- Предки Отона происходят из города
Ферентина1, из
семейства древнего и знатного, берущего начало от этрусских
князей. Дед его, Марк Сальвий
Отон2, был сыном
римского всадника и женщины низкого рода – может быть,
даже не свободнорождённой; благодаря расположению Ливии
Августы, в доме которой он вырос, он стал сенатором, но
дальше преторского звания не пошёл. (2) Отец его, Луций
Отон, по матери принадлежал к очень знатному роду со
многими влиятельными связями, а лицом был так похож на
императора Тиберия и так им любим, что иные видели в нём
его сына. Почётные должности в Риме, проконсульство в
Африке и внеочередные военные поручения выполнял он с
большой твёрдостью. В Иллирике после мятежа Камилла
несколько солдат в порыве раскаяния убили своих
начальников, якобы подстрекнувших их отложиться от Клавдия,
– он приказал их казнить посреди лагеря у себя на
глазах, хотя и знал, что Клавдий за это повысил их в чине.
(3) Таким поступком он приобрёл славу, но потерял милость;
однако вскоре он вернул расположение Клавдия, раскрыв по
доносу рабов измену одного римского всадника, замыслившего
убить императора. Действительно, сенат почтил его редкой
честью – статуей на Палатине, а Клавдий причислил его
к патрициям, восхвалял его в самых лестных выражениях и
даже воскликнул: "Лучше этого человека я и детей себе
желать не могу!" От Альбии Теренции, женщины видного
рода3, он имел
двух сыновей, старшего Луция Тициана и младшего Марка,
унаследовавшего отцовское прозвище; была у него дочь,
которую, едва она подросла, он обручил с Друзом, сыном
Германика.
- Император Отон родился в четвёртый день до майских
календ в консульство Камилл Аррунции и Домиция
Агенобарба4. С
ранней молодости он был такой мот и наглец, что не раз
бывал сечён отцом; говорили, что он бродил по улицам ночами
и всякого прохожего, который был слаб или пьян, хватал и
подбрасывал на растянутом
плаще5. (2) После
смерти отца он подольстился к одной сильной при дворе
вольноотпущеннице и даже притворился влюблённым в неё, хотя
она и была уже дряхлой старухой. Через неё он вкрался в
доверие к Нерону и легко стал первым из его друзей из-за
сходства нравов, а по некоторым слухам – и из-за
развратной с ним близости. Могущество его было таково, что
у одного консуляра, осуждённого за вымогательство, он
выговорил огромную взятку и, не успев ещё добиться для него
полного прощения, уже ввёл его в
сенат6
для принесения благодарности.
- Соучастник всех тайных замыслов императора, в день,
назначенный для убийства матери Нерона, он, во избежание
подозрений, устроил для него и для неё пир небывалой
изысканности; а Поппею Сабину, любовницу Нерона, которую
тот увёл у мужа и временно доверил ему под видом брака, он
не только соблазнил, но и полюбил натолько, что даже Нерона
не желал терпеть своим
соперником7. (2)
Во всяком случае, говорят, что, когда тот за нею прислал,
он прогнал посланных и даже самого Нерона не впустил в дом,
оставив его стоять перед дверьми и с мольбами и угрозами
тщетно требовать доверенного другу сокровища. Потому-то по
расторжении брака Отон был под видом наместничества сослан
в Лузитанию8.
Ясно было, что Нерон не хотел более строгим наказанием
разоблачать всю эту комедию; но и так она получила огласку
в следующем стишке:
Хочешь узнать, почему Отон в почётном изгнанье?
Сам со своею женой он захотел переспать!
Провинцией управлял он в квесторском сане десять лет, с
редким благоразумием и умеренностью.
- Когда же, наконец, представился случай отомстить, он
первый примкнул к начинанию Гальбы. В то же время он и сам
возымел немалую надежду на власть – отчасти по
стечению обстоятельств, отчасти же по предсказанию
астролога
Селевка9:
когда-то он обещал Отону, что тот переживёт Нерона, а
теперь сам неожиданно явился к нему с вестью, что скоро он
станет императором. (2) Поэтому он шёл теперь на любые
одолжения и заискивания: устраивал обед для правителя,
всякий раз одаривал весь отряд телохранителей
золотом10, других
солдат привязывал к себе другими способами, а когда кто-то
в споре с соседом из-за межи пригласил его посредником, он
купил и подарил ему всё поле. Вскоре трудно было найти
человека, который бы не думал и не говорил, что только Отон
достоин стать наследником империи.
- Сам он надеялся, что Гальба его усыновит, и ожидал
этого со дня на день. Но когда тот предпочёл ему Пизона и
надежды его рухнули, он решил прибегнуть к силе. Кроме
обиды, его толкали на это огромные долги: он откровенно
говорил, что ежели он не станет императором, то всё равно,
погибнуть ли от врага в сражении или от кредиторов на форуме.
