тогда как последний таковым не является. Его аргумент Против этого взгляда неясен, и это неизбежно, так как для того, кто верит в умственную субстанцию, как это делает Беркли, не существует действенного средства, чтобы его опровергнуть. Он говорит: "Чтобы какой-либо непосредственный объект чувств существовал в немыслящей субстанции или вне всех умов – это заключает в себе очевидное противоречие". Здесь имеется ошибка, аналогичная следующей: "Нет племянника без дяди, значит, если А является племянником, логически неизбежно, чтобы у А был дядя". Конечно, логически необходимо при условии, что А является племянником, но не как что-то такое, что можно обнаружить анализом самого А. Так что если что-либо является объектом ощущений, то к этому имеет отношение какой-то ум; но из этого не следует, что та же самая вещь не существовала бы, не являясь объектом ощущений.
До некоторой степени аналогичная ошибка существует и относительно воображаемого. Гилас утверждает, что он может представить себе дом, который никто не воспринимает и который не находится ни в чьем уме. Филонус возражает, что все, что Гилас представляет себе, находится в его уме, так что предполагаемый дом является и конце концов психическим. Гилас должен был бы ответить: "Я не хочу сказать, что я имею в уме образ дома, когда говорю, что я могу представить себе дом, который никто не воспринимает; что я и действительности хочу сказать – это то, что я могу понять предложение: "Есть дом, который никто не воспринимает", – или еще лучше: "Есть дом, который никто не воспринимает и не представляй себе". Это предложение целиком составлено из понятных слов, и связь между словами правильная. Является ли суждение истинным или ложным, я не знаю, но я уверен, что нельзя показать, что оно внутренне противоречиво. Можно доказать ряд очень похожих суждений. Например, число возможных произведений двух целых чисел бесконечно, поэтому есть такие цифры, о которых никогда никто ж думал. Аргумент Беркли, если признать его действительным, доказывал бы, что это невозможно.
Имеющееся здесь заблуждение очень распространено. Мы можем при помощи концепций, почерпнутых из опыта, создать утверждена о классах, некоторые или все члены которых не получены из опыт.) Возьмем какое-либо совершенно обыденное понятие, скажем, "булыжник"; это – эмпирическое понятие, выведенное из восприятия. И" из этого не следует, что все булыжники воспринимаются, если только мы не включаем факта восприятия в наше определение понятия "булыжник". Если только мы этого не делаем, понятие "невоспринимаемый булыжник" логически не вызывает возражения вопреки факту, что логически невозможно воспринять пример его.
Схематично аргумент можно представить таким образом. Беркли говорит: "Чувственные объекты должны быть ощущаемы. А является чувственным объектом. Поэтому А должен быть ощущаемым". Но если "должно" указывает на логическую необходимость, то аргумент только тогда можно признать действенным, когда А должно быть чувственным объектом. Этот аргумент не доказывает, что из свойств А иных, чем быть чувственным, можно вывести, что А чувственный объект. Но доказано, например, что цвета, существенно отличные от тех, которые мы видим, не могут существовать, будучи невидимы. По физиологическим основаниям мы можем полагать, что этого не происходит, но такое основание эмпирично; что касается логики, то нет оснований отрицать наличие цветов там, где нет глаз или мозга.
Сейчас я перехожу к эмпирическим аргументам Беркли. Прежде всего соединение эмпирических и логических аргументов является признаком слабости, так как последние, если признать их действенными, делают первые излишними 27. Если я утверждаю, что квадрат не должен быть круглым, я не буду обращаться к тому факту, что ни в одном известном городе нет ни одной круглой площади. Но так как мы отвергли логические аргументы, то становится необходимым рассмотреть соответственно их достоинствам аргументы эмпирические.
