ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
ХХ век наглядно показал, к каким разрушительным последствиям может привести пренебрежение к человеческой природе, чем может обернуться тоталитарное стремление соорудить социальность из безымянных фишек. Вот почему, рассуждая о человеке, нельзя не критиковать общество, в котором он живет. Личностные задатки, человеческий потенциал все равно окажутся богаче наличной социальной организации. Изобличительный пафос философа тем глубже, чем дальше продвигаемся мы в существо собственно человеческих проблем. Человек как историческое создание постоянно развивается. Чем основательнее изучаем мы его многообразные черты, тем больше оснований для критики уже сложившегося общественного уклада.
Не случайно многие мыслители принципиально отказываются искать истоки общественного миропорядка, нравственных устоев, человеческих потенций в чем-то ином, нежели в самом человеке. Человек сам по себе не плох и не хорош. Он открыт для самосозидания. Это означает, что его можно соразмерять с самим собой, т.е. с нераскрытым человеческим потенциалом.
В этом смысле человек может оказаться некоей идеальной меркой не только для себя самого, но и для всей истории. Важно только не отступать от этой антропологической позиции, не приискивать иных трансцендентных критериев для оценки человеческого, кроме как внутри него самого. Многие современные философы при обсуждении разных вопросов – социальной динамики, исторических ситуаций, процесса социализации – видят перед собой одну и ту же проблему: как раскрывается в данном случае всечеловеческое...
Итак, прежде всего решим, можно ли свести обсуждение проблемы человеческой природы к перечислению конкретных уже наличных свойств человека или речь идет о чем-то, чему предстоит сформироваться, обрести себя. Когда философы говорят о природе или сущности человека, то речь идет не столько об окончательном раскрытии этих понятий, их содержания, сколько о стремлении уточнить роль названных абстракций в философском размышлении о человеке.
Понятия "природа", "сущность" человека часто употребляются как синонимы. Однако между ними можно провести концептуальное разграничение. В марксистской системе рассуждения понятие "природы" соотносилось обычно с биологическим естеством человека, в то время как "сущность" человека усматривалась в его социальности, в его общественной природе. Разумеется, этот взгляд не является общепринятым в современной философии.
В принципе под "природой человека" подразумеваются стойкие, неизменные черты, общие задатки и свойства, выражающие его особенности как живого существа, которые присущи хомо сапиенс во все времена независимо от биологической эволюции и исторического процесса. Раскрыть эти признаки – значит выразить человеческую природу.
Перечисляя те или иные качества, присущие человеку, философы приходят к выводу, что среди них есть определяющие, принципиально значимые. Например, разумность свойственна только человеку. Он овладел также искусством общественного труда, освоил сложные формы социальной жизни, создал мир культуры. У хомо сапиенс, стало быть, есть постоянные и специфические признаки, но в какой мере они приоткрывают тайну человека в целом?
Человеческая натура проявляется в разном, но в чем-то, надо полагать, обнаруживается верховное, державное качество человека. Выявить эту главенствующую черту означает постичь сущность человека. Какое качество можно считать специфически человеческим? Есть ли вообще в человеке какое-то внутренне устойчивое ядро? Философы отвечают на эти вопросы по-разному. Многое зависит здесь от общей мировоззренческой установки, т.е. от того, что данное философское направление выдвигает в качестве высшей ценности.
Многие философы убеждены, что человек не имеет собственной фиксированной природы. Люди родятся пластичными и в процессе социализации оказываются предельно разными. Биологически унаследованные задатки могут развиваться в самых неожиданных направлениях. Итак, человек – прежде всего живое, природное существо. Он обладает пластичностью, несет на себе следы биогенетической и культурной эволюции.
Если сравнить дикую и домашнюю лошадь, можно отметить, что между ними есть различие. Но имеет ли оно принципиальный характер? Ведь биологическая организация, повадки, видовые особенности окажутся несомненно одинаковыми. Возможно ли такое рассуждение, если речь идет о сопоставлении дикаря-антропоида и современного человека? Тут обнаружится масса различий... Культура накладывает глубокий отпечаток не только на поведение человека, но и на его своеобразие. Вот почему многие ученые, указывая на способность человека изменять самого себя, приходят к выводу, что никакой однажды преднайденной природы человека нет. Эту точку зрения поддерживают многие антропологи. Они утверждают, что человеческая натура восприимчива к бесконечным пересотворениям, а внутренне устойчивое ядро этой природы может быть расколото, разрушено. Нетрудно преобразовать изначальную природу в соответствии с той или иной программой.
