<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>


§8. Атомистика и эстетика Лукреция

Чтобы покончить с эпикурейцами, необходимо обратить внимание еще на знаменитого римского эпикурейца – Лукреция (ок. 96-55 гг. до н.э.), поэма которого "О природе вещей" может быть рекомендована всякому, кто, не владея древними языками и не будучи в состоянии использовать первоисточники, все же хотел бы конкретно ощутить эту своеобразную философскую систему эпикуреизма. Поэтому Лукреция стоит читать для многих целей. Тут вы найдете прежде всего самое изложение эпикурейства. Тут, далее, очень выпукло и недвусмысленно выступает эллинистический субъективизм, который далеко не всегда ясен на более древних эпикурейских материалах. Тут, наконец, ввиду поэтической одаренности автора многие отвлеченные положения изображены чрезвычайно живо, что весьма помогает уловить опытно-поэтическую подоплеку всей этой философии, а следовательно, и формулировать ее главную культурно-стилевую особенность и ее отвлеченность и ее диалектическое положение во всей системе античной философии. Поэтому хотя собственно-эстетические взгляды намечены здесь довольно скупо, но часто общая картина мироощущения настолько ярка, что ее усвоение дает для понимания эпикурейской эстетики гораздо больше, чем иное абстрактно-философское рассуждение на специально эстетическую тему. Самое же главное – это то, что подробное изучение текста Лукреция с точки зрения истории эстетики обнаруживает огромную специфику Лукреция в сравнении с Эпикуром, доходящую до того, что иной раз даже можно поставить вопрос, действительно ли Лукреций был ортодоксальным эпикурейцем и можно ли без всякой критики доверять его гиперболическим восхвалениям Эпикура. Однако эпикурейского у Лукреция все-таки достаточно для того, чтобы мы рассматривали его в главе об античном эпикуреизме. Специфика же выяснится сама собой по мере изучения и анализа текстов Лукреция.

1. Атомы, их образы и терминологические методы Лукреция

Возьмем одно из основных учений – эпикурейскую гносеологию и связанную с ней онтологию и посмотрим, что здесь дает Лукреций.

Эпикурейству свойственна весьма примитивная гносеология, сводящаяся к учению об истечениях особых эйдолов от вещей или особых "зраков", "видиков" и о проникновении их через глаза и телесные поры в души, состоящие тоже из особого рода круглых и огненных атомов. Все это мы хорошо знаем уже из Эпикура. Русскому читателю рекомендуется прочитать в переводе первую книгу поэмы Лукреция, где дана замечательная картина этой странной гносеологии и онтологии, производящей ныне впечатление, конечно, уже не философской теории, а какого-то причудливо-мифологического повествования. Тут дана целая симфония этих "образов" (simulacra), летающих по воздуху и всасывающихся в тело человека, в результате чего слагаются ощущения и все состояния сознания. И так как эти "атомы" бывают разной формы, то и впечатление от них разное.

Читаем (IV 30-33, Петровский):

Есть у вещей то, что мы за призраки (simulacra) их почитаем;
Тонкой подобно плеве, от поверхности тел отделяясь,
В воздухе реют они, летая во всех направленьях.

Читатель обязательно должен проштудировать замечательные стихи Лукреция (IV 645-663), в которых прославляется круглый и гладкий характер эйдолов, истекающих из атомов, и которые в результате своего сплетения и воздействия на человека являются принципами вообще всякой эстетической предметности. Лукреций не платоник, не аристотелик и вообще не идеалист. Поэтому доискиваться логически точных определений эстетического предмета он нигде в своей поэме не намеревается. Ему важно только изобразить и описать эту легкую и тонкую, всегда подвижную, всегда материальную, эстетическую предметность, доставляющую нам такое же тонкое и нежное восприятие и настроение. Особенно часто Лукреций говорит о тонкости этих образов, действующих тоже на тончайшую сторону души и вызывающую у нас такие же тончайшие переживания. В одних случаях Лукреций говорит здесь прямо о "тонких вещах" (IV 42-43; 85-86). В других местах он говорит о тонкости самих изображений, которые исходят от тела: "тонкий образ" (imago) от тела (63-64), "тонкие формы (formae) вещей" (104), "образ (imago) состоит из тончайшей природы (natura)" (110), "тонкие ткани" (texturae) и "тонкие фигуры (figurae) вешей" (157-158), "тонкие изображения (simulacra) вещей" (724-725). В обоих случаях "тонкость" трактуется как эстетическая категория. Легкость, гладкость, тонкость, подвижность и легчайшая сочетаемость вещественно-смысловых истечений физических тел, все такого рода эстетические категории Лукреция, как это ясно само собой, являются чисто структурными категориями, дальше которых едва ли и пошла эстетика Лукреция, как и вообще эстетика эпикурейцев.

