<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

ТРАХТЕМИРОВСКОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

В начале 1982 года Шкипер объявился в Киеве. Закончился первый период его пребывания в трахтемировских горах, и он хотел отправиться в Азию на поиски новых мест силы. Несколько раз мы встречались зимой, обсуждая эту тему – меня тоже влекли горы и пустыни Азии, хотя в то время я в них ещё не бывал. Позже, через пару лет, мы независимо друг от друга действительно попали в та края, а Шкипер со своей подругой Таней даже прожил там довольно долгое время. Но это было впереди.

Однажды весной 1982 года Шкипер сказал, что в ближайшем будущем не собирается бывать в Трахтемирове и я попросил у него ключ от хаты. Через пару дней, в начале мая, с ключом в кармане я приехал в Ходоров. Была сильная гроза, и я шел по дорогам под проливным дождём. Так началось лето 1982, проведённое в Трахтемирове.

Вначале сельская хата с её непривычными запахами и сыростью произвела на меня тягостное впечатление, но потом я быстро освоился и часто приезжал сюда. Хата стояла в стороне от других домов, да и самих местных жителей в Трахтемирове почти не было, поэтому кроме бабы Ольги и деда Прокопа я почти никого и не видел.

Целыми днями я бродил по холмам и глубоким тёмным ярам, на дне которых среди обрывов синеватой глины журчали ручьи. Всё здесь было неведомым, удивительным, загадочным и я казался себе фантастическим существом, оказавшемся в столь же фантастическом мире – поистине, в горах силы.

Недалеко от Трахтемирова я нашел хорошее место на берегу, под обрывом горы Круглый Дуб – по словам местных жителей, когда-то на горе действительно рос старый дуб, а у её подножья был источник. Мне же понравился большой песчаный обрыв, куда я приходил почти каждый день, выкапывая на песчаном склоне себе гнездо метрах в десяти над водой, и там лежал с утра до вечера, погружаясь в великий полдень. Вечером, когда солнце начинало клониться к закату, оно отбрасывало на воде свою дорожку и можно было долго созерцать, как красный шар утратившего свой зной светила медленно садится в воду.

Когда я возвращался из своих странствий к хате, стоявшей на горе под ясенем с густой кроной, меня неизменно завораживал голубой вечерний свет на белых стенах. От ясеня было видно заходящее солнце, реку с плывущими баржами и далёкие холмы возле Ходорова. Открывая скрипящую дверь с прибитой на ней подковой, я заходил с жары в прохладную комнату, где сразу же окружала полная тишина. Зачерпнув кружкой воды из ведра, я садился на лавку у окна...

Выросший в городе, в интеллигентской среде, я неожиданно полюбил пространство сельской хаты с его запахами глины и сена, как может любить эти вещи только потомственный горожанин, давно оторвавшийся от природных корней, сильно истосковавшийся по ним и вдруг прикоснувшийся к чему-то новому и неведомому для себя – к настоящему...

Здесь, в этой хате, где, казалось, даже само время течёт по-иному, у меня не раз возникало чувство, как будто после долгой отлучки я вернулся домой – вот протяну ноги под старым одеялом, прижавшись спиной к тёплым камням печи, и тогда растают все заботы и желания, и только будут потрескивать догорающие дрова, а ветер, налетая издалека из-за Днепра, станет шуметь в кроне старой вербы, нависающей над крышей.

В том году я впервые познал удовольствие топить печь. Мне нравился сам процесс, потому что было в нем что-то таинственное и волшебное, труднообъяснимое, но свойственное многим людям, побуждая их сидеть у камина и у костра. Осенью, когда мы жили в трахтемировском доме вдвоём с Висенте, я иногда натапливал печь до сильного жара, Виктор забирался на верхние нары, сделанные за печью, где было теплее всего, и там лежал под стенкой, блаженствуя. В те сентябрьские дни я почти каждую ночь просыпался около трёх часов, зажигал свечу и читал книгу "За пределами обозримой Вселенной" – квазары, чёрные дыры, далёкие галактики...

Воздух над трахтемировским мысом, с трех сторон окруженным водой, обычно был более прозрачен, чем в других местах, и от этого звёзды здесь казались ярче, а отсутствие электричества в остатках бывшего села делало ночи по настоящему темными. Наверное, именно поэтому с нашей горы над Днепром межзвёздные темы казались особенно волнующими. Бывает, почитаешь ночью при свете свечи книгу про далёкие галактики, а потом откроешь скрипучую дверь хаты, выйдешь за порог, голову поднимешь – и вот они, мириады звёзд, мерцающих и переливающихся над крышей – звёздные течения, поднимающиеся из-за тёмных гор над Монастырком и совершающие свой извечно загадочный путь.