В древности думали, что жизнь на Земле простирается от акта творения и до конца света. Следовательно, человек – это существо, помещенное в этот мир, чтобы в любое мгновение своей жизни обрести либо спасение, либо проклятие. Но постепенно идея времени, переменчивости стала проникать в философию и психологию. Отсюда укрепилось воззрение, будто мы такие, какими сделали себя в процессе жизни. Если же человек историчен и преходящ во времени, если он конструирует себя, изменяя и модифицируя себя во времени, стало быть, никакой устоявшейся человеческой природы нет и не может быть.
Представление о том, что человеческую природу можно радикально изменить, складывалось и в религиозном сознании. Уже в христианстве возникло воззрение, согласно которому в результате нравственных усилий можно создать "нового человека". Облагораживание человека предполагает изменение устойчивых черт Адамова потомка, присущей ему животности, разрушительных наклонностей, греховности.
Мысль о том, что существует единая человеческая природа, казалась сомнительной еще по одной причине. Творцы тех или иных социальных доктрин доказывали разумность своих проектов, ссылаясь на человеческую природу. Но эти ссылки оправдывали самые неожиданные и различные программы. Например, Платон, Аристотель и большинство мыслителей вплоть до Французской революции, ссылаясь на человеческую природу, оправдывали рабство.
Нацизм и расизм, обосновывая собственные программы, полагали, что прекрасно осведомлены о человеческой натуре, и действовали на основе этого непреложного знания. Консерваторы разных эпох, критикуя радикальные социальные проекты, указывали на тот факт, что человеческая природа не может соотнестись с общественными мутациями. Наконец, казарменный социализм, вербуя своих сторонников и предлагая к реализации социальные утопии, ссылался на то, что такова уж человеческая природа: именно она, мол, обусловливает их социальные программы и радикальные средства.
Естественно, если различные идеологические течения имеют в виду неадекватно понятую человеческую природу, можно предположить, что таковая в качестве некой тотальности вообще отсутствует. Это мнение укреплялось также и потому, что многие ученые полагали, что личность сама создает себя, меняет себя, преображает себя. Столь разные философы, как, например, С.Кьеркегор или У.Джеймс, А.Бергсон или Теяйр де Шарден, полагали, что человек – творец собственной истории. Иначе говоря, в исторической реальности человек все время другой...
Такая позиция характерна для тех мыслителей, которые отстаивают тезис об абсолютном приоритете культуры, общественных форм жизни над природными предпосылками человеческого бытия. В частности, среди структуралистов бытует убеждение, что человек есть слепок формирующих его культурных условий. Отсюда вывод: хочешь проникнуть в тайну человека, изучай те или иные структуры самой культуры, ибо индивид отражает их изменчивые формы.
В ХХ в. исторический подход был подкреплен исследованиями в области культурной антропологии. Когда ученые обратились к изучению так называемых примитивных обществ, выяснилось разительное несоответствие между обычаями, традициями, ценностями различных культур. Оказалось, что даже способность мыслить, которая казалась универсальной, существенно зависит от специфики культуры.
Тот или иной социум складывается таким, каким представляется образ человека. В одном обществе люди считаются рациональными, в другом – воспринимаются как жертвы страстей, в третьем – как олицетворение воли, в четвертом – как созданные по образу и подобию Божьему. Воззрения на человеческую природу, как выясняется, во многом зависят от господствующего мировоззрения. Само истолкование понятия связано с общенаучной парадигмой. Иначе говоря, господство тех или иных подходов в науке нередко обусловливает и ответ на вопрос, являет ли собой человеческая природа нечто стабильное. Когда в науке укореняются эволюционистские, историцистские концепции, тогда представление о неизменности человеческой природы рушится. Напротив, в иной ситуации возрождается убеждение в том, что человек разных эпох сохраняет сущностное единство. Однако все это не означает, будто господствует представление "человек не имеет фиксированной природы". Многие исследователи полагают, что природа человека как нечто конкретное несомненно существует. Из этой предпосылки исходит, в частности, вся динамическая психология.
