ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Конечно, каждый из нас знает по собственному опыту, что легче запоминаются рассказы, не выходящие из пределов правдоподобия, чем, например, исполненные чудес восточные сказки, в которых читатель встречается на каждом шагу с невозможностями. Это объясняется тем, что в первом случае представления следуют друг за другом в строгой причиной связи, тогда как в последнем закон этой связи постоянно нарушается. Но это обстоятельство, затрудняющее вспоминание, служит вместе с тем причиной и того явления, что такого рода рассказы, приносящие нам благодетельное от непрестанно сковывающего нас закона причинности освобождение, доставляют нам эстетическое наслаждение.
Причинная связь представлений отсутствует и в сновидениях: в них представления следуют друг за другом без внутренней связи и взаимного сцепления.
Но трудность вспоминания сновидений не находится в исключительной зависимости от их содержания; она зависит еще и от индивидуальных особенностей сновидца, не только потому, что у различных индивидуумов память неодинакова по силе, но еще больше потому, что она неодинакова и по качеству. Память, например, Кювье, о котором говорят, что он не забывал ничего из прочитанного, так как все, что он читал, укладывалось у него в систему, совсем не такая, как память какого-нибудь искусника по части запоминания, который может сказать на память просмотренный им только раз длинный ряд не имеющих взаимной связи чисел или слов. Но как бы то ни было, а, по-видимому, можно установить то общее правило, что запоминание приснившегося не отличается такой живостью, как запоминание пережитого; иначе мы непременно должны бы были смешивать сновидения с действительностью; по крайней мере, так должен был бы поступить сновидец относительно сновидений, отличающихся обычностью своего для него содержания, например, охотник – относительно сновидений, содержанием которых служит охота.
Обыкновенно отличающееся крайней слабостью запоминание сновидений облегчается не только представляющей исключение обычностью для сновидца их содержания, но и другими обстоятельствами. Кажется, что сновидения, в ходе которых мы, находясь на их сцене, принимаем участие, залегают в нашей памяти лучше сновидений, в которых мы остается только равнодушными зрителями. И сопровождающая созерцание сновидений чувственная оценка в деле вспоминания их также имеет значение. Интересные или возбуждающие в нас сильные чувствования сновидения воспроизводятся нами по пробуждении с наибольшей легкостью. Вот почему сопровождающая сновидения наша чувственная оценка их остается в нас, несмотря на наше их забвение, в виде известного душевного настроения, и по пробуждении. Мы никогда не просыпаемся в безразличном психическом состоянии, с абсолютно пустым сознанием, никогда не просыпаемся так, чтобы непосредственно за пробуждением наше сознание начало черпать свое содержание исключительно в нашей бодрственной жизни: часто, по пробуждении, мы находимся в безотчетно радостном или грустном настроении. Это можно объяснить только тем, что такое наше настроение представляет собой остаток от забытых нами сновидений.
Чем глубже сон, тем труднее вспонимание имевших в нем место видений. Так как на тот сон, во время которого возбуждение нервов сновидца распространяется на двигательную его систему – что обнаруживается у спящих движением их губ или членов – можно смотреть как на предварительную ступень глубокого сна лунатиков и сомнамбул, сомнамбулы же просыпаются, не помня своих видений, то и видения обыкновенного глубокого сна не должны оставлять по себе в сновидце воспоминаний по его пробуждении. Это находит подтверждение у Моро: он часто внезапно будил говоривших во сне людей, и оказывалось, что они не помнят снившегося им.* Точно так же и Дарвин-старший приводит в пример жену одного из своих друзей, часто говорившую толково во сне, но на другой день по пробуждении ничего о приснившемся не помнившую, и тем не менее рассказывавшую все снившееся ей, если сон ее не сопровождался говорением.** Значит, отсутствие у человека запоминания сновидений не может служить доказательством отсутствия у него самих сновидений.
* Maury. 218.
