ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Проблеме самосознания посвящено немало исследований в отечественной психологии. Эти исследования сконцентрированы в основном вокруг двух групп вопросов. В работах Б.Г.Ананьева [4], Л.И.Божович [21], Л.С.Выготского [29], А.Н.Леонтьева [75], С.Л.Рубинштейна [106], П.Р.Чаматы [137], И.И.Чесноковой [138], Е.В.Шороховой [142] в общетеоретическом и методологическом аспектах проанализирован вопрос о становлении самосознания в контексте более общей проблемы развития личности. В другой группе исследований рассматриваются более специальные вопросы, прежде всего, связанные с особенностями самооценок, их взаимосвязью с оценками окружающих [9; 76; 82; 108; 109]. Исследования А.А.Бодалева по социальной перцепции заострили интерес к вопросу связи познания других людей и самопознания [20; 62; 84; 101; 103]. Немало опубликовано и философско-психологических [47; 69] и собственно философских исследований, в которых проанализированы проблемы, связанные с личностной ответственностью, моральным выбором, моральным самосознанием [36; 114; 131]. Работы И.С.Кона, в которых были удачно синтезированы философские, обще- и социально-психологические, историко-культурные аспекты, теоретические вопросы и анализ конкретных экспериментальных данных, открыли многие новые грани этой, пожалуй, одной из старейших проблем в психологии [56; 57]. Зарубежная литература по темам, имеющим отношение к психологии самосознания, чрезвычайно богата – достаточно указать лишь на несколько недавно изданных монографий, снабженных обширнейшей библиографией [190; 223; 235; 238]. Понятия "Я" и самосознания являются также одними из центральных в литературе, посвященной теоретическим и практическим аспектам психотерапии и психологического консультирования [218; 219; 220]. Тем не менее не так давно А.Н.Леонтьев, характеризовавший проблему самосознания как проблему "высокого жизненного значения, венчающую психологию личности", расценивал ее в целом как нерешенную [75, 228], "ускользающую от научно-психологического анализа" [75, 230].
В чем же, собственно, состоит эта нерешенность, "ускользаемость" проблемы самосознания личности? Чтобы ответить на этот вопрос и тем самым сформулировать как общую проблему, так и более частные цели данного исследования, необходимо вкратце остановиться на тех феноменах, которые создают эмпирическую область исследований, и тех специфических рамках (точнее – научных парадигмах [66]), в которых они изучаются.
Психологическая реальность, состоящая в том, что человек способен сознательно воспринимать и относиться к самому себе, существует, конечно, до и независимо от научного исследования. Однако всякая попытка описания, а тем более систематизации явлений, относящихся к области самосознания, неизбежно опирается на явное или скрытое, подразумеваемое решение теоретических вопросов, таких, как проблема соотношения сознания и самосознания, сознаваемого и неосознаваемого, личности и самосознания, процесса и его продукта. Так, например, относится ли факт сознательного восприятия человеком его роста к области его самопознания, или именно к сфере восприятия, или к области сознания, можно решить лишь, если теоретически определены и различены восприятие, сознание и самосознание. Сам факт от этого, конечно, не изменится, но от того, будет ли он включен в ту или иную сферу явлений, в конечном счете зависят последующие выводы. Но теоретические знания, в том числе в форме различений и определений, сами базируются на эмпирических фактах. Если бы теорию можно было построить до анализа этих эмпирических явлений, то сам этот анализ уже был бы не нужен.
Реальная научная практика разрывает, конечно, этот порочный круг. В этой практике те или иные явления включаются в научный анализ или исключаются из него по мере развития теоретических представлений либо как предмет исследования, либо как доказательство или опровержение научных гипотез.
Насколько различные феномены выбираются в качестве исходных при анализе самосознания, можно убедиться на примере решения проблемы того, как и когда у ребенка возникает самосознание.
П.Р.Чамата, специально проанализировавший эту проблему, выделил три точки зрения по этому вопросу [137]. Анализ показывает, что их даже больше, чем три.