Антропология свидетельствует: вид человека остается неизменным вот уже несколько сотен тысяч лет, со времен кроманьонцев. Другими словами, биологическая эволюция человечества завершена. Этот вывод не опровергается современной наукой. Психология, в частности, не располагает данными о том, что от поколения к поколению улучшается или ухудшается память, воображение, мышление, угасают старые или появляются новые формы эмоциональной жизни, обостряется или притупляется действие анализаторов.
Когда политик или социальный мыслитель пытается оправдать господствующий порядок, он, естественно, исходит из убеждения, что человеческая природа неизменна. Говоря, скажем, о неизбежности экономической конкуренции, одни идеологии ссылались на то, что человек от природы тянется к наживе, стремится к обогащению. В противовес им, другие изобличали конкуренцию как нечто искусственное, деформирующее человеческую природу. Они были убеждены, что натура человека позволяет выявлять в людях альтруизм.
Люди проживают свою жизнь в условиях медленных или стремительных социальных перемен. Иногда поколение успевает оказаться в самых неожиданных обстоятельствах, повороты истории погружают их в иную реальность. Выходит, человеческая природа способна адаптироваться к различным ситуациям. Она вовсе не преображается по мановению социальных утопистов.
Культурные антропологи объясняют: человек не растворяется в культуре. Иначе представители разных культур просто не понимали бы друг друга. Тот или иной этнический социум, если он отграничен от других групп, естественно, может сохранить своеобразные черты. Но как только исчезают социальные дистанции, эти различия стираются. "Сообщение Плиния о последних днях Помпеи, – пишет американский психолог Т.Шибутани, – показывает, что поведение людей в то время не очень отличалось от того, которое наблюдается при подобных несчастьях в нашем обществе. Те, кто видел кинофильмы, заснятые в Индии или Китае и изображающие какой-то ранний период истории, без большого труда понимают характеры и сюжет, несмотря на различия в физическом облике, одежде, языке и обычаях. Те, кто читал автобиографии лиц, живших в далеком прошлом или в чужеземных странах, находят обычаи странными, но личную жизнь автора вполне понятной. Итак, культурные различия не создают барьера для принятия ролей и взаимного понимания, хотя они делают начальное приспособление более затруднительным"25.
Изучая государственный переворот, который произошел в Риме две тысячи лет назад, отечественный исследователь Петр Вайль тоже обратил внимание на поразительное совпадение событий, лиц и коллизий с тем, что происходит сегодня. Исторические события ущербны: слишком многое меняется в жизни со временем. Но, вероятно, менее всего оказывается какой-то иной только человеческая природа. Вот почему так поучителен взгляд из разных точек истории...26.
Обратимся также к миру человеческих страстей. Разгадать, скажем, тайну любви означает, по существу, распознать феномен человека. Ведь каждый из нас, независимо от того, какой культуре он принадлежит, пытается преодолеть одиночество, выйти за пределы собственной жизни, обрести уникальный миг единения. В человеческой любви коренится та поэтическая сила, которая создала миф. По словам русского философа Николая Бердяева, Платон с гениальной божественной мощью постиг различие между Афродитой небесной и Афродитой простонародной, т.е. любовью неземной, личной, ведущей к индивидуальному бессмертию, и любовью вульгарной, безлично-родовой, природной...
Любовные чувства архетипны, но культура несомненно оказывает воздействие на эротику. Господствующие стандарты поведения определяют форму массовых переживаний. Аскетизм замещает оргиастические страсти, сексуальное буйство сменяется целомудрием. Каждый из нас может отыскать в себе отзвук тех или иных страстей, будь то любовь Суламифи и царя Соломона, Дафниса и Хлои, Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты, маркиза де Сада и его подруг, почтенных бюргеров или современных панков. Захваченный любовным экстазом или, напротив, хранящий целомудрие, любой может увидеть в истории человечества проекцию собственных чувств. И каждый, видимо, знает, как многообразны обличия любви: она многолика, как сама жизнь. Однако, оказывается, и отрицание жизни – смерть – также многолико.