Мы считаем необходимым обратить внимание читателя на то, что в этой наивной эстетике Лукреция, граничащей с мифологической выдумкой, не нужно забывать целого ряда очень важных эстетических принципов.

Во-первых, то, что Лукреций называет истечением, или отделением, образов вещей от самих вещей, есть ведь не что иное, как наглядно и материально выраженное соотношение внутреннего и внешнего. А это соотношение является одним из основных, решительно во всякой эстетической теории, которую мы только находим в истории эстетики. Выражено это у Лукреция действительно наивно и чересчур наглядно. Но ведь он же – поэт, и потому осуждать его за эту наглядность никак нельзя. Кроме того, он – материалист и потому хочет перевести все платоно-аристотелевские категории на язык чисто материальных соотношений. За это тоже осуждать Лукреция невозможно.

Далее, в этом картинном изображении атомных истечений всячески подчеркивается выразительная сторона. У него нет этого трудно и логически весьма не просто поддающегося анализу термина "выражения". Но вместо этого Лукреций затратил огромную силу своего поэтического таланта, чтобы изобразить легкость, подвижность, тонкость и свободную сочетаемость этих истечений для достижения эстетической картины всего существующего.

Наконец, отличая образы вещей от самих вещей и в то же время от наших впечатлений от этих образов, Лукреций несомненно рисует самую настоящую специфику эстетического предмета. Это есть у него такая самостоятельная предметность, которая заставляет нас бесконечно ею любоваться и любоваться совершенно бескорыстно, поскольку образы эти и не просто объективны, наподобие тех вещей, от которых они истекают, и не вполне субъективны, поскольку они отчетливо противопоставляются человеческому впечатлению и находятся в собственном и весьма причудливом движении, активно сплетаясь между собой независимо ни от вещей, ни от человека. Нам представляется, что такую наглядную картину эстетической специфики не везде можно найти, даже в идеалистических системах, хотя они часто и ставят своей задачей формулировать специфику эстетического предмета. Наивный материалист Лукреций во многом превзошел здесь даже и самих ученых идеалистов-систематиков, пытавшихся конструировать эстетическое из комбинации абстрактных понятий.

Вся эта картина мифологической гносеологии античного "материализма" воспринимается теперь как увлекательный роман. Эта "святая простота" наивного философствования, эта откровенная мифологичность мысли, это наивное открытие всех карт своих изначальных интуиции (что философы обычно так тщательно скрывают), наконец, этот великолепный скульптурно-зрительный стиль античного мироощущения, открывающегося здесь с таким же эффектом, как и во всех других античных системах философии (включая крайнюю мистику), все это у Лукреция доставляет современному историку философии многие счастливые и веселые минуты созерцания законченного и красивого стиля античной материалистической эстетики, при столь большой несравнимости этого Демокрито-Эпикуро-Лукрециевского стиля с усложненными и часто трудно понимаемыми формами эстетического стиля нашей современности.

Природа для Лукреция – единственное творческое начало со всеми своими законами и со всеми своими отклонениями от закона: "Таково реальное содержание лукрециевых метафор: природа созидает, природа требует, природа правит, природа упрекает"237. Поскольку мир богов приближается к такому пониманию природы (Мать богов, Венера и др.), постольку боги реально существуют. Поскольку же им приписываются "заботы форума" и "злая суета", постольку они есть жалкая человеческая выдумка. Таким образом, природа со всеми теми определениями, которые она дает структурам отдельных вещей или существ, но взятая в своем предельном обобщении и поэтому божественности – это и есть подлинный предмет натурфилософии и этики, а мы бы сказали – и эстетики Лукреция. Такими рассуждениями Т.В.Васильевой вносится точная специфика в тот материализм и в ту антирелигиозность, которые обычно приписываются Лукрецию в нерасчлененном, вульгарном и потому несущественном для Лукреция виде. Теперь мы расчистили себе путь для формулировки того, что такое эстетика Лукреция, в чем ее сходство с Эпикуром и в чем ее коренное с ним расхождение. Эту специфическую для Лукреция эстетику можно охарактеризовать только поэтапно, поскольку она содержит в себе несколько разных слоев. И прежде всего надо вернуться к намеченной у нас картине движения атомов, но только с подчеркиванием эстетических условий такого движения и такого существования атомов. А уже после этого мы поставим вопрос об эстетике природы, намеченный, как мы сейчас сказали, в современном советском исследовании, и об эстетике чисто мифологической, которая, как мы увидим ниже, чрезвычайно сильна и своеобразна у Лукреция.