(3) За несколько дней до выступления ему удалось
вытянуть миллион сестерциев у императорского раба за
доставленное ему место управляющего. Эти деньги стали
началом всего дела. Сперва он доверился пятерым
телохранителям11,
потом, когда каждый привлёк двоих, – ещё десятерым.
Каждому было дано по десяти тысяч и обещано ещё по
пятьдесят. Эти солдаты подговорили и других, но немногих:
не было сомнения, что едва дело начнётся, как многие пойдут
за ними сами.
- Он собирался было тотчас после усыновления Пизона
захватить лагерь и напасть на Гальбу во дворце за обедом,
но не решился, подумав о когорте, которая несла стражу: она
навлекла бы общую ненависть, если бы, покинув в своё время
Нерона, позволила теперь убить и Гальбу. А потом ещё
несколько дней12
отняли дурные знамения и предостережения Селевка.
(2) Наконец, в назначенный день он велел своим
сообщникам ждать его на форуме перед храмом Сатурна у
золочёного верстового
столба13, сам
поутру явился с приветствием к Гальбе, встречен был, как
всегда, с поцелуем, присутствовал при императорском
жертвоприношении14
и слышал предсказания гадателя. Затем вольноотпущенник
сказал ему, что пришли зодчие – это был условный знак.
Он удалился, объяснив, что хочет осмотреть покупаемый им
дом, вышел через задние покои дворца и помчался к
условленному месту; по другим рассказам, он притворился,
что у него лихорадка, и попросил окружающих извиниться за
него, если станут его искать. (3) А затем, торопливо
усевшись в женскую качалку, он направился в лагерь.
Носильщики выбились из сил, он слез и побежал,
развязавшийся башмак остановил его; тогда, чтобы не
задерживаться, спутники подняли его на плечи и, приветствуя
его императором, среди радостных кликов и блеска мечей
принесли его на лагерную
площадь15. Все
встречные присоединялись к ним, словно сообщники и
соучастники. Из лагеря он послал людей убить Гальбу и
Пизона, а чтобы крепче привязать к себе солдат, поклялся
перед ними на сходке, что будет считать своим только то,
что они ему оставят.
- Затем, когда день уже был на исходе, он явился в
сенат, коротко доложил, что его похитили на улице и силой
заставили принять власть и что действовать он будет только
с общего согласия, а потом отправился во дворец. Среди
прочих угодливых поздравлений и лести чернь дала ему имя
Нерона, и он нимало не высказал неудовольствия: более того,
иные говорят, что он даже первые свои грамоты и послания к
некоторым наместникам провинций подписал этим именем. Во
всяком случае, изображения и статуи Нерона он разрешил
восстановить, его прокураторам и вольноотпущенникам вернул
их прежние должности и первым же своим императорским указом
отпустил пятьдесят миллионов сестерциев на достройку
Золотого дворца.
(3) В ту же ночь, говорят, он видел страшный сон и
громко стонал; на крик прибежали и нашли его на полу перед
постелью: ему казалось, что дух Гальбы поднял его и сбросил
с ложа, и он не жалел искупительных жертв, пытаясь его
умилостивить. На следующий день при гадании его сшибло с
ног внезапным вихрем, и слышали, как он несколько раз
пробормотал:
...Куда уж мне до длинных
флейт!16
- Как раз около этого времени германские легионы
присягнули Вителлию. Узнав об этом, Отон предложил сенату
отправить к ним посольство с известием, что правитель уже
избран и чтобы они хранили покой и согласие, а сам через
гонцов предложил Вителлию стать его соправителем и
зятем17. Но война
была неизбежна, и высланные Вителлием полководцы и войска
приближались. Тут-то он смог убедиться, как верны и преданы
ему преторианцы – всё высшее сословие едва не было ими
перебито. (2) Он пожелал подвезти оружие на судах с помощью
моряков18; но
когда под вечер оружие стали забирать из лагеря, некоторые
солдаты заподозрили измену, подняли тревогу, и все разом,
никем не предводимые, устремились на Палатин, требуя
избиения сената. Трибуны пытались вмешаться, их опрокинули,
некоторых убили, и солдаты, как были окровавленные,
допытываясь, где же император, прорвались до самой
обеденной палаты и остановились лишь тогда, когда увидели
Отона.
(3) В поход он выступил смело и едва ли не слишком
поспешно, не обращая внимания даже на предзнаменования,
– а между тем и священные
щиты19 в то время
были вынесены и ещё не спрятаны, что издавна считается
зловещим, и жрецы Матери
богов20 начинали
в этот день свои слезные вопли, и гадания были явно
недобрыми: жертва отцу
Диту21 оказалась
угодной, тогда как при этом жертвоприношении лучшим знаком
бывает обратное; при выходе из города его задержал разлив
Тибра, а на двадцатой миле дорога оказалась преграждённой
обвалом здания.