Философы, которые обращались к теме смерти, нередко пишут о том, что в различных культурах эта тема переживалась по-разному. В иные эпохи страх смерти и вовсе отсутствовал: люди находили в себе силы противостоять угрозе физического уничтожения. Античные греки, например, учили преодолевать ужас небытия путем концентрации духа, усилием животворной мысли, воспитывать в себе презрение к смерти. Людей средневековья, напротив, предстоящая смерть доводила до исступления. Ни одна эпоха, как свидетельствует нидерландский историк и философ Йохан Хейзинга, не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XV столетие27.
Страх перед смертью заложен в самой человеческой природе, в самой тайне жизни. Он изначален, т.е. коренится в глубинах человеческой психики. Однако в конкретной эпохе, через призму определенных духовных ценностей этот страх обретает различные преображенные формы. Культура постоянно воспроизводит жизненные ситуации, с которыми люди встречаются во все времена. Речь идет о проблемах долга, любви, жертвы, трагедии, героизма, смерти. Однако культура вовсе не движется по кругу, возвращаясь вновь и вновь к одним и тем же мотивам. В каждую эпоху эти ценности приобретают новое содержание, диктуемое не только постоянной, фиксируемой природой человека, но и социальной действительностью, в которой эта природа раскрывается. Точно так же проблемы смерти, хотя и преследуют человечество исстари, все же получают разное истолкование в различных религиозных традициях.
Каждая культура вырабатывает определенную систему ценностей, в которой переосмысливаются вопросы жизни и смерти. Она творит также определенный комплекс образов и символов, с помощью которых обеспечивается психологическое равновесие индивидов. Человек, разумеется, располагает отвлеченным знанием о факте неотвратимой смерти. Но он пытается, опираясь на существующую в данной культуре символику, сформировать более конкретное представление о том, что делает возможной полноценную жизнь перед фактом неизбежной гибели. По мнению психологов, такая система начинает складываться в психике человека уже в раннем детском возрасте. Образ, который возникает в подсознании человека в связи с его рождением, когда плод отделяется от матери, позднее трансформируется в некий прообраз ужаса перед смертью. Индивид пытается преодолеть этот ужас. Он ищет способы уйти от тленья, увековечить себя, постоянно ощущая присутствие смерти.
Выживание человека предполагает, что в его психике закрепляются символические образы, которые позволяют наполнить земное существование смыслом. Это психологическое равновесие приходится все время поддерживать, подкреплять. Такая потребность присуща не только отдельному человеку. Культура в целом тоже может войти в состояние разлада и сумятицы, разрушить присущее ей философско-гармоническое восприятие жизни и смерти. Когда возникает опасность для жизни отдельного человека или целого народа, образы символического бессмертия становятся более четко выраженными, обостренными, интенсивными.
Не только биологическая конституция человека, не только культурная символика наводит на мысль о наличии некоей единой человеческой природы. Биологически все люди принадлежат к одному и тому же виду. Несомненно, общей чертой служит также высокая гибкость поведения, которая в свою очередь связана с человеческой способностью включаться в символическую коммуникацию. У всех людей есть какой-то язык. Человек повсеместно обнаруживает дар к рефлексивному мышлению. Следовательно, ему присуща возможность предвидеть последствия своего поведения.
Западные психологи и социологи полагают также, что о единстве человеческой природы может свидетельствовать и тот факт, что люди обнаруживают чувства, которые носят типически распространенный характер. Так, американский социолог Ч.Кули полагает, что человек способен принять на себя социальную роль в другой культуре, несмотря на присущее ей своеобразие и известную отстраненность от других культур.
Типические чувства как раз и составляют фундамент универсальной основы человеческого общества. Кажется, что люди действуют непредсказуемо и сугубо индивидуально. Но типы поведения все же оказываются сходными. Типы межличностных отношений, по-видимому, одинаковы. Причины, которые вызывают вражду внутри общества, различны. Однако способы ориентации, которые характеризуют поведение союзников, противников, предателей, выглядят похожими.