Прежде всего, о каких атомах говорит Лукреций, когда им начинает овладевать эстетическое чувство?

Оказывается, чем атомы-образы глаже и круглее, тем воздействие их на организм (и психику) нежнее, и тем прекраснее возникающие здесь представление и чувства. А чем они грубее и корявее, тем безобразнее и образы сознания.

2. Категории, образующие основу эстетики

Для эстетики Лукреция очень важен вопрос о представлении у него природы в целом. То, что космос в целом не находит у него достаточно ярких образов, об этом мы сейчас сказали. Но Лукреций очень много говорит о природе, которая для него уж во всяком случае играет первостепенную роль. Для выяснения концепции природы у Лукреция много сделала Т. В. Васильева в работах, которые сейчас никак нельзя не учитывать. Исходя из известного заявления Лукреция (I 146-148), что подлинный свет знания и окончательное преодоление темных предрассудков возникнет только благодаря созерцанию "облика и законов природы" (naturae species ratioque), Т.В.Васильева рассматривает отдельно эти три понятия у Лукреция.

Прежде всего, облик (species) природы у Лукреция не есть нечто внешнее, в чем выражалось бы нечто внутреннее.

"Вещь конкретна, она не есть более или менее удачная копия некоего образца, она не есть представитель какого-то общего рода, вещь есть сама свой род, своя природа, сращение своих первоначал"238. "У Лукреция нет определенного понятия об источнике видового многообразия чувственных вещей, зато взгляд его постоянно ищет структуры вещи, ее архитектоники". "Демокритовская "буквенная диалектика" в общем Лукрецию чужда, он не вникает в проблему того, как сочетание букв дает нечто, к сочетанию букв несводимое, скорее, напротив, он отождествляет структуру вещи с ее сущностью (природой), вернее, просто не знает иной сущности, кроме структуры"239.

Таким образом, если мы хотим заниматься в дальнейшем эстетикой Лукреция, то, согласно материалам из Лукреция, приводимым у Т.В.Васильевой, нечто эстетическое содержится уже в том, как Лукреций трактует элементарное чувственное восприятие вещи. Развивая Эпикура гораздо дальше, а может быть, даже и расходясь с ним, Лукреций уже самое примитивное ощущение вещи понимает не отвлеченно-сенсуально, но как тождество внешней и внутренней ее стороны, как ее наглядную структуру, существенную для нее самой. Это и есть species природы, ее облик.

Перейдем теперь к ratio природы. Этот "разум", "рассудок", или "закон", согласно исследованию Т.В.Васильевой, вовсе не является у Лукреция какой-то логикой абстрактных понятий и вовсе не хочет формулировать какие-то абстрактные законы природы. Материалы для этого "разума" – те же самые, что и для "облика". В анализе этой категории Лукреция "нас будет интересовать способ объяснения природных явлений у Лукреция не в той мере, в какой он представляет собой выработанный наукой навык получения данных, а в какой он удовлетворяет авторскому чувству художественной убедительности"240. Однако с этой точки зрения для восприятия вещи важно только четкое ощущение ее различия с прочими вещами и вполне упорядоченное наличие разных элементов в ней самой. Что же касается сущности самой вещи, то эта сущность у Лукреция есть не что иное, как сама же эта вещь.

