<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

СКАЗКИ НАСТОЯЩЕГО

В начале апреля 1985 года, впервые после долгой, холодной зимы я вылез из кузова попутной машины в селе Студенец. Асфальт закончился и передо мной была грунтовая дорога с телефонными столбами, идущая через поля. Я попал сюда в первый раз, и казалось, что дорога уводит в неизвестное.

Снова я был в царстве Настоящего – того настоящего, вкус которого стремился почувствовать на полевых дорогах, убегая из города от своих друзей и подруг, от всех тех развлечений, которые были свойственны моему поколению. Ведь однажды вкус настоящего посетил меня на дорогах Великого Полдня в образе призрачной тени – что мне теперь до пустого времяпровождения моих сверстников.

И вот, вкус настоящего, этот вкус реальности опять был вокруг меня, был во всём – в шорохе серой прошлогодней травы, в запахе недавно оттаявшей земли, в криках птиц, шуме ветра, в облезшей зеленой краске на бортах грузовика, в котором я приехал сюда из Канева, и в сером, выцветшем от времени рукаве моего ватника. Таинственным дыханием, странным и призрачным дуновением этот вкус реальности пронизывал весь мир, превращая поля, дороги и селения в фантастическую реальность – владения ветра силы...

Через час я уже был на берегу неподалёку от Бабиной горы. В чистом небе сверкало солнце и ослепительным светом были залиты песчаные обрывы. Синяя поверхность воды, по весеннему прозрачной, уходила до самого горизонта, где терялась в белесой дымке. Оттуда слышались похожие на хохот крики больших чаек, над нагревшимися склонами холма иногда пролетали проснувшиеся после зимнего сна мухи и шмели, а у тропинки, среди серой прошлогодней травы, выросли первые желтые цветы. Пахло землей и еще чем-то, чем пахнет на берегу большой реки только весной, когда растаял лёд – влекущим и манящим, как призрак грядущего лета...

После зимы вода стояла низко и вдоль берега тянулась полоса песка шириной метров двадцать, по которой можно было идти, как по дороге. Этот песчаный берег, на котором еще не было ни одного следа человека, а лишь местами лежали остатки льдин, тянулся направо и налево и звал отправиться по нему куда-то далеко... Идти, не останавливаясь, греясь в свете весеннего солнца... в голубую даль.

Сидя на песке под обрывом, я бесцельно перебирал обломки зеленоватого песчаника, находя иногда в них обломки древних окаменевших раковин Exogyra Ardita и вспоминая, как в прошлом году в осенних лесах меня посетил образ праморя Тетис – голубые воды изначального рая и свет солнц всех миллионолетий...

Зеленый песок, осыпающийся со склона, был теплым от солнца, и медленно текли с обрыва струйки песчинок... без начала и без конца... Закрыв глаза, я слушал плеск волн – хотелось забыть обо всем, погрузиться в этот мир и раствориться в нем... чтобы унесли за собой волны праморя Тетис...

Над рекой подул ветер, в ярком свете солнца заблестела рябь на воде, а из-за обрыва над головой выплыло белое облачко... В это мгновение ветра и блеска, в котором было всё – и Земля, и Небо, и весь мир, и моя жизнь в нем – в сердце возникло чувство полноты существования; то опьяняющее чувство, которое чаще всего посещает душу именно в такие весенние дни, обещающие впереди столь многое – всю жизнь.

Поднявшись, я пошел куда глаза глядят по песчаной полосе берега в сторону далекого и невидимого отсюда Трахтемирова. Так я миновал Бабину гору и село Бучак. Вскоре густой лес подступил к самому обрыву, где из волнообразно изгибающихся слоев серой глины выступали огромные глыбы ржавого железистого камня.

Сейчас, ранней весной, когда на деревьях еще не было листьев, растущие на склонах холмов грабовые леса были прозрачными и сплошной ковер весенних цветов покрывал землю под деревьями. Мне вспомнились осенние дни прошлого года, когда под моросящим дождем я бродил здесь по лесам... Тогда у подножия этих гор я познал вкус Загадки – невыразимое словами чувство. Загадка, столь же изначальная и глубокая, как и лежащая в основании мироздания бесформенная пустота... Кто я? Откуда и куда иду? И – где вкус твой, реальность?

Повсюду на песчаном берегу виднелись песчаные валы, оставленные зимними льдами, а лесное озеро, в котором жили черепахи, было еще полностью покрыто льдом. Где-то впереди, в селе Григоровка, лежащем на моем пути, поднимался дым – там жгли траву и бурьян на огородах. А я шел по песчаному берегу вдоль воды, всё глубже погружаясь в пространство весны – душа была легкой и свободной, как пробудившаяся после зимы птица. Снова в ней жило желание неведомого... желание погрузиться в это неведомое без страха, довериться окружающему меня Настоящему и раствориться в нём – в ярком свете, плеске волн, запахах весны, в ветре и уходящей вдаль дороге...

