ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Выше мы пытались изобразить беллетристическую манеру Диогена Лаэрция, ничего не преувеличивая и ничего не приуменьшая, а, наоборот, учитывая решительно все приводимые Диогеном биографические материалы. Теперь мы должны с той же объективностью засвидетельствовать и элементы теоретической мысли у Диогена. Поскольку он является историком философии, то, казалось бы, эти элементы вообще должны были бы занимать у него первое место. Но отвести этим теоретическим элементам у Диогена первое место нам при всем желании никак не позволяет научная совесть и взятая на себя обязанность проанализировать всю относящуюся к Диогену критико-источниковедческую проблематику. И все же было бы несправедливо с нашей стороны уже совсем игнорировать мыслительно-теоретическую значимость историко-философских наблюдений Диогена.
1. Спорадическое наличие большой детализации
В этом отношении бросается в глаза, несмотря на общий беглый и часто прямо поверхностный стиль, неожиданная дробность изложения. Например, Платон в противоположность Аристотелю изложен Диогеном Лаэрцием весьма подробно и весьма деловито, так что наивность подхода его к Платону не мешает нам весьма широко использовать его изложение для выработки современного представления об античном платонизме. Об этом мы уже говорили. Далее, никак нельзя сказать, что Диоген совершенно лишен всякого философско-теоретического интереса в своем изложении стоиков. Из выполненного нами анализа стоиков в трактате Диогена можно делать много разных выводов о наивных подходах Диогена. Но никто не посмеет сказать, что стоики излагаются у него слишком бегло, что у него нет никакого интереса к весьма тонким логическим различиям у стоиков и что он не касается всех главнейших проблем стоицизма. Философско-теоретический интерес, безусловно, очевиден у Диогена при изложении им стоицизма. А то, что он здесь не в силах свести концы с концами, об этом мы уже говорили, и это уже деталь. Общий же философско-теоретический подход Диогена к стоикам вполне несомненен.
Как нам кажется и как об этом мы тоже уже говорили, Диогену особенно не удался теоретический анализ эпикурейства. В нем много путаницы. Но отрицать общий философско-теоретический интерес Диогена к Эпикуру никак нельзя. Безусловно, заслуживает быть отмеченным и большой философско-теоретический интерес к скептицизму, как это опять-таки вытекает из анализа этой школы у Диогена.
Итак, наличие больших философско-теоретических интересов у Диогена Лаэрция не подлежит никакому сомнению, как бы он ни снижался у него постоянными отклонениями в сторону. Тут мы попросили бы читателя вспомнить, что мы уже говорили о классификационно-терминологических наблюдениях Диогена над Платоном. Обилие, разнообразие и тонкость указываемых здесь платоновских терминов совмещаются с невероятной путаницей и даже логической беспомощностью в анализе столь сложного предмета.
2. Элементы критицизма
И в критике приводимых источников опять-таки при чересчур слепом доверии к ним Диоген тоже проявляет себя не раз. Приводя слова Еврипида о смерти Сократа, Диоген тут же упоминает другой источник, гласящий, что Сократ умер позже Еврипида. Один Диогенов источник гласит, что Сократ перед принятием яда сочинил пеан в честь Аполлона и Артемиды. Но это кажется Диогену сомнительным, потому что другой источник говорит о принадлежности этого пеана совсем другому автору. С большим сомнением Диоген относится также и к общему тогдашнему утверждению, что Сократ перестал заниматься физикой и всецело занимался только этикой. В защиту своих сомнений в этой проблеме Диоген приводит не больше и не меньше как Ксенофонта и Платона.
К диалогам философа Эсхина, сына колбасника Харина (отличать от знаменитого оратора Эсхина, противника Демосфена), Диоген Лаэрций относится весьма презрительно, приводя источники, тоже критически к ним относящиеся и даже приписывающие эти диалоги другим авторам.
Критически относится Диоген и к авторству произведений, ходивших под именем Главкона. Диоген строго различает среди диалогов, распространявшихся под именем Платона, подлинные и неподлинные, причем неподлинные он тут же и перечисляет. Правда, Диоген перечисляет также и диалоги, приписываемые Пифагору, ни малейшим образом не сомневаясь в историчности этого философа.
Таким образом, если философско-исторический критицизм и тонет у Диогена в бесчисленном множестве его наивных суждений, тем не менее отрицать его наличие у нашего автора невозможно.
