ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Связь возникновения и развития самосознания человека с его вхождением в человеческую культуру, в общение и деятельность людей служила и служит отправной точкой для развития конкретных представлений о самосознании у многих ученых самых различных методологических и философских ориентации, как отечественных, так и зарубежных. Смысл этих общих представлений сводится к тому, что ребенок становится полноправным представителем человеческой общности, только овладев в той или иной мере человеческой культурой ценностями, нормами, способами действования и общения, эталонами и способами оценивания и самооценивания. Это овладение (присвоение, усвоение, интериоризация, интроекция, социализация) касается также и способов и форм самосознания. Культура первоначально не выступает для ребенка абстрактно, она проявляется для него в конкретном общении, в живой совместной деятельности, в виде образцов поведения других людей, их стремлений и ценностей, их отношений между собой и к ребенку, их действий; она существует также в фильмах, книгах, других формах культуры. Приобщаясь к конкретным людям в конкретных отношениях и уподобляясь им, ребенок в то же время приобщается к культуре вообще. Однако разные люди несут в себе разные взгляды, ценности, способы жизни, поэтому, приобщаясь к одним, он одновременно и дифференцируется от других людей.
Эти идеи (хотя и не только они) лежали в основе развитой Л.С.Выготским культурно-исторической теории развития человека, при этом рассматривался прежде всего вопрос о том, как с помощью культурных средств (знака) ребенок овладевает своим поведением и своими психическими процессами. Эти же представления так или иначе использовались А.Н.Леонтьевым, А.Р.Лурией, С.Л.Рубинштейном, Б.Г.Ананьевым, В.Н.Мясищевым и многими другими советскими психологами. Свое отражение эти представления получили и в большинстве влиятельных на Западе концепций: во фрейдизме (развитие супер-эго и роль отношений в семье), бихевиоризме (оперантное обусловливание), интеракционизме (усвоение и интеграция точек зрения других людей). Не касаясь критики буржуазных теорий, которой посвящена обширная марксистская литература [7; 54; 70], остановимся лишь на тех феноменах, которые имеют непосредственное отношение к самосознанию и выделение которых основано на признании кратко очерченных выше представлений.
Принятие точки зрения другого на себя
Говоря об этом феномене, часто смешивают две различные способности. Во-первых, приобретение субъектом способности в буквальном смысле представлять (видеть) себя, точнее, свою внешность так, как видят его другие. Во-вторых, способность оценивать себя по образцам, меркам других людей.
Научное обсуждение этих феноменов имеет несколько традиций. Одна из этих традиций связана с именами Ч.Кули, У.Джемса и в особенности Дж.Мида, автора теории символического интеракционизма [206]. Мид отталкивается как раз от той идеи, что с самого своего рождения, а иногда и до него, человек становится объектом отношений другого человека, прежде всего родителей. Отношение к ребенку предшествует его самоотношению, сознание его другими предшествует его самосознанию. Мид предположил, что самосознание человека – это преобразованная и перенесенная во внутрь точка зрения других по поводу субъекта. Преобразованная точка зрения других выступает как "генерализованный другой", воплощение усвоенных человеком социальных норм. Переход социальных норм во внутрь, согласно Миду, происходит в процессе непосредственного общения и в рамках совместной деятельности с другими людьми. В процессе этого общения ребенок усваивает значимые для него точки зрения других людей (родителей, учителей, братьев, сестер) и, присваивая их, формирует свое самосознание. Таким образом, самосознание человека выступает как присвоенное им сознание его другими.
Известно, что ребенок не сразу узнает себя в зеркале, и момент такого узнавания часто интерпретируется как свидетельство зарождения самосознания. Узнать себя в зеркале – это значит выработать в себе способность отождествлять свою внешность, видимую другими, с самим собой, т.е. такое узнавание так или иначе предполагает усвоение иной точки зрения, внешней по отношению к субъекту (опять виртуальная точка зрения). Эта способность у взрослого человека становится автоматической. Об этом свидетельствует, в частности, эксперимент, в котором испытуемым предлагалось поместить на лоб изображение буквы Е. Хотя и никаких инструкций о том, как располагать букву на лбу, не давалось, испытуемые располагали ее так, чтобы мыслимый наблюдатель, стоящий к ним лицом, мог бы ее правильно прочесть [237]. В то же время есть основания полагать, что усвоение точки зрения на самого себя глазами внешнего наблюдателя – феномен, обязанный своим происхождением самым общим и, если можно так выразиться, примитивным формам общения. Об этом свидетельствует эксперимент Г.Гэллапа с шимпанзе [171]. Гэллап, исходивший как раз из представлений интеракционизма, воспитывал две группы шимпанзе в различных условиях – одних в условиях общения друг с другом, других в условиях "социальной изоляции", т.е. без общения с другими обезьянами. Затем шимпанзе из каждой группы помещали в изолированные боксы на 9 дней, каждый бокс был оборудован зеркалом. На десятый день шимпанзе с помощью анестезии усыпляли, и пока те находились под наркозом, им красили не раздражающей и не пахнущей красной краской бровь и ухо. После этого их вновь помещали в бокс, предварительно забрав оттуда зеркало, и измеряли число спонтанных дотрагиваний до окрашенных краской частей лица. Число этих спонтанных дотрагиваний оказалось очень незначительным и одинаковым у "одиноких" и "социализированных" шимпанзе. Затем вновь поместили зеркала в боксы и подсчитали число спонтанных дотрагиваний. Картина резко изменилась: "социализированные" шимпанзе трогали окрашенные части лица очень часто, а число дотрагиваний у шимпанзе-одиночек так и не изменилось. Таким образом, "социализированные" шимпанзе способны узнавать себя в зеркале, а шимпанзе, выросшие в одиночестве, – нет.
Сторонники концепции Дж.Мида рассматривают результаты этого эксперимента и как доказательство существования самосознания у шимпанзе (но лишь у них, так как на других приматах получены отрицательные результаты), и как доказательство гипотезы о природе самосознания как принятии точки зрения других на себя [234]. На самом деле фактом является только то, что шимпанзе узнает себя в зеркале. При этом вовсе необязательно предполагать, что это узнавание есть следствие усвоения точки зрения других обезьян. Шимпанзе не имели опыта восприятия себя в зеркале, кроме как в экспериментальном периоде. Однако шимпанзе, выросшие с другими, имели, конечно, опыт восприятия других обезьян. Этот опыт восприятия своих сородичей они могли перенести на себя, использовав девятидневный период зеркальной самоэкспозиции. В таком случае эксперимент доказывает не то, что обезьяна усваивает взгляд на себя другой обезьяны, а то, что в подходящих условиях (наличие зеркала) обезьяна может перенести свой опыт восприятия других обезьян на себя. Такое объяснение выглядит более правдоподобным. Однако, какая бы точка зрения ни была правильной, можно заключить, что непосредственное общение с себе подобными является условием узнавания себя обезьяной. Но это как раз и означает, что аспекты общения, порождающие феномен узнавания себя в зеркале, т.е. способность отнестись к себе как к объекту – наиболее эволюционно древние и примитивные, а "генерализованный другой" в таком случае может быть генерализован и на основе биологически инстинктивного пласта взаимодействия. Применительно к интерпретаторам этого эксперимента оказывается полностью справедливой критика интеракционизма, высказанная, в частности Г.М.Андреевой, упрекающей интеракционизм в отрыве общения от деятельности [7, 131].
Формирование самосознания и детско-родительские отношения
Еще один смысл феномена принятия точки зрения другого, как уже говорилось, относится уже не к прямому усвоению точки зрения, а к возникновению способности оценить себя, сформировать отношение к себе, опираясь на отношение других людей. Этот тезис предполагает анализ того, что именно в содержании, структуре и функциях самосознания усваивается ребенком и как он это делает.