Давно минуло то удивительное время и кроме воспоминаний от него не осталось почти ничего. Но у меня до сих пор сохранилась эта книга, купленная где-то в Кагарлыке и лежавшая пару лет в трахтемировской хате. Иногда я нахожу её на дальней верхней полке книжного шкафа, беру в руки, раскрываю наугад – "...спиральная галактика в созвездии Волосы Вероники удалена от нас на три миллиона световых лет..." – и настроение трахтемировских ночей сразу же оживает в сердце, как будто всё это было лишь вчера.

Живя в сельской хате, где быт упрошён до минимума, я стал замечать в себе пробуждение детской изначальной радости – радости от всего, от того, что солнце светит и трава растёт; скребётся за печью мышь и шумит ночной ветер над крышей; сено пахнет травой, а вода из колодца – холодной свежестью. Наверное, так жили все мы в детстве, когда источник счастья в глубине души ещё был чистым и незамутнённым. Потом, по мере взросления, приобретая опыт и узнавая мир вокруг, человек постепенно замусоривает этот источник беспричинной радости всяким хламом, который не только не добавляет счастья, но часто вообще не представляет никакой ценности.

Так источник изначальной радости всё реже пробивается на поверхность, пока от нём не забывают совсем. На самом же деле он не пересыхает никогда – просто он не может пробиться наружу. И всегда есть шанс оживить его, шанс отпустить себя на волю и забыть слово "зачем" – как неизвестно это слово воробью, который летает просто потому, что летается; и звезде Арктур, которая светит вовсе не для того, чтоб мы могли её видеть, а просто так. И если опустошить свою душу до конца, убрать тот тяжёлый камень, которым завален источник счастья, он пробьётся на поверхность и принесёт блаженную лёгкость, наполнив смыслом мир вокруг и привычные вещи. Тогда в один миг всё изменится, всё станет легким и свободным, и в алхимическое золото превратится грязь земли. Ведь мы уже находимся там, куда так стремимся, но не можем осознать этого.

"Благословляю сонячним сходом
гори і прірви, хащі і води
кожне зусилля, дихання кожне
чортове зілля й зіллячко боже.
Благословляю світу красу я,
землю свою, що круг сонця вальсує.
Небо і птицю. Дощ над полями.
Хліб і криницю благословляю.
Дикого терну гостру упертість
Доброго зерна смертну безсмертність..."

Ірина Жиленко

Тем летом я погрузился в состояние, когда каждое утро просыпаешься с мыслью: "Вот ещё один новый день! Как здорово, что он настал – что ещё будет сегодня!". Случайно мне удалось найти тот образ жизни, когда бытие обладало полнотой, а каждое мгновение было вечно настоящим. И секрет здесь был не в каком-то особом месте – секрет внутри нас, он в том источнике изначальной радости, который человек может найти в глубине своей души. Но если такого состояния можно достичь в условиях сельской жизни, где окружающая среда предельно упрощена (старый ватник и кирзовые сапоги), то это возможно и при другом образе бытия.

Однажды осенью, перед тем как уснуть, я лежал в хате не нарах за печью и вспоминал яркие мгновения прошедшего лета – белые и ржавые пески, осыпающиеся с обрывов трахтемировских гор; вкус воды из источника в Темном яру; цветы за окном и радуги над Днепром; ночные грозы и звёзды над ясенем...

Шли дни и ночи, а лето 1982 года так и не заканчивалось... В начале сентября я решил отправиться на пару недель в Трахтемиров, и когда уже ехал в "Метеоре-29", во Ржищеве случайно встретился с Виктором и его подругой Инкой. Они странствовали где-то по дорогам и сейчас тоже собирались в Трахтемиров.

Вечером мы долго сидели под ясенем у костра, разговаривая о событиях прошедшего лета, и яркие звезды светили нам через крону дерева. Весь следующий день мы провели на берегу, на белых песчаных осыпях под обрывом горы Круглый Дуб. Уверенность, что вокруг на много километров среди безлюдных холмов никого нет, давало ни с чем не сравнимое чувство свободы. И от этой свободы на душе было легко и светло.

