ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Можно сказать, что почти все писатели древнего Китая со времени канонизации классиков при Ханьской династии так или иначе были знакомы с "Книгой перемен" как с важнейшим из классических текстов. Поэтому неудивительно, что на них она оказала заметное влияние. Оно прежде всего сказалось в их образовании, а отсюда – в их идеях и в их лексике, как бы она ни различалась в разные периоды истории китайской литературы. Однако в этой области влияние книги не больше, чем влияние любого другого классического текста.
Наряду с таким просачиванием идей "Книги перемен" в китайскую литературу, в ней существует целый ряд произведений, посвященных именно самой "Книге", в них она находит свое литературное отражение. Ей посвящены как прозаические эссеи, так и стихи.
Ниже в качестве образца такой литературы приводится эссей Су Сюня и несколько стихотворений. Су Сюнь был хорошо знаком с "Книгой перемен", и его высказывания об отдельных местах ее текста в первую очередь принимаются Оу-и, комментарий которого положен в основу моего интерпретирующего перевода. Поэтому нахожу нелишним привести перевод указанного эссея. В нем Су Сюнь дает яркое противопоставление "И цзина" и "Ли цзи"694. Его сын Су Ши (Су Дун-по) также написал одноименный эссей, но его я не перевожу, так как он рассматривает вопросы исключительно мантического характера: символику чисел 6, 7, 8 и 9, которыми при гадании обозначаются черты гексаграмм.
Лирика, посвященная "Книге перемен", конечно, не лучшие стихи из сокровищницы китайской поэзии. Поэтому я привожу очень немного из нее лишь для того, чтобы читатель мог составить хоть некоторое представление об этой области поэзии Китая и о том, какие эмоции вызывала "Книга перемен" у китайских поэтов. Перевод более экстенсивного материала мог бы подавить основную тему моей работы, ибо количество его громадно: он занимает несколько томов энциклопедии "Ту шу цзи чэн"695.
Лирика в большинстве случаев повторяет образность наивной традиции "Книги перемен". И у поэтов, конечно, Конфуций признан ревностно изучавшим "Книгу", так что кожаные завязки на его экземпляре три раза рвались. Конечно, он написал "Десять крыльев", а Фу-си (иначе Бао-си-ши) начертал триграммы и т.д., и т.п. Только критически настроенный Оу-ян Сю оставил нам стихотворение, в котором сквозит саркастическое отношение к "Книге перемен". Впрочем, в этих стихах его больше занимает неудачный поворот собственной карьеры, чем сама "Книга". "Я – в опале. Что ж, буду изучать "И цзин"!" Так можно парафразировать основное настроение его стихов. Образцом иного отношения к "Книге перемен" – как к сокровищнице мировых тайн – может служить стихотворение Мэн Цзяо. Такое же настроение можно найти в многочисленных одах (фу), которые столь же многословны и высокопарны, сколь мало говорят современному читателю. Поэтому я не перевожу их. Что же касается их содержания, то все оно выражается в знаменитом восклицании Чжоу Дунь-и: "О, как величественна "Книга перемен"! В ней – источник сущности и рока".
Я избегаю примечаний, чтобы не заслонить ими текст. Пусть китайские поэты говорят сами за себя!
Су Сюнь (1009-1066)
Когда в учение совершенномудрого были приняты Обряды696 – люди уверовали в него; когда были приняты Перемены – люди почтили его. Веря в него, они не могли его отринуть; чтя его, они не смели его отринуть. Учение совершенномудрого человека не отринуто потому, что Обряды придали ему ясность, а Перемены придали ему глубину.
Когда впервые появились люди, не было ни знатных, ни подлых, ни высших, ни низших, ни старших, ни младших. Они не пахали, но не голодали; они не выделывали шелк, но не мерзли. Поэтому тем людям было привольно.