Во всех культурах матери обнаруживают обостренный интерес к судьбе своих отпрысков; соперников огорчают доблести противников; любящие страдают, когда не могут привлечь внимание или вызвать ответные чувства любимых. Универсальны страсти людей. Во всех обществах существуют клики, семьи, кружки соседей и молодежные группы. Люди проявляют сходное любопытство к другим – к их эмоциональным реакциям, эротическим авантюрам, чертам характера.
Фольклор и мировая литература демонстрируют поразительное сходство сюжетов, тем, событий. Действия происходят подчас в самой необычной обстановке. Но все это царство универсальных переживаний, позволяющих переводить одно произведение на иной язык, ибо люди способны понять внутренний мир других людей. Даже когда автор создает эксцентрические образы – будь то фантастика, мультфильм или фильм ужасов, – мир человеческих чувствований оказывается неизменным.
О том, что в глубинах психики гнездится весь многоликий опыт, накопленный человеческим родом в процессе освоения реальности, свидетельствуют и выводы психоаналитиков. Люди имеют унаследованные от предков "исконные образы", как назвал их Якоб Буркхардт. Это наследственно присущая нашему мозгу способность порождать образы, в которых выражается все, что было всегда. Такова концепция Юнга, который видит единство человеческой природы, в частности, в существовании архетипических образов.
Если мы хотим понять человеческое поведение, нам следует сделать допущение: человеческая природа все же есть нечто конкретное. Существует нечто, называемое нами х. Оно, судя по всему, реагирует на социальное окружение твердо установленным образом, проистекающим из своеобразия самого х. Это означает, что человеческая природа сохраняет свою внутреннюю устойчивость.
Противоположное воззрение, о котором мы говорили ("человеческая природа беспредельно мобильна и не фиксирована"), наталкивается на определенные парадоксы. Идея безграничного формообразия человека может привести к далеким и неожиданным следствиям. Представим себе, что человек как существо безграничен и бесконечно подвижен. Он создал некие институты, которые вполне отвечают его потребностям. Дальнейший импульс к пересотворению утрачен. Человек вполне доволен общей жизненной ситуацией.
Не означает ли это, что человек полностью выявил собственный потенциал? Разумеется, нет. В таком случае человек оказался бы заложником или марионеткой определенных жизненных обстоятельств. Именно эти обстоятельства стали бы его лепить. Формообразование человека стало бы прерогативой общества, истории. Внутренняя способность человека к изменениям не получила бы реализации...
Если исходить из допущения, будто философски осмысленной человеческой природы нет, а можно выявить лишь основополагающие физиологические потребности хомо сапиенс, тогда остается только регистрировать бесчисленные способы поведения индивида, ведь какой-либо каркас отсутствует. Для такой цели лучше всего годился бы бихевиоризм, ибо он фиксирует множество человеческих реакций на внешние стимулы.
Человеческая природа как некая данность безусловно существует. Мы не в состоянии представить ее конкретную расшифровку, ибо она раскрывает себя в различных культурных и социальных феноменах. Она, следовательно, не сводится к перечню каких-то устоявшихся признаков. Наконец, сама эта природа не является беспредельно косной. Сохраняя себя в качестве определенной целостности, она тем не менее подвержена изменениям.
Было бы ошибкой полагать, что человек с момента своего появления вовсе не изменился. По сути дела такую позицию можно назвать неэволюционистской и тем более неисторической. Между нашими предками и цивилизованным человеком последних четырех-шести тысячелетий – огромное различие. Да и общая антропологическая характеристика человека как хомо сапиенс на протяжении длительного процесса становления и развития сына природы, охватывающего почти 2,5 миллиона лет, не осталась неизменной.
Стало быть, изменяясь, человек сохраняет некое ядро своих устойчивых признаков. Но можно ли отнести эти признаки только к биологии или психологии человека? Иначе говоря, правомерно ли понимать под человеческой природой некую субстанцию, сводящуюся только к его естественным свойствам и задаткам? Многие европейские мыслители видели в человеке в основном сына природы. Из ее тайн, ее богатства они выводили и другие свойства индивида. Человек при этом понимался как высший продукт природы, его особенности и качества объяснялись только их природным происхождением.