Когда солнце начало клониться к вечеру, на воде образовалась золотистая дорожка. Мы долго плавали и бесились в воде, а потом забрались высоко на склон горы и упали в теплый белый песок. Зеленые горы вокруг, безоблачное небо, бескрайнее водное пространство, молодость и свобода – казалось, что мир в это мгновение стал совершенным...

Лежа на песчаной осыпи, мы разговаривали об этом совершенстве мира, о редком чувстве полноты жизни – этом даре нам от трахтемировских гор. Мы не знали, долго ли сохраниться это совершенство мира и наших жизней в нём, или же оно со временем неизбежно угаснет и нам останется лишь вспоминать этот вечер на склоне горы Круглый Дуб как окно, распахнутое в настоящее и оставшееся где-то в удаляющемся от нас прошлом – окно, из которого не прекращает литься ясный свет... А солнце опускалось всё ниже и ниже, длиннее становились тени и красновато-золотой свет озарял склоны гор... О этот миг закатной полноты бытия!

Действительно, так и сбылось. И хотя потом было ещё немало мгновений, когда мир казался совершенным, тот вечер на берегу в Трахтемирове остался в памяти ярким воспоминанием о прикосновении к чему-то настоящему – к неуловимой подлинности мира.

Через день Инка уехала, а мы с Виктором остались, чтобы сполна погрузиться в пространство трахтемировского посвящения. Стояла безоблачная теплая погода, которая бывает только в начале осени. Каждый день мы с утра отправлялись на Зарубину гору по разным дорогам – то над Монастырцом, то через поля, мимо двух огромных мрачных яров, один из которых назывался "Здыхальня", а другой – "Темний яр". Сама же Зарубина гора, куда мы впервые попали год назад, состояла из двух холмов. Перед большой горой, поросшей деревьями, прямо на берегу был другой, невысокий холм, обрывающийся песчаной осыпью к широкому заливу. В обрыве над осыпью складками изгибались слои зелёных, оранжевых и белых песков, а у подножья холма лежали большие глыбы песчаника и об эти камни разбивались волны. Вершина холма была песчаная и если лечь на него у края обрыва, положив голову на руки, то можно было бесконечно смотреть вдаль, где вода сливается с небом. Другого берега не было видно и от этого горизонт казался морским.

На этом песке мы лежали в полдень и в час послеполуденный, а когда жара становилась нестерпимой, забирались на верхушки больших камней, лежавших на дне в нескольких метрах от берега, или же сидели, скрестив ноги, в тёплой воде неглубокого залива.

В сентябре солнце стояло ниже, чем летом, и если долго смотреть в безоблачное небо, в зените оно казалось почти чёрным, а из его глубины рождался тёмный свет, более яркий, чем обычный свет солнца. Входя в тело, этот "тёмный свет" оставался там, как заведённая пружина. И тогда можно было идти под жарким солнцем по полевым дорогам километры и километры, лазить по горам и кручам, не зная ни усталости, ни голода – потому что была в этом "тёмном свете" некая сила, казавшаяся искрящейся и кипящей. Созерцая "тёмный свет" над Зарубиной горой, мы верили, что нашли именно то, ради чего сила привела нас в Трахтемиров.

По вечерам мы возвращались из холмов и яров, вымазанные в глине и отягощённые туком – было в нашем жаргоне такое непереводимое словцо, означавшее и переполнение души кайфом, и многое другое, что трудно объяснить. Заря уже догорала на северо-западе над горами. Сбросив рюкзаки под ясенем, мы отправлялись есть виноград – виноградная лоза оплетала яблоню, росшую в заброшенном саду. Тёмный виноград местного сорта уже поспел и мы забирались высоко на дерево, чтобы достать лучшие гроздья и неторопливо ели, молча сидя на ветках и сплевывая шкурки вниз. В те дни этот виноград был почти единственной нашей пищей – и вовсе не потому, что нечего было есть. Каждый день солнце над Зарубиной горой дарило нам странную силу и были мы "без хлеба сыты и без вина пьяны".

С тех пор начало осени, когда часто бывает солнечная погода, каждый раз вызывает у меня необъяснимое волнение, напоминая о трахтемировском посвящении, когда, казалось, перед нами действительно раскрылась трещина между мирами и мы вошли туда без страха – легко и свободно.