Люди горюют от труда и радуются от приволья, как вода течет вниз. И только совершенномудрый человек установил среди них государей и подданных так, что знатные в Поднебесной подчинили себе подлых; он установил среди них отцов и сыновей так, что отцы в Поднебесной подчинили себе сыновей; он установил среди них старших и младших братьев так, что старшие в Поднебесной подчинили себе младших. [Совершенномудрый человек сделал так, что] они стали одеваться лишь после того, как выделали шелк, и стали есть лишь после того, как возделали землю. Руководя Поднебесной, совершенномудрый дал ей труд.
Однако сил одного совершенномудрого человека, конечно, недостаточно для того, чтобы одолеть множество людей в Поднебесной. И если он мог отнять у них радость и заменить ее горечью, так что люди Поднебесной последовали в этом за ним и согласились отвергнуть приволье и приступить к труду, с радостью и почтительно принять совершенномудрого и счесть его государем и учителем, поступать по его законам и установлениям, – ко всему этому привели Обряды.
Как только совершенномудрый создал Обряды, он в пояснение к ним сказал, что если бы в Поднебесной не было знатных и подлых, высших и низших, старших и младших, то люди бы убивали друг друга без конца; если бы они, не возделывая землю, поедали мясо животных и птиц и, не выделывая шелк, одевались в шкуры животных и птиц, то животные и птицы поедали бы людей без конца. Если же будут знатные и подлые, высшие и низшие, старшие и младшие, то люди не будут убивать друг друга. Если люди будут есть то, что они возделали на земле, и одеваться в тот шелк, который они выделали, то животные и птицы не будут поедать людей.
Люди любят жизнь больше, чем приволье, и ненавидят смерть больше, чем труд. Совершенномудрый человек отнял у них приволье и смерть, но дал им труд и жизнь. В этом даже малые дети поймут, к чему стремиться и чего бежать. Так в Поднебесной поверили в учение совершенномудрого и не могли его отринуть, потому что Обряды сделали его ясным.
Однако то, что ясно, – легко постижимо, то, что легко постижимо, – профанируется, а то, что профанируется, – легко может быть отринуто. Совершенномудрый человек боялся, что его учение будет отринуто и Поднебесная вернется к хаосу. И вот тогда он создал Перемены. Рассмотрев образы неба и земли, по ним он построил отдельные черты; вникнув в изменчивость сил тьмы и света, по ней он построил гексаграммы; обдумав устремления демонов и духов, по ним он построил афоризмы. И вот люди в юности начинали изучать Перемены, но и с побелевшей головой не достигали ее истоков. Поэтому в Поднебесной взирали на совершенномудрого человека как на глубины духов, как на высоты неба, чтили этого человека и вслед за этим чтили и его учение. Так в Поднебесной почтили учение совершенномудрого и не смели его отринуть потому, что Перемены сделали его глубоким.
Вообще если люди доверяют чему-нибудь, то потому, что в нем нет ничего, чего бы они не могли разгадать; если они чтят что-нибудь, то потому, что в нем есть нечто, чего они не могут подсмотреть. Так в Обрядах нет ничего, чего бы нельзя было разгадать, а в Переменах есть нечто, чего нельзя подсмотреть. Поэтому люди Поднебесной уверовали в учение совершенномудрого человека и почтили его. А если бы это было не так, то неужели Перемены – это то, над чем совершенномудрый человек трудился и создал нечто небывалое, странное, загадочное и причудливое для того, чтобы прославить себя в грядущих поколениях?
