ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Как ни трудно определить количество тех, кто слышит голоса, ясно, что большинство из них на какой-то стадии вступают в контакт с миром психиатрии. Поэтому мы включаем сюда подборку систем взглядов, которые либо применяются в психиатрии, либо имеют явное отношение к ней.
Есть также другие основания для объединения этих воззрений: многие из них предлагают стратегии обучения тому, как справляться со слышанием голосов, хотя, к сожалению, это применимо не ко всем им. Некоторые разделы этой главы частично совпадают, но не исключают друг друга; можно сказать, что каждый из них рассматривает и подчеркивает различные стороны одной и той же проблемы.
В "Классической психиатрии" мы находим привычное предположение, что голоса – симптоматика болезни и дисфункции мозга, в частности шизофрении. При этом, конечно, уделяется мало внимания (или оно вовсе не уделяется) самим голосам, а назначается лечение, заключающееся в их подавлении нейролептиками.
"Функциональный анализ" сосредоточивает внимание на том, что говорят голоса. Он намечает подходы к разговору о голосах и к тому, как это может быть использовано для раскрытия значения их посланий в контексте истории жизни слышащего.
"Диссоциация" понимает слышание голосов как психологический механизм, введенный в действие, чтобы справиться с угрожающими ситуациями, особенно в детские годы. Это приводит к отделению от личности определенных чувств и воспоминаний, которые затем проявляются в форме голосов.
Детские испытания сексуальных и других насилий обсуждаются в разделе "Травма", где представлены результаты исследования, которое показывает зависимость между таким насилием и появлением впоследствии слуховых галлюцинаций.
В "Когнитивной психологии" феномен слышания голосов рассматривается как особое толкование восприятий, другими словами, как особый способ обработки информации, которая может быть особенно неудобной и трудно усваиваемой.
"Социальная психиатрия" рассматривает голоса как метафорическое выражение жизненной ситуации и истории жизни слышащего. Согласно этой модели, голоса отражают родственные и социальные отношения личности.
"Семейные отношения и психоз" рассматривает вклад домашней обстановки как в возникновение, так и в управление голосами. Эмоциональная атмосфера в семье, как кажется, может быть решающим фактором лучшего или худшего владения голосами.
В разделе "Психоз" Брайен Дейви размышляет о различных подходах к психическим и эмоциональным расстройствам и рассказывает о своей удивительной борьбе с психозом. Брайен глубоко изучил психологию и психоанализ и разработал теорию, основанную на личном опыте.
В разделе "Карл Юнг об экстрасенсорном восприятии" исследуется представление о коллективном бессознательном как о возможном источнике голосов. Юнг-психиатр, который сам слышал голоса, полагал, что они могли бы быть, на самом глубоком уровне, выражением контакта с бессознательной сферой духовной жизни, в которой мы все участвуем. Эта идея предлагает возможное объяснение общего восприятия голоса как "не-я".
"Jaynes и сознание" рассматривает роль эволюции в развитии сознания. Автор этой теории, психолог Julian Jaynes полагает, что когда-то слышание голосов было обычным для людей и что теперь этот феномен представляет собой наследие эволюции. Это более личный взгляд, чем большинство представленных в этой главе, который мало что взял от психиатрии и не является общепринятым. Однако мы включили отчет об этом подходе (написанный Петси Хейг, которая сама слышит голоса), так как увидели, что он может возвращать уверенность тем слышащим голоса, которые ищут способы понимания своих переживаний.
Примечательно, что слышащие голоса редко находят психиатрические системы взглядов сочувственными или заслуживающими доверие с точки зрения их личного опыта. Это само по себе делает настоятельно необходимым самый свободный обмен опытом и теориями между профессионалами психиатрии и слышащими голоса. Однако в настоящее время имеет место глубокое расхождение между опытом и теорией, между субъективным и объективным, что очень затрудняет эффективное взаимодействие. Вопрос не в том, какой лагерь прав, а в том, как эту пропасть уменьшить и "навести мосты". Эта глава, как мы надеемся, содержит несколько возможных подходов к решению столь важной задачи.
Видеть что-либо, чего здесь нет, или слышать что-либо непроизносившееся кажется по крайней мере ошибкой. В психиатрии эти два типа переживаний известны как зрительные и слуховые галлюцинации. Классическим психиатрам это показывает, что нечто неблагополучно с воспринимающим, что он или она не могут полагаться на свои чувства, по крайней мере при определенных условиях. Мы исходим из того, что, когда здоровы, то способны отличать себя и свои мысли от происходящего вокруг нас: мы знаем разницу между тем, что слышим что-то или воображаем что-то.
Утрата способности этого распознавания, как говорят, иллюстрирует утрату границ личности (некоторые психиатры применяют даже более специальное выражение "неблагоприятный диагноз").
Однако просто недостаток наших глаз или ушей не может быть достаточным объяснением нарушения восприятия, например, речи на родном языке. Физическое объяснение должно включать части мозга, ответственные за уже изученный язык и не работающие должным образом. Классические психиатры знают, что в жизни бывает много ситуаций, в которых наше воображение может разгуляться: когда мы напуганы, слишком много выпили, когда подозреваем, что о нас говорят, когда засыпаем или пробуждаемся. Для психиатров такие переживания не являются признаком наличия галлюцинаций.
Психиатры отличают галлюцинации в состоянии бодрствования от таковых во сне, при лихорадке, при повреждении головного мозга, при старческих и физических заболеваниях. Некоторые галлюцинации, возникающие в состоянии бодрствования, рассматриваются как признаки серьезного психического заболевания. Нет консенсуса в отношении природы так называемых функциональных психозов, но их обычно относят к определенным заболеваниям, к которым пациент имеет склонность из-за наследственного дефекта мозга. Это заболевания, при которых человек утрачивает контакт с реальностью. Что именно это может быть – вопрос спорный; это может быть комбинация врожденных дефектов, вирусные инфекции или тяжелые жизненные события, особенно семейные.
По существу, есть два признанных вида функционального психоза. При маниакально-депрессивном психозе настроение индивидуума колеблется вверх и вниз из-за того, что не в порядке контрольный механизм. Галлюцинации могут появляться в крайних точках настроения и рассматриваются как следствия этих настроений. Шизофрения – это болезнь, при которой слышание голосов – главная составляющая. До некоторой степени мы можем думать об этом условии как о потере наиболее обычных ассоциаций мыслей и идей: некоторые усматривают в этом неразбериху в электрической схеме мозга, наподобие путаницы проводов в телевизоре. В первую очередь психиатры отметили, что больные шизофренией склонны к прогрессивному ухудшению состояния, в то время как при маниакально- депрессивном психозе обычны колебания между манией (приподнятое настроение и гиперактивность) и депрессией. Хотя это наблюдение не лишено смысла, оно имеет относительную ценность: курс на ухудшение, по-видимому, обусловлен характером учреждений, куда направляли людей.
Какими бы ни были трудности, психиатры должны прилагать все усилия для классификации типов психических состояний, которые они предполагают лечить. Возможно, они ошибаются, полагая, будто это отдельные болезни, а даже если это и так, то ошибаются, полагая, будто располагают правильной классификацией. Однако усилия по становлению психиатрии как науки приводят к изучению того, что с чем связано. В самом деле, это "человек с улицы", а не психиатры, первым заметил, что психические проблемы нуждаются в истолковании.
Исторически Гейдельбергская клиника в Германии предприняла наиболее важную попытку описать заболевания, их признаки и симптомы. В частности, утверждалось, что наличие голосов, говорящих о слышащем в третьем лице, когда он бодрствует, позволяет диагностировать шизофрению. ("Я" первое лицо, "ты" – второе лицо, "он или она" – третье лицо.) Этот диагноз позже подтверждался, когда голоса оказывались принадлежащими группе людей, говорящих вместе о слышащем, особенно если их комментарии были унижающими. Большинство современных психиатров все еще классифицировали бы как шизофрению любое сообщение о таких переживаниях. Кое-кто найдет странным, что эта озабоченность диагнозом может означать, что врач меньше интересуется тем, о чем говорят голоса, чем тем, каким образом они это говорят. Это потому, что психиатры стараются делать различие между тем, что они называют формой и содержанием: формой в данном случае является слышание голосов, говорящих в третьем лице, в то время как содержание заключается в том, о чем они говорят. Если мы слышим людей, говорящих с нами, то форма это восприятие, если они действительно говорят; если они не разговаривают, тогда форма – это галлюцинация. В обоих случаях содержание одинаково, но форма разная. Для установления диагноза, таким образом, форма важнее содержания. Попытка поставить диагноз – всегда главное в медицине: это часто именно то, ради чего человек идет к врачу. Правильное лечение может проистекать только из правильного диагноза. Следует твердо помнить, что психиатрия – отрасль медицины и ее язык – язык медицины. Вопрос о том, что должно и что не должно входить в сферу медицины, поднимает другие спорные вопросы, которые не входят в предмет рассмотрения данного раздела.
Я пытаюсь здесь помочь клиенту понять систему взглядов психиатра и то, что он делает; почему он, задает именно такие вопросы; какая часть ответа будет наиболее важной, а какая скорее всего будет проигнорирована. Психиатр внимательно вслушивается в разговор, чтобы отнести к шизофреническим такие галлюцинации, как эти голоса в третьем лице.
Что значит быть человеком – исключительно сложный вопрос, и многие науки, наряду с психологической медициной, пытаются понять, как мозг – физический объект вырабатывает мысли, образы и впечатления. Если считать, что это выполняет он, то ясно, что если физический механизм неисправен, такими же должны быть и мысли. Поскольку было бы непродуманным предположение, что мысль может быть неискривленной при искривленной молекуле, это может характеризовать одно из возможных отношений к психическим заболеваниям. Обратимся к простому примеру больных, перенесших паралич: кровоизлияние в левую часть мозга (у правшей) нарушает способность находить нужные слова, даже если пациент вполне хорошо понимает то, что ему говорят. Это иллюстрация того, как влияют на разум функции частей мозга.
Другое основание для выбора приведенного выше примера подчеркнуть различие функций левого и правого полушарий мозга. У большинства людей левое полушарие ведает речью, логикой, теорией и математикой; правое – ведает больше искусством, воображением и пространственными связями между объектами.
В развитие этих идей были выполнены важные исследования, но трудно быть категоричным, не в последнюю очередь из-за большого количества индивидуальных отличий; например, речь не всегда связана с левым полушарием даже у правшей. Можно сказать, что при каждом новом проникновении в функции мозга изучалась возможность получения ключей к природе шизофрении.
Очевидно, что поражение или плохое функционирование определенных частей мозга (особенно в так называемых височных долях) производит характерный психологический эффект (в частности у больных эпилепсией), включая галлюцинации. Люди с правосторонними дефектами склонны к чрезвычайной эмоциональности, в то время как люди с левосторонними дефектами склонны к сильному ощущению своей судьбы, к философской любознательности и нравственной щепетильности. Такие попутные соображения о зависимостях между функциями мозга, мышлением и переживаниями мог бы иметь в виду психиатр при расспросе пациента. Он мог бы поинтересоваться, не может ли у пациента быть височная эпилепсия – физическое состояние мозга с психологическим проявлением. Если да, то это порой намного важнее, чем житейская ситуация пациента.
"Шизофрения" – такое же реально существующее слово в английском языке, как "ведьма" или любое другое слово. Однако следует обращать внимание на то, что слова не всегда представляют конкретные объекты; некоторые представляют их собрание, как, например, слово "животные". Без слов мы, конечно, ограничены в нашей способности думать, но они могут ввести нас в заблуждение. Термин "шизофрения" – это, по существу, терминологический зонтик, применяемый для описания состояний, в которых люди слышат голоса определенным образом и имеют заблуждения, которые нелегко понять с точки зрения их расовых, религиозных и других представлений. Такие знания и верования часто служат показанием к лечению специфическим антипсихотическим лекарством, хотя и ценой определенных побочных явлений (особенно нежелательных телодвижений).
Когда жизнь индивидуума с другими людьми стала мучительной или даже невозможной из-за появившихся голосов и фантазий, психиатры справедливо чувствуют себя вправе делать то, что могут, для улучшения ситуации. Но если это не беспокоит самого больного или его окружающих, само слышание голосов не является основанием для вмешательства, особенно если это не ранний признак чего-либо более серьезного.
Современная технология облегчила общение людей на больших расстояниях. Иногда это диалог, как по телефону, а иногда – одностороннее послание, как по радио и телевизору. Естественно, что с увеличением объема общения люди чувствуют необходимость в его ограничении. Потребность в уединении, тишине и спокойствии, в отдельном собственном жизненном пространстве быстро становится нормой, хотя реализация этого идеала часто затрудняется отсутствием финансовых средств, перенаселенностью или просто вторжением окружающих.
Слышание голосов – это форма общения, которая редко бывает добровольной или желанной. По крайней мере в начальной стадии голоса обычно воспринимаются как появляющиеся снаружи и вторгающиеся; они представляют односторонний разговор, при котором невозможно вступить с ними в диалог в истинном смысле слова. Эта потеря контроля над уединением может вызвать большую тревогу независимо от того, является содержание того, что говорится, угрожающим или нет.