"Представления Лукреция о пределах вещи не шли, вероятно, дальше его формул: res rem finire videtur (I, 998), "одна вещь ограничена другой вещью" и verum positura discrepitant res (II, 1018) "вещи различаются расположением". Positura шире понимается как material concyrsus, motus, ordo, positura, figur (II, 1020), "стечение движения, порядок, расположение и очертание вещества". Таким образом, вещь ограничена только извне; что же касается внутреннего определения, то вещь есть сама вещь"241.

Таким образом, "рациональное изучение природы, по Лукрецию, заключается только в четком отграничении одной вещи от другой и в четкой фиксации структурных элементов внутри самой вещи". В данном месте Т.В.Васильева не сопоставляет Лукреция с Эпикуром, но сопоставление это напрашивается само собой: если уже у Эпикура невозможно говорить о примитивном сенсуализме, то у Лукреция он уже и совсем принял художественно-структурные формы.

Что касается, наконец, третьего момента, а именно природы, то она у Лукреция действительно есть всеобщая субстанция, однако ограниченная материальными потребностями человека. Она есть закон, и она есть в этом смысле нечто максимально естественное. Этим вызваны у Лукреция такие образы, как Венера, Мать-Земля, Мать-Флора, Великая Мать (Кибела) и Отец-Эфир. С другой стороны, однако, взывая, как это полагается эллинистически-римскому поэту, к природе, Лукреций тут же чувствует – и, мы бы сказали, тоже по-эллинистически, – всю дикость и зверство этой Матери, всю ее нечеловечность и всю ее нелюдскую закономерность.

"Лик природы, изображенный Лукрецием, ужасен. Лукреций придал ему черты высшей, на его взгляд, ясности и красоты. Он сумел свести человека к природе, но не сумел найти союза между ними. Даже называя природу матерью, человек не может пробудить в ней ответной нежности"242.

В итоге можно сказать, что прежние филологи, находившие у Лукреция противоречивость, незаконченность и несогласованность частей поэмы между собою и объяснявшие все это состоянием средневековых рукописей Лукреция и их неумелым редактированием, не понимали того, что само-то поэтическое мировоззрение Лукреция полно противоречий и надрывов и что у него бросается в глаза именно это противоречие "между оптимистической доверчивостью и оскорбленным пессимизмом нелюбимого сына природы".

В другой своей работе243 Т.В.Васильева уточняет свою интерпретацию учения Лукреция о природе. Прежде всего, атомы у Лукреция – вовсе не то, что у Эпикура. У Эпикура они – предел делимости, у Лукреция же они – творческие первоначала, из которых создается конкретная вещь со всей ее структурой. Однако тут же выясняется, что атомы, собственно говоря, являются у Лукреция только материалами природы, предполагающими для себя какой-то вне их находящийся творческий принцип. Нигде у Лукреция не говорится, что творческий принцип есть сама же материя. "Никаких указаний на самодеятельность материи в поэме нет...". Наоборот, в качестве творческих принципов выступают у него "то Прародительница-Венера, то искусница-земля, то созидательное естество (природа) вещей"244.

Эпикур мало интересовался структурой каждой отдельной вещи, и потому для объяснения происхождения вещей ему достаточно было самых общих рассуждений об атомах и пустоте, так как сама природа как целое оказывалась у него "atechnos", "нехудожественной", "неискусной". Совсем другое у Лукреция. Признавая бесконечное протяжение пространства, он не мог эту бесконечность считать принципом объяснения каждой вещи в ее структурном целом. Спонтанное отклонение атомов тоже было для него не столько характеристикой самих атомов, сколько картиной реального соотношения вещей. Но это значит, что у Лукреция необходимо констатировать "поворот к детерминизму или возвращение к демокритовской сквозной причинности. Основной вывод лукрециевой фисиологии – certum ас dispositumst (точно распределено), основной девиз его этики – necessest (так надо, необходимо – III, 962)..."245. Поэтому "Эпикуру чужд пафос постижения истины и жизни "по истине". Лукреций, напротив, только в избавлении от невежества, в постижении истины (природы вещей) видит единственное спасение человека"246.

Мы сказали выше, что эстетика Лукреция – многослойная и, так сказать, многоэтажная. То, что мы сейчас сказали о тонкости, круглости и легкости атомов, – это только первый и самый нижний слой эстетики Лукреция. Над этим слоем надстраивается еще другой слой, а именно слой того творческого принципа, которому подчиняется материал атомов, то есть то, что выше мы назвали творческой природой. В качестве специального раздела эстетики Лукреция эта творческая природа тоже требует некоторых пояснений.