Одна из этих точек зрения, высказанная, в частности, В.М.Бехтеревым, состоит в том, что простейшее самосознание в развитии ребенка предшествует сознанию, т.е. ясным и отчетливым представлениям предметов. Самосознание в его простейшей форме состоит в неясном чувствовании собственного существования [19]. Согласно другой точке зрения, которую в отечественной литературе аргументировали, в частности, Л.С.Выготский [29] и С.Л.Рубинштейн [106], самосознание ребенка есть этап в развитии сознания, подготовленный развитием речи и произвольных движений, ростом самостоятельности, вызванным этим развитием, а также связанными с этими процессами изменениями во взаимоотношениях с окружающими. Речь идет о том этапе в развитии ребенка, когда он овладевает речью и характеризуется попытками самостоятельного действования (2-3 года). П.Р.Чамата, опираясь на идеи И.М.Сеченова [112], А.Галича и А.Потебни [цит. по: 137], противопоставляет первым двум точкам зрения третью – самосознание возникает и развивается одновременно с сознанием. Смысл этой точки зрения, которую ясно сформулировал И.М.Сеченов, сводится к следующему. К ощущениям, вызванным внешними предметами, всегда "примешиваются" ощущения, вызванные собственной активностью организма. Первые – объективны, т.е. отражают внешний мир, вторые – субъективны, они отражают состояние тела – это самоощущения. Ребенок сталкивается с задачей разобщить, диссоциировать эти ощущения, а это, по И.М.Сеченову, и значит осознать их отдельно. Такое осознание оказывается возможным благодаря накоплению опыта активности во внешнем мире. Ребенок находится как бы в естественной экспериментальной ситуации: изменение условий видения, слышания, осязания по-разному влияет на составные части комплексных ощущений, тем самым делается возможной их диссоциация. П.Р.Чамата, развивая дальше эту точку зрения, подчеркивает, что самосознание, как и сознание, возникает не сразу, не с рождения, а по мере овладения собственным телом, "в процессе превращения обычных действий в произвольные действия" [137, 237]. Органы своего тела постепенно осознаются ребенком по мере того, как превращаются в своеобразные "орудия" его деятельности.
Анализ работ, в том числе уже цитированных авторов, показывает, однако, что фактически предполагается более, чем три возможных объяснения возникновения самосознания. Эти возможности иногда обозначаются как этапы в развитии самосознания, однако без достаточных аргументов того, почему эти этапы являются вехами в развитии одного и того же процесса. Другие авторы эти этапы склонны рассматривать как самостоятельные точки отсчета в развитии самосознания.
Так, существует представление, согласно которому зарождение самосознания связано уже с внутриутробным развитием; важнейшую роль в этом играют тактильные контакты, подготавливающие чувство ограниченности собственного тела [191]. Хотя почти все авторы подчеркивают значение межперсональных отношений для развития самосознания, механизмы влияния взаимоотношения ребенка со взрослым и соответственно форма, в которой зарождается самосознание, и возраст его возникновения мыслятся различно. Авторы, рассматривающие развитие ребенка в психоаналитической традиции, понимают процесс зарождения самосознания как процесс субъективного отделения от матери; дискомфорт, вызванный теми или иными соматическими процессами, уменьшается у ребенка с появлением матери; соответственно ребенок начинает выделять из остального мира мать, а себя отделять от матери [183]. По данным зарубежных авторов, при хорошем материнском уходе осознание ребенком своей отделенности от матери возникает к концу первого года жизни [200]. Согласно последователям Ч.Кули и Дж.Мида, появление самосознания связано у ребенка с появлением у него способности встать на место другого, усвоить иную перспективу в восприятии и оценке собственных свойств [234]. Согласно другой точке зрения, скорее происходит обратное: ребенок переносит знания, полученные относительно других, на самого себя – в этом процессе и зарождается или оформляется его самосознание [103]. Возникновение самосознания связывается также с выражением в отчетливой форме эмоционального отношения (желаний, чувств) к окружающему. Такой точки зрения придерживался В.Н.Мясищев [89]. Многие советские авторы подчеркивали также значение подросткового и юношеского возраста для развития самосознания, которое Э.Шпрангер считал главным новообразованием этого возраста [21; 29; 75; 106; 144]. Появление сознательного "Я", возникновение рефлексии, сознание своих мотивов, моральные конфликты и нравственная самооценка, интимизация внутренней жизни – вот некоторые феноменальные проявления самосознания в этом возрасте [57]. Этот период считается критическим, переломным или даже периодом собственно возникновения самосознания во всей его целостности. "Периодом возникновения сознательного "Я", – пишет И.С.Кон – как бы постепенно ни формировались отдельные его компоненты, издавна считается подростковый и юношеский возраст" [57, 270].