Некоторые слышащие находят собственные методы, помогающие им успешно справляться с этими голосами. Те, кто активно искал познания голосов, наряду с теми, кто рассматривает свои голоса как положительное явление, вероятно, не окажутся на попечении психиатров. К психиатрам обращаются те, кого так или иначе беспокоит факт слышания голосов, или те, кто находит свой контакт с ними сомнительным. Однако это не должно подвергнуть нас искушению сделать поспешные выводы: наша цель – не принудить голоса к полному молчанию, даже если бы это было возможно. Важно помочь пациенту повысить его контроль над голосами, таким образом делая ситуацию потенциально наиболее благоприятной. Мой вклад в данную книгу определить средства, которые могут быть полезны в этом отношении; предложить инструменты, которые могут послужить для развития диалога о голосах и с голосами, чтобы выявить (вместе с пациентом) смысл и функцию голосов в жизни слышащего.
Когда пациент обращается за помощью к психиатру, составляется история его психической болезни. Это делается для того, чтобы установить, идет ли речь о депрессии, тревожном расстройстве или о психозе (т.е. о хаотическом результате обработки определенной информации); то или другое может оправдать применение психотропных препаратов или других форм лечения. Сведения о наличии соматических заболеваний, а иногда и физическое обследование также важны для определения возможных физических расстройств.
При исследовании личности пациента психиатр обратит пристальное внимание на любые травматические эпизоды в его жизни, особенно на сексуальное или иное насилие в раннем детстве (см. раздел о травмах в этой главе).
Одним из объяснений слышания голосов может также быть диссоциативное расстройство; это форма, при которой сознание расщеплено на ряд частей, разделенных более, чем обычно. При исследовании психиатр должен быть также готов встретиться с другими признаками диссоциативного расстройства, такими как измененное восприятие времени (даже его утрата), применение королевского "Мы", отрицание очевидно наблюдаемого ненормального поведения, чувство деперсонализации и нереальности. Если есть большие расхождения в описаниях психиатрических симптомов или в диагнозах, установленных прежде, это дает еще больше оснований предполагать, что мы имеем дело с диссоциативным расстройством (см. раздел "Диссоциация" в этой главе).
Иногда выполняемая голосами функция, описанная на бытовом языке пациента, выясняется немедленно; изредка пациент в самом деле способен объяснить эту функцию психиатру при первой встрече. Однако более вероятно, что пациент не думает о функции голоса или не может сам раскрыть ее. Диссоциативные расстройства не возникают без причины: часто они носят защитный характер. Следовательно, даже если психиатр имеет ясное представление о значении или функции голосов, он не преподнесет пациенту эту идею автоматически. Для достижения большей ясности относительно функции голосов важное значение имеют следующие вопросы:
Обстоятельства
Отличительные особенности
Внутренняя организация
Контроль
Основное содержание
Роль
На основании ответов на эти вопросы мы пытаемся распознать характер голосов, исследовать их функцию и значение для жизни пациента. По возможности психиатр постарается (с помощью пациента) выяснить эту функцию до конца. Потом они вместе попытаются установить, является ли эта функция в целом приемлемой для данной личности. Затем рассматривается сравнительная результативность стратегий адаптации к голосам; это подводит к вопросу о том, есть ли более легкие и лучшие способы достижения поставленных целей.
Как эти вопросы помогают нам выяснить функцию голосов? В нашем распоряжении есть много систем взглядов, и, вообще говоря, мы можем просто подыскать подходящую модель, зная соответствующую систему взглядов. Имея в своем распоряжении различные системы взглядов, мы можем быть более гибкими в наших вмешательствах. Это значит, что с пациентом не должны обращаться, руководствуясь исключительно собственными взглядами психиатра: напротив, следует очень внимательно прислушиваться к опыту и языку пациента. И все же определенная система работы может послужить руководящей линией и поддержкой при вмешательстве, которое должно принести пользу пациенту.
Давайте рассмотрим несколько наиболее общих функций в сочетании с наиболее важными системами взглядов. Описанные ниже взгляды никоим образом не исключают друг друга; в целом разумно допускать вмешательство, исходя из различных систем.
Для начала мы предположим существование как сознания, так и бессознательного. Некоторые современные последователи такой модели полагают, что бессознательное находится в правом полушарии мозга, которое обрабатывает только часть информации, имеющейся в распоряжении левого полушария. Если эта информация не соответствует тому, что думает левое полушарие мозга, она воспринимается как ego-dystonic (не-я), и иногда слышится в форме голосов. При гипнозе мы пытаемся вступить в прямой контакт с правым полушарием мозга путем обхода или отвлечения внимания левого полушария. Если этот контакт установлен, можно осуществлять некоторое влияние.
Характер организации информации в правом полушарии мозга (первичный процесс, предречевой и предлогический) таков, что она лучше поддается воздействию тем же способом, например с помощью метафор, нечленораздельных звуков, движений и т.д. Правое полушарие способно понимать очень простые предложения; пассивная способность понимания больше, чем активная. Эту модель можно рассматривать, если голоса также имеют низкий уровень словесной организации. Более свободный обмен информацией между левым и правым полушариями может стимулироваться в условиях, снижающих тревогу, таких как структурирующая терапия.
Эта модель построена на предположении, что личность состоит из id (оно), ego (я) и super-ego (сверх-я). Вообще говоря, обсуждение ego воспринимается как ego-syntonic (я) и приемлемо для пациента (хотя при диссоциативном расстройстве во многих случаях наблюдаются исключения из этого правила). Следовательно, обычно нет необходимости в ego, чтобы выразить себя в форме голоса. Голоса могли бы происходить от id, если определенные примитивные побуждения не принимаются superego; они могли бы, например, восприниматься как советы дьявола. Обличающие голоса могут рассматриваться как происходящие от сурового super-ego, выражающего критику побуждений id – критику слишком резкую, чтобы ego участвовало в ней; они могли бы восприниматься как исходящие от карающего Бога. Совещательные голоса в более конструктивном тоне могут ожидаться как от ego, так и от ideal-ego (которые вместе с совестью исходят от super-ego).
Пример
Шестнадцатилетняя девочка мастурбировала с трех лет. Однажды мать зашла в ее комнату без предупреждения и застала ее за этим занятием; мать покраснела от смущения, повернулась и вышла из комнаты без единого слова. С этого дня девочка слышала голоса матери и незнакомой женщины, обсуждавшие ее мастурбацию и говорившие, что ее сожгут живьем, и весь остальной мир будет наблюдать за этим. Во время лечения девочке дали нужную информацию о нормальном сексуальном развитии. Она решила этой ночью передать полученную информацию голосам, но голоса вдруг исчезли и никогда не возвращались. Девочка также дала своей матери почитать соответствующую книгу; мать, в свою очередь, рассказала ей немного о своем строго религиозном сексуальном воспитании.
В разговорах с голосами от id применяют подходящие моральные и практические аргументы. С голосами от super-ego используют аргументы сострадания и прощения, подкрепленные, если нужно, ссылкой на Библию (например, на Добрых Самаритян) или предложением более реалистичного изображения родителя, воспринятого как наказующее присутствие ("Ты действительно думаешь, что твой отец сам никогда не делал такого?" и т.п.).
Меня поражает это не имеющее смысла стремление сохранять определенную дистанцию между структурными компонентами; наиболее важным является стремление к хорошему взаимному общению и предоставление каждому компоненту сбалансированного участия.
Основой этого взгляда является предположение, что личность – это совокупность более или менее самостоятельных субличностей, каждая из которых имеет более или менее развитый собственный процесс обучения. Чем ближе эти субличности связаны между собой, тем более их хозяин чувствует себя цельным. Чем более они разобщены, тем большего усилия требует внутренний диалог и тем более субличности ощущаются как "не-я". Вероятность диссоциативной организации личности определяется как наследственной предрасположенностью, так и потребностью оградить себя от травмирующих переживаний (см. раздел "Травма" в этой главе).
Вообще лечение направлено на улучшение связи между разъединенными частями; другими словами, – на улучшение равновесия между разными составными частями и на укрепление главной субличности. Лично я предпочитаю "созвать встречу", на которой каждая часть может высказаться, предоставляя одной части меньше, а другой части больше времени для этого; на этих тренировках ведущая часть обычно нуждается в интенсивной поддержке психотерапевта. Можно использовать и другие метафоры: члены оркестра, бизнеса, семьи и т.п.
Здесь голоса представляют собой замену желанной компании. Если пациент чувствует себя одиноким, можно помочь ему рассмотреть возможности расширить межличностные контакты, например подумать и посещении клубов или обществ, о поиске партнера через службу знакомств или через брачные бюро.
Пример
Тридцатичетырехлетний марокканец все больше утрачивает способность понимать окружающий его мир. Он считает, что 90% людей нечестные, и боится, что станет агрессивным, как это было раньше, и нанесет непоправимый ущерб людям и имуществу. Когда он в стрессовом состоянии, он видит вокруг себя маленьких людей, которые разговаривают с ним на его родном языке, сочувствуют ему и успокаивают его. Он находит этот мир более привлекательным, чем обычный мир. Он не думает, что сошел с ума, но боится стать сумасшедшим.
Случаи, подобные этому, следует отличать от хорошо известного среди детей феномена воображаемых товарищей по играм (людей, животных или сказочных персонажей), с которыми способен общаться только ребенок. Это воображаемое общение само по себе не является ненормальным; только в том случае, если ребенок отключается от реального мира, требуется лечение. Если пациент осознает слышимые голоса как принадлежащие кому-то, с кем он хотел бы иметь более близкие отношения, тогда встает вопрос о тесте на реалистичность.
К несчастью, треть пациентов не соглашается на это, но если такое сотрудничество возможно, то полезно во время лечения устроить дискуссию, на которой другое лицо действительно присутствует. Однако даже в этих случаях пациент иногда воспринимает голоса как более реальные, чем живой человек; он может сказать, например, что этот человек сдерживается в присутствии психиатра и не говорит всю правду.
Пример
Семь лет назад у 29-летней женщины была короткая любовная связь с одним художником. Она все еще хранит как память его автопортрет и когда держит его в руках, испытывает паранормальный контакт с художником. Лицо на портрете оживает, и она может говорить с ним. Таким образом она уверилась, что он однажды женится на ней и что его другая подружка ничего для него не значит. Молодая женщина бросила учебу и стала безработной. Художник соглашается поговорить с женщиной вместе с психиатром и пытается довести до сознания женщины, что ее ожидания нереальны. Тогда она уничтожает автопортрет, хотя позже пытается восстановить его.
Недавно она засомневалась в том, состоится ли брак; сейчас она думает о том, чтобы принять духовный сан и уйти в монастырь. Бог разговаривает с ней: он говорит ей, что он страстно желает взять ее как свою невесту, если она очистилась от грешных желаний. Она не готова принимать нейролептики или литий.
Не так уж необычно, что непосредственно после смерти партнера, близкого друга или родственника люди слышат голос умершего. Удивительно, как часто голос дает советы или к нему обращаются за советом; часто повторяются слова утешения и ободрения. В подобных случаях я не вижу потребности вмешиваться. Другое дело, если умерший превращается в мучителя, постоянно возвращаясь к неоконченным делам, которые могли быть секретными или запретными до смерти. Психиатр может помочь пациенту, поощряя его довести такой разговор до конца раз и навсегда, вместо того, чтобы каждый раз прерывать его на одном и том же месте.
Пример
Шестидесятичетырехлетняя женщина просит помощи. Ее муж умер от сердечного приступа семь месяцев назад, после чего она поняла, что это был хороший брак. Но она никогда не отваживалась рассказать ему, что их единственный сын, второй из их четверых детей, был от другого мужчины в результате ее короткого романа в Гааге. В течение последних четырех месяцев каждую ночь ее мучает голос, говорящий: "В Гааге живет Эрл, а его сына зовут Джанти", и это сопровождается ужасным хохотом. Она узнает голос мужа.
По совету психиатра женщина пишет своему мужу три письма. В первом она исповедуется, во втором описывает все то хорошее, что они пережили вместе в браке, а в третьем обрисовывает свои планы на оставшуюся жизнь. Она прячет эти письма в саду, под скамейкой, где они бывало сиживали вместе. После этого она никогда больше не слышит голос мужа.
Иногда родственники умершего могут слышать голоса, говорящие о том, кто виноват в смерти; это особенно характерно в случае смерти ребенка. Ребенок может жалобно плакать с того света и просить о защите, которую родители не смогли дать ему при жизни. Задача психиатра – ввести ситуацию в реалистическое русло; в этих случаях могут быть полезны траурные ритуалы, особенно в конце курса лечения.
Также вполне обычным является слышание голоса умершего его живым партнером, когда последний собирается вступить в новые отношения. В этом случае психиатр может помочь избавиться от двойственности чувств. Если отношения при жизни были в основном хорошими, умерший, конечно, даст благословение, если живой партнер уверен, что новые отношения имеют будущее.
В некоторых случаях важную миссию получают от Бога или от известного исторического персонажа. В целом эти предписания нежизнеспособны: на практике они часто дискредитируются, если пациент начинает их осуществлять.
Если эти идеи величия грубо отклоняются, пациент наверняка будет чувствовать себя неправильно понятым, униженным и оскорбленным. Обычно под видом самовозвеличивания скрыто как раз чувство неполноценности. Мне кажется, что можно взяться за разрешение этой ситуации, анализируя вместе с пациентом цели того, кто дает предписания, и путем обсуждения с голосами ставить нравственно приемлемую и осуществимую временную цель, а затем пытаться достичь ее.