Первый из эмпирических аргументов странен: он говорит о том, что теплота не может быть в объекте, потому что "наиболее сильная" и интенсивная степень теплоты есть очень большое страдание", а мы не можем предположить, чтобы "какая-либо невоспринимающая вещь была способна к страданию или удовольствию". В слове "страдание" есть двусмысленность, чем воспользовался Беркли. Оно может означать неприятный характер ощущения или оно может означать ощущение, которое имеет это качество. Мы скажем: "сломанная нога болит", не имея в виду, что нога находится в уме. Подобно этому же возможно, что теплота вызывает страдание и что это есть все, что мы должны подразумевать, когда мы говорим: это – страдание. Поэтому данный аргумент является несостоятельным.
Аргумент о горячих и холодных руках в теплой воде, строго говоря, доказал бы лишь, что то, что мы воспринимаем в этом опыте, не является горячим и холодным, а только в той или иной степени более горячим и холодным. Нечего доказывать, что эти восприятия субъективны.
Относительно вкусов повторяется аргумент удовольствий и страданий. Сладость есть удовольствие, а горечь страдание, поэтому оба относятся к явлениям психическим. Также доказывается, что вещь, вкус которой сладок, когда я здоров, может быть на вкус горькой, когда я болен. Очень похожие аргументы употребляются и в отношении запахов: так как они приятны или неприятны, то "они могут существовать только в воспринимающей субстанции или в разуме". Беркли здесь, как и везде, допускает, что то, что не присуще материи, должно быть присуще умственной субстанции, и что ничто не может быть одновременно и умственным и материальным.
Аргумент относительно звука является аргументом ad hominem. Гилас говорит, что "реальные" Звуки является колебаниями воздуха, а Филонус возражает, что колебания можно лишь увидеть или почувствовать, но не услышать, так что "реальные" звуки являются неслышимыми. Едва ли это является правильным аргументом, так как восприятия колебаний, по Беркли, являются столь же субъективными, как и другие восприятия. Колебания, которые нужны Гилас для доказательства объективности звука, должны быть невоспринимаемыми и незаметными. Тем не менее, это ценно постольку, поскольку указывает на то, что звук, как мы его слышим, не может быть отождествлен с колебаниями воздуха, которые физика рассматривав как его причину.
После отказа от вторичных качеств Гилас еще не хочет отказываться от первичных качеств, то есть от протяженности, фигуры плотности, тяжести, движения и покоя. Естественно, аргументы его средоточиваются вокруг протяженности и движения. Если вещи имею действительные размеры, говорит Филонус, тогда одна и та же вещь в одно и то же время не может иметь различные размеры, и, однако, она выглядит больше тогда, когда мы находимся близ нее, нежели тогда, когда мы удалены от нее. И если движение действительно присуще объекту, то как получается, что одно и то же движение может казаться быстрым одному и медленным другому. Я думаю, что такими аргументами можно доказывать субъективность воспринимаемого пространства. Но эта субъективность – физическая: она столь же верна и для фотоаппарата и поэтому не доказывает, что форма является "психической". Во втором диалоге Филонус подытоживает ту часть дискуссии, которая выражена в словах: "Кроме духов, все, что мы знаем или представляем себе, суть наши собственные представления". Конечно, ему не следовало делать исключения для духов, так как точно так же невозможно познать дух, как познать материю. Фактически в обоих случаях аргументы почти тождественны.
Теперь попытаемся установить, какие положительные выводы мы можем сделать на основе аргументов, выдвинутых Беркли.
Вещи, как мы их знаем, являются совокупностью чувственных качеств: например, стол сострит из его видимой формы, твердости, звука, который он издаст, когда по нему стучишь, и его запаха (если таковой имеется). Эти различные качества определенным образом связаны в опыте, что заставляет здравый смысл рассматривать их в качестве принадлежности одной "вещи"; но понятие "вещи" или "субстанции" ничего не добавляет к воспринимаемым качествам и не является необходимым. До сих пор мы находимся на твердой почве.