В своем исследовании термина natura у Лукреция Я.М.Боровский247 совершенно правильно противопоставляет необычайно свежее и поэтическое восприятие природы гораздо более абстрактной натурфилософии Эпикура:

"...в его изображении мир вновь получает ту реальность, для которой эпикурейская атомистика сама по себе была бы недостаточной опорой. Новое развитие, придаваемое в поэме Лукреция понятию природы, и является показателем глубокого различия в мировосприятии учителя и ученика"248.

В связи с необычайной живостью своего поэтического восприятия Лукреций дает далеко идущее за пределы Эпикура изображение как раз именно этой творческой природы. Он говорит о "зиждительнице вещей (I 629, II 1117, V 1362 rerum creatrix), "направляющей" природе (V 77 gubernans), о природе "усовершительнице" (II 1111 perfica). Во всех таких случаях термин "природа" употребляется уже не в смысле "сущности", "сути" или "существа" чего-нибудь, но в смысле природы именно как самостоятельной субстанции. В смысле "сущность чего-нибудь" слово "природа" употребляется еще Эпикуром, и такого рода употребление термина у Лукреция очень часто, а именно из 234 текстов около двух третей, то есть даже больше, чем текстов с пониманием природы как самостоятельной субстанции. Но такое количественное преобладание у Лукреция совершенно теряет свое значение, если мы учтем употребление термина в смысле самостоятельной субстанции так, как того требует поэтический текст Лукреция249. При такой оценке природы Лукреций, конечно, должен отвергать участие богов в мироздании, поскольку оно вносило бы случайность и каприз в закономерное действие природы, и в жизни природы она сама является образцом для своих творений (V 186). Она вечно нарождается и вечно погибает, и это происходит бесконечное число раз (II 1084-1093). Однако здесь получается странное дело: участие богов в ходе развития природы у Лукреция отвергается, поскольку оно, с его точки зрения, вносило бы беспорядок и случайность в природу; но в то же самое время этот беспорядок и случайность приписывается творческой воле природы, и уж тут Лукреций не возражает против такого рода действий природы. Мало того, эти действия природы настолько суровы и бесчеловечны, что они часто вносят в человеческую жизнь всякого рода несчастья, надрыв и даже трагическую обреченность человека250. Здесь Я.М.Боровский, правда, не делает акцента на человеческой трагедии, но она сама собою вытекает из того понимания всемогущей божественности природы, которая у Я.М.Боровского очерчена достаточно ярко.

Шаг вперед в этом отношении представляет диссертация Т.В.Васильевой, формулирующая до логического конца невольный моральный дуализм у Лукреция на основе учения о всемогуществе природы. В этой диссертации для нас важно то, что основная проблема Лукреция ставится именно как эстетическая проблема. А в этой эстетике для автора диссертации важны не просто натурфилософия и не просто поэтические проблемы, но их существенное единство, которое обнаруживало бы подлинную сущность красоты у Лукреция. И вывод, который делается здесь, вполне беспощаден: "Если поэта привлекла эпикуровская космология, по которой мироздание не имело ни первоначального замысла, ни начала, ни конца, ни числового распорядка в устроении, ни гармонического согласия разнородного (то есть, по существу, менее всего могло именоваться мирозданием), а представляло собой лишь неопределенную смесь, образованную спонтанным движением и случайным стечением элементов, то можно заключить, вероятно, что эстетическому сознанию Лукреция была чужда красота, полагающая себя в порядке, гармонии и в размеренном соответствии правильным образцам"251. Другими словами, если творящая природа неотделима от своих творений, то и наивысшая красота тоже не представляет собою у Лукреция какого-то самостоятельного мира чистых первообразов, наподобие Платона, но красота эта имманентна капризному и мучительному хаосу вещей, которые, именно взятые сами по себе, и есть последняя и наивысшая красота, которую только и может себе представить Лукреций. Правда, тут же сам собой возникает и человеческий трагизм, поскольку тот чувственный индивидуум, на позиции которого стоит Лукреций, уже не в силах переносить всего мучительного хаоса жизни, хотя, согласно теории, этот хаос и является у него тем, что прекраснее всего252. И еще IV 51-53 (об ученых предположениях относительно места этих стихов говорит Ф.А.Петровский, II, с. 411-412):

"Из самых глубин наслаждений исходит при этом Горькое что-то, что их среди самых цветов донимает (angat, собственно говоря, "душит")".