Пример
Двадцатидевятилетний мужчина недавно отказался от своего университетского курса истории. Он счел, что больше не может ни концентрироваться, ни контактировать со своими студентами, он вернулся жить к своим родителям, где проводит много времени за домашним компьютером. Он слышит голос, говорящий ему, что он – реинкарнация Муссолини, и что это его задача объединить Европу. Его рефлексы тренируют Space Invaders (Захватчики пространства), в дополнение к чему он считывает информацию о различных системах вооружения и пытается поступить на обучение в диверсионно-десантный отряд.
Работая по гипотезе, что он ищет суперрешение собственного внутреннего хаоса и дезорганизованной социальной жизни, подход психиатра – работать шаг за шагом над социальной реинтеграцией. В результате требования и ожидания как пациента, так и его родителей становятся более реалистичными, а голоса – менее навязчивыми.
Когда голоса приказывают слышащему причинить себе вред (в экстремальных случаях – совершить самоубийство), больной обычно сознает лежащее в основе этого депрессивное состояние, сопровождаемое иногда бредом вины. Чувства подавленности могут быть диссоциированы. Задача психиатра оказать твердую поддержку здоровой части личности, олицетворяющейся в голосе. Сотрудничество с разрушительными голосами более продуктивно, чем любые попытки их игнорирования. Антидепрессанты, возможно в комбинации с нейролептиками, могут помочь этим усилиям.
Пример
Двадцатитрехлетняя женщина страдала от депрессии с 15 лет; ей было 17, когда она сделала первую попытку покончить с собой, за этой попыткой последовало много других. Долгое время она отказывалась произносить больше нескольких слов, а позже обнаружилось, что ее голоса запрещали ей разговаривать. Она похудела на 16 килограммов с тех пор, как голоса стали говорить, что любая пища, которую она ест, превратится в червей. Ее дедушка, который был для нее близким человеком, умер, когда ей было 13 лет; на его похоронах она чувствовала себя так, будто ее саму поглотила могила. Она сказала, что ее дедушку захоронили над бабушкой, и теперь она слышит ночью голоса их обоих, зовущие ее прийти и лечь между ними. Во время лечения ее побуждали отнестись к голосам критически: если их совет дается с хорошими намерениями, то у них нет причин не пояснить своих мотивов. Ее также поддерживали депо- нейролептиками.
Команды на самовредительство могут также возникать из других конфликтов. Голоса могут сказать, что такой поступок необходим, чтобы уберечь семью или отдельных родственников от большего зла. Это иногда наблюдают у детей, родители которых разведены. В подобных случаях лучше всего устроить встречу со всей семьей.
Эти ситуации можно также понять в свете других взглядов, изложенных в этой главе: например, команды super-ego на подавление импульсов от id.
Есть много различий в метафизических и мистических взглядах, которые могут возникать в отношении слышащего голоса. Он (или она), например, избран специальным протеже, которому дарованы особые силы и обещано вознаграждение; с другой стороны, может быть необходимо пройти через искушения и тяжелые испытания. Такие индивидуумы, вероятно, должны искать совета и руководства у тех, кто сведущ в соответствующей метафизической системе. Я считаю, что для непричастного к этому психиатра важно удостовериться, что пациент, занимаясь этим, не пренебрегает своим здоровьем, повседневными занятиями и социальными контактами. Важно также быть осведомленным о ловушках структуры психастенической личности, как описал французский психиатр и психолог Пьер Дженет (см. "Диссоциация" в следующем разделе этой главы "Диссоциированная личность").
Как я пытался показать, практические решения для оказания эффективной помощи или поддержки слышащего голоса в значительной степени зависят от функций этих голосов. И все же имеются некоторые общие принципы, которые можно рекомендовать слышащим голоса:
Целью, по-моему, должно быть получение большего контроля над вашими голосами, так, чтобы вы не были всецело в их распоряжении; действительно, голоса должны служить вам. Я посоветовал бы вам не полагаться только на сами голоса или на книги, а обратиться за помощью к профессионалам или к выжившим в этой ситуации. Наконец, во всем поведении с этими голосами наилучшим возможным советчиком является здравый смысл.
Все мы зависим от нашего окружения по двум основным направлениям. Часть из того, что мы делаем, по существу является повторением того, чему мы научились в прошлом, а другая часть – это новые и творческие попытки активно приспосабливаться к меняющимся условиям. Конечно, обычно наше поведение – комбинация того и другого. Большинство наших типичных действий привычны для нас; чем больше они выполняются автоматически, тем больше они становятся частью нашей личности.
Правда также и то, что некоторые люди более или менее автоматически выполняют действия, которые, по существу, не являются типичными для них, и переживают мысли и чувства, за которые они не отвечают. Эти действия, мысли и чувства не являются, как было прежде, их личными функциями. В таких случаях часть психики функционирует более или менее независимо от личности как целого, однако может, вероятно, функционировать как индивидуум. Этот феномен, характерной чертой которого является диссоциация, привлек к себе в последние годы большое внимание.
В 1889 году французский психиатр и психолог Пьер Дженет (1859-1947) определил диссоциацию как утрату личностью контроля над системами представлений, а часто – и знаний. Эти системы управляют жизнью на подсознательном уровне и могут мешать повседневному сознанию или просто исключать его. Простейшим примером их действия, возможно, является
гипнотическое внушение, которое действует автоматически; наиболее сложным примером может быть формирование сложного расстройства личности, при котором личность индивидуума распадается на несколько отдельных личностей, которые могут сосуществовать и проявляться независимо друг от друга. Дженет рассматривал тенденцию (или способность) к диссоциации как патологический симптом; современные психологи, такие, как Hilgard и Erika Fromm, повторно открывшие теорию диссоциации, которую разработал Дженет, полагают, что это – обычное явление, другими словами, т.е. до определенной степени каждый способен проявлять эту тенденцию. Современное исследование показывает, что те, кто был травмирован, особенно в юности, как правило, развивают эту способность до более высокого уровня, чем те, с кем это не случалось: это указывает на связь между травмой и тенденцией к диссоциации.
Термин "травма" первоначально применялся в отношении физических повреждений, и это применение все еще сохраняется. В XIX столетии выражение "психологическая травма" было введено как метафора для реакций замешательства и страха, вызванных потрясающим событием. Примером личности, пережившей психологическую травму (или психотравму), может быть тот, кто непосредственно испытал шоковое событие, стал его свидетелем или слышал о нем и среагировал сильным переживанием беспомощности и страха. Такими событиями могут быть серьезное дорожное происшествие, грабеж, изнасилование, сексуальное насилие над ребенком или внезапная смерть члена семьи. В частности, многие жертвы инцеста проявляли раздвоение личности в период этого травмирующего опыта; некоторые, например, сообщали во время лечения, что они в то время всплывали к потолку и наблюдали за происходящим оттуда. Когда это происходит, естественные чувства страха, ярости, печали и т.п., так же как физические ощущения боли и напряжения, не формируются как часть их опыта: они диссоциированы.
Более полная диссоциация происходит, когда при изнасиловании ребенку повезет психически полностью исчезнуть с места тяжелого испытания. Так, он может фантазировать о том, что вылетает через окно, скрывается за обоями, прячется на облаке, а то, что сознательно не пережито при травме, не вспоминается. Этот феномен описан как "травматическая амнезия". Однако есть, вероятно, еще другая (диссоциированная) часть личности, которая полностью или частично переживает событие и, следовательно, полностью сознает то, что произошло. Гипноз предлагает возможность исследовать это.
Диссоциированное переживание не становится интегрированной частью личности; память о нем не помещается в банк памяти обычным образом. Вместо этого травматическое восприятие сохраняется как эмоционально заряженное состояние, которое может быть реактивировано при условиях (триггерах), которые так или иначе соответствуют в каком-то аспекте подлинному событию, вызвавшему шок. Женщина, изнасилованная под острием ножа, может вспомнить этот инцидент, нарезая овощи в кухне, и реагировать с таким же страхом и паникой, которые она чувствовала (но диссоциативно) во время изнасилования.
Травматические воспоминания – это не воспоминания в обычном смысле слова, когда человек может при желании вспомнить и подробно рассказать о переживании; у них нет ни социальной функции (они не касаются больше никого другого в настоящем), ни какой-либо приспособительной ценности в отношении обстоятельств подлинной травмы. Они представляют не фактическую память, а скорее диссоциированные эмпирические состояния. Когда какой-либо элемент диссоциированного переживания реактивируется, само пережитое состояние автоматически и ярко воспроизводится.
Феномен реактивированных травматических воспоминаний объясняет, почему травмированные люди так яростно реагируют на ситуации, которые для большинства других людей малозначимы или вообще нейтральны. Многие психические больные проявляют симптомы, являющиеся результатом ранних травм; они зачастую обременены запрятанным восприятием травмы и связанным с ней диссоциативным феноменом; похоже, что о них неизвестно тем, кто их окружает, включая, например, их социальных работников. Это может быть одной из причин того, что поведение и восприятия, связанные с реактивированной травмой, иногда относятся к психозу, а такой феномен, как слышание голосов, заслуживает диагноза "шизофрения". Дисфункции расстройства множественной личности, зачастую значительно более разнообразные, остаются незамеченными.
В последние годы опубликовано много работ о психологическом влиянии сексуального насилия над ребенком. Ранние исследования имели тенденцию принимать форму личных документов, таких как "Kiss Daddy Goodnight", Loise Armstrong (Поцелуй Дэдди Добройночи, 1978) и "Conspiracy of Silence*, Sandra Butler (Заговор молчания, 1978). За ними вскоре последовали важные статьи и книги, написанные врачами, лечившими женщин с историями сексуального насилия в детстве: Herman, 1983; Gelina, 1981, 1983; Goodwin, 1982; Summit, 1983. Однако ни частные оценки, ни отчеты клиник не дали возможности достоверно обобщить влияние такого насилия; это было сделано в более поздний период быстрого роста соответствующих научных исследований. К 1986 г., как раз через 10 лет после публикации первого персонального сообщения, Brown и Finkelhor рассматривали результаты 14 исследовательских проектов в этой области (все применяли испытанную методологию изучения); с тех пор было проведено еще почти столько же исследований.
Почти 100 женщин приняли участие в нашем исследовании. Все эти женщины подвергались в детстве насилию, преимущественно сексуальному, их отцами или отчимами в течение четырех или более лет.
Это исследование базируется на предпосылке, что связь между насилием (сексуальным) над ребенком и специфическими психиатрическими симптомами была уже твердо установлена. Это были, например, несколько исследований, показывающих, что женщина, которая ребенком подвергалась сексуальному насилию, более склонна к попыткам суицида; другие обнаружили зависимость между насилием и диссоциативными расстройствами. Исследование диссоциативных расстройств связало также слуховые галлюцинации с детским травматизмом. Нашим главным вопросом в этом исследовании было следующее: имеет ли место корреляция между различными характеристиками насилия (сексуального) над ребенком и специфическими симптомами во взрослой жизни? Из всего перечня симптомов мы выбрали относящиеся к четырем проблемным областям: диссоциативные расстройства сознания, галлюцинации, самоповреждения и суицидные тенденции.
Здесь мы сконцентрируемся на зависимости между характеристиками сексуального насилия над ребенком и слуховыми галлюцинациями. Для целей нашего исследования сексуальное насилие над ребенком характеризуется тремя следующими критериями:
Галлюцинации определены как некое переживание, подобное восприятию, которое:
Мы различаем несколько типов галлюцинаций: воспоминания галлюцинаторного характера, зрительные галлюцинации и слуховые галлюцинации.
| N=97 | Галлюцинаторные переживания | |
|---|---|---|
| n | % | |
| галлюцинаторные воспоминания | 33 | 34 |
| зрительные галлюцинации | 41 | 42 |
| слуховые галлюцинации | 37 | 43 |
Что означает галлюцинаторное воспоминание, наверно, лучше всего показать на примере. Ильзе (В37) была изнасилована и жестоко избита отцом. Она говорит об одной из своих нынешних проблем:
Самое ужасное то, что я не могу видеть мужа. Если я в ванной и он заходит туда, я должна выйти: я вижу входящим не мужа, а отца. Я вижу отца, входящего в ванную комнату. Я становлюсь больной из-за этого.
Ильзе испытывает искажение восприятия: действительное событие (вид мужа, входящего в ванную комнату – триггер) вызывает воспоминание и воспринимается в трансформированном виде.
Другие сообщают, что такие воспоминания настолько навязчивы, что они теряют самообладание взрослой личности и снова чувствуют себя детьми. Отец Дженни (В40) насиловал ее с 7 до 27 лет. Во время лечения она старалась вспомнить эмоциональные детали инцидентов детства.
Иногда происходило такое, что действительно пугало меня. Я чувствовала, что снова становлюсь ребенком с тем же чувством – чувством, что я попала в ловушку и не могу избавиться от сложившейся ситуации. Я действительно не знала, как от нее избавиться. Было трудно убедить себя, что на самом деле я давным-давно избавилась от нее.