Существует обширная литература, посвященная этим вопросам, при этом многие исследования проводились независимо от идей, высказанных Мидом и в несколько ином контексте, в частности в контексте анализа влияния родительского поведения на поведение и формирование личности ребенка. Так, уже в 1899 г. Оппенгейм [цит. по: 26, 208] отмечал, что избыточная любовь и чрезмерное внимание могут привести к патологическому самонаблюдению и ипохондрии у ребенка. Отечественные педагоги и медики, такие, как И.М.Балинский, П.Ф.Лесгафт, В.М.Бехтерев, формулировали сходные выводы. А.Адлер указывал, что сверхразрешающее, сверхзаботливое и сверхизнеживающее поведение родителей имеет непосредственное отношение к возникновению неврозов у детей [148]. Идеи о влиянии родительского поведения и установок на поведение и развитие ребенка можно найти и в еще более ранних работах. Так, в изданном в Санкт-Петербурге руководстве "О надзирателях при воспитании" можно найти многое из того, что позднее было подвергнуто специальному анализу [93]. В "Материнской сверхпротекции" Д.Леви на основе клинического анализа случаев показывает, что материнское сверхопекающее поведение результирует в низкую толерантность к фрустрации и связанные с этим аномалии чувств и эмоций [198]. В педагогике А.С.Макаренко был одним из тех, кто попытался систематизировать представления о родительских позициях, он называл их "родительским авторитетом". Он выделил несколько типов ложного родительского авторитета: авторитет подавления, расстояния, педантизма, резонерства, подкупа. Истинными являются авторитеты любви, доброты, уважения [83].
Одна из наиболее ранних систематических классификаций родительских установок (позиций), отражающая также влияние родительской позиции на развитие ребенка, предложена в 1937 г. [О.Коннер, цит по: 216], приведена ниже.
| Тип позиции | Характерные
словесные выражения |
Способ
поведения с ребенком |
Влияние
на развитие ребенка |
| Приятие и любовь | "Ребенок – центр моих интересов" | Нежность, занятия с ребенком | Чувство безопасности, нормальное развитие личности |
| Явное отвержение | "Ненавижу этого ребенка, не буду о нем тревожиться" | Невнимательность, жестокость, избегание контактов | Агрессивность, преступность и эмоциональная недоразвитость личности |
| Излишняя требовательность | "Не хочу ребенка такого, какой он есть" | Критика, отсутствие похвал, придирчивость | Фрустрация, неуверенность в себе |
| Чрезмерная опека | "Все сделаю для ребенка, посвящу ему себя" | Чрезмерные поблажки или ограничения свободы | Инфантилизм, особенно в социальных отношениях, неспособность к самостоятельности |
Таблица 1. Типология родительских позиций (Коннер, 1937) [цит. по: 216]
В современной отечественной литературе влияние поведения родителей и их отношения к детям на формирование личности ребенка и его поведение исследовалось в основном применительно к проблеме происхождения и развития неврозов у детей [30; 39; 42; 115]. Зарубежные исследования родительских позиций (установок) и родительского поведения интенсифицировались в 60-х и 70-ых годах благодаря как расширению клинических наблюдений, так и в связи с появлением математических методов, в частности факторного анализа, позволяющих систематизировать родительское поведение. С помощью факторного анализа исследовались сообщения матерей о своем поведении, оценки поведения родителей экспертами, сообщения детей о поведении родителей [224; 226; 227]. В результате такие формы родительского поведения, как "позитивная оценка ребенка", "эмоциональная вовлеченность", "навязчивость", "использование страха как средства контроля", "игнорирование" и другие, оказалось возможным выразить в виде "круговой модели" в декартовой системе координат с осями: "любовь-враждебность" и "автономия – контроль" [225]. Сходные модели были построены на основе клинических наблюдений [217]. Позднее была построена "сферическая" модель, основанная на выделении уже трех измерений [228]. К этим измерениям относится "принятие-отвержение", предполагающее на позитивном полюсе принятие ребенка в целом, принятие его индивидуальности, позитивную вовлеченность родителей в заботы ребенка, центрацию на ребенке, а на негативном – враждебное отвержение ребенка.2 Второе измерение – "психологический контроль" – характеризуется контролем через вызывание в ребенке чувства вины, контролем через вызывание тревоги и "враждебным контролем". Третье измерение – "слабый контроль – жесткий контроль" – относится к "дисциплинарному" аспекту взаимоотношений детей и родителей и характеризуется противопоставлением слабой дисциплины и автономии контролю. Каждое конкретное поведение родителей интерпретируется как на основе близости с тем или иным поведением в рамках общего фактора, так и соседством на сферической поверхности с третьим видом поведения. Так, например, смысл контроля с помощью выхода из взаимоотношений проясняется как с помощью того факта, что на сферической поверхности он лежит между враждебным контролем и враждебным отталкиванием, так и с помощью того, что это поведение располагается на участке сферы, близком к "отвержению".
2 Характеристика измерений дается на основе шкал, получивших значимые нагрузки но этому фактору.
Л.Беньямин сделала следующий шаг в анализе проблемы влияния поведения и отношений родителей на поведение ребенка. Разработанная ею и хорошо экспериментально обоснованная модель взаимоотношений в диаде "родитель ребенок" позволяет не только характеризовать поведение родителей и поведение ребенка, но и учитывать тип их взаимоотношений [153]. Согласно этой модели связь между поведением родителей и поведением ребенка не однозначна: ребенок может реагировать на одно и то же поведение родителей по крайней мере двумя способами. Так, он может отвечать на родительское поведение "дополнительно", т.е. инициативой на предоставление самостоятельности, бегством на преследование, но он может отвечать на родительское поведение и "защитно" – например, в ответ на отвержение ребенок может пытаться вести себя с родителями так, как будто те любят его и внимательны к нему, и тем самым как бы приглашать родителей изменить их поведение по отношению к нему. Наконец, следуя логике этой модели, можно предполагать, что ребенок, вырастая, начинает вести себя по отношению к другим людям так же, как родители вели себя по отношению к нему. В исследовании Беньямин специально рассматривается также вопрос о соотношении самосознания ребенка (как формы саморегуляции) и отношения родителей к ребенку: эта связь раскрывается как интроекция (перенесение вовнутрь) родительского отношения и способов управления поведением ребенка. Так, например, пристыживание ребенка превращается в самосознании в тенденцию к самообвинению, доминирование родителей в отношениях с ним преобразуется в тенденцию быть "хозяином самого себя", жестокое саморуководство.
Возвращаясь к двум сформулированным выше вопросам: что и как возникает в самосознании ребенка благодаря его общению с окружающими, можно наметить ряд основных положений, проявляющихся в конкретных феноменах самосознания. Эти положения частично опираются на литературные источники, частично на наши собственные исследования родительских сочинений "Мой ребенок", а также на опыт консультативной работы с родителями в рамках Консультативного центра психологической помощи семье.
По "материалу" того, что усваивается и затем используется в самосознании ребенка и конституирует его, можно выделить: 1) ценности, параметры. оценок и самооценок, нормы, по которым ребенок начинает оценивать сам себя, в том числе стандарты выполнения тех или иных действий, и моральные нормы; 2) образ самого себя, как обладающего теми или иными способностями и качествами, чертами; 3) отношение к ребенку и конкретную оценку ребенка родителями, как эмоциональную, так и интеллектуальную, которая затем определяет самооценку ребенка; 4) чужую самооценку (прежде всего, речь идет о самооценке родителей), которая может быть усвоена; 5) способ регуляции поведения ребенка родителями и другими взрослыми, который становится способом саморегуляции.