Итак, возникновение самосознания связывается с тактильными ощущениями, свойственными человеческому зародышу, с досознательным чувством собственного существования, с проходящим с первых недель жизни процессом дифференциации внешних и внутренних ощущений, с субъективным отделением ребенка от матери, наступающим к концу первого года жизни, с осознанием зарождающейся самостоятельности, обусловленной увеличением произвольности движений и возможностью речевого самовыражения, наступающей к двум-трем годам, с возможностью выразить свое эмоциональное отношение к окружающему, с переносом знаний, сформированных относительно другого человека, на себя самого, происходящим по мере развития социальной перцепции, интеллекта и сознания ребенка, с возникновением эмпатической способности к усвоению чужой точки зрения и оценок окружающих и, наконец, с возникающей интимизацией, рефлексией и нравственной самооценкой, возникающей в подростковом возрасте.
Является ли истинной лишь одна какая-то точка зрения, или, может быть, речь идет о происхождении различных психических образований, или, наконец, выделенные формы самосознания и периоды их возникновения отражают этапы в его развитии? С тем, чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим еще раз упомянутые и некоторые другие феномены в контексте тех исследовательских парадигм, в которых они приобретают свою содержательную интерпретацию.
Идеи И.М.Сеченова о диссоциации и последующем синтезе ощущений имеют принципиальное значение для подхода к проблеме более общей, чем проблема самосознания, – к проблеме специфической природы чувственного отражения живыми организмами. Общий смысл этой проблемы можно сформулировать так: процесс отражения живыми организмами в отличие от неживых тел всегда происходит в условиях движения самих воспринимающих систем. При этом в потоке информации часть изменений связана с изменениями во внешних объектах, а другая часть вызвана движением самой воспринимающей системы. Для того чтобы отражение было адекватным, организм должен развить в себе способность отделять в потоке стимуляции то, что является стимульным инвариантом, соответствующим объекту, от того, что привнесено его собственной активностью, и использовать и то и другое для регуляции своего поведения.
Рассмотрим, к примеру, условия зрительного восприятия. Человек воспринимает стабильный мир, включающий объекты с константными свойствами и ориентацией. Этот мир не исчезает в нашем восприятии, когда поток стимуляции прерывается в результате мигания, он не исчезает, когда глаз "слепнет" в момент особых скачкообразных движений (саккад). При ходьбе, поворотах головы предметы не раскачиваются и не меняют ориентацию, хотя и их изображение на сетчатке глаза меняет ориентацию, размер, яркость. Обученная перцептивная система человека без труда справляется с проблемой выделения изменений в стимуляции, связанных с собственной активностью и с изменениями самих предметов. Это происходит за счет целого ряда специфических перцептивных механизмов. К ним относятся сравнение прогнозируемых результатов изменения ситуации вследствие движений с теми, которые реально наступили, интеграция различных параметров воспринимаемого образа и сенсорной стимуляции по правилам инвариантности [79].1 Так, например, для того, чтобы воспринять величину объекта константной, при ее изменении на сетчатке глаза, субъект должен воспринять пропорциональное изменение в расстоянии от него до объекта, вызванное его приближением (удалением) или приближением (удалением) самого субъекта. В обоих случаях восприятие собственного движения или неподвижности есть условие адекватного восприятия величины объекта [125]. В.Эпштейн, собравший и проанализировавший целый класс таких процессов в зрительном восприятии, вслед за Вудвортсом предложил называть их "процессами принятия в расчет" [165]. Большую роль в выделении и учете собственной активности играет и более общий фактор: формирование имплицитного представления, своего рода неосознаваемой уверенности в существовании и стабильности окружающего предметного мира и субъективное "вписывание" себя в этот мир. Об этом хорошо сказал Н.А.Бернштейн: "Когда мы ходим, поднимаемся по лестнице, поворачиваемся вокруг себя, мы не только знаем, но и ощущаем со всей наглядностью и непосредственностью, что перемещаемся мы, в то время как пространство с наполняющими его предметами неподвижно, хотя и все рецепторы говорят нам обратное. Если можно так выразиться, каждый субъект еще с раннего детства преодолевает для себя эгоцентрическую, птоломеевскую систему мировосприятия, заменяя ее коперниканской" [17, 82]. Эта идея Н.А.Бернштейна развивается в современных исследованиях [24]. Можно сказать, что любой акт восприятия предполагает перцептивное самовыделение и субъективное пространственно локализованное присутствие воспринимающего.
1 Согласно Г.Гельмгольцу и Э.Маху, такой прогноз возможен благодаря учету информации от собственных глазодвигательных команд, хотя и эта точка зрения иногда оспаривается [24].