3. Элементы историзма
Конечно, ни о каком историзме в собственном смысле слова в отношении Диогена Лаэрция говорить не приходится. Однако надо отметить, что он необычайно чувствителен к тому, кто первый вводил ту или иную доктрину, кто был учителем кого-нибудь и сколько разных деятелей нужно различать под одним и тем же именем. Все эти сведения, хотя они и не всерьез исторические, безусловно, имеют прямое отношение к истории и для нее необходимы.
Анаксагор, по Диогену, – первый, кто учил об Уме. Архелай первый переносит физику из Ионии в Италию. Этот же Архелай – первый моралист (что для нас сомнительно), а Сократ – только его ученик. Кроме того, Архелай был еще и самым настоящим натурфилософом, и уже в этом отношении Сократ никак не мог быть его учеником. По Диогену, Аристотель называет Зенона (конечно, Элейского) изобретателем диалектики, а Эмпедокла – риторики. Алкмеон Кротонский, слушатель Пифагора, первый написал сочинение "О природе", что уж во всяком случае для нас глубоко сомнительно. Протагор первый ввел сократический способ беседы. Бион Борисфенский первый нарядил философию в лоскутное одеяние, причем Диоген имеет в виду разнохарактерный стиль его речи. Ксенофонт, по утверждению Диогена, "первый написал историю философов" (II 48).
Имеет большое значение то, что Диоген Лаэрций очень внимательно относится к вопросам учительства и ученичества, а также и вообще к вопросам симпатии и антипатии упоминаемых у него философов к другим деятелям греческой культуры. Приведем главнейшие.
Пифагор, по Диогену, был учеником Ферекида Сиросского и какого-то Гермодаманта, потомка Креофила, которого считали близким к Гомеру. Перечисляются слушатели пифагорейца Филолая. Известный поэт-комедиограф Эпихарм, будучи учеником Пифагора, был одним из учителей Платона, что весьма интересно.
Что касается элеатов, то Ксенофан объявлен учеником Анаксимандра, хотя Анаксимандр не имеет никакого отношения к элеатскому учению о чистом бытии. Перечисляются его учителя и современники, причем другой элеат, Парменид, объявлен почему-то последователем пифагорейцев, учеником пифагорейца Аминия. Но какое же отношение к учению пифагорейцев о числах имеет элеатская доктрина о чистом бытии, которое как раз лишено всякой раздельности, т.е. всякой исчислимости? Что Зенон был слушателем Парменида, это вполне понятно, поскольку Зенон и Парменид относятся к одной и той же элеатской школе. Но, что Мелисс был учеником Парменида и Гераклита, это уже весьма сомнительно, поскольку Мелисс был действительно элеатом, т.е. противником вечной текучести, а Гераклит – совсем наоборот. В другом месте опять сказано, что Гераклит – ученик Ксенофана, что только усугубляет историческую путаницу.
Относительно учителей Эмпедокла у Диогена Лаэрция тоже порядочная путаница. То, что он ученик Пифагора или ученика и сына Пифагора Телавга, мало вероятно, потому что у Эмпедокла нет никакого и намека на учение о числах. А если тут была какая-нибудь другая связь, то об этом не сказано. Приверженность Эмпедокла к Пармениду и даже к самому Ксенофану тоже мало вероятна, поскольку учение Эмпедокла о периодических мировых пожарах имеет мало общего с элеатским учением о бытии. Но, что уже совсем непредставимо, это зависимость Эмпедокла от Анаксагора, хотя неопределенные выражения Диогена Лаэрция могут в данном случае указывать не на идейную зависимость Эмпедокла от Анаксагора, а лишь на то, что Эмпедокл был просто его слушателем. Столь же мало вероятно и то, что Эмпедокл был учителем софиста Горгия. Натурфилософия Эмпедокла не имеет ничего общего с софистикой, опровергавшей всякую натурфилософию. Правда, Диоген указывает здесь на риторическое учительство Эмпедокла, что до некоторой степени допустить можно.
Левкипп объявлен учеником Зенона. Это можно допустить только в результате тщательного историко-философского анализа, которого сам Диоген не проводит. В настоящее время можно считать, что весь греческий атомизм есть только учение о раздроблении абсолютного элеатского бытия, поскольку своим атомам Левкипп и Демокрит приписывали ту же неприкосновенность идеального бытия и его бескачественность, что и элеаты своему недробимому бытию. Однако это только наш домысел, Диоген же никакими такими историко-философскими домыслами никогда не занимается. А то, что атомист Демокрит, кроме Левкиппа, имел среди своих учителей магов и халдеев да еще Анаксагора, это сомнительно, как сомнительно и ученичество Демокрита у пифагорейцев. (Мистика магов и учение Анаксагора об Уме несовместимы. Неким оправданием Диогену может служить следование традиции о непременном ученичестве греческих философов на Востоке.)