По способу, т.е. по тому, как происходит "интериоризация" самосознания ребенка, можно выделить:
Прямое или косвенное внушение
Как уже отмечалось, образ и отношение к ребенку, сложившиеся у родителей, предшествуют развитию собственного образа. "Я" и отношения к себе у ребенка. Свой образ и отношение родители транслируют ребенку либо в прямой словесной форме, либо в косвенной форме – в форме такого поведения с ним, которое предполагает определенные черты и качества ребенка. Они делают это либо сознательно, с воспитательными целями, либо неосознанно. Параметры того, что именно в образе ребенка является объектом внушения, зависят от многих факторов: от принятых в обществе социокультурных эталонов, образцов, норм, от "имплицитной теории личности" ребенка, имеющейся у родителей, от их намерений и планов в его адрес, от их собственных мотивов и потребностей. Анализ жалоб и проблем, с которыми родители обращаются в Консультативный центр психологической помощи семье, показывает, что важнейшими чертами, выделяемыми родителями в ребенке и одновременно являющимися объектом их внушающего воздействия, являются: 1) волевые качества ребенка, его способность к самоорганизации и целеустремленности, 2) дисциплинированность, которая в родительской интерпретации часто превращается в послушание, подвластность ребенка родительскому авторитету, 3) моральные качества – доброта, правдивость, 4) интересы, прежде всего интерес к учебе, 5) способности – "ум", память. Образ и самооценка, внушаемые ребенку, могут быть как положительными (ребенку внушается, что он ответствен, добр, умен, способен), так и отрицательными (груб, неумен, неспособен). О неблагоприятном влиянии последних внушений на развитие самосознания ребенка писал в свое время А.И.Герцен, комментируя высказывание Ж.П.Рихтера: "Названия – страшная вещь. Ж.П.Рихтер говорит с чрезвычайной верностью: если дитя солжет, испугайте его дурным действием, скажите, что он солгал, но не говорите, что он лгун. Вы разрушаете его нравственное доверие к себе, определяя его как лгуна" [32, 186]. С этим высказыванием А.И.Герцена перекликаются клинические исследования взаимоотношений в неблагополучных семьях. Р.Лэйнг, анализируя отношение родителей и детей в таких семьях, ввел понятие "мистификация" – внушение родителями детям того, в чем они нуждаются, кем являются, во что верят [195]. Одна из форм мистификации – приписывание, которое, в свою очередь, подразделяется на приписывание ребенку "слабости" (например, болезненности, неспособности самому искать выход в трудных ситуациях) и "плохости" (низости, аморальности). Другая форма мистификации – инвалидация – принудительное обесценивание точек зрения ребенка, его планов, намерений, интересов.
Анализ сочинений "Мой ребенок", написанных родителями, испытывающими трудности в воспитании детей, дает множество примеров разнообразных приписываний и инвалидаций. Ниже мы приводим некоторые примеры, при этом мы подобрали преимущественно те высказывания, которые можно квалифицировать как приписывания и инвалидацию и без знания того, каков ребенок на самом деле (он явно не таков, каким выставляют его родители).
Приписывание слабости: "Патологическое отсутствие силы воли", "... феноменально невнимательна", "Страшная привязчивость, на грани надоедливости", "Эта ужасающая медлительность, все время приходится подгонять", "... абсолютно не выносит физической боли", "... не умеет драться, защитить себя, отстоять свои интересы, проявляет нервозность или бьется головой", "Мальчик слабовольный, подвержен влиянию друзей", "... свои поступки не может и не умеет контролировать", "... не может и не умеет бороться с трудностями, не понимает ответственности в вопросе учебы", "Боюсь, что работать, укладываться в какой-то план он не сможет", "Кирюша нашел для себя выход в том, чтобы сменить класс (это же от слабости)... я его бесконечно жалею", "Соревнование вызывает у него почти стресс из-за желания победить во что бы то ни стало, проиграв, плачет навзрыд, бьет себя кулачками по голове; бьется головой об пол, обсыпает себе лицо песком".
Приписывание "плохости": "В последнее время он все чаще заявляет, что учиться ему, конечно же, не за чем, а жить можно на средства, вырученные от продажи бутылок" (о ребенке восьми лет), "Ко всему относится пренебрежительно, все вокруг пустяк", "Склонна требовать безотлагательного выполнения своих требований", "Когда Игорь приходит с гулянья, вид у него такой, что мне кажется, что все мамы показывают на него пальцами и говорят, что с такими детьми играть нельзя".
Инвалидация: "Он считает, что имеет право распоряжаться своими вещами" (о мальчике 15 лет), "Он еще слишком мал, чтобы спорить с родителями" (о мальчике 14 лет), "Иногда он много говорит о том, чего не представляет себе, и вследствие этого я часто его обрываю", "Я проверяю каждый его шаг, выслушиваю кучу жалоб и начинаю ему внушать правильные идеи", "Единственная мечта его в будущем – джинсы (импортные), магнитофон (японский), мотоцикл и все в таком роде", "Целыми днями копается в своих марках, что он в них нашел хорошего?", "Игра в фантики, возня с различными предметами, найденными на стройке, преобладают над чувством долга, над интересом к чему-нибудь, более полезному для развития" (о ребенке восьми лет).
Для "контраста" приведем высказывания родителей, во многом также имеющие характер приписываний, но с позитивным знаком. Родители подчеркивают самостоятельность, волевые и нравственные качества, способности и независимость ребенка, вызывающие у них уважение: "С ней можно поговорить абсолютно обо всем, она все понимает" (матери 34 года, девочке – 9 лет), "Она женственна, во всех проявлениях", "Правдива, прямолинейна, развито чувство товарищества", "Не идет на поводу чьего-либо мнения" (о девочке девяти лет), "Блестящая память, информация лежит под спудом и в нужный момент она всплывает всегда к месту и в связи с предметом разговора", "Для своих 14 лет он очень сильный и крепкий... в поездке в Крым на велосипедах делал все на уровне с отцом", "У него сочетается страсть к военным атрибутам и игре в войну с тонким восприятием и любовью к природе".
Конечно, негативные высказывания родителей о своих детях, по крайней мере частично, могут иметь под собой реальную "почву" в поведении или чертах характера ребенка, однако транслированные в его самосознание в виде "называния вещей своими именами", родительских "приговоров" эти родительские мнения и оценки начинают определять самосознание ребенка изнутри. Ребенок либо соглашается с этим мнением (сознательно или неосознанно), либо начинает против него борьбу.
Косвенные внушения родителей касаются прежде всего самооценки или, более широко, отношения к себе у ребенка. Родительское поведение, рассмотренное в этом аспекте, квалифицируется в рамках оси "принятие-отвержение" [224; 217; 157]. Принимающее, т.е. внимательное, любовное, уважительное, поведение родителей с ребенком результирует в самоприятие ребенка, отвергающее (неприязненное, пренебрегающее, неуважительное) поведение приводит к неприятию им самого себя, переживанию своей малоценности и ненужности. Ч.Харрис рассматривает этот процесс как формирование установок, характерных не только отношением к себе, но и одновременно отношением к другому. Соответственно условия воспитания (как и собственная активность ребенка) приводят к формированию в его самосознании одной из четырех установок: я хорош (I am О.К.) – ты хорош (You are О.К.), я хорош – ты плох (You are not О.К.), я плох – ты плох, я плох – ты хорош [177]. В этой классификации присутствует верная мысль о том, что уже изначальное формирование самоотношения предполагает диалогизм – отношение к другому и строение самоотношения не может быть понято без этого отношения к другому.
Явные, вербальные, внушающие воздействия могут противоречить косвенным воздействиям. Так, родитель может утверждать, что ребенок ему дорог и он его ценит, но своим поведением демонстрировать обратное. В таком случае возникает ситуация, названная "двойной связью" [151], имеющая негативные следствия для позитивного самосознания ребенка.
Представители школы Пало Альто, подробно описавшие феномены "двойной связи", предполагают, что общение ребенка с матерью в детстве, если оно построено по принципу "двойной связи", способствует возникновению психических нарушений вплоть до шизофренических расстройств.
Формирование стандартов и уровня притязаний
Родители и другие взрослые могут воздействовать на формирование "Я-образа" и самоуважения ребенка, не только транслируя ему свой собственный образ ребенка и его отношение к нему, но и "вооружая" ребенка конкретными оценками и стандартами выполнения тех или иных действий, частными и более общими целями, к которым стоит стремиться, образцами и идеалами, на которые стоит равняться, планами, которые необходимо реализовывать. Если эти цели, планы, стандарты и оценки реалистичны, то, достигая цели, реализуя планы, удовлетворяя стандартам, ребенок или подросток, так же как впоследствии и взрослый, повышает самоуважение и формирует позитивный "Я-образ", если же планы и цели нереалистичны, стандарты и требования завышены, т.е. если и то и другое превышает возможности и силы субъекта, то неуспех приводит к потере веры в себя, потере самоуважения.