Отметим, что подобные характеристики восприятия присущи и животным, по крайней мере высшим. Об этом свидетельствуют как уже сам факт высокоразвитых сенсомоторных координации (они были бы невозможны, если бы животное не умело отделять, а затем синтезировать информацию о внешнем мире и о состоянии и положении собственного тела и его органов), так и более специальные факты, такие, как явление константности у животных. Б.М.Величковский обсуждает существование двух систем зрения [24, 240]. Одна из них связана с восприятием окружающего пространства, другая – с анализом деталей объектов в ограниченной пространственной области. Как показывают эксперименты А.Хейна [цит. по: 24, 240], котята, которым в течение первых двух месяцев жизни надевали специальный воротник, не позволяющий им видеть собственное тело и большую часть окружения, после снятия депривационного устройства выявили нарушения в пространственной ориентации и так и остались функционально слепыми.
Сказанное по отношению к зрительному восприятию справедливо и в отношении других сенсорных модальностей, а также и по отношению к двигательной активности. Живое тело, как и всякое физическое тело, обладает механическими характеристиками и подчиняется физическим законам; оно также подчиняется телесным возможностям, биомеханике. В процессе своей двигательной активности живое тело подчиняет движение также и двигательной задаче. Обсуждая эту проблему и ее решение в рамках концепции Н.А.Бернштейна, А.В.Запорожец и В.П.Зинченко отмечают: "Задача построения движения в уникальной реальной предметной ситуации является фантастической по своей сложности. Чтобы решить ее, тело, обладающее психикой, вынуждено каким-то путем постичь сложную физику конкретной предметной ситуации и согласовать ее с телесной биомеханикой" [41, 73]. Согласно представлениям Н. А. Бернштейна, одним из ключевых моментов двигательной активности является знание организма о состоянии периферического двигательного аппарата [18]. Без этих знаний (сенсорной информации) команды из центральных звеньев нервной системы о производстве движений оказываются принципиально неэффективными. Взаимодействие эффекторного и сенсорного звеньев в процессе управления движениями получило отражение в понятии рефлекторного кольца. Отметим, что положения, развитые Н. А. Бернштейном, относятся не только к человеку, но и к позвоночным животным вообще.
Самовыделение организма происходит не только в рамках восприятия внешних объектов и построения движений. Это самовыделение выступает и в форме ощущений, отражающих функциональное состояние отдельных органов, в том числе внутренних (интероцепция), а также в форме болевых ощущений.
Учет перцептивных следствий, наступающих в результате собственной двигательной активности, учет положения тела и его органов в пространстве, учет функционального состояния органов происходит постоянно. На уровне организма как целого возникают и формируются особые интегральные образования, облегчающие организму интерпретацию сведений о нем самом.
На основе информации о положении тела и его частей в пространстве (проприоцепция) и состоянии движения органов (кинестезия) формируется схема тела – "субъективный образ взаимного положения и состояния движения частей тела в пространстве" [25, 212]. Как показывают исследования, схема тела простирается дальше физических границ тела и включает предметы, долго находящиеся с ним в контакте, например одежду [25]. Схема тела – психическое образование, она может включать и элементы, физически отсутствующие, как, например, в случае образования "фантомной конечности" при хирургических ампутациях. Роль схемы тела не в том, чтобы отражать текущее пространственное положение организма и его частей, а в том, чтобы быть эталоном для сравнения поступающей информации с тем, что должно быть, и тем самым облегчать организацию движений [25, 213].
На основе информации от интероцепторов, отражающих состояние внутренних органов и внутренней среды, возникают ощущения, диффузно отражающие общее состояние организма – "эмоционально окрашенное впечатление комфорта или дискомфорта, напряжения или разрядки, беспокойства или успокоения" [25, 47]. Эти ощущения формируют то, что можно назвать самочувствием организма. Определенный вклад в самочувствие вносят, по-видимому, и болевая, и температурная чувствительности. X.Хед обнаружил, что наряду с генетически поздней и более совершенной эпикритической чувствительностью существует также и примитивная и генетически ранняя протопатическая чувствительность. Если первая позволяет локализовать объект в пространстве, то "протопатические ощущения не дают точной локализации ни во внешнем пространстве, ни в пространстве тела. Их характеризует постоянная аффективная окрашенность, они отражают скорее субъективные состояния, чем объективные процессы" [25, 51].
Итак, можно констатировать, что феномены выделения и принятия в расчет собственной активности, формирования схемы тела и явление самочувствия характеризуют широкий класс живых организмов, составляют существеннейший момент самой их активности.