Через несколько часов, пройдя примерно половину пути, за селом Лукавица я решил сделать остановку и присел на камень под обрывом. Вынув из рюкзака флягу с чаем и пачку печенья, я погрузился в созерцание далеких гор, темневших на юге, откуда я пришел. Вот гора Виха; вот Козацький шпиль с ветряной мельницей, Лысуха с едва заметным старым дубом на склоне; а вот и гора Вовча Хаща , у подножья которой находится неразличимое отсюда устье яра Борисов поток – Голубого каньона, где познал я влекущую силу бучацкого посвящения. Всего несколько часов назад я шел у тех гор по берегу, погружаясь в пространство весны.

В это мгновение в душе возникло знакомое и ни с чем не сравнимое чувство – Солнечная Дорога, широко распахнувшаяся передо мной. Однажды познав её, я полюбил жизнь странника; жизнь в более просторном мире, где меньше людей. Там чаще удается оставаться вдвоем наедине с самой Действительностью, там чаще в душе ощущается вкус реальности. Тогда не нужно надевать никаких масок, а можно просто быть, затерявшись где-то на пыльных полевых дорогах и становясь такой же частью этого никогда не надоедающего мира многоликой жизни, как птицы у обочины, высохший бурьян или шагающие за горизонт телеграфные столбы.

Этот уходящий куда-то далеко в неведомое бесконечный мир, в котором исполняется моя свобода и мой путь – мой дом. Не в символическом, а в прямом, буквальном смысле. Ведь дом – это место, в котором просто живёшь. Для кого-то дом – однокомнатная квартира, для кого-то – двухэтажный особняк. А мне тесно в таком доме, и я избрал себе местом для жизни эту гряду прибрежных гор, протянувшуюся на тридцать километров. Знакомые холмы, деревья, береговые камни и яры стали таким же интерьером моего дома, как мебель и домашние вещи.

На склонах вон той далекой горы, хорошо видимой отсюда – горы Вихи – в прозрачных лиственных лесах, пронизанных струящимся небесным сиянием, меня коснулся жемчужный свет, способный входить в душу, изменяя и ее саму, и отношение к миру. Хотелось бы в такой час вечера, когда чистое небо начинает темнеть над горами, наполняясь светоносной глубиной, сидеть где-то там, на склоне горы Вихи в старой сельской хате с её пустыми белыми стенами за деревянным столом, на котором лишь железная эмалированная кружка с водой, кусок серого хлеба и яблоко – много ли нужно для полноты бытия? А голубой свет будет вливаться через окно, озаряя предметы – и стол, и яблоко, и даже грязь на глиняном полу...

Допив чай, я поднялся с камня и быстро пошёл дальше – день заканчивался. Искупавшись в прозрачной холодной воде залива под Зарубиной горой, я вытерся ватником и пробежался по скрипящему под ногами песку. Нигде не было видно никаких следов человека, а вдоль берега тянулись высокие песчаные валы, оставленные льдом. Над ржаво-зелеными песчаными осыпями раскинулось своей синевой вечернее небо и в нём парил одинокий ворон.

В час зари я пришел в Трахтемиров, где расположился на ночлег в стогу сена, сохранившемся на краю села с прошлого года. Над головой мерцали яркие звезды, а ночной ветер нес запах весны. Положив под голову сапоги и пригревшись в спальном мешке, я долго лежал без сна, вспоминая впечатления прошедшего дня, и чувство радости не угасало в моём сердце. "Да, это оно – Настоящее... Исполненное прелести и вечного обещания зримое... Великая Реальность... а мы – как песчинки, текущие в Её руках..."

Проснувшись на рассвете, я высунул голову из спального мешка – было холодно, в голых ветвях деревьев бушевал ветер, а на востоке над горами разгоралась яркая заря. В начинающем светлеть небе одна за другой гасли звезды – в зените Вега, над Бучаком Альтаир, и на западе, над Ржищевом – Арктур. Поднявшийся ночью сильный ветер сделал свое дело, и когда в темно-синем небе взошло солнце, его ослепительный свет, сверкающий, как блеск стали, заливал горы и каждую сухую травинку под ногами. Уже не раз в такие дни яркого солнца и ветра я испытывал прикосновение силы. Предвидя, что и сегодня может произойти нечто подобное, я спустился на берег и пошел по своим вчерашним следам обратно к Зарубиной горе – именно там должно было произойти это. Яркое солнце светило в лицо, ослепляя. Казалось, что есть только этот блеск – ветер и блеск...

В заливе под обрывом Зарубиной горы волны билась об камни, взлетая брызгами. Поплавав и быстро замерзнув, я выскочил на берег и стал бегать по песку, потому что от холодного ветра некуда было спрятаться. А одинокий ворон снова парил в самом центре сверкающего солнечного света, временами закрывая крыльями солнце. Он рассматривал меня то правым, то левым глазом... Найдя ямку в сухом песке, где не было ветра и одев на мокрое тело ватник, я залёг там, глядя на ворона. Здесь, в царстве песка, камней и яркого света самому хотелось исчезнуть, раствориться во всем этом... стать камнем на склоне, летящим ветром или таким же вороном...