** Darwin. Zoomomie. Ubers, v. Brandis. I. 1. 406.
Часто бывает так, что поутру мы просыпаемся без всяких воспоминаний о приснившемся нам в истекшую ночь, а потом, в течение дня, в нашем сознании появляется и исчезает с быстротой молнии совершенно неопределенное, слабое о нем воспоминание. Это мимолетное прикосновение к клавишам нашей памяти производится или каким-нибудь чувственным нашим впечатлением, например, услышанным нами словом, или слабым душевным движением, тождественными или, по крайней мере, настолько сходными с теми, которые имели место в нашем сне, чтобы привести в движение соответствующую клавишу нашей памяти. Но это длится только миг; в следующий же миг все наши усилия ухватиться за клочок явившегося в нашей памяти сновидения остаются уже тщетными. Хотя это делает тщетными и всякие попытки доказательства правильности нашего объяснения, но дело уяснится вполне, когда мы дойдем до соответственного сомнамбулического явления.
Со всеми рассмотренными нами явлениями обыкновенного сна, и притом в усиленной степени, мы встречаемся и в сомнамбулизме.
Слабость запоминания сновидений по пробуждении доходит у сомнамбул до полного его отсутствия. Кажется, что это. явление служит общей чертой почти всех экстатических состояний. Оно наблюдается у древних греческих оракулов и сивилл, у средневековых демониаков, горячечных больных и лунатиков. Едва ли можно найти в новой литературе о сомнамбулизме хоть одно сочинение, в котором не говорилось бы об этот явлении. Д-р Валенти взял у своей находившейся в сомнамбулическом сне сомнамбулы головной платок и спрятал его в кухне, сказав ей в точности куда именно. Проснувшись сомнамбула очень удивилась, что на ней нет платка, и старалась, хотя без всякого успеха, его отыскать; когда она заснула опять, то оказалось, что ей вполне известен факт похищения ее платка, при вторичном же пробуждении от своего сна она опять об этом факте ничего не помнила.*
* Archiv. VI, 1. 124.
Существуют сотни опытов подобного рода, причем многие из них не лишены комизма. Вдова Петерсен охотнее принимала пищу в бодрственном состоянии, чем в магнетическом, так как, пробуждаясь от магнетического сна, она не могла ни за что определить, ела ли она в нем что-нибудь или нет. Сомнамбула Кернера сказала: "Сегодня утром я пила в магнетическом сне бузинный чай; когда я проснулась, у меня не оставалось во рту никакого от него вкуса. В бодрственном состоянии я ела мясо; заснув же затем магнетическим сном, я ощутила вкус бузинного чая, а не съеденного мной в состоянии бодрствования мяса. Когда я проснулась на этот раз, то у меня во рту был вкус мяса". Сам Кернер говорил об этой больной следующее: "Перед тем как погрузиться в сон, она пила ячменный кофе, а находясь во сне – валерьяновый чай; проснувшись же, она ощущала вкус выпитого в бодрственном состоянии ячменного кофе и не ощущала ни малейшего вкуса от выпитого во сне валерьянового чая".*
* Kerner. Gesch. zweier Somnambulen. 236. 254.
Подобное явление наблюдается и по отношению к психическим процессам. Нам известно уже из изучения обыкновенного сна, что хотя видимое во сне и забывается нами по пробуждении, оно оставляет в нас по себе беспричинное, а потому и не обращающее на себя нашего внимания известное душевное настроение. Профессор Беккерс, наблюдавший очень замечательную сомнамбулу, сообщил ей однажды, более или менее подробно говоренное ею в последнем ее сне, в котором явилась ей умершая подруга ее юности. Услыхав это сообщение, она пришла в большое удивление и сказала, что теперь начинает понимать, почему после этого сна чувствует себя относительно умершей успокоившейся и почему на место прежней мучительной мысли о ее смерти у нее появилось убеждении в загробном ее существовании.* Подобное настроение по пробуждении остается у сомнамбул преимущественно от такого их сна, в котором у них имеют место мрачные представления; так как в этом случае из памяти их исчезает то, что служило поводом к такому их настроению, то они решительно не могут дать себе в нем отчет. Вот почему советуют перед каждым пробуждением сомнамбул сообщать их мыслям возможно светлое направление.