В противоположность этому Анаксарх вполне мог быть отдаленным последователем Демокрита, как и Диоген Аполлонийский, этот чистейший натурфилософ, вполне мог быть учеником Анаксимена, тоже виднейшего представителя натурфилософии.
Также весьма вероятно, что Демокрит был юношей в то время, как Анаксагор был стариком, и что он родился годом раньше Сократа. Можно верить также и тому, что Демокрит был современником Архелая, ученика Анаксагора.
Если теперь от досократиков перейти к Сократу и его ученикам, а также и к современникам Сократа, софистам, то сообщение Диогена Лаэрция об ученичестве Протагора у Демокрита вполне вероятно, хотя по существу требует специального историко-философского анализа. Что же касается самого Сократа, то он мог слушать, конечно, кого угодно. С этой точки зрения сообщение о его ученичестве у Анаксагора, Архелая и Дамона не очень понятно, как об этом уже было сказано выше, но допустимо: Анаксагор и Архелай – натурфилософы, и, кроме того, Анаксагор прославился своим учением об Уме, почему и влияние этих мыслителей на Сократа, если оно и было, требует специального историко-философского исследования. Но увлечение Сократа Анаксагором было у него только вначале, когда он создавал учение о причинности. В дальнейшем же, по Платону, Сократ отошел от Анаксагора, так же как и вообще от досократовского учения о причинности, связанной с материальными стихиями. Дамон же и вовсе был не философ, но был софист, советник Перикла и музыкант. Говорится о влиянии Сократа на Еврипида, но не сказано, в чем оно заключалось. Удивительным образом правильно оценивается переход Сократа от свойственной досократикам натурфилософии к морали.
Правильно указываются прямые ученики Сократа – Платон, Ксенофонт, Антисфен, Эсхин, Федон, Евклид и Аристипп. Много говорится о разных приключениях Ксенофонта (да их и действительно было много), но о философии Ксенофонта ни одного слова. Дальше же Диоген Лаэрций следует совсем другому плану: сначала говорится очень подробно об Аристиппе, причем тоже с многочисленными изречениями и анекдотами, но без малейшего намека на его учение, а учение его излагается только в связи со всей философией киренаиков вообще, среди которых упоминаются еще ученики Аристиппа Антипатр, Феодор, Гегесий, Анникерид и др. Дальше речь идет о Федоне, основателе элидо-эретрийской школы и об его учениках и последователях Плистане Элидском, Менедеме Эретрийском и Асклепиаде Флиунтском, еще дальше – об Евклиде Мегарском и его учениках Евбулиде Милетском и Стильпоне Мегарском; тут же – об учениках этих последних Евфанте Олинфском, Аполлонии Кроносе и даже Зеноне-стоике.
Но, что производит уже совсем странное впечатление, это сообщение об учениках Сократа Критоне Афинском, Симоне Афинском, Главконе Афинском, Симмии Фиванском и Кебете Фиванском. Странно это потому, что ранее они вовсе не были перечислены среди прямых учеников Сократа, а о направлении их мысли ровно ничего не сказано. Зато даются обширные списки их произведений. Дальше рассказывается о некоем Менедеме Эретрийском с разными биографическими подробностями, но без точной увязки с Сократом.
Полной неожиданностью можно считать и то, что дальше идут III книга, посвященная Платону, IV книга, посвященная ученикам Платона, академикам, V книга, посвященная Аристотелю и перипатетикам, и что только в VI книге Диоген Лаэрций, наконец, завершает свое изображение школы Сократа, анализируя Антисфена и киников с большой задержкой по сравнению с другими учениками Сократа. Перечисляются ученики Антисфена Диоген Синопский, Моним Сиракузский, Онесикрит сомнительного происхождения, Кратет Фиванский, Метрокл Маронейский, Гиппархия, его сестра, Менипп-финикиец и Менедем, тоже без указания места рождения.
