ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
8 "ЛАХЕТ"
Из "Лахета" интересно, прежде всего, привести рассуждение о принципиальной чистоте и самостоятельности предмета мысли и определения. "Всякий раз, как рассматривают что-нибудь ради чего-нибудь, дело идет о том, ради чего что-нибудь рассматривают, а не о том, чего доискиваются ради другого" (185d). Еще резче формулировано это в след. тексте: "Если мы знаем, что зрение, пребывая в глазах, делает лучшими те глаза, в которых пребывает, и, кроме того, если мы в состоянии сделать так, чтобы оно пребывало в глазах, – ясное дело, что нам уж известно, что такое само зрение, о котором мы должны подать совет, каким бы образом мог кто-нибудь приобрести его всего легче и всего лучше. Потому что, если бы мы не знали даже и того, что такое зрение или что такое слух, трудно бы нам было сделаться достойными упоминания врачами по части глаз или ушей и подавать кому-нибудь советы, каким способом всего легче и всего лучше приобрести слух или зрение" (190а). Итак, сначала нужно определить самый предмет мысли, целое, а потом говорить о его функциях и частях. Это правило применяется к определению мужества.
Что такое мужество? Первый ответ: "Тот, кто, оставаясь строго на своем месте, старается отражать неприятелей и не бежит, тот, будь уверен, непременно мужественен" (190е). Этот ответ опровергается. Он слишком узок, ибо можно, напр., сражаться и бежать, и не обязательно сражаться на одном месте (191а-с). "Ведь я хотел от тебя узнать о мужественных не только в пехоте, но и в коннице и вообще в военном деле (έν τώ πολεμικώ εΐδει), и не только на войне, а также во время опасностей на море, в болезнях, в бедности или в государственных делах, и опять еще не о тех только, что мужественны относительно скорбей и страхов, но и кто силен в борьбе с вожделениями и удовольствиями, на месте ли он остается или обращает тыл. Ведь бывают, Лахет, мужественные и в таких вещах" (191de). "Постарайся же опять определить сначала мужество: что оно такое, раз оно остается одним и тем же во всех этих случаях?" (191е). Второй ответ: "Это какое-то душевное упорство, раз уж требуется назвать то, что присуще мужеству во всех случаях" (192bc). И этот ответ несостоятелен: "Не всякое же упорство, полагаю, представляется тебе мужеством" (192с). Должно быть упорство разумное (192cd). Мало того. "Если бы кто-нибудь упорствовал в разумной трате денег, зная, что, растратив, он приобретет больше, назвал бы ты такого мужественным? Ей-ей, не назвал бы" (192е). То же надо сказать о враче, который упорно не лечил бы больного, о воине, сражающемся в заведомо благоприятных условиях, и т.д. В конце концов, и разумность мужества подвергается сомнению (192е – 193е). Третий ответ: "Мужество есть мудрость" (194d). Конечно, это не есть уменье в игре на флейте и на кифаре. Это – "знание опасного и безопасного и на войне и во всяких других случаях" (195а). И этот ответ опровергается. "Ну, вот, например, в болезнях, разве не врачи знают, что может быть опасно? Или тебе кажется, что храбрецы могут знать это? Или ты считаешь всех врачей храбрецами?" (195е). То же надо сказать и о земледельцах и ремесленниках (195bc). Не помогает и соображение, что врачи знают собственно условия здоровья и болезни и не знают, "что для кого-нибудь страшнее быть здоровым, чем больным", – ибо тогда мужественными окажутся гадатели, которые в этом смысле как раз знают "опасное и безопасное" (195с-е). Правда, "гадатель должен знать только знамения будущего, выпадает ли на долю кого-нибудь смерть или болезнь или потеря состояния, на войне или еще в каком-нибудь состязании, кому лучше претерпеть что-нибудь из этого и кому лучше не претерпевать". Но это и значит быть гадателем (196а). Приходится вкладывать в это "знание того, чего следует бояться и чего не следует" другой смысл. Прежде всего, его надо понимать так, чтобы не оказалось, что зверь мужественнее человека. Звери или дети, (не) знающие, чего следует и чего не следует бояться, не мужественны, но бесстрашны (196е – 197b). Мужество есть добродетель, "часть добродетели" (198а-b), и потому оно свойственно не всем. А если так, то нельзя уже говорить, что в мужестве важно именно знание предстоящего или не предстоящего зла242*, так как такая отнесенность мужества к будущему времени противоречит добродетели, которая не связана с отнесением к какому-нибудь одному времени, но имеет значение для всякого времени. Другими словами, самое определение мужества как знания опасного и безопасного оказывается неверным. "Знание чего бы то ни было не есть ни знание только прошедшего, т.е. как произошло что-нибудь, ни только настоящего, как происходит, ни только того, каким бы образом всего лучше могло произойти, что еще не произошло, но все это – одно и то же знание. Например, относительно здоровья не какие-нибудь разные науки, а одна и та же врачебная наука одинаково наблюдает во все времена – и настоящее, и прошедшее, и будущее. Точно так же опять-таки земледелие относительно того, что произрастает из земли. Что же касается всего военного, то вы сами можете засвидетельствовать, что военное искусство не только заботится о многом другом, но и в совершенстве предусматривает то, что имеет произойти, и не считает при этом своим долгом служить искусству гадания, но полагает, что, напротив, должно распоряжаться им, потому что в военном деле ему самому более известно как настоящее, так и будущее. И закон точно так же постановляет, чтобы полководец повелевал гадателю, а не гадатель полководцу" (198d – 199а). "Относительно одного и того же предмета одно и то же знание ведает и будущее, и настоящее, и прошедшее" (199b). Значит, мужество не есть знание одного только страшного и нестрашного, потому что оно познает добро и зло не только как предстоящее, но и как совершающееся и совершившееся, – как и все прочие знания". Правда, "теперь из твоих слов оказывается как будто, что мужество есть знание не только страшного и нестрашного, но чуть ли не всяких благ и зол, как бы они ни происходили" (199bc). Но это значит, что мы определили самую добродетель, "всецелую добродетель (σύμπασα άρετή)", а не ее часть (μόριον), каковой мужество является (199е).
Таким образом, "Лахет" учит: 1) определение и вообще предмет мысли должны быть существенными, и они не могут зависеть от своих функций или реального существования, чтó для них вторично; 2) предмет мысли и знания есть самостоятельная целость, не зависящая от частей; 3) он не зависит от временных определений, а есть нечто одинаковое для всех времен.