Некоторые женщины переживают воспоминания детства так интенсивно, что без посторонней помощи не могут разобраться в реальной действительности. Все, кто сообщал о галлюцинаторных воспоминаниях, говорили, что эти переживания были короткими.
О них сообщили около 42% из нашей выборки. Переживались несколько типов зрительных галлюцинаций:
В нашем исследовании восемь женщин сообщили о галлюцинаторных переживаниях, различным образом и в большей или меньшей степени связанных с сексуальным насилием. Коос (В42) в детстве была изнасилована отцом и была изнасилована, будучи взрослой.
После изнасилования меня поместили в больницу. В то время я отказывалась от еды: я видела сперму в моей еде и в моем питье. Я видела сперму везде.
Пять женщин сообщили о дневных кошмарах с содержанием, подобным ночным кошмарам. Хилли (В32):
У меня часто бывает ужасное видение, что отец приходит убить меня. Когда я просыпаюсь от одного из таких ночных кошмаров и вижу моего друга, спящего рядом со мной, я не могу избавиться от чувства, что мой друг хочет меня убить. Во время дневных кошмаров я часто чувствую, будто кто-то схватил меня за горло или чудовища вскакивают на меня. Это намного ужаснее того, что делал со мною отец. Обычно я просыпаюсь потому, что кричу (очень громко, как мне кажется), но никто меня не слышит. На самом деле мои крики негромкие, и я уверена, что временами они мне только снятся.
Восемь женщин сообщили о сомнамбулических периодах в течение дня, когда они испытывают ужасные галлюцинации, такие яркие, что они находят себя кричащими и отбивающимися. Эльс (В18) рассказала нам:
Однажды я увидела, как вошел муж. Он взял меня за горло и пытался убить меня, а я чувствовала, как ускользает от меня моя жизнь. В этот момент я стала сопротивляться, бить кулаками, ногами и бороться. После невероятной борьбы я бросила его на пол, и муж выбежал из комнаты. После этого переживания я всегда проверяла, заперла ли я дверь перед сном. Было такое чувство, как будто я боролась с отцом, как будто эта борьба была на самом деле.
Теперь Эльс сомневается, случалось ли такое в действительности. Она испытала это очень ярко, но как бы во сне. Она заключает:
Я думаю, что подобные переживания присущи людям, побывавшим в концентрационных лагерях.
Елизавета (В20):
Иногда, когда я брожу вокруг дома, то везде встречаю себя. Когда я открываю дверь, то вижу себя стоящей за дверью. Когда это случается, я впадаю в панику.
Града (В23):
В то время, как у моего мужа была любовная связь, у меня были странные переживания. Я даже видела себя сидящей рядом с собой. Та, что сидела рядом, со мной, хотела совершить суицид, но я этого не сделала.
Лидия (В49):
В сновидениях и воспоминаниях, возвращаясь к прошлому, я неожиданно сталкиваюсь с самой собой ребенком. Я беру себя-ребенка на руки и говорю себе самой: "Я буду заботиться о тебе.
Двадцать семь женщин в нашей выборке сообщили о слышании голосов, а восемь из них описали слуховые галлюцинации как, по крайней мере частично, связанные с насилием (сексуальным) в детстве. Четверо других сказали нам, что они не помнят непосредственно это переживание, но слышат голоса, которые информируют их о детстве.
Ханна (В31): отец насиловал ее примерно до 11 лет. Он насиловал ее яростно и грозил убить. Она говорит, что помнит о себе очень мало; большинство воспоминаний о маленьком ребенке в третьем лице. Она объясняет, что в детстве, бывало, разговаривала сама с собой, чтобы не допускать этих ужасных воспоминаний. В воспоминаниях маленький ребенок говорит: "Ты знаешь, что это было".
Она (маленький ребенок) рассказывает мне, что произошло, и тогда я говорю: "То, что ты рассказываешь, ужасно.
Иногда детский голос говорит о другом. Периодически Ханна слышит много голосов, среди которых она узнает голос своей матери.
Среди психиатров всегда были различные подходы к проблеме установления связи между специфическими симптомами и психиатрическим диагнозом, были установлены различные критерии для отличия диссоциативных или истерических галлюцинаций от галлюцинаций, связанных с другими психиатрическими диагнозами. Большинство переживаний, о которых сообщено в нашем исследовании (23 из 27), удовлетворяют критерию, который установил Schneider для опознания слуховых галлюцинаций при шизофрении. В 1959 г. Schneider сформулировал 11 критериев для отличия простых и сложных слуховых галлюцинаций. Они включают такие категории, как: голоса сообщающие, голоса спорящие (убеждающие, доказывающие) и звучание мыслей. Позже Mellor (1970) переопределил эти критерии более точно.
Слуховые галлюцинации были описаны как находящиеся внутри головы у 18 из 27 субъектов, снаружи – у четырех; как внутри, так и снаружи – у пяти. Те, кто сообщил об этих галлюцинациях, не были под заметным влиянием субкультур, не были членами каких-либо сект, и мало кто из них лично интересовался паранормальными феноменами. Во всех восьми случаях, когда женщины вели диалог со своими голосами, это было по предложению врача. Мало у кого из женщин галлюцинации были немедленным следствием драматических жизненных событий, и они всегда были недолгими. Большинство из тех, у кого были слуховые галлюцинации, говорили, что они слышали голоса по многу лет.
Детская травма может быть связана с галлюцинациями несколькими разными типами психологических процессов. В этом отношении было выдвинуто несколько теорий, наиболее известна из них, без сомнения, теория соблазна, которую предложил Фрейд в своих ранних работах. За информацией об этом и других взглядах мы отсылаем читателя к книге Энсинк "Confusing Realities" (Умопомрачающие реальности, 1992). Мы сопоставляли некоторые из этих теорий с нашими результатами.
Главные результаты нашего исследования изложены ниже. Чтобы несколько упростить материал, мы применили метод, с помощью которого для каждой женщины было подсчитано количество случаев пережитого ею в детском возрасте сексуального насилия, физической расправы и насилия со стороны других членов ее семьи, обычно матери. Эти различные типы травм были затем подсчитаны по трем возрастным периодам:
Совокупность выявленных травм была потом сопоставлена с наличием или отсутствием слуховых галлюцинаций. Мы обнаружили, что:
Мы должны, конечно, быть осторожными в наших интерпретациях ретроспективных сообщений о насильственных ситуациях до 7 лет. Единственный вывод, который может быть с уверенностью из этого сделан, таков: женщины, которых это касается, не могут вспомнить время, когда их отец или мать не совершали насилия над ними или не пренебрегали ими.
Маленький ребенок должен научиться различать реальность и фантазию. Очевидно, что родительский инцест обычно ассоциируется с деформированием реальности со стороны родителя (ей) (Sammit,1983); если родители ребенка неспособны сделать это различие, тогда у ребенка могут быть серьезные трудности в обучении этому. Ясно к тому же, что для ребенка, которого с малых лет подвергали насилию один или оба родителя, может быть даже лучше не учиться различать действительность и фантазию: полное осознание различия может быть слишком разрушительным для ребенка.
Последний важный вывод заключается в том, что, возможно, самый большой вклад в сферу слуховых галлюцинаций делает подавление эмоций. Это наводит на мысль о том, что непризнание чувств своими делает возможным то, что эмоции и связанные с ними мысли и образы будут приписаны ego-dystonic источникам (не-я). Этот процесс атрибуции кажется особенно важным в связи с зависимостью между слуховыми галлюцинациями и совокупной (накопленной) детской травмой.
За последние несколько десятилетий достигнуто значительное продвижение в понимании человеческого разума. Отрасль психологии, которая, возможно, наиболее ответственна за это развитие, известна как когнитивная психология; она занята тем, как индивидуумы приобретают и применяют знания о мире (когнитив – знание). Теоретические модели психических процессов, развитые когнитивной психологией, были, в свою очередь, успешно применены для понимания необычных психических явлений. В этом разделе я коротко обрисую, что означает когнитивный подход в психологии, и покажу, как он продвинул наше понимание таких галлюцинаторных переживаний, как слышание голосов.
Когнитивная психология занимается тем, как информация воспринимается, хранится и используется разумными организмами (главным образом людьми, но когнитивная психология обращает также иногда свое знание на другие биологические виды или даже на интеллектуальные машины). Исторически эта отрасль науки многим обязана компьютерным знаниям, поскольку компьютеры, как кажется, представляют модель того, как может работать интеллект (см. Johnson-Laird, 1987, введение в когнитивную психологию для неспециалиста, в котором подчеркивается роль компьютера в стимулировании психологических теорий.)
Вопрос о том, в какой степени разум является аналогом компьютера, остается спорным. С одной стороны, кажется, что разум обрабатывает информацию о мире подобно компьютеру, т.е. следует тем же правилам. С другой стороны, архитектура или конструкция разума кажутся радикально отличными от конструкции среднего настольного компьютера. Следуя этой аналогии, было доказано, что проблема понимания человеческого разума должна быть решена на трех уровнях. Во-первых, нам нужно понять функции разума (что он может и чего не может делать).
Во-вторых, должны быть выявлены правила и алгоритмы, применяемые разумом для выполнения этих функций (аналогично компьютерным программам). В заключение могут быть изучены структуры, используемые мозгом для выполнения этих правил. Первые два из этих уровней являются сферой когнитивной психологии, а последний – нейропсихологии.
Традиционно когнитивные психологи изучали такие "холодные" когнитивные процессы, как восприятие и память. Однако в последнее время они заинтересовались также "горячими" процессами, включая эмоции и самопознание. Не удивительно, что когнитивная психология применяется для исследования различных проблем психиатрии. Хотя большей частью эта работа была сфокусирована на тревоге и депрессии, в последнее время внимание стало уделяться психотическим переживаниям, таким как галлюцинации и бредовые идеи.
При выполнении такого рода исследований задача когнитивного психолога – выяснить, как отличается обработка информации у людей с психиатрическими проблемами от обработки ее у тех, у кого таких проблем нет (если вообще отличается). Такие переживания как галлюцинации сами требуют когнитивного подхода, поскольку представляется, что они отражают аномалии в способе, которым мозг обрабатывает информацию о мире. В случае галлюцинаций (это можно было бы доказать) в сознании происходит нечто такое, что заставляет индивидуума верить в то, что вне его есть нечто, в то время как фактически в мире нет ничего, что соответствовало бы воспринятому переживанию.
Любой психологический отчет о галлюцинациях должен объяснить ряд фактов:
Было выдвинуто много сходных теорий для объяснения этих наблюдений. Все они говорят о том, что галлюцинации появляются, когда психическое отражение событий реального мира ошибочно. В соответствии с этим взглядом личность, слышащая голос, думает словами, но ошибочно считает эти мысли произнесенными кем-то другим. Во многих отношениях эта идея очень близка к объяснению галлюцинаций, которое дал Карл Юнг и которое приведено в другом месте этой книги.
Многие психологи пытались провести эксперименты для проверки этой теории. Например, в одном из исследований, выполненных мною и моими коллегами из Ливерпульского университета, психически больным, часть которых слышала голоса, было предложено прослушать 100 пятисекундных взрывов белого шума (шипящий звук, подобный ненастроенному радиоприемнику). В фоне 50 из этих взрывов был голос, и добровольцев просили сказать после каждого взрыва, насколько, по пятибалльной шкале, они уверены в том, что в звуке взрыва присутствовал голос (О – уверен, что голоса не было; 3 – совершенно не уверен; 5 – уверен, что голос был). Довольно сложный математический анализ ответов добровольцев позволил установить два критерия: критерий чувствительности, который показал, насколько хорош слух добровольцев, и критерий, который показал их предубежденность или тенденцию доверия к тому, что голос действительно присутствовал. Результат показал, что слух у слышащих голоса так же чувствителен, как у негаллюцинирующих, но галлюцинирующие в условиях неопределенности более склонны верить, что голос присутствует. Это наводит на мысль, что слышащие голоса, испытывая событие, которое может быть либо мыслью, либо чем- то, что они слышали, склонны предполагать, что это нечто, что они действительно слышали. Интересно, что очень похожие результаты были получены, когда сравнивались галлюцинирующие непациенты с негаллюцинирующими.
Эта теория объясняет большое количество наблюдений над галлюцинаторными переживаниями. Например, неудивительно, что галлюцинации сопровождаются электрической активностью в речеформирующих мышцах, учитывая, что такая активность сопровождает обычную словесную мысль. Также неудивительно, что галлюцинации больше проявляются в тишине или при беспримерном возбуждении, поскольку это именно такие условия, при которых наиболее трудно определить разницу между внутренним голосом и внешним возбудителем.
Теория оставляет без ответа вопрос о том, почему некоторые люди склонны ошибочно принимать внутренние мысли за внешние возбудители. Очевидно, мозг должен иметь систему, отличающую собственные мысли от событий во внешнем мире. Эта система, однако, не всегда точна: ученые, например, иногда ошибочно принимают идеи, которые они слышали от других, за идеи, которые они придумали сами, и в наших мечтах все мы ошибочно принимаем наши фантазии за действительность.