Совершенномудрый человек мог распространить свое учение лишь при посредстве того, что наиболее чудесно в Поднебесной. Гадание на панцире черепахи и гадание на тысячелистнике – это то, что чудеснее всего в Поднебесной. Но гадание на панцире черепахи внемлет небу и не предуготовано человеком. В гадании же на тысячелистнике решает его небо, но строит его человек. Панцирь черепахи гладок, и нет на нем правильных линий. Но когда обжигают шип и пронзают им панцирь, получаются трещины: или "Угол", или "Распорка", или "Рогатка", или "Лук"; но все они сделаны только шипом, и что в них предуготовано человеком?! И совершенномудрый человек сказал: "Это искусство принадлежит исключительно небу. Такое искусство разве способно распространить мое учение?!" И вот он взялся за тысячелистник. Но чтобы получить четные или нечетные пучки на стебле тысячелистника, человек сам должен разделить все стебли надвое. Сначала мы берем один стебель [из всех пятидесяти] и, понимая, что это один стебель, откладываем его отдельно. Дальше [из разделенных нами двух пучков] мы отсчитываем по четыре стебля и понимаем, что отсчитываем мы по четыре, а остаток зажимаем между пальцами и знаем, что осталось или один, или два, или три, или четыре и что мы их отобрали. Это от человека. Но, деля весь пучок на две части, мы не знаем [заранее], сколько стеблей в каждой из них. Это от неба. И совершенномудрый человек сказал: "Это единение неба и человека – [мое] учение. В нем есть то, что распространит мое поучение". И тогда, исходя из этого, он создал Перемены, чтобы очаровать уши и очи Поднебесной, учение же его за то и почтено, и не отринуто.
Так совершенномудрый человек воспользовался этими средствами, чтобы стяжать сердца Поднебесной и распространить свое учение до бесконечности.
Фу Сянь (III в. н.э.)
Пусть низший, чтобы себя спасти.
Высших почтит, и прославится он.
В стремленье к добру, к совершенству дел
Есть искони неизменный закон.
Он будет все снова и снова сиять,
Всех озаряя со всех сторон.
Ничтожествам действовать ныне нельзя:
Путь благородных да будет продлен.
Мэн Цзяо (751-814)
Небо и Землю раскрыл мне в рассказе учитель.
Точно со мной говорил волшебный оракул:
Тайна из тайн, которой не ведают люди,
Все подтверждается мне из каждого знака.
Белая ночь озарилась осенней луною,
К свежему ветру – как рифма – прозрачный ручей.
Только проник и вдруг оказался я в далях.
Духом я чую... в безмолвии нет речей.
С первым познанием все расторжены путы.
В думе вечерней склоняюсь к тревожному утру.
Лодке скитальца нет на волне остановки.
Кони заржали: оглобли разъехались здесь.
В чащах живущий отшельник Инь Цинь, мой учитель,
Знает, что друг у него понимающий есть.
Оу-ян Сю (1007-1072)
Пусть убеленные мужи стоят у алого кормила.
Оказана и здесь, в Дунчжоу, слуге болезненному милость:
Чтоб в этот бесконечный день отдаться цитре и вину,
Жечь ладан, "Книгу перемен" читать в последнюю весну...
Он был убранством мудрецов, но брошен, как туфля, теперь.
Оставили его волна и ветер на мирской тропе.
Вот, если бы сказать: кто сей отшельник-рыцарь,
То имени его наверно всякий в страхе удивится!
Чжу Си (1130-1200)
Пусть я вникаю в "Книгу" позже, чем в удвоение триграмм,
Чтоб видеть век до их созданья, препятствий нет моим глазам.
И понял я Предел Великий: в нем обе Формы коренятся.
На "Книге" кожаным завязкам теперь как раз пора порваться!
Слышал я: некогда Бао-си-ши положил
Творчеству и Исполнению первоначало.
Действие Творчества вторит могуществу Неба.
А Исполнение знаки Земли сочетало.
В высях узрел он начального хаоса круг.
В миге едином умчался на тысячи ли;
В долах заметил он форм неподвижный покой,
Древность хранится в податливой толще земли.
Смысл этих образов, стойких вовеки, поняв,
Внидем в ворота добра в единении с ним.
Пусть никогда не иссякнет усердие в этом.
И в преклонении мысли свои укрепим!
Цю Чэн (XII в.?)
В Переменах ясный смысл в образах заложен.
Но никто в одних чертах вскрыть его не сможет.
Кто не знает смысла черт, тот толкует всуе:
Точно он незримый вихрь красками рисует.
Фан Сяо-жу (1357-1402)
Конфуций, этот великий мудрец,
Завязки на "И цзине" трижды порвал.
Кто скажет: "Я уши имею, но я
Традиции древней еще не слыхал"?