Долго я лежал на песке, пока солнце не поднялось выше и можно было снять ватник, ощутив всем телом тепло нагревшегося песка, чтобы слиться с ним, с зелеными и ржавыми песчинками, текущими между пальцами без начала и без конца; слиться с плеском волн и ослепительно ярким светом белого солнца... чтобы унесли меня волны праморя Тетис. И тогда не будет больше ни меня, ни "того", ни "этого"; не будет ни зрящего, ни зримого; не будет разграничений и не будет того, кто проводит эти разграничения – моего "я"... Только плеск волн, яркий свет и пески вечности, текущие из ниоткуда в никуда.

Мир вокруг был прозрачным и ярким. Темно-синее небо опускалось над водой к горизонту, светлея по краям до бледной голубизны; на воде искрился солнечный свет, и всё так же беззвучно стекали по склону струйки зеленых и ржавых песков.

Шли часы и я не замечал их. Настал ли уже полдень, или нет я не знал, но в какой-то момент почувствовал, что пора уходить и отправился дальше по широкому песчаному берегу, усеянному здесь, под Зарубиной горой, огромными каменными глыбами. Идя так по берегу вдоль воды я вдруг осознал свою свободу – ближайшее селение далеко, людей вокруг нет, и я могу делать всё, что захочу и идти, куда захочу. А можно не делать ничего... Может быть, в таком недеянии и есть высочайшая свобода: просто идти по песку, греясь на весеннем солнце, глядя на прозрачный яркий мир, это царство Настоящего, и не думать ни о чём... В этот миг в мире нас было только двое – я и ветер силы, а больше не было ничего – ни духа, ни материи; ни бога, ни дьявола; ни реальности, ни иллюзии...

Когда я добрался до мыса, за которым река поворачивает на юг, передо мной раскрылся огромный мир солнечной дороги – дуга гор, уходящая вдаль и скрывающаяся в туманной дымке яркого света. А в темной синеве, высоко в зените два быстрых самолета чертили свои серебристые следы, похожие на стрелы, устремленные в одну точку.

Войдя в воду, я медленно поплыл прочь от берега. Над головой раскинулось безоблачное небо и ослепительно блестящая под солнцем водная равнина уходила направо и налево до самого горизонта. Вдали была видна Бабина гора и мне вдруг захотелось оказаться там. Если бы не нужно было идти по непроходимому берегу к тем далеким горам, темнеющим на горизонте; если бы можно было полететь туда, как птица – через сверкающий центр неба, центр солнечного блеска, чтобы через мгновение оказаться на берегу у подножья бучацких гор, лечь на гладкую серую гальку древних морей, залитую ослепительным светом и остаться наедине с миром, без мыслей, забыв о времени, забыв о самом себе, перебирая камни и находя то обломки окаменевших за миллионы лет кораллов, то отпечатавшиеся в сером зернистом песчанике древние раковины праморя Тетис.

Пусть где-то проходят годы и тысячелетия, но это мгновение неподвластно времени, потому что для того, кто вошел в поток, это не утомляет и не надоедает никогда. Ведь нет больше ни духа, ни материи; ни реальности, ни иллюзии – осталось только Великое Настоящее.

Выйдя из воды, я сел на большую каменную глыбу под обрывом, глядя вдаль. Над бескрайним пространством искрящейся воды раскинулся свод бездонного синего неба, безбрежного, как океан. Широкая дуга гор охватывала вдали полмира, над ними сверкало солнце, и в свете полдня черные призрачные горы казались миражом... В этом мгновении было что-то грандиозное, но я не знаю слов, которые могли бы передать то, чем была пронизана вся эта экстатическая вселенная. Слова отражают только миг, застывший, как остановившийся кадр. Но остается нечто самое главное в этом мгновении, чего не передать словами. И когда из-за далекого поворота появился "метеор" – только белая летящая черточка с дымящимся следом пены и брызг – солнце Великого Полдня на миг вспыхнуло ослепительной белой звездой в его стекле и весь мир, казалось, был созвучен этому стремлению – не движению, а именно стремлению. В такой экстатической вселенной сам процесс существования настолько ускоряется, стремясь к бесконечной скорости жизни, что запечатлённое словами мгновение уже не в состоянию отразить происходящее. Время сжимается, а во взаимоотношениях "Я" и мира возрастает сила, влекущая нас друг к другу – электризующая сила Эроса.

А мгновение вечности всё длилось и длилось, никак не заканчиваясь, и в темном слепящем небе, в самом его зените, над призрачными черными горами и над ярким солнцем две белые стрелы самолетов из бесконечной дали всё шли и шли навстречу друг другу...

О, эти Сказки Настоящего!