Есть у вещей то, что мы за призраки (simulacra) их почитаем;
Тонкой они подобны плеве (membranae), иль корой (cortex) назовем их,
Ибо и форму и вид (speciem ас formam) хранят отражения (imago) эти
Тел, из которых они выделяясь, блуждают повсюду.

Лукреций дает великолепную картину самостоятельной жизни этих "образов" в пространстве (IV 129-140; ср. 239-254; 269-291). Эти-то "образы" и определяют сознание человека (IV 721-730, ср. III 75-310).

Необходимо отметить, что в отношении Лукреция и его философской терминологии советскими учеными проделана большая работа, которая почти целиком отсутствует в зарубежной литературе. З.А.Покровская тщательно изучила всю терминологию Лукреция, относящуюся к атомам и пустоте. Она установила, что вместо эпикурейского термина "атом" Лукреций употребляет такие слова, как corpora ("тела"), corpuscula ("тельца"), primordia ("первоосновы"), exordia или просто ordia ("исходные начала"), principia ("начала"), semina ("семена"), elementa ("элементы"), figurae ("фигуры"), partes ("части"), particulae ("частички"), pondera ("массы"), res ("вещи"), radices ("корни"), materies (здесь ед. число, "материя"). Кроме того, эти существительные, по наблюдению З.А.Покровской, часто употребляются в сочетании с прилагательными: genitalia ("родовые"), prima ("первые"), primoria ("первичные"), minuta ("маленькие"), parvissima ("мельчайшие"), certa ("определенные"), саеса ("невидимые"), pauxilla ("малюсенькие"), parvae ("малые"), occultae ("скрытые"), communia ("общие"). Указанные существительные сочетаются у Лукреция также и с родительными падежами rerum ("вещей"), materiai ("материи"), principiorum ("начал")253.

Вся эта терминология, не свидетельствуя о четкости мысли у Лукреция, очень четко свидетельствует о весьма интенсивном его стремлении так или иначе изобразить эпикуровские атомы и выдвигать весьма важные оттенки общего понятия атома.

Между прочим, если коснуться выражений у Лукреция для понятия космоса, то вопреки З.А.Покровской мы, пожалуй, отметили бы некоторого рода прозаичность языка Лукреция: "все"; "все, что есть"; "великое все", "огромное все", "совокупность" (summa), "вся совокупность всего в целом" (summa surnmai totius omnis), "все вещи", "огромное обилие вещей", "вся природа вещей", "вся природа", "совокупность вещей", "материя", "вся материя", "обилие материи", "бесконечная сила материи"; "все, какое есть пространство"; "все пространство совокупности всего", "совокупность места", "вся пустота", "природа места и пространство глубины", "глубокая бездна", "глубина", "природа глубины", "совокупность глубины", "совокупная глубина", "неизмеримое", "неизмеримое все", "совокупность неизмеримого", "бесконечное пространство", "пространство без конца и предела". З.А.Покровская вполне права, когда говорит, что Лукреций "особенно тщательно останавливается на безграничности, огромности вселенной". Однако едва ли можно согласиться с этим исследователем, когда он пишет: "Сам образ грандиозной, необъятной вселенной дает возможность поэту полно и всесторонне характеризовать его в названиях"254. Мы бы сказали, что насколько глубоко и всесторонне Лукреций чувствует свои отдельные атомы и их бесконечное сплетение, настолько мало он чувствует космос в целом, в котором он только и находит бесконечное пространство и совокупности вещей. Никакого "образа" космоса найти у Лукреция невозможно.

В другой своей работе З.А.Покровская находит у Лукреция целых 54 словесных выражения для понятия атома и весьма инструктивно делит их на целых семь разных групп, действительно характерных для самых общих свойств эпикурейского атома255.

Вопрос о совместимости глубокой поэзии Лукреция и точности его терминологии интересно объясняется у Я.М.Боровского, который пишет: "Эти обозначения, функционируя как термины, в употреблении их Лукрецием ничего не утрачивают из своего образно-экспрессивного содержания"256.



<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>
Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)