* Das geostige Doppelleben. 26.
Значит, и к сомнамбулизму применимы слова, сказанные Ленау в стихотворной форме об обыкновенном сне:
"Разве ты никогда еще не просыпался на утренней заре с тяжелым сердцем, печальный и подавленный, и разве тебе удавалось отгадать, как ни старался ты о том, откуда явилась к тебе скорбь? Ты чувствовал одно: ночью тебя посетило сновидение; теперь ночные тени отлетели от тебя, но они оставили в тебе след, заставляющий тебя лить слезы".
Возникновение воспоминаний совершается по закону ассоциации, состоящему в том, что раз возникшее в нас в связи с другими представлениями представление, являясь опять в нашем сознании, тотчас приводит за собой и эти представления. Это было известно уже Квинтилиану. "Если мы, – говорит он, – по истечении некоторого времени возвращаемся в известные места, мы не только узнаем их, но и вспоминаем о том, что мы в них делали; при этом в нашей памяти воскресают и виденные нами там люди, иногда даже возникавшие в нас там тайные мысли".*
* Quintilian. Instit. orat. XI. 2.
Благодаря закону ассоциации, из представлений и воспоминаний однородных психических состояний образуется замкнутое целое. Подобно бодрственной жизни, сомнамбулическая жизнь также представляет собой одно целое. При чередовании разнородных состояний, каковы сомнамбулизм и бодрствование, вспоминанием связываются состояния однородные и опускаются промежуточные. Поэтому с каждым возвратом какого-либо состояния воспроизводятся все имевшие в нем когда-либо место, хотя и забываемые в промежуточном состоянии, представления. На этом основывается как то, что сейчас же по пробуждении от обыкновенного сна мы возвращается к прежнему содержанию нашей бодрственной жизни, так и то, что сомнамбулическое сознание обнимает представления, возникавшие в нем во всех кризисах его носителя. Чем разнороднее психические состояния, тем более они разобщены; чем они однороднее, тем большим числом нитей воспонимания они связываются. Обыкновенный сон, занимающий середину между бодрствованием и сомнамбулизмом, не отделяется резкой чертой от бодрствования, а потому оба эти состояния соединяются до некоторой степени воспоминанием: нам снится наша бодрственная жизнь, и, проснувшись, мы помним до некоторой степени наши сновидения. Напротив, разнородные состояния сомнамбулизма и бодрствования соединяются мостом вспоминания только в исключительных случаях.
Вот каким образом объясняется то явление, что иногда даже видения обыкновенного сна не только повторяются, но и продолжаются в следующие ночи, – явление, которое, без сомнения, имеет место гораздо чаще, чем вспоминание сновидений по пробуждении. Тревиранус рассказывает, что как только один студент засыпал, он сейчас же принимался разговаривать, причем его речь всегда начиналась с того места, на котором прерывалась его речь, имевшая место во время его предшествовавшего сна.* Гервею приснилась сцена ревности, окончившаяся убийством. Сильно взволнованный этим сновидением, он проснулся, но забыл его так скоро, что только и мог занести в свой дневник факт такого быстрого своего забвения. Через несколько недель ему приснилось, что над убийцей, виденным им в предшествовавшем сне, производится суд, причем он сам играет на суде роль свидетеля и может не только изложить все подробности преступления, но и описать в точности наружность как убийцы, так и его жертвы.**
* Boismont. 344.