Самая общая характеристика сознаваемости (сознательности) психических процессов состоит в констатации двух феноменов: 1) человек может осознать то, что он воспринимает, то, что он вспоминает, о чем мыслит, к чему внимателен, какую эмоцию испытывает; 2) человек может осознать, что именно он воспринимает, вспоминает, мыслит, внимателен, чувствует. Отметим, что сознаваемость психических процессов не означает ни то,что человек всегда сознает содержимое своего восприятия, мышления, памяти, внимания, ни то, что он всегда сознает себя в этом процессе. Речь идет лишь о том, что человек может осознать себя в этом процессе.
Как известно, философия Р.Декарта исходила из факта сознания себя субъектом в процессе его мышления, восприятия и т.д. как из первичного, далее не разложимого, самоочевидного постулата. Для современной психологии, однако, сам этот факт нуждается в анализе. Такой анализ может быть произведен относительно любого психического процесса, мы остановимся лишь на восприятии, чтобы иметь возможность выявить отношение феномена сознательности психических процессов к обсуждавшимся выше феноменам самовыделения и "принятия в расчет" самого себя в актах перцепции и движения.
Рассмотрим с этой точки зрения ситуацию восприятия, впервые систематически описанную Г.Страттоном [232]. Эта ситуация возникает в результате ношения специальных оптических приспособлений, инвертирующих изображение на сетчатке относительно вертикальной оси, вследствие чего видимый мир "переворачивается вверх ногами". Многими исследователями было установлено наличие адаптации к таким искажениям: несмотря на инвертирующие приспособления, испытуемые обучались не только ходить, но и ездить на велосипеде и фехтовать. Однако выявление того, что происходит с восприятием испытуемых, иными словами – в чем состоит механизм адаптации к инверсии поля зрения, составило трудную проблему [77; 80].
Выше мы специально подчеркивали, что феномены самовыделения и "принятия себя в расчет" в перцептивных и двигательных актах характеризуют не только человека, но и животных. Как же обстоит дело с адаптацией к инверсии поля зрения у животных? Интересные данные на этот счет приводит Дж.Фоли, который исследовал поведение макак при ношении ими инвертирующих линз [168]. Оказалось, что в первые минуты после инверсии поля зрения обезьяна совершает несколько неверно ориентированных движений, после чего впадает в состояние, напоминающее коматозное (животное не совершает никаких движений), которое длится 5-6 дней. Впоследствии обезьяна начинает реагировать, но лишь на очень сильные раздражители, большую честь времени продолжая оставаться в неподвижности. Таким образом, даже такие высокоорганизованные животные не могут адаптироваться к инверсии поля зрения. Почему же так происходит?
Ответ кроется в той особой характеристике зрительных образов, которую мы обозначили как сознаваемость. Человек способен отделить себя от своих зрительных образов, потому что он сознает, что мир существует независимо от него, но воспринимается им посредством его образов. Животное не сознает, что воспринимаемое им обязано своим феноменальным существованием его психическим процессам, оно не может отделить существование мира от образа этого мира. Для животного мир и образ мира – одно и то же. Вспомним известное высказывание К. Маркса: "Животное непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью. Оно не отличает себя от своей жизнедеятельности. Оно есть эта жизнедеятельность. Человек же делает самое свою жизнедеятельность предметом своей воли и своего сознания. Его жизнедеятельность – сознательная. Это не есть такая определенность, с которой он непосредственно сливается воедино" [1, 565]. Поэтому-то для обезьяны ее перевернутый "вверх ногами" образ мира равносилен перевернутости самого мира. Обезьяна не использует информацию, имеющуюся в этом новом образе, и для нее инверсия равносильна потере зрения. Человек использует эту информацию, как же он это делает?
Ответу на этот вопрос был посвящен цикл исследований А.Д.Логвиненко [77; 78; 80]. Он обратил внимание на особое качество инвертированного зрения. Испытуемые научаются правильно действовать в мире, несмотря на инверсию поля зрения, и не замечают эту инверсию. Однако они замечают видимую перевернутость мира, когда экспериментатор специально обращает их внимание на ориентацию объектов. Испытуемые научались действовать в мире на основе инвертированных образов и не сознавать их конфликтующую с реальностью ориентацию. В некоторых исследованиях, также как. в исследовании А.Д.Логвиненко, была описана стадия полной перцептивной адаптации, состоящей не только в правильном действовании, но и в восприятии объектов в их нормальной ориентации вопреки искажающему действию оптического устройства. А.Д.Логвиненко описывает механизм такой адаптации, как построение "особой виртуальной позиции наблюдателя, из которой оптическое поле перцептивно "осмысливается" как пространство нормальной ориентации" [77, 252]. Другими словами, адаптация к инверсии происходит не в форме реинверсии видимого поля с "головы на ноги", а в форме мысленного переворачивания самого себя "с ног на голову", так что видимые объекты благодаря смене позиции наблюдателя вновь приобретают правильную ориентацию. Автор при этом подчеркивает, что инвертируется не схема тела целиком, т.е. человек не в буквальном смысле воспринимает себя "вверх ногами", но лишь точка зрения, оптическая позиция, которая как бы выносится из тела. При этом испытуемый в опыте А.Д.Логвиненко сознавал как свою виртуальную, так и реальную позицию и, более того, – мог относительно произвольно переходить от одной воспринимаемой ориентации к другой.