Но теперь мы должны спросить себя, что мы имеем в виду под процессом восприятия. Филонус утверждает относительно чувственных вещей, что их реальность заключается в том, что их воспринимают. Но он не говорит нам, что он понимает под восприятием. Существует теория, которую он отвергает, о том, что восприятие является связью между субъектом и воспринятым объектом. Так как он полагает, что ego есть субстанция, он вполне мог бы принять эту теорию; однако он выступает против нес. Для тех, кто отрицает понятие субстанционального ego, эта теория неприемлема. Тогда что же имеется в виду, когда нечто называется восприятием? Значит ли, что это нечто большее чем то, о чем говорится? Можем ли мы положение Беркли обернуть и вместо того, чтобы сказать, что реальность заключается в том, чтобы быть воспринимаемой, сказать, что быть воспринимаемой заключается в том, чтобы быть реальной? Как бы то ни было, Беркли считает логически возможным, чтобы существовали невоспринимаемые вещи, так как он считает, что некоторые реальные вещи, а именно субстанции духов, невоспринимаемы. И кажется очевидным, что когда мы говорим, что событие воспринимается, то мы имеем в виду нечто большее, чем то, что оно происходит.
В чем же состоит это большее? Явное различие между воспринятым и не воспринятым событием состоит в том, что первое, а не последнее можно вспомнить. Существуют ли еще какие-нибудь различия?
Воспоминание есть одно из целого ряда действий, более или менее свойственных исключительно явлениям, которые мы, естественно, называем психическими. Эти действия связаны с привычкой. Обжегшийся ребенок боится огня, но обожженная кочерга не боится. Однако физиолог, рассматривая привычку и родственные ей явления как характерные особенности нервной ткани, не нуждается в том, чтобы отходить от физического истолкования этих явлений. Придерживаясь языка физиков, мы можем сказать, что явление "воспринимается", если оно имеет определенные воздействия; в этом смысле мы почти могли бы сказать, что река "воспринимает" дождь, при помощи которого она становится более глубокой, и что речная долина представляет собой "память" прежних ливней. Привычка и память, когда их описывают на языке физики, не полностью отсутствуют в мертвой материи- разница в этом отношении между живой и мертвой материей заключается лишь в степени.
С этой точки зрения, чтобы сказать, что событие "воспринимается, нужно сказать, что оно имеет определенные воздействия, и не существует ни логического, ни эмпирического основания, для того чтобы предположить, что все события имеют воздействия подобного рода.
Теория познания предлагает иную точку зрения. Здесь мы будем исходить не из законченной научной теории, а из любого знания, являющегося основой для нашей веры в науку. Это и есть то, что делает Беркли. Здесь нет необходимости предварительно определять понятие "восприятия". Метод в общих чертах таков: мы группируем суждения которые, как мы убеждены, мы знаем без вывода, и выясняем что большинство из них должно иметь дело с индивидуальными событиями. Эти события мы определяем как "восприятия". Следовательно, восприятия – это такие события, которые мы знаем без вывода или, по крайней мере, с помощью памяти устанавливаем, что они были когда-то восприняты. Тогда перед нами встает вопрос: можем ли мы из наших собственных восприятии вывести какие-нибудь другие события? Здесь возможны четыре точки зрения, из которых три первые являются разновидностями идеализма.
В настоящее время у меня нет намерения делать выбор между этими четырьмя точками зрения. Решение, если оно вообще возможно, может быть сделано только путем тщательного исследования недоказательных выводов и теории вероятности. Я намеревался лишь указать на некоторые логические ошибки, допущенные теми, кто обсуждал эти вопросы.
Беркли, как мы видели, думает, что есть логические основания, доказывающие, что могут существовать только умы и психические события. Этот взгляд по другим основаниям поддерживается также Гегелем и его последователями. Я убежден, что это совершенно ошибочно. Такое утверждение, как "было время и до существования жизни на Земле", истинно оно или нет, можно отвергнуть на основании логики не больше, чем может быть опровергнуто предложение "есть такие произведения сомножителей, которые никогда никто не вычислит". Быть наблюдаемым или быть воспринимаемым объектом означает просто иметь воздействия определенного рода, и нет логических оснований полагать, что все события должны иметь воздействия подобного рода.