Однако что уже во всяком случае указано у Диогена Лаэрция правильно – это ученики Платона и Аристотеля: платоники, или академики, Спевсипп, Ксенократ, Полемон, Кратет, Крантор, Аркесилай, Бион, Лакид, Карнеад и Клитомах; ученики Аристотеля Феофраст, Стратон, Ликон, Деметрий Фалерсий, Гераклид. Однако огромная эрудиция и начитанность Диогена Лаэрция здесь значительно хромают. Среди учеников Аристотеля не указан знаменитый Аристоксен, хотя, судя по другим текстам, не имеющим прямого отношения к Аристотелю, Диоген в разных случаях имеет в виду именно перипатетика Аристоксена. Среди ближайших учеников Аристотеля у Диогена не упомянут также и известный Дикеарх, хотя имя его без всякого отношения к Аристотелю опять-таки упоминается среди источников достаточно часто. Вероятно, и Аристоксена, и Дикеарха сам Диоген не читал, а знает их из вторых или третьих рук.
Перейдем к учительским и ученическим связям философов эпохи эллинизма.
Основатель стоической школы Зенон Китионский учился, по Диогену Лаэрцию, у Кратета, но не сказано, у какого. Мы знаем нескольких Кратетов, из которых один, например, платоник, а другой киник. Судя по тому, что в изложении Зенона у Диогена Лаэрция промелькивают черты кинизма, вероятно, имеется в виду Кратет-киник, т.е. Кратет Фиванский. Дальше среди учителей Зенона упоминается Стильпон, т.е. представитель мегарской школы, и Ксенократ, виднейший академик и второй схоларх Платоновской Академии (первым был Спевсипп, племянник Платона), а также Полемон, тоже академик. При чем тут Платоновская Академия, не говорится. А это было бы важно, потому что Древняя Академия, к которой принадлежали Ксенократ и Полемон, продолжала проповедовать платоновскую теорию идей, а ранние стоики, к которым относился Зенон, отрицали платонизм. Что касается учеников Зенона, то, по Диогену, их было много. Из них стоит указать, может быть, только Клеанфа и Хрисиппа.
Биография Клеанфа, в молодости кулачного бойца, вся состоит только из анекдотов и остроумных речений, не имеющих никакого отношения к стоицизму или имеющих отношение к стоицизму только по нашей догадке. Он действительно был беден, много физически работал, не ставил себя очень высоко, был верным учеником Зенона. Как обычно у Диогена Лаэрция, приводятся острые словечки философа, не имеющие, правда, никакого отношения к стоицизму.
Важно указание Диогена на то, что Хрисипп разошелся с Клеанфом, часто спорил с ним, хотя сам же потом и сожалел об этом, признавая его учения и давая для них собственные доказательства. К сожалению, Диоген Лаэрций не указывает, какие это были доказательства Хрисиппа. Но, поскольку Хрисипп занимался математикой и считается одним из основателей математической логики, вероятно, этими доказательствами от Клеанфа он и отличался. Однако наш автор не проронил об этом ни одного слова. Философией у Клеанфа (или Зенона) Хрисипп стал заниматься только потому, что его имущество почему-то отобрали в казну, но, почему именно, у Диогена ничего не сказано.
Предшественниками скептиков Диоген объявляет Гомера, семь мудрецов, Архилоха, Еврипида, Ксенофана, Зенона и Демокрита.
О скептике Пирроне сказано, что он был учеником (слушателем) Брисона, сына Стильпона, а потом Анаксарха, который был известен не только как софист, но и как ученик Демокрита. Отсюда можно сделать вывод о связях пирронизма с элидо-эретрийской школой и с атомизмом. Анаксарха, подобно Демокриту, тоже связывали с магами и гимнософистами, у которых, по Диогену, Пиррон как раз и заимствовал свое учение. У Пиррона было много друзей, которые оберегали его от опасности. А что он вопреки своему скептицизму, а может быть и благодаря ему, был в своем городе выбран верховным жрецом, об этом мы уже говорили. Перечисляются многочисленные ученики Пиррона – знаменитый Еврилох, Гекатей Абдерский, Тимон Флиунтский, Навсифан Теосский. Еврилох, если верить Диогену, был известен своими чудачествами: он побил неугодного ему повара, а когда его стали теснить какие-то спорщики, то он скинул плащ, бросился в реку и переплыл на другой берег.
Что касается Эпикура, то, как было уже сказано, он то ли автодидакт, самоучка, то ли ученик Демокрита, сочинения которого он читал, то ли слушатель Навсифана и Праксифана. Будто бы он слушал даже Ксенократа. Из древних философов ему ближе всего был Анаксагор. Вое эти сообщения Диогена Лаэрция сомнительны и требуют специального анализа. Среди учеников Эпикура указаны Метродор Лампсакский, Полиэн Лампсакский, Гермарх Митиленский, Леонтей Лампсакский с женою Фемистой, с которой Эпикур был в переписке, Лампсакские Колот и Идоменей. Перечисляются и другие последователи Эникура, но поскольку Диоген ни о ком из них ничего не говорит, то перечисление этих учеников для нас, пожалуй, излишне.