** Hervey. 311.
Если мы для полного уяснения себе вопроса о связывании нами вспоминанием однородных наших состояний обратимся к совершенно посторонней для нас области- эстетике, то увидим, что в этом явлении может почерпнуть для себя пользу и диагноз эстетический. Произведения, которыми рифмоплеты ежегодно наводняют нашу литературу, сделались уже настоящей язвой обыкновенной публики, у которой не хватает вкуса для выбора, которая не. всегда еще относится с полным презрением к шарлатанским рекламам и которую ослепляют роскошные золотообрезные переплеты. Стихотворцев можно разделить – как я пришел к тому путем многочисленных наблюдений – на две различных категории: одни из них отличаются удивительной относительно своих собственных произведений памятью и могут, если попросить их о том, читать их наизусть по целым часам; другие же – как это мне известно из опытов над Мартином Грейфом – представляют обратное явление: они не обнаруживают никакой в этом отношении памяти. Это непонятное явление, долго остававшееся таковым и для меня, объясняется так: что было произведено в состоянии настоящего поэтического вдохновения, не может быть воспроизведено в столь отличном от него состоянии, каким является состояние бодрственной рефлексии. Поэтому я не встречаю никакого затруднения даже в том, чтобы поверить рассказу Монтеня, что один поэт совершенно не заметил плутни своего собрата, выпустившего в свет его стихотворения под своим именем.* Ведь рассказывают же о знаменитом Линнее, что он в возрасте старческого ослабления памяти, принимая свои собственные произведения за чужие, приходил в восторг от их чтения.** Достаточно находиться в сильной лихорадке, чтобы по прекращении пароксизма ее сделалось невозможным всякое воспоминание о том, что имело место в лихорадочном бреду. Вальтер Скотт написал своего Айвенго в лихорадке; по выздоровлении у него от всего этого романа удержалась в памяти только общая мысль, которая была в его голове и до болезни.*** Что, с другой стороны, однородность психических состояний чрезвычайно облегчает вспоминание, это доказывается случаем с одним солдатом, в пьяном виде потерявшем вещь, принадлежавшую его начальнику: он по отрезвлении не был способным вспомнить, где он потерял ее, но в новом опьянении вспомнил все и нашел потерянное.****
* Muratori. Uber die Enbildungskraft. I. 195.
** Ribot. Maladies de la memoire. 41.
*** Ribot. 41.
**** Joly. De l'imagination. 47.
Сомнамбулические состояния связываются между собой замечательно крепкой нитью памяти. Уже Брэд, недавно прославившийся вторичным открытием гипнотизма, замечает, что часто, находясь в состоянии гипноза, его больные очень отчетливо помнили все воспринятое ими за несколько лет перед тем во время их кризисов, в бодрственном же состоянии о нем ничего не помнили. С каждым новым кризисом сомнамбул круг их идей, имевших место в их прежних кризисах, увеличивается и часто органически развивается. Когда разбудили певшую во сне сомнамбулу профессора Лебре, то она, обведя вокруг себя удивленным и растерянным взором, уснула сейчас же опять и запела в том же тоне и в том же темпе, в каких пела до своего пробуждения.** Поразительный пример связывания однородных состояний, а вместе с тем и несомненное доказательство резкого различия между бодрствованием и магнетическим сном, а значит, доказательство высоты своего сомнамбулизма, представила Превортская ясновидящая. Ее магнетические сновидения отличались от представляющих обыкновенно пеструю смесь магнетических сновидений других сомнамбул осмысленностью и поэтичностью. На чем они прерывались в известную ночь, с того и начинались в следующую.
* Preyer. Entdeckung des Hypnotismus. 66. 81.
** Archiv etc. П. 2. 115.
Я назвал замечательное явление отсутствия у сомнамбул в свободные от сомнамбулического сна промежутки времени запоминания содержания их предшествовавших сомнамбулических кризисов беспамятливостью и буду держаться этого термина впредь потому, что им очень кратко обозначается то, выражение чего по пространности своей при частоте его употребления было бы очень неудобно. На самом деле явление, обозначаемое этим словом, отнюдь не состоит в абсолютном забвении; наше трансцендентальное сознание, из недр которого выплывают наши сомнамбулические представления, содержит их в себе и после пробуждения от сомнамбулизма; с наступлением этого пробуждения это сознание со всем своим содержанием остается неприкосновенным и только как бы покрывается другим нашим сознанием, чувственным. Что по пробуждении сомнамбул чувственное их сознание ничего не знает о сомнамбулических их представлениях, в этом нет ничего удивительного, так как в нем таких представлений не было и до их пробуждения, почему этому сознанию, собственно говоря, и нельзя приписать беспамятливости. В сущности, при пробуждении сомнамбул совершается процесс не забывания, а смены одного лица их субъекта другим, у которого есть свой мир представлений. Из того, что с каждым пробуждением сомнамбул от сна забываемые ими, то есть закатывающиеся за горизонт их чувственного сознания представления появляются на нем с наступлением у них нового кризиса, не следует, чтобы эти представления с каждым их погружением в сон рождались вновь; они пребывают и до их побуждения, и после него в другом их сознании. Значит, стоит только обратить преимущественное внимание на двойственность лиц нашего субъекта, а не на единство этого субъекта, остающегося тождественным при смене своих лиц, и тогда сейчас же исчезнет всякий призрак забвения.