- С такой же опрометчивостью решил он дать бой как
можно скорее, хотя всем было ясно, что войну следует
затягивать, изводя неприятеля голодом и теснотой ущелий:
быть может, он не в силах был вынести долгого напряжения и
надеялся легче добиться победы до прибытия Вителлия, быть
может, не умел справиться с солдатами, бурно рвавшимися в
бой. Сам он ни в одном сражении не участвовал, оставаясь в
Брикселле.
(2) В трёх первых незначительных битвах он победил
– при Альпах, близ Плаценции и возле так называемого
Касторова
урочища22; но в
последней и решительной – при Бетриаке – он был
разбит при помощи хитрости: ему подали надежду на
переговоры, солдаты вышли, чтобы заключить перемирие, и,
ещё обмениваясь приветствиями, вдруг вынуждены были принять
бой23. (3) Тогда
и решился он умереть: и многие небезосновательно думают,
что не столько от отчаяния и неуверенности в войсках,
сколько стыдясь упорствовать в борьбе за власть и
подвергать таким опасностям людей и
государство24. В
самом деле, и при нём ещё оставались удержанные в запасе
нетронутые войска и новые шли к нему на помощь из Далматии,
Паннонии и Мёзии, и даже побеждённые, несмотря на
поражение, готовы были сами, без всякой подмоги, встретить
любую беду, чтобы отомстить за свой позор.
- Отец мой Светоний Лет был на этой войне трибуном
всаднического звания в тринадцатом легионе. Впоследствии он
часто говорил, что Отон даже частным человеком всегда
ненавидел междоусобные распри, и когда однажды на пиру
кто-то упомянул о гибели Кассия и Брута, он содрогнулся; он
и против Гальбы не выступил бы, если бы не надеялся
достигнуть цели без войны; а тут его научил презрению к
смерти пример рядового солдата, который принёс весть о
поражении – ему никто не верил, его обзывали то
лжецом, то трусом, бежавшим из сражения, и тогда он
бросился на меч у самых ног Отона; а тот, по словам отца,
при виде этого воскликнул, что не желает больше подвергать
опасности таких мужей и таких солдат.
(2) Брату,
племяннику25 и
нескольким друзьям он посоветовал спасаться, кто как может,
обнял их всех, поцеловал и отпустил. Оставшись один, он
написал два письма, – одно к сестре, с утешениями, и
другое к Мессалине, вдове Нерона, на которой собирался
жениться: им он завещал позаботиться о его останках и
памяти. Все свои письма он сжёг, чтобы никому не причинить
опасности или вреда от победителя; деньги, какие были,
разделил между слугами.
- Он уже решился и приготовился умереть таким образом,
как вдруг послышался шум; ему сказали, что это тех, кто
пытается покинуть войско и уйти, хватают и не пускают, как
беглецов. Тогда он произнёс: "Продлим жизнь ещё на одну
ночь" – это его подлинные слова, – и запретил
удерживать кого бы то ни было силой. Спальня его была
открыта до поздней ночи, и все, кто хотели, могли
обращаться к нему. (2) Потом он выпил холодной воды, чтоб
утолить жажду, достал два кинжала, попробовал их острие,
спрятал их под подушку, затворил двери и забылся глубоким
сном. Только на рассвете он проснулся и тогда одним ударом
поразил себя пониже левого соска. На первый же его стон
сбежались люди, и перед ними он, то прикрывая, то открывая
рану, испустил дух. Похоронили его быстро, как он сам
велел. Это было на тридцать восьмом году его жизни, после
девяносто пяти дней
правления26.
- Этому величию духа не отвечало у Отона ни тело, ни
наружность. Был он, говорят, невысокого роста, с
некрасивыми и кривыми ногами, ухаживал за собою почти как
женщина, волосы на теле выщипывал, жидкую причёску
прикрывал накладными волосами, прилаженными и пригнанными
так, что никто о том не догадывался, а лицо своё каждый
день, с самого первого пушка, брил и растирал мочёным
хлебом, чтобы не росла борода; и на празднествах Исиды он
при всех появлялся в священном полотняном одеянии.
(2) Вот почему, думается, смерть его, столь непохожая на
жизнь, казалась ещё удивительнее. Многие воины, которые там
были, со слезами целовали ему мёртвому руки и ноги,
величали его доблестным мужем и несравненным императором и
тут же, близ погребального костра, умирали от своей руки;
многие, которых там и не было, услыхав эту весть, в
отчаянии бились друг с другом насмерть. И даже многие из
тех, кто жестоко ненавидел его при жизни, стали его
превозносить после смерти, как это водится у черни:
говорили даже, что Гальбу он убил не затем, чтобы захватить
власть, а затем, чтобы восстановить свободу и республику.
ОГЛАВЛЕHИЕ