Chris Frith предположил, что система, ответственная за распознание самосгенерированных событий и событий реального мира, которую он называет "монитор", анатомически расположена в части мозга, называемой гиппокамп. Однако, мало прямых указаний на то, что эта часть мозга аномально функционирует у людей, слышащих голоса. Другая возможность заключается в том, что те, кто слышит голоса, по сравнению с людьми, не слышащими их, применяют разные правила распознавания внутренних и внешних событий. (Иными словами, продолжая аналогию с компьютером, причиной галлюцинаций может быть скорее программное обеспечение, чем электронная часть). Тот факт, что галлюцинации зависят от внушений и культуральных традиций, подтверждает эту последнюю гипотезу.
В этом контексте интересно отметить, что голоса часто играют особую роль в жизни тех, кто их слышит. Иногда они представляют злобную силу (возможно, плохую часть личности, которую трудно признать), но иногда они являются компаньонами или источниками комфорта. В любом случае, почти всегда голоса поддерживаются комплексом верований и ожиданий.
Я надеюсь, что вышесказанное дает некоторое понятие о том, как недавние успехи психологии привели к лучшему пониманию того, что происходит в мозге слышащего голос или испытывающего видения. Судя по этому сообщению, можно подумать, что когнитивный подход совпадает с традиционным психиатрическим подходом, который всегда рассматривает галлюцинации как симптом болезни. Конечно, многие когнитивные психологи, изучающие такие необычные переживания, как галлюцинации, действительно, мыслят в рамках медицинской модели и рассматривают свою работу как вклад в общий прогресс психиатрических знаний. Я, однако, не разделяю этого подхода.
Мне кажется, что заключение о том, что считается болезнью, а что считается здоровьем, по существу нравственное решение. Например, можно представить себе морально мрачное общество, в котором счастье рассматривается как форма нездоровья. Когнитивный психолог, работающий в таком обществе и пытающийся понять, что происходит в мозге того, кто счастлив, применил бы точно такой же подход и использовал бы подобный экспериментальный метод, какие применяют когнитивные психологи в нашем обществе, изучая людей, слышащих голоса. Например, если бы кто-то хотел понять, что такое счастье, он должен был бы искать особенности процесса обработки информации, которые объясняли бы счастливый нереалистичный оптимистический взгляд личности на мир, и которые отсутствовали бы у несчастливого человека.
Задача когнитивной психологии – исследовать психические процессы, связанные с особыми видами переживаний и поведения. Дело других определять, будут ли эти переживания и поведение рассматриваться как патологические или нет. Мой опыт общения с людьми, которые слышат голоса, таков, что они зачастую интеллигентные, очень чувствительные и творческие индивидуальности, старающиеся осмыслить мир, который нередко приводит в замешательство, а иногда пугает. В этом отношении у них много общего с теми когнитивными психологами, которые, подобно мне, пытаются сделать галлюцинаторные переживания более понятными для других.
Одним из преимуществ когнитивного взгляда является то, что он приводит к проверяемым теориям. Например, эксперимент, который я описал выше, предоставляет прямое доказательство в поддержку взгляда, что голос – это неправильно истолкованные мысли. Другое достоинство когнитивного исследования галлюцинаций состоит в том, что оно может привести к новым методам помощи слышащим голоса. Идея, что те, у кого есть галлюцинации, ошибочно принимают собственные мысли за события реального мира, ставит вопрос о том, нельзя ли помочь галлюцинирующим овладеть теми частями своего естества, которые они считают чужими. Одна из стратегий для достижения этого результата, известная как фокусировка, описана в отдельном разделе главы 10.
С тех пор как возникло движение за психическое здоровье (около 1880) существовала школа, известная как социальная психиатрия. Социальная психиатрия изучает зависимость между социальными условиями и проблемами психического здоровья: она рассматривает мысли, чувства, восприятия и поведение индивидуума в связи с условиями, в которых личность живет и действует.
Биологическая и психодинамическая психиатрия рассматривают проблемы психического здоровья под разными углами зрения. Биологическая психиатрия занимается связью между поведением человека и физиологией мозга; в психодинамической психиатрии мы рассматриваем связь между проблемами психического здоровья и попыткой справиться с эмоциями. условия жизни, влияющие на психическое здоровье, многочисленны и разнообразны, от окружения на работе до свободы (или несвободы) выражения сексуальной тождественности, и многие из них могут способствовать появлению голосов. Внешние влияния, нарушающие баланс между индивидуумом и его окружением, могут привести к усилению чувства крайней беспомощности, а это может вести к психологическому расстройству. В этом разделе мы рассмотрим несколько важных примеров такого влияния:
Когда триггером для голосов являются нетерпимые обстоятельства, голоса склонны делать замечания, которые отражают то, как другие люди обращаются со слышащим. Они сообщают, прямо или косвенно, часто в форме метафоры, об отношениях слышащего с его окружением.
Я встретил 67-летнюю женщину, которая слышала голоса, разговаривавшие с ней, как взрослые с ребенком: "Будь осторожна, не споткнись. Застегни пальто" и т.п. Когда она вошла в мой рабочий кабинет, ее сопровождали две дочери, и я обратил внимание, что одна держала ее за руку, как будто женщина была неспособна идти без помощи. Другая дочь осторожно подвела ее к стулу и стала расстегивать ее пальто. Между тем было заметно, что пациентке неловко. Дочери стали рассказывать мне о проблемах матери (как будто она не могла говорить сама). Немного погодя я дал возможность женщине самой рассказать свою историю.
Она рассказала мне, что начала слышать голоса, когда муж перестал работать: он узурпировал все домашние дела, а ее постепенно свели на роль ребенка. Когда я указал на это как на возможный ключ к значению голосов, все трое были изумлены. Однако, когда несколько позже мы исследовали это, они начали осознавать отношения, о которых говорили голоса, и то, как семья относилась к матери.
В этом примере связь между голосами и внешним миром прямая: голоса точно отражают то, что окружающие говорят слышащему голоса. Связь может быть гораздо менее очевидной, когда голоса передают ситуацию метафорически. Например, мы столкнулись с 24-летним мужчиной, который слышал голоса, навязывавшие ему всякого рода предписания. Этот молодой человек называет свои голоса "фашистские силы". Действительно, инструкции, которые они ему дают, отражают то, как с ним обращались в больнице и дома. Когда он впервые начал жить самостоятельно, он обнаружил, что ему трудно принимать независимые решения, и использовал голоса, чтобы поддерживать порядок в своей жизни. К несчастью, делая это, он стал зависеть от них, и они постепенно разъедали его самостоятельность и стали постоянной подпоркой.
Голоса могут быть также связаны с такими стрессовыми событиями, как развод или потеря работы. Такие голоса обычно критикуют недавние напряженные события и изменения в жизненной ситуации слышащего, и это может закончиться чувством такой же беспомощности слышащего по отношению к голосам, как и по отношению к самим внешним стрессовым факторам. В таких случаях лечение вначале сосредоточивается на изменении стрессовых элементов существующей ситуации.
Самая обычная форма тяжелой травмы – смерть любимого человека. Немедленным следствием такого рода утраты у многих людей служит слышание голоса умершего. Как описано в главах 6 и 8, слышание таких голосов часто продолжается потом долгое время. Это особенно вероятно в наиболее болезненных случаях, когда, например, ребенок или партнер умирает при таких обстоятельствах, как суицид.
Возможно, не так известно, что голоса могут появляться при таких менее очевидно травмирующих переживаниях, как, например, потеря работы. Алексис, 26 лет, много лет очень тяжело работала секретарем в одной и той же компании, на одного и того же босса. Позже она увидела, что бизнес начинает идти хуже, и потратила много сил, чтобы помочь восстановить его успешность. Затем она оказалась жертвой злобной сплетни коллег, и это привело к отстранению ее от должности. Она ушла с очень сильным чувством несправедливости и беспомощности.
В месяцы, последовавшие за увольнением, у нее было впечатление, что люди говорят о ней, когда она входит в обыкновенное кафе. Это все больше и больше заботило ее, она начала постоянно слышать голоса. Эти голоса злобно лгали о ней и мало-помалу стали появляться также в других ситуациях, дома и на семейных встречах. В конце концов это стало совершенно нестерпимо, но Алексис поняла связь между своим положением и своими реакциями не него намного позже, после длившегося более года добровольного психиатрического лечения. Прошло два года прежде чем она набралась мужества взяться за другую работу. Она получила ту работу, которую хотела, и в результате голоса постепенно исчезли.
В подобных случаях лечение состоит не столько в борьбе против голосов, сколько в развитии большей личной независимости и способности к достижению равноправия во взаимоотношениях.
В нашем сложном мире человеку нелегко реализовать свои желания. Если индивидуум не достигает своих целей, мы иногда сталкиваемся с голосами, которые помогают слышащему найти свой путь.
В главе 8 есть рассказ о чернокожей женщине, которая слышала голос Хайле Селассие, советовавший ей, что делать с расизмом, от которого она страдала. Он научил ее описать свою жизнь, т.е. учиться быть самой собой. На более простом уровне голоса могут играть роль исполнителя желаний: они могут, например, предлагать общение тому, кто одинок. Один из наших пациентов "берет" свои голоса в кафе и "пьет" с ними кофе. Другой, живущий одиноко, когда он должен принять решение, просит голос удачливого близкого друга дать ему совет. Мы сталкивались также с более сложными и трудными ситуациями, в которых голоса помогают людям осознать свой идеал или подавлять такие нежелательные сексуальные побуждения и идентификации, как эксгибиционизм или гомосексуализм.
Голоса могут быть частью стратегии выживания в жизненно опасных ситуациях. Например, пытки были признаны Международной Амнистией триггером слышания голосов. Психоз, вызванный неразрешимой дилеммой, может иметь тот же результат; книга "Sophie's Choice" ("Софи делает выбор"), которую написал William Styron, – живописный пример этого: германский офицер заставляет Софи сделать выбор между сыном и дочерью, послав одного из них на смерть в газовой камере.
Это очень драматический пример, но мы сталкивались с подобными дилеммами в менее экстремальной форме. В одном случае отец девочки-подростка умирал от рака и просил дать ему смертельную дозу пилюль, чтобы прекратить его страдания. Ее мать была возмущена и отказалась позволить это, говоря, что это было бы убийством. Кого должна была слушать девочка: отца или мать? Еще в одном случае девочка подчинилась сексуальным требованиям отца после того, как он пригрозил взять вместо нее младшую сестру, если она не согласится.
Во всех этих случаях наибольшая проблема состоит в том, что человек, поставленный перед дилеммой, чувствует личную ответственность за последствия любого выбора. Убедив его в том, что этот выбор был навязан кем-то другим, можно освободить его от эмоциональных последствий.
Голоса не всегда согласуются с общепринятыми понятиями о времени и пространстве. Мы сталкивались с людьми, которые слышат голоса, связанные с перенесенными в детстве травмами; они представляют фрагменты из прошлого, но содержащаяся в них информация настолько искажена, что слышащий не всегда обнаруживает, что они отражают прошлые переживания. Как мы знаем из литературы, в случаях такого рода лечение осложняется, если индивидууму не ясна связь между голосами и травмирующей ситуацией. Голоса могут служить защитой от пугающих воспоминаний, и тогда может оказаться, что и слышащий, и сами голоса закрыты для лечения: они могут бояться потерять друг друга и безопасность, которую они создали. Эта ситуация превосходно подмечена в фильме "Shattered", в основу которого положены переживания Trudy Chase. В одной сцене Trudy, напуганная мыслью о том, что врач может разрушить ее безопасность своей попыткой объединить ее голоса, спрашивает его: "Кого вы собираетесь убить первым?" По ее мнению, соединение голосов внутри ego равносильно их убийству. Ясно, что приоритетным в лечении должно быть понимание содержания и функции голосов.
Голоса могут быть также следствием эмоционального отрицания или жесткого обращения, что так хорошо описал Брайен Дейви дальше в этой главе.
Те психиатры и другие люди, которые настойчиво утверждают, что таких голосов не существует, упускают суть. Будет неправильным их отрицание или попытка их заглушать, используя наушники, музыку или видео. Как мы показали, эти голоса представляют реальные воздействия и им есть что сказать: иногда послание может быть неприятным и неудобным, иногда – мудрым и инструктивным. Правильный лечебный подход – это не отрицать их реальность, а побольше узнать о них и исследовать происхождение реальных проблем.
Социальная психиатрия изучает поведение и восприятие человека в связи с условиями его жизни как прошлыми, так и настоящими. Особый интерес представляют те социальные отношения и взаимодействия, в которых пациенту трудно или невозможно быть самим собой или продолжать такие отношения.
Исследуя вместе с клиентом, что говорят голоса, врач может помочь выявить те отношения и обстоятельства, которые породили проблемы. Слышание голосов само по себе не вызвано соответствующей ситуацией, но то, что говорят голоса, воспроизводит ситуацию метафорически. Поэтому причинно- следственный подход менее полезен, чем изучение содержания посланий в связи с жизненной ситуацией слышащего.
Все мы чувствительны к воздействиям нашего окружения, но уже давно стало понятно, что это особенно относится к тем, кто страдает шизофренией. Окружающая среда с чрезмерными или недостаточными стимулами считается особенно стрессовой и может привести к переживаниям, включающим галлюцинации, бредовые идеи и расстройства сознания. Среда, в которой большинство из нас проводит значительную часть времени, это наш дом, и поэтому неудивительно, что домашний эмоциональный климат имеет особую важность для нашего благополучия.