Такая позиция противоречит идее историчности человеческого рода. Когда человек, продолжая свою биологическую эволюцию, переходит в стадию культурного развития, возникает противоречие между биологической и социальной формой человеческого бытия. Отношения человека с природой реализуются только через его социально-культурную жизнь.
Человеческая природа сохраняет свою целостность, но в то же время подвержена изменениям. В той же мере и культура не есть проекция неизменных человеческих инстинктов. Она подвижна, и человеческая природа пытается приспособиться к ней. Человек может адаптироваться к недолговременным отношениям, но при этом не исчерпать себя. В конкретной ситуации он способен развивать определенные душевные и эмоциональные реакции, которые рождаются из особенных свойств его натуры.
Человек, допустим, может приспособиться к рабству. Но это вовсе не означает, будто рабство идеально соотносится с человеческой природой. Он способен адаптироваться к такой культуре, где сексуальность почти вытеснена. Это приведет к неврозам, ибо в такой среде человек чувствует себя неблагополучно, его собственная природа ущемлена. Человек может соотнестись с любыми культурными стандартами. Но если они находятся в противоречии с его собственной природой, возникают душевные и эмоциональные конфликты, коллизии. Человек в этом случае вынужден изменять культуру, ибо он не может произвольно переконструировать свою природу.
Человек вовсе не чистый лист бумаги, на котором культура записывает свои письмена. Он изначально не способен окончательно приноровиться к любым культурным условиям. Будь он наделен таким даром, его ждала бы судьба обычного животного. Ведь именно другие особи имеют узкую специализацию, они могут существовать только в конкретной биологической нише. Если ниша изменится, животное гибнет, присущая ему способность к адаптированию небезгранична. Человек же, напротив, в силу того, что наделен некоторыми неистребимыми свойствами, оказывает сопротивление истории и обеспечивает таким образом социальную динамику.
Итак, наука о человеке прежде всего пытается осмыслить человеческую природу. Но означает ли это, что она легко определяет свой предмет? Совсем нет... Для философской антропологии определение человеческой природы не исходный пункт, а цель. Она не может ничего предусматривать, декларировать. Данное понятие для нее не что иное, как теоретическая конструкция. Чтобы наполнить ее реальным содержанием, нужно изучить многообразные реакции человека на индивидуальные и общественные условия, отыскать нечто общее для человека в различных культурах.
Отметим, что разумность, духовность, этическая ответственность – важные атрибутивные качества человека. Но они являются производными от исторической сущности человека. Индивид как универсальное и свободное природное существо отражает в себе прошлое, настоящее и будущее, т.е. он только воссоздает в собственной практике опыт прошлого, но и меняет, развивает себя. Такое осмысление проблемы, на наш взгляд, в известной мере отличается от религиозной традиции, которая рассматривает человека как существо сотворенное. Эта позиция позволяет отмежеваться и от натуралистической традиции прошлого, согласно которой человек, будучи частью природы, подчиняется только ее законам.
Человек – общественное существо, его жизнь возможна лишь при условии коммуникации отдельного индивида с другими. В этом смысле формы его поведения, способности, потребности предопределены. Люди сами творят историю, но делают это при обстоятельствах, которые обусловлены их прошлым развитием. Наиболее глубокое и развернутое представление о природе человека дает реальная история, в ходе которой человек развертывает свое сущностное богатство. Люди живут в реальном, исторически конкретном, изменяющемся мире. Общественные процессы, стало быть, позволяют с предельной выразительностью выявить "истинно человеческое". Наше "вечное, слитное Я", если воспользоваться образом М.Волошина, еще ждет разгадки...
Но нет ли в таком подходе откровенной идеализации человека? Разве человек заведомо добр, универсален, безграничен? Не подрывается ли в этом случае антропологическая мысль изнутри? Прославляя человека, мы как бы сознательно отвлекаемся от тех деструктивных потенций, которые заложены в человеке. История вовсе не стремится очеловечить человека. Напротив, она нередко пытается вытравить в нем истинно человеческое, извратить его природу. "Как ни привлекателен мир красоты, – писал, к примеру, В.В.Розанов, – есть нечто еще более привлекательное, нежели он: это падения человеческой души, странная дисгармония жизни, далеко заглушающая ее немногие стройные звуки. В формах этой дисгармонии проходят тысячелетние судьбы человечества"28.