Идея связи результатов собственной деятельности, образцов или критериев, по которым оценивается этот результат, и самоотношения субъекта нашла свое выражение в известной "формуле" У.Джемса, согласно которой самоуважение прямо пропорционально успеху и обратно пропорционально притязаниям, т.е. планируемым успехам, которых индивид намеревался достичь [34]. Дальнейшая разработка этой проблемы связана с именем К.Левина и его последователей (Т.Дембо, Ф.Хоппе, Р.Сирс, С.Эскалона, Л.Фестингер). В рамках левиновского подхода это проблема того, какими факторами управляется выбор цели и ее достижение в конкретной Ситуации. Уже ранние исследования показали, что большое значение имеют предполагаемая вероятность достижения, стремление к успеху и стремление избежать неудачи [68]. В то же время отмечалось, что целевая структура индивида, обладающая сложным уровневым строением (включающим "цель мечты", "цель намерения", "цель, которую можно достичь в данной ситуации", "цель, которую можно достичь при неблагоприятных обстоятельствах"), зависит от прошлого опыта, ценностей, характеризующих как культуру в целом, так и конкретную личность. Ф.Робайе, различив уровень притязаний и уровень ожиданий, уже непосредственно связал становление целевой структуры индивида с семейной атмосферой. По Робайе, уровень ожиданий, определяемый как цель, на достижение которой направлен индивид, и зависящий от веры индивида в свои способности и в себя, может находиться в различном отношении к уровню притязаний, отражающему идеальные представления индивида о самом себе. При оптимальных отношениях в семье и к ребенку уровень ожиданий высокий, а уровень притязаний умеренный, гиперопека приводит к понижению уровня ожиданий, гиперконтроль и недостаток принятия приводят к компенсаторному завышению обоих уровней, фрустрация потребностей ребенка способствует формированию низкого уровня ожиданий и высокого уровня притязаний [цит. по: 88, 270-271]. Различие и соотношение "Я-реального" (каким индивид видит себя в настоящий момент) и "Я-идеального" (каким индивид хотел бы себя видеть), которому много внимания уделил К.Роджерс. [220] отражают то же явление кристаллизации в сознании и самосознании стандартов и ориентиров, в отношении к которым индивид определяет себя. Если понятия уровня ожиданий и уровня притязаний отражают целевую структуру индивида, за которой стоят определенные представления о себе, то понятия идеального и реального "Я" относятся уже, к самим этим представлениям, выраженным в личностных чертах. Аналогом этих представлений применительно к потребностно-мотивационной сфере является понятие мотива достижения. Последний, в определении Мюррея, включает в себя "желание или тенденцию к достижению высокого стандарта" [209].
Практика, семейной психотерапии дает множество примеров того, как родители формируют уровень ожиданий и уровень притязаний, идеальное "Я" и мотивацию достижения. Так, уже наблюдая за игрой родителей с детьми (имеются в виду игры, в которых есть выигрыш и проигрыш и какая-то объективная мера сопоставления результатов, например игра в "теннис" с помощью телевизионной приставки) , можно выделить родителей, которые непременно побеждают, показывая этим детям, сколь малого они могут добиться и к чему они в принципе должны стремиться. Среди родителей более старших детей можно выделить таких, которые редко поощряют детей за их школьные успехи, считая их малой толикой того, чего в принципе должен достичь ребенок. Они ориентируют детей на непременное первенство: в классе, школе, на районной олимпиаде. Нередко за этим стоят и более глобальные родительские планы и мечты в отношении ребенка-желание, чтобы ребенок стал известным артистом, музыкантом, спортсменом, ученым. Хельм Стерлин назвал таких родителей "делегирующими". Не реализовав в жизни какие-то планы, такие родители делегируют детей на выполнение "миссии" [231]. Отметим, однако, что негативное влияние "делегирования" кроется не в самом по себе снабжении ребенка планами, критериями и идеалами. Влияние родителей на установление уровня притязаний и ожиданий, их ориентирование ребенка на высокие стандарты качества, соревнование, вклад родителей в "идеальное Я" ребенка также сами по себе-закономерные процессы, с помощью которых осуществляется связь и преемственность поколений. В этом же направлении оказывают свое влияние и общественные воспитательные институты – детский сад, школа, позднее – вуз. "Патогенными" эти влияния оказываются лишь в том случае, если соответствующие требования, стандарты и планы не соответствуют возможностям ребенка и не учитывают его собственных интересов и склонностей, обрекая его тем самым на неуспех, потерю самоуважения и "путаницу" в самоопределении.
Контроль и самоконтроль
Контроль как фактор, влияющий на развитие самосознания, предполагает наличие стандартов, ожиданий, планов, норм, идеалов. Однако контроль имеет и свое собственное "измерение", так как подразумевает способ, с помощью которого происходит управление конкретным действием, поступком, поведением. Мы уже ссылались на работы, в которых были выделены две оси родительского поведения, имеющие отношение к контролю. Одна из них отражает традиционный дисциплинарный аспект родительского поведения. В рамках этой оси любое конкретное поведение родителей занимает место между двумя крайними точками: от предоставления полной автономии до абсолютного подчинения воле родителей, требования неукоснительного соблюдения норм и правил. Другое измерение касается того, как родители добиваются контроля: происходит ли это путем поддержания постоянного страха перед наказанием или путем вызывания чувства стыда или вины. В других работах отмечается важность последовательности родительского контроля [225]. Здесь также намечается ось от абсолютно последовательного и не знающего исключений контроля за поведением ребенка до случайного и непредсказуемого. Как же внешний контроль со стороны взрослых переходит в самоконтроль ребенка?
Наиболее простой ответ на этот вопрос состоит в гипотезе прямого усвоения внешнего контроля и превращения его в самоконтроль. В таком случае жесткая дисциплина преобразуется в самодисциплину, тенденцию упорядочить и регламентировать собственную жизнь. Контроль с помощью страха превращается в самоконтроль с помощью постоянной оглядки на мнение других и избегание "наказания" в виде негативного о себе мнения, предсказуемость или непредсказуемость контролирующего поведения родителей трансформируется в веру относительно управляемости или неуправляемости событиями. Однако если это и справедливо, то лишь как некоторая тенденция. Переход внешнего во внутреннее, как это подчеркивается многими советскими психологами, происходит опосредованно – собственная деятельность ребенка и есть важнейший опосредующий фактор. Уже маленькие дети, как показала Л.Беньямин в цитированном исследовании, могут отвечать на одно и то же поведение двумя содержательно противоположными способами дополнительно и "защитно". В юношестве и в зрелости к этому добавляется и возможность сознательного выбора способа самоконтроля – этот способ становится объектом самовоспитания.
Метакомплиментарное отношение, транзакции и формирование самосознания
Внушение образа "Я" и самоотношения, формирование стандартов и уровня притязаний, контроль за поведением ребенка мы рассмотрели как формы активности взрослых, которые определяют самосознание ребенка. Однако, описывая эти формы активности, мы выявляли то их содержание, которое можно было бы назвать психологически наивным. Родители внушают ребенку, что он смел или труслив, потому что сознают его таким, они вооружают его стандартами и планами, потому что сознают их необходимость или полезность для ребенка, родители контролируют ребенка, так как понимают, что без надлежащего контроля он не сможет стать полноценным членом общества. Возможно, что любая из этих форм действительно до какой-то степени может быть психологически наивной, т.е. построенной без расчета на косвенные следствия собственных действий на поведение ребенка. Те же формы активности могут скрывать за собой более сложную, более изощренную тактику воздействия.
Рассмотрим простую ситуацию: родители внушают боязливому ребенку, что он смел и не боится собаки. Ребенок, поверив в собственную смелость и в реальной ситуации повстречавшись с собакой, подходит к ней, преодолевая свой страх и действуя в согласии с внушенным ему образом самого себя. Но тем самым он действительно проявляет смелость и может теперь опереться в своем образе самого себя не только на мнение родителей, но и на реальный факт смелости. Другая ситуация: родители считают, что их сын – маленький лгунишка, однако ребенок упорно не хочет соглашаться с их мнением. Родители "случайно" оставляют его наедине с любимыми им сладостями, предварительно не слишком строго взяв с него обещание ничего не трогать. Ребенок поддается соблазну и берет сладость. Вернувшись, родители озадачивают его вопросом-утверждением: "Ты, конечно, ничего не трогал?" Если ребенок скажет, что он взял сладости, то он и "ослушник", и лгунишка, так как он раньше утверждал, что не обманывает. Если он не признается, что более вероятно, то родители тут же уличат его во лжи. Эта ложь теперь также становится достоянием его самосознания, не только мнение родителей, но и конкретный поступок подтверждают ребенку, что он лжец.