В цикле исследований [79; 118; 121] мы сформулировали ряд положений, относящихся как к восприятию в условиях оптических искажений, так и к человеческим сознательным образам вообще. Эти положения опираются на психологическую характеристику сознания, данную А.Н.Леонтьевым, который специально подчеркивал, что сознание не есть бесструктурный "луч света", освещающий чувственные впечатления [74]. Сознание имеет свое собственное психологическое строение, раскрываемое через единство трех составляющих: чувственной ткани (ощущении), значений и личностных смыслов [75]. Применительно к обсуждаемой проблеме, т.е. к проблеме специфики сознательных образов, можно так сформулировать эти выдвинутые ранее положения.
Главной особенностью человеческих сознательных зрительных образов является их принципиальная расщепляемость. В своих образах, в актах восприятия вообще, человек может выделять то, что он видит (предметное содержание, реально стоящее за образом), и то, через что (как, с помощью каких зримых характеристик, признаков) он видит, и свою позицию как наблюдателя, связанную со схемой тела. Именно эта расщепляемость проявилась в опытах с инвертированным зрением: испытуемая сначала "расщепила" видимое поле (перевернутое) и нормально ориентированный, реально существующий мир, видимый сквозь инвертированное зрительное поле, что позволило испытуемой действовать в мире, несмотря на его видимую перевернутость, и не впадать в коматозное состояние, как это произошло с обезьянами в экспериментах Дж.Фоли. Затем испытуемая проводит дальнейшее расщепление: свою позицию наблюдателя она отделяет от схемы тела и привязанной к схеме тела инвертированной ориентации зрительного поля и вырабатывает виртуальную позицию, которая позволяет осмыслить, перцептивно освоить новую ориентацию зрительного поля.
Конечно, инвертированное зрение – особая, исключительная ситуация. Однако подобные явления в менее драматической форме происходят очень часто в нормальных ситуациях. Так, близорукий человек без труда понимает, что размытость воспринимаемого не есть свойство объекта, но есть лишь свойство его образа, вызванное особенностями его зрения. Потеря пространственности в темноте не воспринимается нами как утрата пространственности реального мира, мы относим ее к условиям нашего наблюдения. Эта особенность нашего восприятия хорошо фиксируется в языке. Такие обороты, как "я вижу смутно, неотчетливо, расплывчато, у меня двоится в глазах" и т.д., прямо указывают на это сознательное разъединение того, что воспринимается, и того, как воспринимается, – реально существующего мира и способа и условий его восприятия. Иное дело, если человек говорит: "Предо мной предстало нечто смутное, неотчетливое, расплывчатое, двоящееся". Здесь те же самые характеристики относятся уже не к образу восприятия, а к самому воспринимаемому объекту. Человек может также расщеплять свои образы не только по параметру "значение – чувственная ткань", но и внутри его семантической структуры. Так, мы воспринимаем человеческое лицо как молодое – старое, мужское – женское, веселое – грустное, и это есть содержание восприятия, которому соответствует перцептивная форма (зрительные признаки), например, характеристики контура (овал лица), особенности кожного покрова (наличие морщин), мимические характеристики и т.д. Но перцептивная форма сама является содержанием, которому соответствуют свои признаки (особые характеристики распределения яркости). Такое поуровневое строение образа является как предпосылкой зрительных ошибок, так и предпосылкой возможности их исправления. Так, допустим, мы восприняли лицо, как лицо пожилого человека, но затем увидели, что это молодое лицо. Какой-то из использованных нами признаков для выявления содержания молодое – старое оказался в данном случае ложным, и эту ложность можно обнаружить, лишь отделив признак от того содержания, чьим признаком он является. При особом заболевании – зрительной агнозии на лица, наступающем вследствие правосторонних затылочных поражений, эта хорошо скоординированная семантическая система нарушается, больной видит отдельные детали лица: нос, глаза, очки и т.д., но не видит все лицо в целом, не узнает близких, самого себя в зеркале и использует для опознания человека дополнительную информацию-голос, одежду, иногда прическу, очки [55]. В случае агнозии, следовательно, принципиальная семантическая расщепляемость зрительных сознательных образов превращается в их патологическую расщепленность. Отметим также, что и способность видеть предметы как бы выходя за рамки собственного тела, т.е. с иной, мыслимой, виртуальной позиции, не является, по-видимому, характеристикой лишь инвертированного зрения. Такой способностью обладают, по крайней мере, некоторые художники.