Однажды мы собрали в ярах тёрн, насыпали в трёхлитровую банку и засыпали сахаром, а банку поставили на печь. От тепла тёрн быстро пустил сок и перебродил. Получилось ярко-красное пахучее вино. Оно было слито в бутылку, а бутылка спрятана в соломе на чердаке. Мы хотели закопать эту бутылку где-нибудь под грушей у Днепра, чтобы потом спустя много лет опять встретиться здесь, у этой старой хаты, выпить терновое вино и вспомнить далёкое лето 1982 года.

Когда мы сидели под ясенем, слушая шум столетней вербы над крышей дома и наслаждаясь чувством отсутствия времени, казалось, что так будет всегда. Но скоро жизнь направила наши дороги в разные стороны, а вино было незаметно выпито той же осенью или зимой. Давно уже нет того дома на горе, и ясеня тоже нет, как нет и самого Трахтемирова. Поистине, "де ми жили, ростимуть без наймення пальми..."

Но вот закончилось лето. Разъехались друзья и перестали ходить по Днепру "метеоры". Дом на горе, ещё недавно скрытый среди буйной зелени сада, белел теперь среди голых опавших деревьев, просматриваясь со всех сторон. Потом настала совсем мрачная пора с туманами и дождями, бесконечно барабанящим по крыше. Но я упорно продолжал ездить сюда, пользуясь душным, набитым людьми и вонючими мешками автобусом, долго ползущим по ухабистым дорогам. Это был сильный контраст по сравнению с летними поездками на белом быстроходном корабле на подводных крыльях, но что-то властно влекло меня в Трахтемиров, заставляя терпеть все неудобства. Даже в сырую холодную погоду я не мог в свободные дни спокойно усидеть в городе – мне казалось, что в это время там что-то важное проходит мимо меня и я упускаю свой шанс.

Однажды в начале зимы я решил отправиться в Трахтемиров, но погода неожиданно испортилась, пошел дождь с мокрым снегом, автобус пришел в соседнее село поздно вечером и пока я ночью добрался до порога хаты, то полностью промок и сильно замерз. Я залез на печь, протопив ее дубовым бревном, но это уже не помогло и на следующий день я почувствовал себя больным. За окном бушевал ветер и шёл дождь; снег превратился в жидкое месиво, а дороги – в канавы с талой водой. Болела голова и, судя по всему, была высокая температура.

Единственное спасение я видел в том, чтобы ничего не есть и каждый час пил липовый чай. Летом я собрал много липового цвета на склонах гор над Монастырцом и сейчас у меня был довольно большой мешочек с золотистыми высохшими цветами, сохранившими свой запах.

Но болезнь усиливалась и состояние было бредовым. Ночью мне не спалось, я вставал, зажигал свечу, пил липу, а временами, в минуты прояснения сознания, пытался читать одновременно несколько книг, случайно оказавшихся в хате. Одна из них была "Тайная доктрина" – в те времена большая редкость, огромный том в тысячу страниц, опубликованный в Риге в 1938 году; а еще две или три – потрёпанные художественные книги українською мовою со штампом "Шкільна бібліотека села Пшеничники".

Из этих книг я выписывал понравившиеся мне фразы на обрывках бумаги из каких-то старых сельских тетрадок, которые потом перемешались, как смешивались в моем бреду странные ночные слова...

О, ці нічні слова! Вони як шепіт вітру, і шепіт цей не має ні початку ні кінця...

"...пошли їм долю, що не знає спину...", адже "кожна людина – мов джерело", і здатна "світ прикрашати просто існуванням..."

А за окном шумел ветер, и потрескивала свеча на столе...

"На тлі небес, в тумані золотім, чужі життя, ваші любові й біди... незборимі на вітрищах долі... сотні літ шляхи безсмертя... в цей спраглий світ..."

И золотой липовый цвет... этот медвяный запах... барви янтарного літа... "прохолодний листок подорожника на рані..." я все пил и пил липу, мучимый жаждой и жаром... "віднині спрага ця лишається в меня назавжди... на березі ріки... що протікає крізь нас неминуче мов доля... і кличе за собою у нескінчену путь"...