Значение сказанного объясняют лучше всего те случаи, в которых признанная беспамятливость сомнамбул простирается и на то, что непосредственно предшествует их пробуждению от сна. Так, когда Гмелин спросил свою сомнамбулу, не позволит ли она разбудить себя вместо него другому присутствовавшему при этом субъекту, она дала утвердительный ответ, но сейчас же по пробуждении очень удивилась и растерялась, увидев подле себе незнакомого ей мужчину.* Однажды во время своего кризиса сомнамбула врача Пететена раздела свою сестру, причесала ее, заплела ей косу и принесла ей из сундука чулки, башмаки и шелковое бальное платье, но, в ту же минуту проснувшись, пришла в удивление и задала сестре вопрос: куда это она думает отправиться в таком наряде. Поучительны также случаи, в которых то, что на протяжении долгого времени составляло часть содержания сознания сомнамбул, с утратой ими сомнамбулизма забывается ими. Одна больная получала в течение семнадцати месяцев врачебные советы от сомнамбулы; когда впоследствии, уже выздоровев, эта сомнамбула познакомилась с бывшей своей пациенткой и услышала от нее "историю ее страданий, она не могла поверить, что была ее врачом.***
* Gmelin. Materialien fur Anthropologie II. 95.
** Petetin. Electricite animale. 283.
*** Deleuze. Instruction etc. 406.
Существует много видов сомнамбулизма, из них особенного внимания заслуживает та форма усиленного сомнамбулического сна, которая называется высоким сомнамбулическим сном и которая отличается от обыкновенного сомнамбулического сна характером имеющих в ней место видений. Между этими разнородными сомнамбулическими состояниями также не имеет места воспоминание. Вингольт говорит об одной сомнамбуле, что от содержания ее высокого сна не оставалось никакого следа в ее позднейшем сомнамбулическом сознании, так точно как содержание ее обыкновенного сомнамбулического сна не оставляло следа в ее бодрственном сознании.* По Дюпоте, если за высоким сомнамбулическим сном следует сомнамбулический сон обыкновенный, то хотя в последнем и имеет место вспоминание содержания первого, но это бывает только в течение нескольких минут, и тогда для наблюдателя открывается возможность сделать поучительные заключения.**
* Wienholt. Heilkaft etc. III. 2. 208.