Принципиальная расщепляемость сознательных образов – их важнейшая характеристика как сознательных, но это их Производное качество. В. его основе лежат две другие характеристики.
Первая из таких характеристик – это значимость, семантическая насыщенность зрительных образов. Семантика зрительных образов (как и человеческая семантика вообще) соотносит конкретные воспринимаемые явления не только с прошлым опытом восприятии данного конкретного индивида, но и с усвоенным им культурным наследием, выражающимся в его мировосприятии в целом, понимании природы вещей, владении целой системой значений, имеющих амодальную природу. Благодаря этому образ у человека всегда несет в себе содержание, выходящее за рамки его актуального или прошлого сенсорного опыта.
Вторая базисная характеристика зрительных образов состоит в том, что эти образы соотнесены не только с активным, действующим субъектом, но и предполагают его удвоение в виде появления "феноменального "Я". Феномены, рассмотренные в предыдущем разделе, характеризовали способ существования активного субъекта. Таким субъектом является всякий достаточно развитый живой организм. Самовыделение и "принятие себя в расчет" необходимо для существования организма, и соответственно существование этих феноменов предполагает активного субъекта. Однако эти феномены не предполагают и не привносят никакого удвоения субъекта в виде появления особого психического образования – его феноменального "Я". Напротив, сознательные психические образы предполагают такое удвоение – субъект может отнестись к ним как к его образам, а следовательно, и отделить их от себя. Тот, кто видит, понимает, относится – это реальный, действующий материальный субъект, обладающий психикой, но чтобы ему отнестись к образам внешнего мира не как к вещам, а именно как к его образам, он должен осознать себя, выделить свое феноменальное "Я".
Теперь можно провести границу между феноменами самовыделения и "принятия себя в расчет" в актах восприятия и движения (и соответствующих психических образований – схемы тела и самочувствия), с одной стороны, и феномена сознаваемости психических процессов – с другой.
Первые получают свою содержательную интерпретацию в рамках научной парадигмы "организм – среда". Являясь психическими, эти феномены отражают важнейшую черту активности живых организмов. Для самой жизнедеятельности этих организмов необходима обратная связь, информация о характере их активности. Однако использование этой информации не предполагает существования особого психического образования в виде феноменального "Я", зато предполагает формирование схемы тела и учета самочувствия. Эти психические образования, однако, не составляют "Я", они встроены непосредственно в психическую структуру организма. Можно сказать, что схема тела и самочувствие являются аналогами "Я" на уровне организма, так же как процессы самовыделения и "принятия себя в расчет" в актах перцепции и движения есть аналоги процесса самосознания.
Сознаваемость психических процессов раскрывается в рамках иной парадигмы: "индивид-вид". Вид, к которому принадлежит каждый конкретный человеческий индивид, как известно, характеризуется прежде всего не биологическими особенностями, а специфической социальной организацией, коллективным трудом, порождающим речь и сознание. Сознаваемость психических процессов предполагает проникновение выработанных в историческом процессе и усвоенных человеком значений в саму структуру этих процессов, в структуру человеческих образов. Сознательность психических образов является также следствием "удвоения" субъекта – появления его феноменального "Я". Психологически сознательность чувственных образов обеспечивается возможностью их феноменального расщепления: выделения того, что воспринимается и как воспринимается, а также отделения "Я" от воспринимаемого предмета и образа восприятия.
Сознательность чувственных образов, как и сознаваемость психических процессов вообще – производная их характеристика. Сознательность образов производна от развития сознания и самосознания. Сознательность образов следствие расширения сферы осознаваемого, общий механизм которого разработан А.Н.Леонтьевым [74]. Первоначально осознается цель действия – именно потому, что значение цели часто выходит за рамки чувственно воспринимаемых качеств. Это значение кроется в системе отношений между индивидами участниками коллективного труда, или, более широко, членами одного общества. Возможная "невидимость", "неосязаемость" достоинств цели, ее полезности для субъекта и требует ее осознания в качестве цели, предполагающего сознание своей связи с другими людьми. Условия, в которых достигаются цели, осознаются по мере того, как они требуют дополнительных волевых усилий, т.е. по мере того, как они сами становятся целями. Аналогичный процесс происходит и в развитии сознательного восприятия человека. Первоначально сознается лишь предметное содержание образа, т.е. воспринимаемый предмет, на который направляется активность ребенка. Лишь в ситуации, когда те или иные субъективные условия мешают этому восприятию, начинают осознаваться сами эти условия и тот факт, что предмет и его образ не одно и то же.