Теперь, когда человечество прошло через опыт массовых насильственных экспериментов с "человеческим материалом", можно сказать без преувеличения: история – это также процесс расчеловечивания человека. Человечество на протяжении своего развития не продемонстрировало пока такой ситуации, когда идея социальности соразмерялась бы с человеческой природой, человеческими потребностями.
В истории европейской философии сущность человека усматривалась то в разуме, то в его исторической деятельности, то в присущем ему даре общения. Можно сколько угодно долго перечислять человеческие качества. Но все ли они равноценны? Нет, не все. Издавна считалось, что человек обладает особым даром – сознанием, разумом, интеллектом. Ни одно животное не мыслит. Поэтому своеобразие человека как существа именно в том, что он, будучи биологическим организмом, одновременно обладает необычайным свойством, которое выводит его за рамки животного царства.
Впрочем, сомнение в том, что именно разум является выражением человеческой сущности, не ново. Оно постоянно присутствует в истории философии. Августин Блаженный был убежден в том, что вся дохристианская философия чревата одной ересью: она превозносила власть разума как высшую силу человека. Но, по мнению Августина Блаженного, сам разум – одно из наиболее сомнительных и неопределенных свойств человека, покуда он не просвещен божественным откровением.
"Разум не может указать нам путь к ясности, истине и мудрости, – комментирует эту версию антропологической философии Э.Кассирер, – ибо значение его темно, а происхождение таинственно, и тайна эта постижима лишь христианским откровением. Разум у Августина имеет не простую и единую, а скорее двоякую и составную природу. Человек был создан по образу Божию, и в своем первоначальном состоянии, в котором он вышел из божественных рук, он был равен своему прототипу. Но все это было утрачено после грехопадения Адама. С этого момента первоначальная мощь разума померкла"29.
Такова новая антропология, как она появляется и утверждается во всех великих системах средневековой мысли. Даже Фома Аквинский, обратившийся вновь к источникам древнегреческой философской мысли, не рискнул отклониться от этого фундаментального мнения. Признавая за человеческим разумом, и это тоже подмечает Кассирер, гораздо бóльшую власть, чем Августин, он был, однако, убежден в том, что правильно использовать свой разум человек может только благодаря божественному руководству и озарению.
Кассирер, безусловно, прав, когда оценивает последствия этого воззрения для истории философии. То, что казалось высшей привилегией человека, приобрело вид опасного искушения. То, что питало его гордость, стало величайшим унижением. Стоическое предписание: человек должен повиноваться своему внутреннему принципу, чтить этого "демона" внутри себя – стало рассматриваться как опасное идолопоклонничество.
Кассирер не только прослеживает развитие этой традиции. Он пытается проанализировать проблему по существу. Есть такие вещи, рассуждает неокантианец, которые не поддаются какому бы то ни было логическому анализу из-за своей хрупкости и бесконечного разнообразия. И прежде всего это относится к человеческому сознанию. Именно природе человека, запомним эту мысль, присущи богатство и утонченность, разнообразие и непостоянство. Как бы предостерегая от современных аналогий человека с машиной, Кассирер отмечает: математика никогда не может стать инструментом истинного учения о человеке, философской антропологии. Смешно говорить о человеке как о геометрическом постулате. И далее: философу непозволительно конструировать искусственного человека – он должен описывать его таким, какой он есть...
Интеллект, как отмечают многие исследователи, деформирует сознание. Можно ли считать разум коренным и уникальным свойством человека? В современной психологии все чаще возникает догадка: не стоит ли рассматривать шизофрению как норму сознания? Да только ли психологи? Попробуем реконструировать критику разума, как она реализуется, например, у французских "новых философов". Именно разум, по их мнению, как способность человека к отвлечению от реальности, имел в европейской истории по крайней мере отягчающие следствия. Во всеохватывающих системах мысли разум стал роковой силой. Рациональная деятельность человека обнаружила себя как насильственная и злонамеренная, направленная на подчинение мира. Разум вообще материализуется в недвусмысленно агрессивную силу. он не только завоевывает личность изнутри, но и – помимо ее желания и участия – подчиняет извне. Он насильственно диктует ей свои неукоснительные истины.