Диоген Лаэрций часто употребляет слова "любить" или "не любить" для выражения разного рода философских и литературных симпатий и антипатий, но опять-таки нигде не говорится, что именно было предметом любви. Гомера любили Солон, Эмпедокл, Анаксагор, Крантор, Пиррон, Аркесилай. Гесиода, а вместе с ним Пифагора, Ксенофана в Гекатея бранил Гераклит, а Гомера – Ксенофан. Гомера и Гесиода невзлюбил Пифагор, после того как он посетил Аид. К трагедии отрицательно относился Солон. Всех прочих философов не любили Эпикур и Диоген Синопский, причем последний особенно не любил Евклида и Платона и говорил, что "у Евклида не ученики, а желчевики, что Платон отличается не красноречием, а пусторечием" (VI 24). Гераклит казался Сократу трудным настолько, что для понимания его, как говорил Сократ, "нужно быть делосским ныряльщиком" (II 22). Полемон любил Гомера и Софокла и говорил, что "Гомер – это Софокл в эпосе, а Софокл – Гомер в трагедии" (IV 20). Все эти сведения Диогена для нас отнюдь не безразличны.
К элементам историзма у Диогена необходимо, пожалуй, отнести также и то весьма частое у него обстоятельство, что после изложения какого-нибудь философа он тут же начинает перечислять и разных других личностей, которые носили то же самое имя. Для историка философии и для филолога это обстоятельство чрезвычайно важно, хотя пусть иной раз мы и не имеем никаких сведений о других философах или писателях с тем же именем. Перечислим некоторые из этих кропотливо собранных материалов Диогена Лаэрция, несомненно свидетельствующих, что, кроме привольной и бесшабашной свободы при изложении того или иного философа, Диогену все-таки была свойственна весьма острая потребность быть точным и бороться с разными неясностями в историко-философских анализах.
Согласно Диогену, было двое Периандров, Ферекидов, Анаксимандров, Спевсиппов, Карнеадов, Гиппасов, Ксенофанов, Парменидов, Тимонов; трое Эпименидов,
Анаксименов, Евдоксов, Протагоров; четверо Анаксагоров, Архелаев, Аристиппов, Симонов, Аркесилаев, Ликонов, Антисфенов, Эпикуров; пятеро Сократов, Платонов, Диогенов, Архитов, Гераклитов; шестеро Менипов, Аристонов, Демокритов; семеро Ксенофонтов, Ксенократов; восемь было с именем Эсхина, Стратона, Аристотеля, Зенона, Пифагора; десять Кратетов, Бионов; четырнадцать с именем Гераклида и двадцать с именем Феодора и Деметрия. Кроме того, Диоген часто добавляет, что он перечисляет только самых известных людей, носивших одно имя с тем или иным из рассматриваемых у него философов, и что, следовательно, были и другие деятели с тем же именем.
Как бы ни относиться к такому дотошному перечислению разных исторических деятелей, носивших то или иное имя, само это перечисление, несомненно, является у Диогена результатом его любви копаться в исторических фактах при отсутствии подлинных критицизма и историзма.
4. Ценные философские сообщения
Поскольку анализ историко-философского труда Диогена Лаэрция часто приводит нас к выводам не историко-философским, а если к философским, то не очень существенным, у читателя может возникнуть мысль, что Диоген Лаэрций вообще не имеет никакого значения как историк философии и что беллетристическая манера его изложения окончательно заслоняет и делает непонятными подлинно философские черты изображаемых у него философов. Такое впечатление от нашего анализа Диогена Лаэрция было бы совершенно неверным и искажало бы подлинную историко-философскую картину, находимую нами у Диогена. Наряду с изложением разного рода третьестепенных фактов и огромного количества разного рода пустяков мы находим в трактате Диогена Лаэрция некоторые важнейшие материалы о философах.