И первые, и вторые родители не наивны. Первые родители понимают, что их ребенок боязлив, и хотят помочь ему преодолеть свой страх. Они внушают ему смелость не потому, что искренне заблуждаются на его счет, и не просто потому, что храбрость лучше, чем трусость, и не потому, что они думают, что одними только словами можно переделать ребенка. Они хотят вызвать в ребенке состояние смелости в надежде, что поступки, совершенные им в этом состоянии, помогут ребенку укрепиться в образе "смелого мальчика", т.е. хотят как раз того, что и происходит в действительности. Вторые родители скорее всего верят, что их ребенок лгунишка. Но одновременно они предполагают, что воспитывают его тем, что дают понять ему, какой он есть "на самом деле". Зная пристрастие ребенка к сладостям, они нарочито выступают в роли доверчивых простачков, чтобы ребенку было легче ослушаться, а затем и обмануть. Эти родители стремились к тому, чтобы ребенок солгал, а затем пережил чувство уличенного лжеца.
И первые, и вторые родители не просто транслируют свой образ ребенка (идеальный или реальный) самому ребенку, они преследуют цели. Цель одних – сделать ребенка смелее, цель других – доказать ребенку его "лживость". Первые родители действовали более или менее сознательно. Хотя, убеждая ребенка, что он смел и не побоится собаки, они могли не очень представлять себе дальнейшее развитие событий, они все же предчувствовали их, желали определенных событий и одновременно понимали смысл собственных действий.
Вторые родители, осознавая свою "педагогическую" цель, вряд ли вполне сознавали, что они полностью подстроили ситуацию и соблазнили ребенка. Скорее всего они будут считать, что это он не выдержал проверки "жизнью". За целями – "пусть он станет смелее" и "пусть он поймет, какой он лжец" – стоят более глубокие мотивы. Для первых родителей эти мотивы лежат и в том, чтобы способствовать благополучию ребенка (в смысле благополучия его развития как личности), и в том, что они хотят быть родителями благополучного ребенка. Вторые родители скорее всего думают, что хотят блага – хотят воспитать его честным. Но это лишь их "знаемый" мотив. Скорее всего за их действиями лежали более "спрятанные" мотивы. Например, возможно, что они сами сомневаются в своей честности. Тогда, уличая ребенка во лжи и воспитывая в нем честность, они одновременно убеждают себя и в том, что их ребенок не лучше их самих, и в том, что они все-таки знают, что такое честность, и могут привить ее другому. Хотя и мотивы, и цели у тех и других родителей различны, структура общения, в которую они вовлекают ребенка, оказывается сходной. В обоих случаях родители совершают действия, сознательно или неосознанно рассчитывая на их "возврат" в виде состояний и действий ребенка, причем таких, которые нужны самим родителям.
Описанные ситуации, конечно, схематизированны, но тем, кто знаком как с литературой, так и практикой семейной психотерапии и консультирования, они не покажутся надуманными. Именно на базе анализа подобных ситуаций в психологии возникло направление в исследованиях общения и взаимодействия, которое оперирует понятиями метакомплиментарных отношений и транзакций.
Симметричные, комплиментарные и метакомплиментарные отношения – понятия, разработанные в калифорнийской школе Пало Альто [192]. Симметричные отношения предполагают равенство общающихся, каждый может критиковать друг друга, давать советы, делиться впечатлениями. Комплиментарные отношения возникают, например, между руководителем и подчиненным, между лектором и студентом, т.е. предполагают функциональное неравенство отношений общающихся. Отношения маленького ребенка с родителями – комплиментарные, но с возрастом они могут измениться на симметричные. В процессе общения кто-либо из общающихся может поставить характер отношений под сомнение и совершить "маневр" – перевести отношения, например, из комплиментарных в симметричные. Метакомплиментарные отношения основаны на том, что один из общающихся позволяет другому совершить маневр или даже заставляет его это сделать. Например, если человек начинает вести себя беспомощно, он вынуждает другого начать заботиться о нем, т.е. встать к нему в комплиментарную позицию. Однако "беспомощный" на самом деле организует ситуацию и контролирует поведение "заботящегося".
Другая группа исследователей [193; 231] использует понятие транзакции. Последнее означает действие, направленное на другого человека с целью вызвать в нем определенное состояние, и ответное действие, необходимое самому субъекту. Мистификация – пример такой транзакции. Кроме приписывания и инвалидации мистификация включает индукцию – попытку заручиться поддержкой того, кому приписывается негативный образ – поддержкой в воплощении этого образа в реальном поведении. В нашем примере родители, которые считают своего ребенка лжецом, не только приписывают ему это качество, но и своим "метакомплиментарным маневром" индуцируют его в нем. "Делегирование", упоминавшееся выше, – еще один пример негативной транзактной активности. Понятие транзакции во многом синонимично "метакомплиментарным отношениям" с той лишь разницей, что в первой в большей степени подчеркивается связь транзакции с потребностями и мотивами субъекта. Э.Берн развил эти представления как в аспекте анализа акта общения, так и в аспекте выделения особых транзактных последовательностей, названных им играми [154].
Согласно Берну, каждый человек обладает тремя психическими структурами-состояниями, названными им Родитель, Взрослый, Ребенок. Состояние Родитель обеспечивает автоматическое следование правилам, нормам, обычаям, оно есть следствие внушающего и обучающего влияния родителей или людей, их замещающих, и формируется уже в детстве. Состояние Взрослый обеспечивает анализ ситуации, критичность, принятие решений, и является следствием, прежде всего, опыта собственной деятельности – как предметной, так и связанной с социальными отношениями. Состояние Ребенок обеспечивает спонтанность, творчество, не отягощенную рефлексией радость жизни. Каждый человек может находиться в каждом из этих трех состояний, при этом все три состояния характеризуют человека во все его возрастные периоды, но присущи разным возрастам в различных пропорциях. В этих понятиях оцениваются симметричное, комплиментарное и метакомплиментарное отношения.3 Симметричными отношения будут в том случае, если они возникают между людьми, находящимися в одинаковых состояниях (например, отношения Взрослый-Взрослый или Ребенок-Ребенок). Комплиментарными – если они предполагают различие этих состояний, например, отношения Взрослый-Ребенок или Родитель-Ребенок. Метакомплиментарными отношения оказываются в том случае, если один из общающихся, оценивающий и управляющий ситуацией общения как Взрослый, с помощью "маневра" заставляет своего партнера обратиться к нему из другого выгодного ему состояния, например, вынуждает партнера стать Родителем и оказать ему помощь как Ребенку или, наоборот, заставляет партнера стать Ребенком и подчиниться ему как Родителю.
3 Э.Берн использует свою систему терминов, которые мы здесь не излагаем.
Берн описал также множество ситуаций общения (игр), которые как бы имеют свой сюжет и свои заранее расписанные роли. Так, в нашем примере с родителями "лживого" мальчика существует стандартная последовательность ходов: 1) обвинение; 2) отказ признать обвинение; 3) невыполнимая договоренность; 4) нарушение договоренности; 5) обличение. Первые два хода совершаются в позициях Родитель-Ребенок, реальные родители обвиняют своего "неблагополучного" ребенка, и тот не признает обвинений. "Договоренность" осуществляется уже метакомплиментарно: родители рассчитывают, что их ребенок будет вести себя как Ребенок (возьмет сладости), но берут с него обещание как с ответственного Взрослого. Таким образом, спрятанная коммуникация Взрослый-Ребенок выступает под видом маскирующей коммуникации Взрослый-Взрослый. Поскольку расчет Взрослых родителей оказался верным – ребенок в ситуации соблазна оказался Ребенком, то следующий ход делается опять в позиции Родитель-Ребенок. Но родители имеют уже дополнительный аргумент в убеждении – ребенок, очевидно, проштрафился. Этот последний ход также совершается метакомплиментарно: родители ловят своего ребенка на детском поступке и поступают с ним как с ребенком, но апеллируют к его чувству долга и честности так, как будто бы они поверили "договоренности" с ним и как будто ребенок есть Взрослый.