Разум захватил не только мир индивидуальной души. Он покорил мир всеобщей истории. Нации сами воздвигли себе "статую командора", которая в мирные, спокойные времена как бы стушевывается, позволяя народам веселиться у ее подножия, но грозно оживает в кризисные моменты, внезапно прерывая веселье и показывая свою истинную сущность.
Однако стоит ли воспроизводить эти эпатирующие нападки на человеческий разум? Возможно ли вслед за "новыми философами" оценивать способность человека мыслить как предательство человеческой жизни? Ведь именно в акте мысли человек возвышается над условиями своего человеческого бытия. Кроме того, мы уже условились: сущность человека не обязательно должна обнаруживаться в продуктивных, созидательных формах. С этой точки зрения, даже если разум и обладает врожденной ущербностью, он может тем не менее давать предельное представление о специфически человеческом.
Но ведь именно разум поддается моделированию. Конструирование человека по принципу машины действительно подрывает все истоки размышлений об уникальности человека. Что же специфически человеческого останется в новом виде, который явит моделирующий потенциал сознания? Интеллект. Но разве человек только машина? Если даже сделать такое допущение, то следует, судя по всему, добавить, что человек – не просто машина, а особая машина, которая благодаря своим свойствам умеет страдать, обнаруживать добросердечие, проявлять благородство, демонстрировать волю...
Попробуем подойти к проблеме с другой стороны. Отличается ли интеллект животного, если он ему присущ, от человеческого? Можно ли полагать, что это различие только по степени развитости, или в разуме человек обретает уникальное свойство, которое безусловно возвышает его над звероликой природой?
Допустим, что нет особых сомнений в том, что разум – специфически человеческое свойство. "Научное объяснение "мышления" животного, – отмечает академик Т.И.Ойзерман, – по-видимому, возможно, без допущения того, что оно совершает логические операции, то есть выводы из обобщений, понятий. Основанием для "вывода" у животного является ощущение, восприятие определенного факта, который соответствует внутреннему (в основе своей видовому) стереотипу, означает искомую добычу, опасность или просто нечто неизвестное, вызывающее настороженность и т.п."30.
Однако можно ли полагать, что именно разум ("всепониманье") является основным атрибутом человека? Разве, как уже отмечалось, другие свойства Адамова потомка, например фантазия, вера, воля, способность к страданию или проявление остроумия, не возвышают его над природным царством? В экзистенциально-феноменологической традиции разум вообще не рассматривается в качестве единственного признака человека, выражения его своеобразия и незаместимости. Сферой специфически человеческого здесь выступает необозримое пространство человеческой субъективности...
Нельзя ли, скажем, выстроить такую последовательность мысли: человеку от природы свойственна общительность. Он так и тянется к себе подобным, чтобы совместными усилиями что-то обмозговать или соорудить, создать... Из этой поразительной соучастности возникла и культура. Ведь ни одно животное не создало "второй природы", т.е. феномена культуры.
Но, вообще говоря, в природе немало примеров редкой общительности живых особей. Вот, допустим, муравьи или те же пчелы... Мы, впрочем, только догадываемся о тайнах общения у дельфинов. Припомним: лебеди, выражающие друг другу свою привязанность... Не мешает ли нам человеческое высокомерие понять, что и в животном царстве между существами происходит "что-то такое"...
К тому же мысль о том, что животные тоже способны создавать "вторую природу", неоднократно рождалась в истории философии. Хотя паук творит по меркам своего вида, но сотканная им паутина вовсе не является фрагментом природного пейзажа. Она становится своеобразным дополнением к нему. Пчела строит восковые ячейки в качестве своеобразного архитектора.
Одним словом, ясно, что человеческая природа не сумма врожденных, биологически закрепленных побуждений, но и не безжизненный слепок с матрицы социальных условий. Это продукт исторической эволюции и определенных врожденных механизмов. Только такой подход позволяет понять, почему, например, происходят изменения в человеческом характере при переходе от одной эпохи к другой. Но чтобы продолжить размышления о сущности человека, нужно, судя по всему, обратиться к древним версиям человека, когда они еще не были изъяты из мифа...