Однако есть и другой аргумент, который хотя и не утверждает идеализм в качестве метафизики, а утверждает его, если признать это правильным, как практическую линию поведения. Говорят, что суждение, которое нельзя верифицировать, не имеет значения; что верификация зависит от восприятии и что поэтому суждение о чем-либо, за исключением фактических или возможных восприятии, является бессмысленным. Я думаю, что этот взгляд, если его строго интерпретировать, ограничит нас первой из вышеуказанных четырех теорий и не даст нам возможности говорить о чем бы то ни было, чего мы сами точно не наблюдали. Если так, то это взгляд, который никто не может поддержать на практике, что является недостатком в теории, проповедуемой с точки зрения практики. В целом вопрос верификации и ее связи со знанием является трудным и сложным, поэтому я оставлю его сейчас в стороне.
Четвертую из вышеприведенных теорий, которая допускает события, не воспринимаемые никем, тоже можно защищать лишь недейственными аргументами. Возможно, считали, что причинность известна априорно и что причинные законы невозможны, если только нет невоспринимаемых событий. В противоположность этому можно доказать, что причинность не является априорной и что все, что можно наблюдать в обычной последовательности, должно быть в связи с восприятиями. Каково бы ни было основание верить в законы физики, по-видимому, здесь нужно уметь пользоваться терминами восприятия. Это утверждение, возможно, странное и сложное, ему может недоставать основных черт целостности, которую до недавних пор ожидали от законов физики. Но оно вряд ли может быть невозможно.
В заключение я утверждаю, что не существует априорного возражения ни против одной из наших четырех теорий. Однако, возможно, скажут, что всякая истина прагматична и прагматически нет разницы между четырьмя теориями. Если это верно, мы можем принять любую, которая нам нравится, и разница между ними только лингвистическая. Я не могу принять эту точку зрения, и это тоже вопрос для дискуссии в дальнейшем.
Остается спросить, можно ли придать какое-либо значение словам "ум" и "материя". Каждый знает, что "ум" – это то, о чем идеалист думает, что не существует ничего, кроме ума, а "материя" – это то, о чем то же самое думает материалист. Я надеюсь, что читатель знает также, что идеалисты – добродетельна, а материалисты – безнравственны. Но, может быть, можно сказать несколько больше этого.
Мое собственное определение "материи" может показаться неудачным; я определил бы ее как то, что удовлетворяет уравнениям физики. Возможно, нет ничего удовлетворяющего этим уравнениям, в таком случае либо физика, либо понятие "материи" ошибочны. Если мы отрицаем субстанцию, тогда "материя" должна быть логической конструкцией. Может ли существовать какая-либо конструкция, составленная из событий, которые могут быть частично выведены, – это вопрос трудный, но никоим образом не неразрешимый.
Что касается "ума", если субстанция отвергнута, ум должен быть некоей группой или структурой событий. Группировка их должна быть осуществлена какими-то связями, которые являются характерными для вида явлений, называемых "психическими". Мы можем как типичное взять память. Мы могли бы, хотя это и было бы весьма упрощенно, определить "психическое" событие как событие, которое помнит или которое помнят. Тогда ум, которому принадлежит данное психическое событие, является группой событий, связанных с данным событием цепями воспоминаний, связывающих данное событие с предшествующими ему событиями и последовавшими затем событиями.
Тогда можно увидеть, что, согласно вышеуказанному определению, ум и часть материи представляют собою группу событий. Нет основания, почему каждое событие должно принадлежать к группе одного или другого вида, и нет основания, почему определенные события не должны принадлежать к обеим группам; поэтому некоторые события не могут быть ни умственными, ни материальными, а другие события могут быть и теми и другими. Все это может быть решено только на основе подробных эмпирических наблюдений.