То, что мы здесь описали, – это одна из игр, описанных Берном, которая может разыгрываться не обязательно родителями и детьми.
Комплиментарные отношения и транзакции, рассмотренные не как случайные эпизоды, а как системы воздействия, имеют отношение, конечно, не только к поведению, но и к формированию самосознания. Это такой способ управления самосознанием, при котором усваивается чужая точка зрения, но так, что у человека остается впечатление, что он сам пришел к этому.
Отметим, что ни комплиментарные отношения, ни транзакции, ни игры (некоторые из них) сами по себе не являются обязательно негативными, бесчестными и т.п.
Негативный характер метакомплиментарным отношениям придают лишь стоящие за ними неадекватные мотивы.
Вовлечение в реальные взаимоотношения
Как мы уже отмечали выше, в психоанализе формирование "Я" ребенка связывается с отделением (в прямом и переносном смысле) ребенка от матери. Биологически новорожденный действительно представляет собой только часть системы "мать-ребенок". Жизненно необходимые функции его организма не могут осуществляться автономно, без непосредственного физического подключения матери, без физического ухода за ребенком. К концу первого года жизни ребенок достигает известной биологической автономии, он также становится субъектом собственной двигательной активности. Целостность системы "мать-ребенок" в аспекте ее естественно-симбиотических связей начинает разрушаться, это отражается и в сознании ребенком своей отделенности,и в этом смысле ребенок отделяется от матери. Но параллельно с этим процессом объективного биологического отделения и его отражением в самосознании ребенка идет и другой процесс. Это процесс объективного и субъективного вовлечения ребенка в человеческую общность, прежде всего в семейную. Отделяясь от матери как биологическое существо, ребенок все более связывается с ней, с отцом, с другими взрослыми и детьми как существо социальное. Речь идет прежде всего о формировании самоидентичности, т.е. формировании представлений о том, "кто я есть", а также чувства своей последовательности и психологической непрерывности.
Все предыдущие механизмы формирования самосознания ребенка так или иначе предполагали, что ребенок становится объектом родительского воздействия – прямого или косвенного внушения, вооружения нормами, стандартами и правилами, контроля за поведением, косвенного управления. Но жизнь родителей не подчиняется исключительно ребенку и задачам его воспитания. У родителей есть свои отношения, у них могут быть другие дети, родители имеют производственные интересы и обязанности, в семье могут существовать свои традиции и обычаи, свои проблемы и трудности, не связанные непосредственно с ребенком. Ребенок, становясь членом семьи, вовлекается в эти независимо от него существующие отношения и становится частью не только для него существующей семейной ситуации.
Всякая семья может быть характеризована тем, что Н.Аккерман, один из основателей семейной психотерапии, назвал семейной идентичностью. Семейная идентичность – это "содержание ценностей, устремлений, экспектаций, тревог и проблем адаптации, разделяемое членами семьи или взаимодополняемое ими в процессе выполнения семейных ролей" [147]. Другими словами, семейная идентичность – это тот совместный "багаж" представлений, планов, взаимообязанностей, намерений, воспоминаний, который характеризует семейное "Мы". "Я" ребенка первоначально наполняется содержанием именно в рамках этого семейного "Мы". Происходит это, конечно, не само собой, а в процессе реального становления ребенка как члена семейной структуры.
В отличие от демографической структуры семьи, которая сводится к составу, численности и характеру родственных связей [31], психологическая структура семьи не осязаема и проявляется лишь в динамике взаимодействия ее членов. По определению одного из авторов, "семейная структура-это невидимая сеть функциональных требований, организующих способы взаимодействия членов семьи" [207, 51]. Внутри семьи выделяются подсистемы, дифференцирующие ее структуру. Эти подсистемы образуются на основе общих интересов по возрастному, функциональному, половому признакам (мать ребенок, братья и сестры, родители, мужчины в семье). Ребенок и сам является "подсистемой" и одновременно принадлежит к другим подсистемам, где он "приобретает различные навыки социальной дифференциации" [207, 52]. Другими словами, он приобретает возможность определять и ограничивать свои "Я" и "Мы" идентичности: "Я – сын своих родителей", "Я – брат своей сестры", "Мы – это семья: папа, мама и я", "Мы – братья", "Мы – дети", "Мы – мужчины".
Границы в семейной структуре – это правила, регулирующие взаимодействия между подсистемами, т.е. регулирующие саму возможность и форму участия члена семьи в той или иной подсистеме.
Мать, которая поручает старшему ребенку присматривать на улице за младшим, т.е. защищать, опекать и в случае необходимости наказывать, устанавливает тем самым место старшего ребенка в функциональной воспитательной подсистеме наряду с собой и отцом.
Каждая семейная подсистема выдвигает специфические требования к членам семьи и нуждается в определенной независимости, т.е. требует ясных границ внутри семейной структуры. Развитие супружеских отношений требует автономии от прародителей и детей, а также от вмешательства внесемейных факторов. Развитие отношений между братьями требует известной автономии от родительского вмешательства. Границы остаются ясными до тех пор, пока четко определена взаимная ответственность, функции подсистемы, степень ее власти или влияния, при этом состав подсистем в разных семьях может отличаться. Так, бабушки и старшие дети эффективно включаются в родительскую подсистему при определенных границах последней.
Вовлечение ребенка в реальные взаимоотношения и формирование его "Я" и "Мы" идентичностей за висит, таким образом, от конкретных особенностей семейной структуры. Если в качестве основания для классификации семей взять характер границ между подсистемами, то все семьи можно расположить на континууме [207]. Срединное положение будут занимать семьи с ясными границами между подсистемами – это нормально функционирующие семьи. На одном из полюсов будут располагаться семьи с неестественно жесткими (непроходимыми – disengaged) границами, на другом полюсе – семьи с диффузными (спутанными – enmeshed) границами. Эти два типа нарушений в семейных структурах феноменологически будут проявляться по-разному.
Семьи с жесткими границами между подсистемами реагируют на нарушения в одной из подсистем лишь тогда, когда последствия этих нарушений приобретают особенно тяжелые, а то и необратимые формы. Родители в таких семьях часто не осведомлены о жизни их детей, и лишь драматические ситуации – исключение из школы, противоправный поступок – способны активизировать внутрисемейное общение. В семьях противоположного типа, как остроумно отмечает С.Минухин, даже отказ ребенка от десерта воспринимается как глобальная внутрисемейная проблема, вызывающая бурную активность и взаимодействие всех ее членов [207].
Классификацию семей, подобную только что рассмотренной, предлагали и другие авторы на основе клинических наблюдений. Так, введены понятия "недифференцированная семейная эго-масса" и "эмоциональный развод" [156], "межперсональное слияние" [155]. Исследователи, изучавшие семьи шизофреников, указывают на спутанность границ в таких семьях. Отношение к девочкам в них не отличалось от отношений к мальчикам, нарушались границы между поколениями (матери, например, делились с дочерьми проблемами взаимоотношений с мужьями и т.п.) [201]. К.Хувер и Дж.Франц рассмотрели пять уровней семейной дифференциации в рамках однонаправленного континуума – от семей, включающих симбиотические отношения, до семей с оптимальной автономией ее членов [179]. В работах советских авторов выделяется тип так называемых эмоционально-отчужденных семей. Часть из них – это "безразличные друг к другу сожители, не замечающие друг друга" (эмоционально-разделенные семьи). В других – "невмешательство в личные дела (вплоть до неосведомленности) и эмоциональное дистанцирование возведены в принцип, несмотря на наличие внутренней потребности и заботу о благополучии друг друга" (ригидные рационалистические семьи) [26, 240].
