ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Морозным вечером в середине февраля 1986 года я стоял на набережной возле моста Патона, глядя на солнце, медленно опускавшееся за силуэт киевских гор на противоположенном берегу. Воздух был прозрачен, а небо – таким чистым и бесконечным, каким оно бывает только в морозные зимние дни. Призрак грядущего лета вдруг посетил меня и захотелось прямо сейчас оказаться под Бабиной горой, где над лагуной у замёршего черепахового озера опять сверкнёт надо мной яркое белоё солнце.
"... лисиці, леви, ластівки і люди
зеленої зорі черва і листя...
і небо, що над нами синє і сріблисте..."
Не раздумывая долго, я собрал дома в рюкзак кое-какие вещи и отправился на вокзал. Над путями горели яркие звезды и свистели локомотивы. Вокзальный шум, мороз, запах угольной гари... О, муза дальних странствий!
Конечно, можно было бы утром спокойно поехать на автобусе в Канев, но так не интересно. В данном случае самая короткая дорога – ещё не самая лучшая и, может быть, мороз и разные трудности только заострят ту силу, которая влекла в это путешествие. Поэтому куда романтичнее поехать прямо сейчас электричкой на Фастов, там подремать на вокзале, а в 5-45 утра отправится дальше, на Мироновку, а оттуда на раннем автобусе – в Канев...
Сидя на вокзале в Фастове, я думал о жизни. Ветер бучацкого посвящения, пронесший через метафизическое лето 85 года, вел меня дальше и зрело желание радикально изменить свою жизнь. Не плыть по течению, играя по правилам, придуманным не мной, а стать хозяином своей судьбы – разве не этого хотелось многим? В том мире, мире Пути, я был странником на дорогах Волшебных Гор. А в этом мире повседневной жизни нужно было ходить на работу, подчиняться начальнику, платить за квартиру и т.п. И хотя в те времена страннику, ищущему запредельное, прожить в нашей стране было гораздо проще, чем в 2000 году, мысль о том, что вся эта рутина будет продолжаться, казалась мне невыносимой. Так к началу 1986 я созрел к принятию решения покинуть город и на неопределённое время переместиться в сельскую местность – год назад это уже сделал мой давний друг Шкипер, работая на пристани в селе Григоровка, и вот теперь у меня тоже появилась такая возможность. Что будет со мной дальше, я не знал, но настроен был решительно.
В таких размышлениях прошла ночь на вокзале, а морозным утром я оказался в Каневе. Пройдясь по кривым улочкам, посыпанным горелым шлаком, я вышел в небольшой парк возле древнего собора и посидел там, смотря на серебристые перистые облака, плывущие в небе высоко над головой. С того места, где я сидел, отрывался вид на гряду бучацких гор, и глядя на очертания горы Вихи, похожей отсюда на двуглавую вершину Килиманджаро, я испытал волнующий трепет перед неведомым будущим.
"...шагнуть в неведомое без страха..." А хули нам, хіба ми не козаки?
Остановившись в пустующей зимней порой гостинице "Днепр" и оставив в номере вещи, я отправился пешком через плотину ГЭС. Идти навстречу солнцу под безбрежным синим небом, по прямой как стрела дороге – нужно ли ещё что-либо для полноты счастья? В таком настроении в душе возникает чувство разомкнутости мира, его открытости всем сторонам света и всем возможностям жизни.
За плотиной, на левом берегу дорога уходила дальше на Переяслав. Пройдя несколько километров, я свернул налево в сосновый лес, где долго ходил по снегу, а ближе к вечеру вышел на дюну, возвышающуюся на самом берегу. На её вершине снег уже растаял; в лучах низкого солнца было тепло и пахло хвоей. Вдали за замерзшим водохранилищем синели бучацкие горы и над ними садилось солнце. Льдины на изломе стали желто-зеленоватыми, каким бывает цвет песков на обрывах, и снег озарился розовым отсветом вечернего неба.
Когда я вернулся в Канев, солнце уже зашло и зажглась яркая малиновая заря. Зайдя в магазин, я купил на ужин печенья и пачку чая. Холодало, мороз пробирал через теплую одежду, и ночью снова можно было ждать температуру ниже двадцати градусов. Войдя в номер гостинцы и не зажигая света, я прошел к столу – из окна проникал свет фонарей, а в черном небе были хорошо видны яркие звезды, дрожащие и переливающиеся морозной ночью. Не хотелось нарушать это зрелище и я в темноте нашел кипятильник, кружку и сделал себе чай.
А звезды мерцали за стеклом и Орион всё так же, как и много лет назад, шагал куда-то в неведомое будущее... Шагнуть в неведомое без страха... туда, в эту свободу от известного...Если не сейчас, то когда же ещё?
На другой день на автобусе я поехал в Григоровку, где долго бродил по заснеженному льду. Полуденное солнце в феврале было ярким, а над головой простирался высокий синий купол холодного неба, тёмного как небо Памира, и ослепительный свет сверкал над беспредельной ледяной равниной. Плотный снег с волнообразной рябью, выдутой на нём ветром, вспыхивал под солнцем алмазными блёстками, а на горизонте был хорошо виден белый от снега склон Бабиной горы. Туда меня влекла моя мечта. Но не сегодня...
Вытоптав ямку, я сел в снег лицом к солнцу и нагрел на портативном примусе немного чаю, закусив его смерзшимся хлебом. Тем временем начало вечереть и стал чувствоваться мороз. Снег взвизгивал под ногами, а разгорающаяся заря была низкой и яркой – к холоду. Одна за другой начинали разгораться звёзды, льдистые, колючие и крупные, как рассыпанный горох. Пора было возвращаться в Канев.