В 50-е годы группа социологов и социальных психиатров в Лондоне заинтересовалась тем, что происходит с людьми после того, как они покидают психиатрическую больницу. К своему удивлению, они обнаружили, что тем, у кого был диагноз шизофрения и кто вернулся в свои семьи, хуже, чем тем, кто жил отдельно или в общежитии: те, кто вернулся к своим семьям, снова поступали в больницу намного чаще, чем те, кто жил как-то иначе. Это вызвало серию научных исследований влияния среды на процессы, происходящие с теми, у кого определили шизофрению. Исследовавшие эту область выдающийся социальный психолог Cristine Vaughn и социальный психиатр Julian Leff установили критерий, названный "выраженное чувство", который позволил им количественно оценивать домашний стресс.
"Выраженное чувство" ("Expressed emotion" или ЕЕ, как его часто называют) измеряется с помощью интервью с кем-нибудь, кто хорошо знает страдающего. Обычно это близкий родственник, но в последнее время тестируются также медсестринский персонал и сами страдающие. Можно определить тип и степень эмоционального удовлетворения, проявленного интервьюируемым в терминах критики, враждебности, излишнего вмешательства, сердечности и позитивных замечаний. Из расчета этих различных категорий можно определить, высок или низок ЕЕ этой семьи. Теперь во всем мире выполнено по крайней мере 20 крупномасштабных исследований, изучавших зависимость между высоким и низким ЕЕ семьи и рецидивами шизофрении. Почти все исследования показывают более высокую частоту рецидивов у страдающих, живущих в семьях с высоким ЕЕ, и эта разница весьма существенная.
Некоторые люди истолковали концепцию ЕЕ как возложение на родственников вины за шизофрению или предположение, что они сами так или иначе ненормальные, но ясно, что это неверно. ЕЕ представляет уровень стресса в домашнем окружении, которое необязательно является так или иначе ненормальным; просто больные шизофренией очень чувствительны даже к слабому уровню стресса. Если угодно, на самом деле низкий ЕЕ семьи можно считать ненормальным из-за низких уровней стресса.
Исследование ЕЕ было чрезвычайно ценным для страдающих, их семей и профессионалов по охране здоровья тем, что подсказывало им более эффективные способы совместной работы по обучению тому, как жить и преодолевать трудности и горе, причиненные расстройством.
Выполнено множество обширных исследований, главным образом в США и Соединенном Королевстве (СК), для проверки новых методов, основанных на исследовании ЕЕ. Этим методам различные исследователи давали различные названия: психологическое воздействие (Лондон), управление семьей (Калифорния, США), психообучение (Питсбург, США) и воздействие на семью (Манчестер, СК). Короче говоря, эти исследования рассматривали специализированную помощь, которая сделалась доступной для семей, в том числе: информацию о шизофрении и ее лечении, проблемно ориентированную консультацию и обучение искусству справляться с трудными конфронтационными и стрессовыми ситуациями. Было признано, что эти средства имеют огромные преимущества перед традиционными средствами служб психического здоровья. Такие программы воздействия на семью (используя манчестерский термин) радикально снизили частоту рецидивов и повторных госпитализаций; они также улучшили уровень функционирования страдающих, позволяя им становиться более независимыми. К тому же очевидно, что родственникам это принесло пользу, а семья в целом стала функционировать лучше, т.е. лучше справляться со стрессами и решением проблем; экономический анализ также сделал очевидным, что эти воздействия приводят к сбережению финансовых средств служб здоровья.
Поскольку эти программы применяют метод сотрудничества в решении проблем, их одинаково приветствовали страдающие и их родственники, и в общем они были восприняты как полезные. Программы воздействия на семью позволяют держать людей вне больницы не за счет увеличения лекарственных доз; на самом деле имеются некоторые доказательства калифорнийского исследования, что страдающие, участвующие в программах семейной чуткости, получают меньшие дозы лекарств. Как предполагается, это происходит потому, что как они, так и их семьи способны лучше справляться со стрессом. Еще одним доказательством этому послужило манчестерское исследование, которое показало, что участники программы выдерживали более напряженные жизненные события, чем те, кто не получал "семейного воздействия". Это важно, поскольку ранее было показано, что переживание таких жизненных событий, как оказаться лишним или болезнь в семье, может быть источником сильного стресса, который часто приводит к рецидиву и госпитализации страдающего шизофренией. Тот факт, что страдающие, включенные в программу воздействия, переживали более тяжелые стрессовые ситуации и имели очень мало рецидивов, свидетельствует о том, что они успешно овладевали искусством справляться с любым стрессом, находясь в своем обычном окружении.
Конечно, когда люди становятся более независимыми, они, вероятно, чаще наталкиваются на неожиданные стрессы, просто из-за возросшей активности и самостоятельности. Опасность здесь ясна: возросшие уровни функционирования сопровождаются большей подверженностью стрессам, а это может вызвать рецидив. Оказывается, однако, что семейные воздействия допускают возросшую активность, вооружая страдающего необходимым искусством справляться с любым увеличением напряжения.
Мы получили также несколько уроков того, какие типы программ неэффективны, потому что были другие исследования, выполненные в Германии и в Австралии, которые не дали положительных результатов. Эти программы воздействия имели ряд отличий от успешных программ, которые мы уже рассмотрели, и это делает возможным определить, что получается, а что нет. Наименее успешными были такие программы: применявшие психодинамический подход; отделявшие страдающих от родственников во время лечебной сессии или вообще не включавшие страдающих; краткосрочные программы (обычно менее трех месяцев) ; те, которым не удавалось поддерживать должным образом связь с основными звеньями служб психического здоровья; и те, которые не приняли подход проблемно- сфокусированного сотрудничества. Решающими аспектами для успеха программ семейного воздействия, таким образом, являются сотрудничество страдающего, родственников и профессионалов в установлении и удовлетворении потребностей, а также активная роль страдающего и его семьи в разрешении их собственных трудностей.
Во время последнего психоза у меня было переживание, которое я бы описал, как слышание голосов на заднем плане. Теперь я могу сказать, что слышал фоновый шум, который мы обычно отфильтровываем от нашего сознания, и что я проецировал свои внутренние беспокойства на этот шум. Мои внутренние беспокойства придавали этому шуму некую структуру, и он звучал так, как если бы я слышал разговоры, относящиеся ко мне.
Во время психоза внутренние беспокойства настолько доминируют, что структурируют ваше представление о поступающих восприятиях. В отношениях между внутренним миром мыслей и чувств и внешним миром доминирует внутренний мир. Этот внутренний мир чрезвычайных ощущений и странных мыслей кажется причудливым и совсем не соответствующим внешней реальности. Я полагаю, однако, что возможно осмыслить этот странный внутренний мир. Для этого нужно увидеть себя снова переживающим беспокойства, реакции и чувства прошедших периодов жизни, когда человек был младенцем и маленьким ребенком, т.е. вернуться в прошлое. Вернуться к беспокойствам, ощущениям и реакциям прошлого, в условия страха и беспомощности того времени, к чувствам ужаса или (я поясню это позже) "рабским чувствам".
Чтобы понять психоз таким образом, необходимо разработать теоретическую структуру, объясняющую роль наших чувств, то, что их следует понимать как отделенные от нашего мышления, которое, в свою очередь, отличается от наших действий. Наши эмоциональные реакции на ситуации, то, что мы думаем о ситуациях, и наши активные реакции – это три измерения нашей личности, которые развиваются из наших предшествующих испытаний и отношений.
Одна из основных функций наших чувств – побуждать нас к действиям, которые утверждают и поддерживают нас. Усталость побуждает ко сну, голод – к еде, жажда – к питью. Восприятия и чувства как физические состояния, которые испытывают наши тела, имеют также социальные и межличностные функции. Привязанность и любовь мотивируют и поддерживают объединение и сотрудничество; раздражение и страх побуждают к энергичному проявлению защитных реакций. Многие чувства на самом деле являются смесью чувств. Например, зависть – это желание, смешанное с раздражением или ненавистью из-за невозможности его реализации.
Эмоции побуждают нас к действию. Удалим "е" в слове "emotion" (чувство) и получим "motion" (движение). Приятные чувства приводят нас к попыткам восстановить источники удовольствия или искать их. Они, так сказать, двигают нас к ситуациям, связанным с творчеством и наслаждением. Болезненных чувств мы стараемся избегать, не повторять, уклоняться от них или сопротивляться им. Мы клеймим их как негативные.
Итак, позитивные или негативные чувства побуждают нас действовать. Однако, будучи младенцами или маленькими детьми, мы не можем действовать иначе, чем прямо сигнализируя о наших чувствах тем, кто может действовать за нас и от кого мы зависим. Пока мы можем думать словами (или символами общения) и пока мы не можем действовать самостоятельно, мы зависим от соответствующего отклика на выражение наших чувств в чувствах нашей матери, отца, старших братьев или сестер. Наше младенческое состояние беспомощность и уязвимость.
Младенцами мы выживаем потому, что другие откликаются на выражение наших чувств. Но что, если они этого не делают? Что, если они игнорируют выражение наших чувств или отвечают на крик о помощи взглядом, который говорит о негодовании и ненависти? Что, если (еще хуже) они злоупотребляют своей силой и вызывают новые ощущения страха?
Ответ таков: младенец испытывает страх и ужас. Такой страх, такой ужас, подоплекой которых является ужас возвращения в прежнее состояние (на более раннюю стадию развития). Позднее младенец или маленький ребенок станет молчаливым, эмоционально чрезвычайно обособленным, типа зомби. Когда это проявляется в последующей жизни, психиатры называют это "эмоциональная бедность". Состояние страха, которое сковывает, состояние ужаса и чувство, что ты обязан всегда быть удобным для других, для использования другими, – это эмоциональные состояния психоза. Я называю их "рабскими чувствами", потому что они ассоциируются с беспомощностью младенца или маленького ребенка, которую он ощущает, если не находит соответствующего отклика на свои чувства, или если он всегда должен делать то, что хотят взрослые, независимо от его желаний. Главное в таких ранних переживаниях беспомощности то, что они закладывают основы личности и формируют наши основные реакции на ситуации последующей жизни. Они становятся частью наших условных рефлексов. Это не тот род обучения, который, как предполагается, мы получаем в школе, а более фундаментальный вид обучения, связанный с тем, как мы реагируем в условиях высоко заряженного чувства.
Безусловно, самое главное, что мы узнаем тогда, это важны мы или нет. Если родители не реагируют на непосредственное выражение наших чувств, мы узнаем, что наши чувства не имеют значения и, следовательно, мы не имеем значения. Если наше беспокойство никогда не снимается, и, возможно, нас признают только, когда мы этого добиваемся, мы вынуждены всегда искать внимания, всегда искать успокоения, которого никогда не имели с самого начала, показывая в выгодном свете наши разнообразные достоинства. Мы будем постоянно бороться таким образом за обретение чувства собственного достоинства, потому что наше самоуважение было подорвано, когда наши чувства игнорировались или когда нас в младенчестве мучили.
Если мы любим себя, то все наши чувства будут уважаться, признаваться и приниматься во внимание или получать отклик. Тогда мы будем иметь доступ к позитивным и негативным чувствам. Это важно, так как тогда, делая выбор, мы будем чувствовать себя уверенно. Мы будем искать такие ситуации, которые дают нам удовольствие и любовь. Мы будем отодвигать от себя или противостоять таким ситуациям, которые выводят нас из душевного равновесия или пугают. Короче говоря, мы будем создавать свою личность. Мы будем иметь право распоряжаться своей жизнью. Любовь в начале нашей жизни, как соответствующий защитный и нежный отклик на наши чувства, – это предпосылка нашей будущей независимости. Если мы этого не находим, мы будем развивать защитные и оборонительные реакции, будем несвободны в выражении своих чувств, будем зависимы от других, когда мы будем делать выбор; будем бороться за утверждение чувства собственного достоинства, и наше здоровье будет в опасности.
Структуры нашего мышления будут отражать характер наших ранних переживаний. В этом отношении мышление – это применение символов человеческого общения, главным образом словесного, для формирования внутренней картины мира и нашего места в нем, которое руководит нашими реакциями и толкованиями. Похоже, что мы должны расти с системами представлений, которые отражают или, может быть, являются зеркальными отражениями мышления наших родителей. Возможно, если мы растем нелюбимыми и стараемся понять причину этого, мы принимаем в качестве объяснения их мнение, что мы плохие. Они объясняют это тем, что мы игнорировали или отвергали их требования к нам. В своем мышлении мы конструируем стратегии, которые позволят нам выжить.
Упадок здоровья – это крушение нашей обороны, это возврат чувств, которые мы учились отбрасывать или не замечать; это возврат в исходную точку, к ужасу, страху и беспомощности, которые мы чувствовали вначале.