С точки зрения формирования самосознания недифференцированность семейной структуры создает трудности в самоопределении ребенка, в формировании его "Я", наоборот, жесткость границ между подсистемами препятствует формированию семейной идентичности у ребенка, чувства принадлежности к семейному "Мы". Так, создаваемая родителями система внутрисемейных отношений вместо того, чтобы предполагать, "вписывать" в себя ребенка, может, наоборот, исключать его из этих отношений. Интересные данные в этом отношении получены Ю.М.Антоняном и Е.Г.Самовичевым, которые изучали лиц, задержанных за бродяжничество и не имеющих определенного места жительства и места работы [11]. Для всех обследованных лиц оказалась характерной неблагополучная семейная ситуация, для всех вариантов которой типичным было "отсутствие внутрисемейных эмоциональных идентификаций, т.е. отсутствие семьи как психологической структуры, в которой каждый из ее членов получал бы определенное место и роль". Последнее затрудняло формирование чувства собственной определенности, "чувства "Я", т.е. самоидентичности". Разрыв с семьей у обследованных наступал чаще всего в пубертате, "совершался сравнительно легко и носил характер "ухода от..." и почти совсем не переживался как стремление к чему-то определенному". В свою очередь, приобретая собственный семейный статус, эти люди не делали его составной частью своей самоидентичности. Оказалось также, что "некоторые из них были способны легко оставлять своих детей родственникам, знакомым или даже просто случайным встречный, никогда больше не возвращались к ним и не проявляли интереса к их судьбе".
Напротив, слишком тесные связи между детьми и родителями, чаще всего матерью, которые в литературе называют симбиотическими, приводят к недоразвитию чувства психологической и социальной отделенности, препятствуют развитию самостоятельности ребенка [42; 52].
В литературе описаны и другие формы нарушения внутрисемейных отношений, придающие семейному общению характер нездорового гомеостаза и деформирующие становление самосознания. Наиболее известны две формы таких отношений: псевдовзаимность и псевдовраждебность [239]. В обоих случаях речь идет о семейных плеядах, члены которых связаны между собой бесконечно повторяющимися стереотипами эмоциональных реагировании и находятся в фиксированных позициях в отношении друг к другу, препятствующих личностному росту и психологическому отделению членов семьи [231]. Псевдовзаимные семьи поощряют выражение только теплых, любящих, поддерживающих чувств, а враждебность, гнев, раздражение и другие негативные чувства всячески скрывают и подавляют. В псевдовраждебных семьях их члены, наоборот, выражают лишь враждебные чувства и отвергают нежные. Ленинградские авторы для первого типа семей используют термины "псевдосолидарные" [26], или "псевдосотрудничающие" [87]. В таких семьях ригидность ролевой структуры и высокая степень взаимозависимости, которые нарушают адаптацию семьи к меняющимся условиям жизни, все же сохраняются даже "за счет мистификации действительности и формирования иррациональных суждений при отсутствии истинного взаимопонимания" [26, 241].
Психологическая структура семьи и общий характер взаимоотношений закрепляются в поведении ребенка и отношении к нему, создавая то, что обозначается как психологическая роль. Психологическая роль – это закрепленные в сознании конкретных участников общения характеристики того или иного человека, выводимые из его поведения. Так, например, "козел отпущения" – это психологическая роль, приписываемая человеку, который чаще других оказывается, а точнее, избирается виновником различных недоразумений и неудач. Психологические роли, в отличие от социальных, не являются объективным детерминатором взаимоотношений, напротив, они являются специфическим субъективным выражением сложившихся взаимоотношений. В нормальной семье ребенок не имеет жестко закрепленных психологических ролей, однако если эти взаимоотношения нарушаются, то такие роли часто создаются. Ребенок может оказаться "камнем преткновения", т.е. предметом постоянных конфликтов и ссор родителей по поводу его воспитания, или "единственной радостью" семейной жизни, т.е. единственным обоснованием сохранения семейных отношений, или "Золушкой", т.е. существом, на фоне которого подчеркиваются достоинства другого ребенка. Психологическая роль также определяет самоиндентичность ребенка.
Вовлеченность в реальные взаимоотношения оказывается также основой формирования половой идентичности ребенка.
Обычно различают процесс формирования психологического пола и половую идентификацию.
Формирование психологического пола (половая типизация) – это реальное овладение атрибутами поведения, особенностями эмоциональных реакций, установками, связанными с мужской или женской половой ролью. Исследования показывают, что "ни хромосомный набор, ни внутренние органы деторождения, ни внешние гениталии не имеют решающего значения для формирования половой роли человека" [204]. Оказывается, что если при рождении ребенка его пол определяется неправильно и последующее воспитание строится из предпосылки этого неверно определенного пола, то "переделать" психологический пол, т.е. добиться соответствия психологического и биологического пола психологическими методами (не прибегая к хирургическому и гормональному вмешательству) можно лишь в первые два года, после этого периода такие попытки ведут к серьезным нарушениям в развитии ребенка [176].
В отличие от половой принадлежности половая идентичность (половое самосознание) – это мнение индивида о себе самом как представителе определенного пола в сравнении с половым эталоном. Если наиболее сензитивный период формирования половой принадлежности – это возраст до 3-4 лет, то сензитивный период формирования половой идентичности – от 6 до 10 лет [204].
Считается, что отцы в большей мере, чем матери, строят свое поведение в зависимости от пола ребенка, и следовательно, играют большую роль в формировании половой идентичности. Матери относятся к своим сыновьям и дочерям в равной степени заботливо, как к детям вообще, безотносительно к их половой принадлежности [173], хотя и в подростковый период мужественность отца и женственность матери, по-видимому, одинаково важны для формирования половой идентичности у ребенка того же пола.
Особое значение имеет ошибочная родительская тактика в отношении половых качеств своих детей. Малмквист, останавливаясь на ошибках отца в отношении к дочери, указывает на вредность для развития половой идентификации как поощрения мальчишеского поведения в дочерях, так и "открыто обольстительного" поведения. Оптимальным является, если отец, начиная с предподросткового возраста, демонстрирует к дочери уважение как к маленькой женщине [204].
Еще один аспект формирования самосознания как результата вовлечения ребенка в реальные взаимоотношения и деятельность взрослых относятся к формированию системы ценностей ребенка и определению себя относительно этой системы. Многие из этих ценностей, в частности такие, как труд, та или иная профессия, брак, дети, закладываются в семье. В многочисленных отечественных исследованиях хорошо продемонстрирован тот факт, что негативные мораль и ценности родителей оказывают прямое влияние на формирование социальных ценностей ребенка [102]. Так, "большинство подростков, зарегистрированных в детских комнатах милиции, – выходцы из семей, в которых пьянство и аморальные поступки, постоянные ссоры и драки – обыденное, привычное явление. Пример родителей в таких семьях – основная причина того, что дети становятся на путь правонарушений и преступлений", причем "нередки случаи не только попустительства, но и прямого поощрения родителями курения, пьянства, нарушений правопорядка и преступлений детей" [130]. Негативное влияние на формирование системы ценностей подростка, в частности несовершеннолетних правонарушителей, семья оказывает и в том случае, если "нет явных криминогенных факторов, например аморального влияния со стороны взрослых членов семьи – алкоголизма, тунеядства и т.д.", но налицо "потребительский стиль воспитания", "бездуховность", "мещанские, стяжательские интересы" [22].
Родители также являются одним из основных детерминаторов выбора профессии и ценности той или иной профессии [38; 45; 67; 111], они оказывают сильное влияние на желательность детей в собственных семьях их детей и на желательное число детей [110], на ценность тех или иных человеческих качеств [60], ценность тех или иных жизненных целей.
Идентификация
Различные формы влияния на формирование самосознания ребенка не могли бы быть эффективными, если бы не существовало встречного процесса, с помощью которого ребенок сам уподоблял бы себя взрослым. Ключевой момент этого уподобления связан с феноменом идентификации.
Самый общий смысл термина "идентификация" – это уподобление в форме переживаний и действий какого-то лица (субъекта) другому лицу (модели). Явление идентификации как в отечественной, так и в зарубежной литературе изучается в разных контекстах: и в аспекте формирования личности ребенка [43; 184], и как механизм формирования установок личности [16], и как механизм психической защиты [169], и как феномен межперсональных отношений в группе [61]. Соответственна явление идентификации относится не только к ребенку, но и к подростку, и к взрослому. Различными могут быть и те лица, с которыми идентифицируется субъект, – ими могут быть родители, близкие, иные "значимые другие", например, сверстники, реальные лица и лица идеальные, например, герои литературных произведении, не только люди, но и животные. Идентификация может быть различной и по полноте, т.е. по тем параметрам, по которым усматривается и воспроизводится сходство. Идентификация, наконец, может быть как сознательной, так и неосознаваемой.