Наконец прибыл автобус. Пассажиров оказалось всего пять человек – закутанные по самые глаза сельские бабы, ведущие, как обычно, таинственные разговоры, всегда поражавшие меня своей загадочностью – про каких-то "собачат", про "Пучечку" и о том как в Трощине "народилося щеня на трьох ногах з курячим дзьобом". Диалоги в театре абсурда... заклинания первобытного сельского шаманизма.
Сев у передней двери "пазика", я боком прижался к тёплому мотору, поглубже надвинув на лицо шапку и подняв воротник ватника, чтобы не привлекать внимание местных жителей и избежать участия в ненужных разговорах. Автобус долго ехал по скользкой и скрипящей от мороза дороге, иногда фары освещали огромные сугробы такой же высоты, как и сам автобус – дорогу, ведущую через леса и долины временами приходилось расчищать от снега бульдозером.
Над чёрными и неразличимыми в ночи горами переливались всеми цветами радуги фантастического вида звёзды, я дремал возле мотора и скоро вошёл в некий транс, как будто выкурил неслабый косяк. Хотелось, чтобы эта ночь не заканчивалась, чтобы всё бежала и бежала под колеса белая снежная дорога и раскачивались за окном мерцающие звезды, ведя свой танец, в котором участвовала и моя душа, забывая о себе и становясь одним из призрачных звездных лучей, ткущим над миром свой узор – Weltinnenraum... Альфа и Омега, начало и конец всего.
Пока мы доехали до Канева, настала полная ночь. На небе пылали яркие звёзды; где-то выли псы, пахло дымом и пекущимся хлебом. А над каневским яром Дунаец опять висел яркий Орион. Куда идет он из года в год, из века в век?
В такую февральскую ночь приятно было с мороза подняться к себе в номер гостиницы, сесть за стол и, не зажигая свет, смотреть в ночь за окном, на яркую звезду, повисшую над городом, над далёким каневским лесом, над Марьиной горой с её геодезическим маяком, над заснеженными ярами... Казалось, что в этом мгновении собралась в одну точку вся прожитая жизнь и весь мир волшебных гор, в котором разворачивается мой путь... В эту ночь в Каневе неведомость будущего опьяняла и звала как никогда, обещая что-то удивительное и необыкновенное. Я верил, что этот зов не обманет, и так оно потом и сбылось. Призрачные горы и Weltinnenraum подарили мне даже больше, чем я хотел и о чём мечтал в ту ночь, но это было впереди... А в ту ночь я сидел перед окном 206 номера каневской гостиницы "Днепр" под репродукцией известной картины "Незнакомка", и мысль моя уносилась к невидимым в ночи бучацким горам, где через несколько лет меня ожидали дары силы, о которых я в феврале 1986-го даже не предполагал.
Утром на том же автобусе я опять приехал в Григоровку. Было 23 градуса мороза, за Днепром занимался красный рассвет, медленно гасли звёзды. Над волнистой грядой бучацких гор клонилась огромная жёлтая луна.
Когда я вышел на лёд, под северо-восточный ветер, от холода захватило дух. Вспомнился рассказ Валеры про Ахилла – куда ты, блин, идёшь? Там же ничего нет, одна пустота... Днем солнце, ночью звезды... и всё... Пропадёшь, ей богу пропадешь... "Так надо" – повторил я про себя слова Ахилла, замотал лицо шарфом, завязал меховую шапку и повернул в сторону Бабиной горы. Снега на льду было немного, он хорошо слежался и я шел по снежной равнине, отбрасывая длинную тень в первых лучах солнца.
Когда солнце поднялось выше, стало немного теплее и напротив устья одного из лесных бучацких яров, возле Роженой криниці, я решил сделать привал на льду. После восхода солнца прошло уже пять часов, и хотя оно было слишком низким, чтобы на самом деле согревать, всё же стало уютнее. Сев спиной к ветру в снег, я вынул примус, встряхнул его, проверив есть ли там ещё бензин, и начал разжигать огонь, чтобы растопить снег. Рукавицы пришлось снять и руки сильно мёрзли, но я вспоминал, как не раз пользовался этим примусом в снегах Памира, и наконец замерзший примус немного прогрелся и загудел. У меня была с собой большая алюминиевая кружка, которой прошлым летом пользовался Волохан, и в ней я растопил на примусе снег, заварил чай, насыпал побольше сахара и вынул из рюкзака кусок закаменевшего от мороза хлеба. От горячего чая сразу стало веселее и разогревшаяся кровь быстрее побежала по жилам.
А небо на западе над горами, ещё утром бывшее кристально-чистым, утратило прозрачность. По нему поползли волокна высоких облаков и среди них серебристой стрелой медленно чертил свой след самолёт. Сидя на снегу в этом мире белого безмолвия, слушая звук самолёта и глядя на небо над заснеженными лесами и горами, я ждал.
И вот, наконец пришло знакомое чувство, ради которого я и предпринимал своё путешествие – как будто в одно мгновенье всё остановилось, небо стало огромным и какая-то бесконечная даль открылась в нём. В этой дали было абсолютно всё, что только можно представить, но эта сумма всего была так сплавлена в этом бесформенном переживании, что её трудно описать словами. Оставалось только сидеть в снегу, поджав под себя ноги и, забыв о холоде, смотреть на юго-запад в тёмное утреннее небо над горами, погружаясь в эту захватывающую даль безбрежности небес.
Да, это ОНО. То самое.
Что же это за бесконечная даль, открывающаяся за чем угодно – за мглистым небом, за грядой гор, за запахами, приносимыми ветром – за всем, что есть на свете? Поистине, она – во всех вещах, но ни одной из этих вещей не является.
Есть ли во всём сущем что-либо более изначальное, чем эта Даль?...