Также вторичным является присутствие "Я" в психических процессах. Первоначально выделение "Я" должно быть подготовлено деятельностью и общением ребенка, оно должно стать необходимым для его общения и его деятельности.
Прежде чем продолжить обсуждение феноменов самосознания, необходимо более строго ввести еще одно различение, которое лежит в центре проблемы самосознания. Как мы старались показать, обратная связь о собственной активности, предполагающая самовыделение и учет тех или иных сторон этой активности, есть существеннейшая характеристика живых организмов. В процессе жизнедеятельности у организма формируется некоторое стабильное психическое образование-образ самого себя (схема тела), позволяющий ему более адекватно и эффективно действовать. Ясно, что действует, живет не схема тела, а тело, отразившее себя в своей схеме. Сходным образом можно рассуждать и применительно к человеческому индивиду, сущность которого кроется в его социальных, а не биологических отношениях. Человек действует, и, действуя, он неизбежно должен познавать себя так же, как он познает свое окружение. Это действование становится в той мере возможным и в той мере человеческим, в какой у индивида формируется адекватный его общественному и деятельному способу существования образ самого себя. Так же как и относительно схемы тела, можно утверждать, что действует не человеческий образ самого себя, не его феноменальное "Я", а субъект, наделенный феноменальным "Я", с помощью этого феноменального "Я". Сходство схемы тела и феноменального "Я" – это сходство их функций. Они различны в той мере, в какой человек как биологический организм отличается от человека как социального существа. Ясно, что феноменальное "Я" возникает не сразу, не автоматически с рождением человека, а в сложном процессе развития самого субъекта. Процесс развития самого субъекта, рассмотренный под углом зрения возникновения его феноменального "Я", обладающего важными функциями в деятельности субъекта, и есть процесс развития его самосознания.
Вышеизложенное представляется чем-то простым и само собой разумеющимся. Действительно, различение "Я" как субъекта активности и как объекта самопознания традиционно для философского мышления и усвоено психологией. В психологический обиход это различение,было введено У.Джемсом в виде различения "чистого Я" (познающего) и эмпирического. "Я" (познаваемого) [34]. Однако в самом этом различении кроются по крайней мере две проблемы. Одна из них – это относительность самого различения, о чем писал уже Джемс. С его точки зрения, эмпирическое и чистое "Я" – две стороны самосознания, а не две особые сущности, и следует с самого начала признать их тождество. (Иначе мы возвращаемся к представлению о гомункулюсе – маленьком человечке, сидящем в мозгу.) И.С.Кон, недавно вновь обратившийся к этой проблеме, пишет о растущем понимании относительности различий между действующим и рефлексивным "Я" как об одной из главных тенденций в современных исследованиях [56, 26]. Вторая проблема состоит в том, как понимать действующее "Я" как субъекта мысли, чувства, короче – как субъекта психических процессов или как субъекта жизнедеятельности, происходящей в предметном мире. У.Джемс, следуя идеалистической философской традиции, постулировал первое, однако в конкретном описании эмпирического "Я" фактически вышел за пределы сознания [33, 60] и обратился к анализу активности реального социального субъекта и к тем формам этой активности, которые порождают его самосознание, его эмпирическое "Я". (Конечно, в качестве "модели" такого субъекта он представлял типичного члена современного ему буржуазного общества.)
Ниже мы не будем пользоваться термином "действующее Я", употребляя вместо него термин "субъект" или "человек", а если речь идет о той или иной специфической активности субъекта – то "организм", "индивид" или "личность".
Феномены самосознания, таким образом, могут касаться того, как в процессе развития активности субъекта возникает и в дальнейшем развивается самосознание, как структурируется феноменальное "Я", как самосознание используется в активности субъекта и влияет на нее.
Имея в виду социального субъекта, можно условно выделить три группы феноменов: 1) феномены субъективного уподобления и дифференциации; 2) феномены самопознания и структурации феноменального "Я"; 3) феномены, в которых проявляются функции самосознания в деятельности, общении и развитии индивида.