В "Psychotherapy of Schizophrenia" ("Психотерапия шизофрении") Karon и van den Bos показывают, что фактически каждый солдат, поставленный в условия, когда смерть кажется почти верной, когда он должен лежать на одном месте долгое время и мочиться и испражняться под себя, фактически каждый такой солдат, будучи избавлен от этого, проявляет классические симптомы шизофрении. Однако, в большинстве случаев от этой формы шизофренического психоза можно оправиться. Что я считаю важным для выздоровления, так это то, были ли достаточно позитивными первоначальные переживания личности. Но если мы испытывали негативные чувства достаточно долго, упадок здоровья неминуем. Потому что функция наших чувств – побуждать нас изменить наши обстоятельства, изменить нашу жизнь, избегать источника стресса или удалять его. Если мы не можем этого сделать, если мы бессильны, ухудшение здоровья неизбежно. В душевной болезни мы возвращаемся к первоначальным переживаниям беспомощности. Если в наших первоначальных переживаниях беспомощности не было никого, кто поддержал бы и утешил нас, тогда нам ничего не остается, кроме сознания бесконечности страха и ужаса. Кажется, что переживание будет бесконечным потому, что у ребенка пока нет ни понятия о времени, ни понятия о том, что у него есть будущее во взрослом мире.
Ранние состояния разума таковы, что в них связи ego неясны и бесформенны. Одно из самых первых различий, которое мы делаем, это различие между самим собой и остальным миром. Это не сразу понятно. Большинство психотических симптомов может рассматриваться как необычные способы понимания взаимосвязи между самим собой и остальным социальным и материальным миром. При тяжелых психозах, в глубокой регрессии личность будет возвращена в состояние разума, предшествующее дифференциации между собой и не-собой.
Когда ребенок качается, его кроватка качается вместе с ним. Когда он дрыгает ножками, видно, как движется одеяльце. Когда его вынимают из кроватки и из одеяльца, если он был в них долго, ему может показаться странным, что его отделили от чего-то, что он считал своей частью, а теперь видит как отдельное. На этой стадии у нас нет способа узнать, что принадлежит нам лично, а что нет. Несмотря на это, мы можем знать лицо на телеэкране, произносящее слова, которых мы еще не понимаем, и в самом деле разговаривающее только с нами. Голоса, которые мы слышим как фон нашей жизни, голоса наших родителей или братьев и сестер в других комнатах, действительно, могут говорить о нас. Мы сознаем только, что эти голоса имеют громадное значение. В зависимости от нашего опыта эти отдаленные голоса могут доносить обещание удовольствия или ужаса, и мы настойчиво прислушиваемся к их эмоциональному тону, не понимая их значения.
Главное психотическое переживание – это бессилие. В работе Left7 и Vaughn высказывается идея, о какого рода процессе может идти речь. Как хорошо известно, они нашли эмпирическое доказательство того, что если после шизофренического расстройства больной возвращается к отношениям, которые они описали как "High Expressed Emotion", "High ЕЕ" ("сильно выраженная эмоция"), тогда, похоже, шанс рецидива высок. Это может также хорошо объяснить первоначальные расстройства.
В моей интерпретации, отношения имеют High ЕЕ там, где эмоции людей, живущих с больным (обычно это родители), неравные. То ли это в форме враждебной критики, то ли в форме преувеличенного восхваления и выражений любви, связанных с требуемым и ожидаемым поведением, эффект таков, что жизнь больного контролируется, а решения принимаются за него. Отношение чрезмерно сложное и чрезмерно контролируемое.
С точки зрения данного мною анализа можно достаточно хорошо объяснить стереотип заболевания шизофренией в молодом возрасте. Если кто-либо был поставлен в сверхкритические и сверхконтролируемые отношения, то он почти определенно не будет самим собой. Молодому человеку не позволяли принимать собственные решения на основании собственных чувств. Выражение собственных чувств не допускалось. Чего такие родители хотят, так это благонравной податливости. Все чувства, такие как гнев, страх и, возможно, даже радость, с которыми ребенок должен научиться справляться и реагировать на них, и делать собственный выбор, не дозволены. Выражение гнева может рассматриваться, например, как неприемлемый вызов родительскому авторитету, и может быть охарактеризован как испорченность или безнравственность. Однако в жизни неизбежны всякие чувства. Даже считая ненависть неприемлемой, человек все же может столкнуться с ней в повседневной жизни. Способ, которым такую ненависть можно не допустить, – это исключить ненавидящую часть личности из внутреннего потока сознания, которое определяется как "я". Вместо того, чтобы интегрироваться, она будет восприниматься как вмешательство извне.
В таких семьях молодой человек не будет избалован вниманием и не будет достаточно хорошо знаком с ролевой моделью эмоциональных отношений родителей. Чтобы поддерживать авторитарные отношения, необходимы равнодушие и эмоциональная отчужденность. При таких обстоятельствах эмоциональные отношения между родителями будут закрытой книгой, до которой ребенку нет дела. Ребенок не будет подготовлен, у него не будет моделей эмоциональных отношений.
Ребенок не может стать независимым без того, чтобы собственные чувства вели его к собственному выбору. Итак, молодой человек будет чувствовать себя одиноким и все больше осознавать, что не может вступить в эмоциональные отношения. Его эмоциональные крылья подрезаны. Таким образом, такой человек не будет способен вылететь из семейного гнезда. И молодому человеку и его семье будет не ясно, что сделано неправильно.
Обеим сторонам будет очень трудно найти слова, чтобы описать случившееся. Одна из проблем, встречающаяся даже в психиатрической литературе, состоит в том, что если между людьми было что-то плохое, и мы хотим объяснить это, многие просто спросят: "Кто в ответе? Кто виноват?". Такой образ мышления, который будет особенно преобладать в случае с семьей, мы описывали вопросом "Кто виноват?", близким вопросу "Кого следовало бы наказать?". Это само собой разумеющийся взгляд всех авторитарных социальных отношений; это способ мышления, язык, который обнаружил командные структуры в этом сверху-вниз "Делай, как тебе сказано..."
Семья может думать примерно так: "Джон, который ведет себя так странно, вполне благонравный старательный мальчик; он всегда был скорее застенчивым, но до сих пор пользовался доверием семьи". На самом деле жизненный кризис Джона состоит в том, что он, черт побери, не может быть самим собой иначе, чем будучи крикливым, ленивым и позорящим семью, чьи определения он то хочет отвергнуть, то снова признает, так как понимает степень своей зависимости. Он хочет быть неистово общительным, но у него нет ключа к этому. Джон может жить дома, но живет в университетском общежитии, занимаясь только учебой и будучи неспособным завязать тесные дружеские отношения. Его разум сосредоточен на том, чтобы выдержать экзамены за первый курс. Именно этого хотят его родители. Они обещают работу, которая так важна для его вступления во взрослую жизнь. Он живет в страхе, что будучи впервые один, провалит этот важный экзамен – этот важный символический переход во взрослую жизнь. Он хочет быть на высоте в разговорах с девушками.
Какой бы ни была последняя капля, переполняющая чашу терпения молодого человека (например, провал на экзамене), его в конце концов ожидает жизненный кризис, который неминуемо вызовет чувства такой силы, с какими он не встречался с тех пор как научился жить в эмоциональной родительской смирительной рубашке, т.е. с дословесного младенчества. Эти сильные эмоции невозможно вспомнить. В раннем детстве они могли представляться постыдними и болезненными.
Молодой человек, больной шизофренией, может мыслить только в концептуально ограниченном плане, связанном с родительскими ожиданиями следования догмам безопасности, пристойности и респектабельности. Рамки родительского контроля будут исключать обоснованность множества позитивных и негативных эмоций как мерила действий.
Психотические чувства так сильно приводят в замешательство потому, что разговор о них в семье ведется таким образом, что автоматически делает эти чувства болезненными. Они кажутся либо взявшимися ниоткуда, либо от "скверны" в самой личности, либо "безумие находится в нарушенной химии или в фамильных генах". В полной регрессии молодой человек начнет снова переживать детские представления и страхи и может возвращаться к испробованной в детстве воображаемой защите от этих вновь проснувшихся неприемлемых чувств и страхов. Попытка объяснить мир через смутные и пугающие представления детского разума – вот что, я думаю, имеется в виду под "спутанными состояниями". В отличие от более установившихся галлюцинаций, это часто более неустойчивые процессы мышления.
Я думаю, что психотерапевт, совершенствующий специфическое искусство работы с психотиками, может со временем научиться находить объяснение этих странных состояний регрессии ума. Часто самым быстрым терапевтическим способом будет объяснить страдающему от ретроспективы этих переживаний простым языком, с большим количеством примеров того, как происходят эти психические процессы, а затем попытаться побудить пациента давать собственные объяснения его прошлым переживаниям этих состояний разума. В других своих работах о психозе я привел много таких примеров.
Таким примером проигрывания этого младенческого понимания была моя фантазия, что зажигание огня – это ключевой момент в своего рода ритуале, который устанавливал сексуальные отношения. Ретроспективно я уверен, что это странное представление возникло как младенческое объяснение травмы от наказания за игру со спичками. Спички и огонь должны были казаться моему младенческому разуму неким символом силы взрослых и взросления. Другой особенностью этого было то, что наказание исходило от отца, который был также моим соперником в отношении чувств и внимания матери. Эта идея имеет свою младенческую логику... Я живо помню, как вид спичечной коробки "запускал" в моей голове слова, которые снова и снова приходили на ум: "Он должен научиться", "Он должен научиться". Мой объятый ужасом психотический разум удивлялся, чему я должен научиться и почему эта мысль повторялась. Теперь кажется очевидным, что спички в моем сознании запускали память о том, как отец говорил, что я должен научиться не играть со спичками... превалирующим беспокойством была память о страхе наказания.
Конечно, теперь я легко нахожу объяснение моим довольно причудливым психотическим переживаниям. Прием заключается в том, чтобы угадать значение странной фантазии, вообразив младенческую эмоциональную ситуацию. Надо стараться реконструировать внутреннюю душевную ситуацию младенца, который не может знать большей части того, чему он позже обучен в жизни. Истолковательную деятельность младенца требуется рассматривать в контексте множества вещей в природе и обществе, которые, как внешние восприятия, намекают и возбуждают, воздействуя на этот младенческий разум. Регрессировавший психотический разум – это разум младенца-взрослого.
К концу жизни Юнг мог свободнее говорить о своих личных взглядах и переживаниях, касающихся галлюцинаций. Согласно его автобиографии "Memories, Dreams, Reflections" ("Воспоминания, Мечты, Раздумья"), он заинтересовался этим, когда начал писать научные труды. Он пишет:
Моя первая книга, в 1905 году, быка о психологии dementia praecox (шизофрения). Моей целью было показать, что бредовые идеи и галлюцинации – это не только специфические симптомы психического заболевания, но что они имеют также социальный смысл.
Итак, что такое галлюцинация? Галлюцинация – это чувственное восприятие, которое никем другим не подтверждается. Однако для определения недостаточно одного этого: если я случайно вижу или слышу что-нибудь, чему нет больше свидетелей, это все же может быть точным наблюдением. Более трудная проблема – определение нормы. Человек, который утверждает, что слышит голоса, не обязательно ненормальный или имеет психическое расстройство: Жанна д'Арк, например, слышала голос Бога, призывающий спасти Францию, что ей и удалось сделать. С того времени сохранились обширные архивы, в которых имеются допросы комитета, который осудил ее. Они показывают, что все, что она говорила, было совершенно понятно и разумно, кроме ее настояния, что Бог говорил с ней лично. Интересно, что большинство французов сегодня склонны верить этой истории.
Когда мы воспринимаем что-либо, то верим, что наше восприятие относится к чему-то вне нас, хотя сами восприятия находятся внутри нас. Любое чувственное впечатление должно быть включено в банк памяти, прежде чем восприятие как таковое может иметь место: когда мы видим или слышим что-либо впервые, это может стать восприятием только после того, как оно будет помещено в банк. Например, я знаю наверное, что шариковая ручка в моей руке имеет определенную форму и вид, что она существует в пространстве и что я пользуюсь ею сейчас. Моя ручка присутствует во внешнем мире пространства и времени (в настоящем), но только благодаря моему собственному внутреннему миру, моему осознанию пространства и времени я способен сделать это наблюдение. Этот мир позволяет мне воспринимать себя; любое восприятие внешнего мира включает большую часть нашего внутреннего мира. Когда мы воспринимаем что-нибудь глазами или ушами, например, то полагаем, что оно совершенно отделено от нас, но наш внутренний мир непосредственно включен в процесс восприятия.
Всякий раз как уровень нашего сознания понижается, личный, субъективный взгляд становится более рельефным. Когда я грежу, мое сознание понижается пропорционально росту моего субъективного восприятия мира; я наблюдаю мир вокруг себя менее ясно, и начинают играть роль эмоциональные факторы и воспоминания. Для тех людей, для которых внутренний мир чувств и мыслей более значителен, чем что бы то ни было, происходящее во внешнем мире (крайних интравертов), внутренние образы и голоса часто яснее, чем параллельное внешнее влияние.
Юнг пишет:
Со времени моего опыта в баптистерии (купели) в Равенне я определенно знаю, что нечто внутреннее может казаться внешним. Здесь меня вначале поразил, мягкий голубой свет, наполнивший помещение; тем не менее я совсем не удивился этому. Я не пытался найти его источник и не изумлялся, что этот свет без видимого источника не беспокоил меня. Я был как бы поражен, потому что на месте окон, которые я запомнил во время моего первого посещения, были теперь четыре огромные мозаичные фрески неправдоподобной красоты, которые, казалось, я совершенно забыл. Я был раздосадован такой ненадежностью своей памяти. Мозаика на южной стороне представляла крещение в Иордане; вторая картина, на севере, была о переходе Детей Израиля через Красное море; третья, на востоке, вскоре изгладилась из моей памяти.Когда я вернулся домой, я попросил одного знакомого, который собирался в Равенну, приобрести для меня эти картины. Он не смог их, найти, так как узнал, что описанных, мною мозаик не существует.