"Прамати є вогнена риба життя. Вона мече ікру і своїм диханням нагріває її. Зерна ікри притягуються одне до одного, утворюючи згущення в океані простору. Великі згущення об'єднуються і утворюють нові зерна ікри у вигляді вогняних точок, трикутників і кубів..." "...у річищі вічного плину"... чому життя на трепет хвилі схоже, мов листя лепет, мов весни цілунок..."... "земний вогонь є найбільш чистим і досконалим відображенням Единого Полум'я як на небі, так і на землі. Це є життя і смерть, початок і кінець кожної матеріальної речі..."

"води джерельної хотілось, неначе птахові небес..."

"... візьми просту лампаду – від неї ти зможеш запалити вогні, свічі і лампади всього світу. Нею ти зможеш підпалити весь світ – а вогонь в лампаді від того не змінюється..."

"... і тоді миле все, що робить життя приємним: лічити зорі, пити воду, співати..."

"В нашому сонячному світі Едине Існування – це небо і земля, корінь і квітка, дія і думка. Воно в сонці так само, як і в найдрібнішій комасі..."

О, этот бред долгих зимних ночей!

Но через несколько дней золотой липовый тук, этот медвяный тук "янтарного літа" сделал свое дело, и болезнь отступила. С тех пор я стал поклоняться божеству липы, янтарно-прозрачному, бесформенному, густому и текучему, опьяняющему своим ароматом и обещающему вечное забвение. И тогда этот дух, сокрытый в зеленых летних кронах и в золотой прозрачности меда, повелитель пчёл и обладатель самой густой тени в зной Великого Полдня стал моим покровителем.

В те дни я много размышлял о событиях прошедшего лета и понял, что со мной произошло нечто, быть может действительно самое важное в моей жизни. Не хотелось примириться с тем, что лето закончилось, и понять, что дело не в трахтемировской хате, не в ясене и даже не в Зарубиной горе, а только в том нечто, которое властно прикоснулось к нашим душам – вкус реальности, чувство настоящего, чувство неуловимой подлинности мира... Это нечто было подобным далёкой звезде, а люди ставшие когда-то причастными к нему – кометам, притянутым этой звездой, описавшим вокруг неё свои траектории и уходящим теперь вдаль, чтобы никогда не вернуться. Но теперь их путь и судьба изменены притяжение этой звезды.

Так и мы, прикоснувшись к этому нечто, слишком великому и необъяснимому, чтобы его можно было описать словами, уходим потом вдаль по дорогам жизни, но это навсегда остаётся в памяти, как открытое окно, через которое продолжает литься яркий свет.

Минули годы, новые пути увели меня к иным горам, где суждено было произойти ещё более удивительным событиям. Но каждый раз, когда я проплываю на "метеоре" мимо трахтемировского мыса, где над искрящейся водной ширью раскинулось небо Великого Полдня и вижу гору, на которой когда-то стояла хата под ясенем, память о той поре снова оживает в душе со всей яркостью.

"Де ми жили – ростимуть
без наймення пальми,
і вугіль з наших тіл
цвітиме чорним квіттям..."

Там было самое начало моего пути в Волшебной Стране и дух тех лет, дух трахтемировского посвящения вобрал в себя всю влекущую силу неведомого, зов всех непройденных дорог. Ведь летом 1982 года, среди гор и полей, когда жизнь только начиналась, только восходила к своему полдню, она казалась непрожитой и обещающей столь многое. И когда моя мысль обращается к воспоминаниям, то время кажется подобным образу рая, неизменно существующему в непреходящей вечности пространства метафизической юности. Там я всегда молод, мне всегда 25 лет, а передо мной – все дороги, и они зовут вдаль. На тех дорогах я впервые познал чувство прямой линии, проходящей через всю мою жизнь – линии судьбы, линии счастья. Это там, у горы Круглый Дуб в 1980 году я впервые высадился на это побережье с моторной лодки; там начинался мой путь в фантастический мир мечты и мифа - мир, игравший со мной столь самозабвенно...
Я вспоминаю хату, стоявшую под ясенем... её бело-голубые стены, запах дерева, сена; тишину, прохладу и неподвижность покоя... Образ обители, сопровождавший меня потом долгие годы странствий... Август и сентябрь 1982-го... Небо и звезды, яблоки и "мед солнца"... Архетипический образ того изначального рая, который по-украински называется словом "вирій" – тот "вирій", куда по преданию осенью улетают птицы и куда отправляется душа после смерти. С тех пор прошло почти двадцать лет, но я не могу без ностальгического волнения вспоминать то время...

"О безтурботність літ давно минулих!
О юності божественне кострище!"