В настоящем контексте нас интересует феномен идентификации в связи с формированием самосознания, и с этой точки зрения он может быть характеризован четырьмя взаимосвязанными процессами [184, 459-461].
Так, ребенок может усматривать свое сходство с родителями. Речь идет, таким образом, о достаточно широком и сложном когнитивном процессе, природа которого недостаточно изучена. В основе восприятия (усмотрения, переживания) сходства также могут лежать разные процессы. Так, ребенок может воспринимать свое сходство с родителями потому, что действительно отмечает сходные физические или психические характеристики, либо потому, что взрослые постоянно указывают и тем самым внушают ему мысль о сходстве, либо благодаря формированию семейной идентичности, семейного "Мы", либо благодаря тому, что он подражает действиям родителя и тем самым увеличивает сходство.
Идентификацией в узком смысле являются лишь два первых процесса, т.е. когнитивное и эмоциональное уподобление другому лицу, а формирование намерений и установок, так же как соответствующее поведение, являются следствиями идентификации. Эти следствия, однако, сами оказываются факторами, поддерживающими и усиливающими идентификацию. Так, чем в большей степени в своем поведении ребенок уподобляется своему отцу, тем больше у него оснований усматривать свое сходство с ним и тем богаче его возможности эмоциональной идентификации.
Различия в научной ориентации приводят к тому, что часть авторов к явлениям идентификации относит некоторые из вышеуказанных процессов. Соответственно по-разному ставится вопрос и об условиях идентификации.
Так, для авторов бихевиоральной ориентации идентификация и имитация (подражание) – одно и то же [149], таким образом, феномен идентификации сводится лишь к его внешнему, наблюдаемому компоненту – поведенческому уподоблению. Соответственно основным условием идентификации оказывается в таком случае частота, с которой поведение "модели" экспонируется субъекту. В другом исследовании, кроме частоты экспозиции, подчеркивается степень власти "модели" в отношении ребенка [203]. Исследователи других ориентации подчеркивают важность эмоциональных связей между субъектом идентификации и "моделью" [208; 213]. Так, например, показано, что мальчики, выявившие большое сходство со своими отцами, в ответ на вопросы, касающиеся мотивов, установок и поведения, при дописывании проективных историй, более часто упоминали о теплых взаимоотношениях между отцами и сыновьями, а также в своем поведении и установках выказали себя более маскулинными, чем мальчики, различающиеся в ответах на вопросник со своими отцами [213]. Обосновывается также важность для идентификации воспринимаемого сходства [186].
Хотя и важная роль идентификации в процессе развития ребенка и его самосознания не вызывает сомнений, все же значимость идентификации раскрыта преимущественно с объективной стороны, а не субъективно, т.е. не со стороны самого ребенка, его саморазвития. Между тем такая постановка вопроса характеризовала уже представления З.Фрейда, введшего понятие идентификации в контексте его концепции Эдипова комплекса [135]. Позже эти представления были развиты последователями Фрейда, в частности А.Фрейд [169]. Согласно этим представлениям в возрасте от трех до шести лет ребенок переживает конфликт, вызванный любовью к родителю противоположного пола и ревностью, соперничеством и агрессией по отношению к родителю того же пола. Это порождает страх родительского возмездия, что, в свою очередь, формирует мотив подавления Эдипова комплекса и, следовательно, уменьшения тревоги. Последнее достигается путем идентификации с родителем того же пола и присвоением его личностных черт, ценностей, правил поведения, которые становятся ядром супер-эго ребенка.
Идентификация с родителем того же пола – это, в терминологии психоаналитиков, "идентификация с агрессором", которая впоследствии развивается как защитный механизм. Анна Фрейд приводит множество случаев такой идентификации. Так, например, мальчик гримасничает, бессознательно утрируя строгое выражение лица своего учителя, которого он боится. Маленькая девочка боится пересечь большой холл, опасаясь встретить приведение, но затем все-таки идет, представив себе, что она и есть это приведение, при этом ее страх проходит.
Одновременно с "идентификацией с агрессором" развивается и идентификация с "утраченным объектом любви", т.е. родителем противоположного пола. Подавляя Эдипов комплекс, ребенок отрекается от родителя противоположного пола, но с помощью идентификации ослабляет эту утрату. В результате ребенок присваивает позитивные идеалы родителя противоположного пола. С точки зрения психоанализа этот механизм закрепляется и позже действует как механизм психической защиты в ситуации смерти родителей или других близких или в ситуации неудачной любви.
Конечно, такая трактовка феномена идентификации связана с пансексуализмом фрейдовского учения, от которого отказались уже его ближайшие коллеги. Однако в той форме, которую приобрела у Фрейда проблема идентификации, содержится и ряд важных моментов. Во-первых, идентификация оказывается ребенку необходимой не только объективно (так как благодаря ей запрещается асоциальное поведение и усваиваются позитивные ценности взрослых), но и субъективно, с точки зрения внутренней "механики" развития ребенка (она есть средство снятия тревожности в одном случае и средство уменьшения негативных эмоций, связанных с утратой близких, в другом случае). Во-вторых, условием идентификации являются реальные связи ребенка со взрослыми, реальные взаимоотношения с ними, переживаемые им эмоционально. В-третьих, объектом или "моделью" идентификации может быть как лицо, по отношению к которому переживаются позитивные чувства, так и лицо, к которому субъект переживает негативные чувства, например страх.
Если отбросить представления о возникновении идентификации вследствие необходимости подавления либидозных стремлений, все же постановка вопроса о том, зачем ребенок идентифицируется, каковы мотивы этой его психической деятельности, представляется правомерной. Можно предполагать, что тревога и чувство беспомощности будут возникать у ребенка по мере того, как он будет сознавать свою телесную отделенность от матери, и по мере того, как он, обладающий своими детскими возможностями, все больше включается в окружающий его взрослый мир.4 Снижение этой тревоги возможно как за счет внешнего фактора – теплого и заботливого отношения ухаживающих за ребенком взрослых, так и за счет внутреннего фактора – субъективной идентификации с ухаживающими за ребенком взрослыми (или взрослым) – с их уверенностью, "бесстрашием", силой, компетентностью. С этой точки зрения первичной будет идентификация не с "агрессором", т.е. потенциально карающим родителем того же пола, а с наиболее эмоционально теплым и заботливым родителем. Такая гипотеза была высказана в литературе [208]. Сложность проверки этой гипотезы, однако, состоит в сложности обнаружения и исследования явления идентификации у детей 1-2-летнего возраста.
4 Подобные идеи высказывали К.Хорни [180] и Э.Фромм [170]. Критика их представлений, на наш взгляд, должна исходить не из отрицания самого факта возможности возникновения тревоги у ребенка вследствие его объективного и субъективного отделения от матери, так же как гипотезы наличия психических процессов, с помощью которых снимается эта тревога, а из отрицания предположения о единственности этого источника развития.
В процессе развития ребенка и его самосознания механизмы и формы идентификации, конечно, усложняются и трансформируются, они отщепляются от факторов, первоначально их запустивших, могут становиться сознательными и контролируемыми. Возникают столь сложные феномены, отражающие противоречия в развитии самосознания, как негативная идентификация, т.е. неосознанное уподобление себя лицу, к которому субъект испытывает негативное отношение. Так или иначе, идентификация оказывается важнейшим процессом, лежащим в основе всей группы феноменов субъективного уподобления и связывания, точнее, важнейшей психической деятельностью, идущей навстречу социальным влияниям формирующим его самосознание. Идентификация делает ребенка способным перенимать точку зрения родителей и других людей, делает его податливым к их внушающим воздействиям, способным внутренне подчиниться их контролю и переносить его внутрь, способным оценивать себя по меркам взрослых, применять их стандарты к своей деятельности, развивать самоидентичность и чувство "Мы", дифференцировать себя от других. Идентификация служит одним из внутренних стимулов включения ребенка во взаимоотношения со взрослыми и сверстниками. В свою очередь, названные процессы укрепляют и развивают идентификационные механизмы ребенка.