** Dupotet. Traite complet etc. 253.
Если принять теперь во внимание, что сомнамбулические состояния непосредственно замыкаются беспамятливостью, то станет понятно само собой, почему по пробуждении своем сомнамбулы начинают исчисление времени с момента своего погружения в сон. Например, сомнамбула Кернера по пробуждении от сна начала считать время с часа, в который в него погрузилась. Она не знала ничего из того, что произошло с ней в течение одиннадцати месяцев сна, хотя помнила все события времени, ему предшествовавшего. Во время ее магнетического сна она была переведена в другой дом, и, несмотря на то, что в продолжение нескольких недель занималась в нем хозяйством, как если бы находилась в бодрственном состоянии, пробудившись, должна была в нем ориентироваться, так как комнаты этого дома оказались совершенно ей незнакомыми.* Одна молодая дама, находясь в сомнамбулизме, оплакала, вследствие полученного ею в это время о том сообщения, смерть своей матери. Хотя в этой сомнамбуле поддерживали магнетическое состояние ее в течение нескольких месяцев, до самого ее выздоровления, однако, проснувшись от своего сна, она знала всего только то, что мать ее заболела и переехала в деревню. Так как она пожелала во что бы то ни стало увидеться с матерью, вынуждены были открыть ей истину, и она оплакала смерть своей матери в другой раз.** Две сестры, лечившиеся магнетизмом у Шарделя, пожелали находиться в сомнамбулизме с открытыми глазами, что и было исполнено. В таком состоянии он застал их на следующий день, хотя их посетил уже ночной сон. Так продолжалось несколько месяцев, и наступила весна. Тогда Шардель повез сестер, заснувших глубокой зимой, в одно прелестное местечко подышать чистым воздухом и там разбудил их. Им казалось, что они перенеслись туда волшебной силой; они жадно вдыхали весенний воздух и в восторге валялись по траве и перебегали от цветка к цветку. О жизни в сомнамбулическом состоянии у них не осталось никаких воспоминаний, и когда они возвратились домой, то спросили о рукоделиях, которыми занимались, сидя четыре месяца назад у топившегося камина.***
* Kerner. Gesch. zweier Somnambulen. 343.
** Billot. I. 110.
*** Chardel. Esquisse de la nature humaine, 237, 239.
Уже пробуждаясь от обыкновенного сна, мы не знаем, сколько времени провели в нем, и чтобы определить это, должны наперед ориентироваться. Если бы не наша привычка регулярно отходить ко сну, привычка, дающая нам возможность правильно судить о проведенном нами в нем времени, и если бы не некоторое вспоминание содержания наших пространственных сновидений, вспоминание, удостоверяющее нас в факте возникновения их в нас, то по пробуждении от него мы начинали бы исчисление времени с момента засыпания. Сомнамбулический сон не наступает в столь точно определенное время и не оставляет по себе никаких воспоминаний; поэтому у пробуждающихся от него лиц нет мерила его продолжительности. Кернер говорит о Преворстской ясновидящей, что вследствие смены ее высшего сомнамбулического состояния низшим для нее почти совершенно пропали шесть лет и пять месяцев, проведенных ею в первом состоянии. Однако через несколько времени у нее опять появилась память об этом периоде ее жизни, и притом в такой силе, что она помнила ничтожнейшие его события. Кернер присовокупляет к этому верное замечание, что и у старых людей нередко наблюдается такое же исчезновение из их памяти длинных периодов их прежней жизни.*
* Kerner. Seherin v. Prevorsl. 196.
То же замечается и у сумасшедших. Д-р Причард наблюдал одну даму, на которую внезапно находило сумасшествие и которая, придя в себя, продолжала беседу с того места или слова, на котором останавливалась.* Тот же врач рассказывает об одном мужчине, занимавшемся раскалыванием дерева при помощи долбни и клиньев. Вечером он спрятал эти орудия в дупле и приказал своим сыновьям идти утром следующего дня делать вместе с ним забор. Ночью он сошел с ума. Когда несколько лет спустя к нему внезапно возвратился рассудок, первыми его словами был вопрос: принесли ли его сыновья домой долбню и клинья? Так как они ответили, что не могли их отыскать, он встал, пошел на то место, где работал много лет назад, и в дупле нашел клинья и железное кольцо от долбни, дерево которой уже сгнило.**
* Perty. Blicke etc. 25.
** Kerner. Magikon. V. 3. 364.
Так как сомнамбулизм и многие другие наши состояния имеют общие характерные черты, отличающие их от прочих наших состояний, то для всех его явлений, даже исключительных, можно найти аналогии и во многих других, родственных с ним, наших состояниях. Один господин вез в экипаже жену и детей; его понесла лошадь, он упал и получил сотрясение мозга. По выздоровлении последним его воспоминанием об этом путешествии было то, что еще за две английских мили от места катастрофы он раскланялся с одним из своих друзей. О том, как, понесла его лошадь, о своих усилиях остановить ее и об испуге жены он ничего не помнил.*
* Ribot. Maladies de la memoire. 63. Другие случаи подобного рода у Farlet: Dictionnaire encyclopedique des sciences medicales: Amnesie.