Юнг видел фрески только своим мысленным взором. Его религиозное настроение привело к тому, что он видел картины, которых там не было: другими словами, у него были зрительные галлюцинации.
У Юнга были также галлюцинации в виде голосов во многих случаях, особенно во время глубокой интраверсии. Время от времени он удалялся в уединенный (построенный им самим) сельский дом на Цюрихском озере, и там, в глубоком одиночестве, иногда ночью слышал голоса вокруг дома. Он, бывало, вставал с постели проверить, нет ли там кого-нибудь, не видел никого и возвращался спать. Это повторялось несколько раз. Позже Юнг почувствовал, что знает почти наверное, что это голоса умерших душ, которые были частью германской армии крестоносцев Вотана; вера в Вотана не исчезла окончательно в этих краях.
Юнг пережил очень трудный период, когда его психическое здоровье было плохим. В это время он иногда слышал женский голос, говоривший ему, что он художник и должен заниматься живописью. Некоторое время он следовал этому совету, пока не понял, что у этого голоса плохие намерения и он пытается направить его по ложному пути.
Юнг пишет:
Пациентка, голос которой звучал у меня внутри, фатальным образом влияла на людей. Ей удалось в разговоре с моим коллегой убедить его, что он непризнанный художник: он поверил и погиб. Причина его поражения? У него не было сильною чувства самоуважения, а было приобретенное уважение благодаря признанию других. Это опасно. Это сделало его неуверенным и открытым для порочащих измышлений; то, что она говорит, часто чрезвычайно соблазнительно и непостижимо коварно. В то время, когда я работал, погруженный в иллюзии, я особенно нуждался в точке опоры в этом мире, и должен сказать, что семья и профессиональная работа были для меня такой опорой. Для меня наиболее существенно иметь нормальную жизнь в реальном мире, в противовес этому странному внутреннему миру. Семья и профессия оставались той базой, куда я всегда мог вернуться и убедиться, что я действительно существующий, обыкновенный человек.
Высвободившись из этого состояния, Юнг соприкоснулся с голосом мудреца, в котором он опознал Филемона из греческой мифологии. Присутствие этого голоса было для него благотворным, голос дал ему хороший совет и ответил на его вопросы. Согласно мифологии, Филемон был бедняком, который вместе со своей женой Бавкидой оказал теплый прием верховному богу Зевсу, когда тот посетил их в образе простого бедняка. Все прочие люди в округе прогоняли Зевса в его человеческом обличье, и в наказание он уничтожил их наводнением, спася только Филемона и Бавкиду. Юнг видел в Филемоне мудрого старца, который многое разъяснил ему. Действительно, самое глубокое, гностическое произведение, которое написал Юнг, "Septem Sermones ad Mortuos" (Семь поучений мертвому) было продиктовано ему Филемоном.
Юнг пишет:
Филемон и другие образы моих фантазий заставили меня понять, что в психике имеются явления, которые сам я не создаю, а которые сами создаются и имеют собственную жизнь. Филемон представлял силу, которая не была мною. В моих фантазиях я вел с ним разговоры, в которых он говорил вещи, о которых я сознательно не думал. Я ясно видел, что это он говорит, а не я. Он сказал, что я относился к мыслям так, как если бы я сам генерировал их, а по его мнению, мысли – они как звери в лесу, или как люди в комнате, или как птицы в воздухе; и добавил:"Если бы ты увидел людей в комнате, ты бы не подумал, что ты сделал этих людей или что ты ответственен за них". Это именно он научил меня психической объективности, реализму в психике. Благодаря ему выяснилось различие между мной и объектом моей мысли. Он противостоял мне каким-то объективным способом, и я понял, что во мне есть нечто, что может говорить то, чего я не знаю и не собираюсь узнавать, нечто, что может даже быть направлено против меня.
Тем не менее, мне было ясно с самого начала, что я смогу найти связь с окружающим миром, с людьми, только если я сделаю все возможное, чтобы показать, что содержание психической реальности истинно, и не только как мой личный опыт, а как коллективный опыт, с которым могут встретиться другие люди. Вот что я пытался доказать в своей дальнейшей научной работе.
Определенная направленность чувств, так называемый эмоциональный комплекс, может стать непреодолимым до такой степени, что он вырывается из психики и принимает форму личности. Вот почему, говорит Юнг, голоса, которые люди слышат, всегда являются персонификацией частей их душ; и это точно, потому что они являются такими персонификациями, что слышащие не осознают голоса как части самих себя – они полагают, что голоса приходят от других людей. Есть другая возможность, которую Юнг не исключает. По его мнению, каждый из нас связан с бессознательной духовной жизнью всех других людей на самом глубоком уровне нашей психики; это включает как тех, кто уже умер, так и тех, кто еще должен родиться. Юнг назвал эту духовную сферу коллективным бессознательным измерением, связывающим все человечество, делающим возможным контакт с другими людьми иными средствами, чем сенсорное восприятие. Эта теория допускает возможность слышания голосов людей, которых мы не можем видеть, или которые умерли давным- давно.
В свете этого вполне возможно, что эмоциональные комплексы представляют часть коллективного бессознательного, а это делает возможным для меня верить в реальность слышания голосов других людей, даже если никто другой не слышит их. Вероятность феномена значительно возрастает благодаря таким факторам как чрезвычайная интроверсия, пониженный уровень сознания и сильная привязанность к человеку, чей голос слышится. Например, вдова, очень любившая своего мужа, слышала его голос в моменты, когда сталкивалась с трудными решениями. В другом случае молодой человек, сильно привязанный к своему отцу, приходил время от времени к его могиле поговорить с ним и попросить совета. Нет необходимости определять что-либо из этого как психическое расстройство.
Те, кто склонен испытывать чувство вины, слышат иногда критикующие, обвиняющие или бранящие голоса. Они часто полагают, что голоса появляются извне, и пренебрегают той ролью, которую играет в их создании их внутренний мир.
Ссылки
Jung, С. G. (1969) Memories, Dreams, Reflections; Pantheon Books, Random House, New York.
В книге "The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind" (Возникновение сознания при разложении бикамерального разума) Julian Jayness набрасывает теорию связи между эволюцией сознания и феноменом слышания голосов. За недостатком места я могу привести здесь лишь очень краткое изложение его тезисов, но суть их удивительное утверждение, что примерно до 1300 года до нашей эры слышание голосов было обычным для всех людей, и что этот опыт был почти исключен тем, что теперь известно нам как сознание. Те немногие люди, которые еще слышат голоса сегодня, говорит он, являются носителями эволюционного наследия тих давних времен.
Прежде всего Jaynes рассматривает понятие "сознание" и предлагает свое определение того, чем оно не является:
Мы склонны помещать сознание внутри головы: мы создаем там место для него, хотя знаем, что нет такого места в наших головах. Аристотель помещал сознание где-то над сердцем. В действительности его можно с таким же успехом поместить в соседней комнате, учитывая, что оно вообще не имеет расположения в том смысле, который мы предполагаем.
На основании этих наблюдений Jaynes делает вывод о том, что возможно представить себе цивилизацию без сознания. Он говорит также, что мы не можем понять сознание, потому что у нас нет для него метафоры, а метафоры существенны для понимания. Мы пользуемся пространством как придатком сознания: например, мы принимаем, что время движется слева направо. Мы отличаем части от целого, как отличаем клоуна от всего цирка. Мы используем метафору "Я" в работе нашего воображения, вместо применения метафор на уровне сознания. Сознание – это метафора нашего действительного поведения. В сущности, сознание работает с помощью аналогии и сконструированного пространства с аналогом "Я", который может наблюдать это пространство и метафорически двигаться в нем.
Вот коротко основные пункты, которые Jaynes использует для аргументации. Главным пунктом является его утверждение, что вполне возможно существование общества, хорошо функционирующего без сознания. Это, говорит он, хорошо изображено в "Илиаде", книге, относящейся ко времени до существования сознания, каким мы его знаем, то есть ко времени, когда каждый слышал голоса. Очевидно, что в "Илиаде" не используются слова, относящиеся к сознанию или умственным действиям; в культе древних греков место сознания занимали боги. Как говорит Агамемнон: "У богов свои обычаи". "Илиада" изображает то, что Jaynes называет бикамеральным разумом: человеческий дух работает в двух отдельных пространствах. Обе эти части бессознательные. Большая часть была занята богами, которые разговаривали с людьми, и их голосами. Индивидуум- последователь чувствовал другое пространство и выполнял церемониалы. Сила воли, планирование и инициатива существовали не на уровне сознания; решения принимались и действия выполнялись на уровне богов, а индивидуум подчинялся их командам, потому что он не мог сознательно видеть, что следует предпринять. К тому же "Илиада" обрисовывает не характеры, а подвиги людей – подвиги, содеянные по воле богов.
В "Илиаде" нет ничего, что предполагало бы возможность спора с самим собой или личной ответственности. Эти признаки сознания возникли на более поздней стадии развития человечества, как продукт культуры, когда человек сам стал своим богом. Когда бикамеральный разум исчезает, появляется сознание.
Есть удивительное сходство между тем, каким образом боги разговаривают в "Илиаде", и тем, как многие из нас слышат голоса. Они разговаривают, угрожают, проклинают, советуют, предостерегают, утешают, высмеивают, приказывают, предсказывают. Они кричат, скулят и глумятся. Они могут переходить от шепота к визгу. Часто у них бывают такие странности, как говорить очень медленно или ритмично.
Богам в "Илиаде" всегда подчинялись. Подобным же образом многие из нас подчиняются своим голосам, a Jaynes предлагает несколько возможных объяснений этого повиновения голосам или богам. Когда вы хотите понять того, кто говорит с вами, вы должны мысленно идентифицировать себя с ним, поставить себя на его место. Когда вам адресуется приказание, эта идентификация становится повиновением. Вы можете избежать этого подчинения только если между вами и говорящим есть реальная дистанция и вы критичны по отношению к говорящему. Боги в "Илиаде" были в более тесном контакте с тем, кого это касалось, чем сам индивидуум со своим "Я". Богам в особенности покорялись потому, что индивидуум не относился к ним критически: боги были всегда всеведущими и всемогущими.
В этом отношении Jaynes предлагает в своей книге очень специальную дискуссию о функциях двух полушарий мозга. Здесь следует только отметить, что правая половина мозга ответственна за слышание голосов, и что оба полушария могут функционировать независимо друг от друга, в точности как отношение бог – человек в бикамеральные времена. Мозг может подвергаться влиянию окружения и видоизменяться от бикамеральной природы до состояния сознания.
Jaynes прослеживает историю слышания голосов в эволюции человека. Он говорит, что язык вначале возник в виде невольных выкриков в ответ на угрозы; скоро выкрики стали применяться внутри группы людей их лидером для предупреждения об опасности. Затем появились специальные слова, которые применялись лидером для назначения задания членам группы. Поскольку эти задания становились все более сложными, соответственно развивается сам индивидуум, и люди начинают галлюцинировать голосом лидера, отдающего приказания.
С ростом общины до 100 человек появляется вождь, чей голос слышен всей общине. Когда такой вождь умирает, его народ продолжает слышать его голос, и он возвышается до статуса Бога. Таким образом человечество создало своих богов. Храмы и статуи строятся на месте захоронения умершего властителя. Поселения растут, и бикамеральный разум с его способностью слышать голоса необходим для поддержания социального контроля. Египтяне обращались со своими наиболее выдающимися умершими так, как если бы они были живы, потому что община все еще слышала их голоса. Были найдены храмы и гробницы, датируемые 7000 лет до н.э. В Турции были обнаружены картины, созданные за 1250 лет до н.э., изображающие длинный ряд богов; это иллюстрирует, как тесно были связаны боги между собой.
Jaynes изучает ряд древних культур, чтобы показать, что многими общинами руководили боги, которых слышали как голоса. Поскольку эти общины постоянно росли и усложнялись и поскольку люди в них включались в трудовую деятельность (благодаря которой они входили в контакт в другими культурами и другими богами), богам становилось все труднее оставаться объединенными. У человечества оказалось слишком много несовместимых богов, враждующих один с другим, и в период между 2100 годами до н.э. и 1300 годами до н.э. такие социальные системы перестали функционировать в полном соответствии со слышанием голосов; начало развиваться сознание, и оно начало брать на себя задачи богов. Совершенно ясно, что между концом этого периода и настоящим днем лишь немногие люди слышали голоса, например те, кто посещал греческих оракулов, и библейские пророки.
Мое собственное заключение в результате чтения этой работы таково, что происхождение сознания действительно связано с распадом бикамерального разума, т.е. с исчезновением коллективного слышания голосов. Таким образом, те из нас, кто все еще слышит голоса, живут как бы не в том столетии.
Ссылки
Jaynes, J. (1976) The Origin of Consciosness in the Breakdown of the Bicameral Mind; Houghton Mifflin, Boston.