Напомним и правильное тройное деление всей вообще греческой философии у Диогена, и наши анализы его сообщений о Ксенофане и Гераклите, о Диогене Аполлонийском и Демокрите. Если о Протагоре и Сократе нам хотелось бы получить больше материалов, чем их имеется у Диогена Лаэрция, то о Платоне для такого общего труда, каким является трактат, сказано вполне достаточно и по размерам, и по существу. Не только общие суждения о диалогах Платона, не только их перечисление или их содержание отмечено Диогеном вполне достаточно, но вызывает удивление даже глубина рассуждений и о диалектике Платона, и о теории индукции у него, и о его догматизме, вообще перечисление разных пониманий Платона. У Диогена изложены и платоновское учение о благе с его тремя видами, о красоте тоже о разными ее видами. Диоген отдает себе отчет и в вопросе о разделении диалогов Платона, и в разных проблемах отдельных диалогов, как, например, в "Федре", в "Государстве", в "Законах". Занимают Диогена и теоретически-логическая, и космологическая, и практически-жизненная точки зрения, и терминологическое своеобразие Платона, и указания на зависимость его от Эпихарма и Софрона, и даже разные знаки в рукописях Платона.
Ценно и достаточно подробно излагаются у Диогена еще и стоики, киники и академики. Правда, чисто философская значимость такого рода изложений не очень высока, но зато ценны характеристики отдельных личностей – Спевсиппа, Полемона, Кратета, Аркесилая, Карнеада, Биона Борисфенского. То же нужно сказать и о многих других философах, указания на четыре личности которых весьма ценны: Гераклид Понтийский – плагиатор, Антисфен (а это, как известно, был киник) учил о непоколебимой добродетели, Мениппа отличал низкий моральный уровень, и его участь была печальна, Евдокс занимался астрономией, геометрией и построил учение о кривых, Тимон Флиунтский, несмотря на свой скепсис, был беден, потом богат, женился, имел детей, любил выпить (впрочем, такого рода сообщения еще надо как-нибудь связать с теоретическим скептицизмом Тимона).
5. Общественно-политический интерес
Весьма ценной особенностью трактата Диогена Лаэрция являются очень частые указания на общественно-политическую ориентацию того или иного философа.
Диоген Лаэрций не забывает упомянуть о государственной деятельности Фалеса и Мелисса, о законодательстве Парменида, Солона, Протагора, Евдокса. Сообщается, что Эмпедокл отказался от царской власти в пользу простой жизни, а Гераклит тоже отказался от царской власти в пользу брата, презирая политическую деятельность, но призывая бороться за закон. Своей нелюбовью к общественно-политической жизни прославился Эпикур. Зенон Элейский любил свою Элею, а Ксенофан рекомендовал или совсем не разговаривать с тиранами, или им льстить. Смесь общественно-политической деятельности и презрения к ней отличает Сократа, который был весьма привержен демократии, но презирал чернь, ценил человека как такового, а не его богатство, не хотел иметь рабов. Выше требований общественно-политической деятельности Сократ считал предсказания оракула и веления собственного демония. По велению этого последнего он, например, не брал денег за преподавание.
Наконец, в этой плоскости весьма выразительны письма Солона к Периандру, Эпимениду, Писистрату и Крезу, где мы находим и весьма глубокую оценку собственной роли Солона как законодателя со всеми ее неудачами, страданиями и невыгодой для народа, мудрые советы тиранам и весьма значительное сознание своей правоты и понимание настроений своих друзей.
Между прочим, на основании такого рода писем как раз и можно заключить, что Диоген Лаэрций является гораздо больше мастером психологии и беллетристики, чем историком философии. Выраженные в письмах мысли недостаточно реалистичны по форме, чтобы приписать их тогдашним столь ранним деятелям, но они достаточно реалистичны для тогдашних времен по своему содержанию. Ярко выражена у Диогена Лаэрция также и общественно-политическая деятельность Деметрия Фалерейского вместе с его возвышением и последующим падением.
Далее, в своих постоянных интересах к общественно-политической стороне деятельности изображаемых философов Диоген Лаэрций – и на этот раз уже совсем забывая о целях истории философии – пишет о разного рода катастрофических событиях в жизни философов.
Очень интересно и беллетристически удачно изображена гибель Пифагора. Диоген Лаэрций, весьма увлекаясь разными преданиями о ней, в конце концов сообщает, что Пифагор погиб, собираясь выступить против государственных властей в Таренте. Что это за государство и во имя каких философско-политических идей погиб Пифагор, об этом у Диогена не говорится.
О других пифагорейцах мы узнаем, что Архит семь раз был военачальником и одерживал победы, а Филолай покушался на тираническую власть и был за это убит.
К общественно-политической области относится также интерес Диогена Лаэрция к тирану Периандру. О его тирании Диоген ничего не говорит, но сам Периандр обрисован ужасными чертами. После убийства его сына, которому Периандр в старости хотел передать власть, он страдает не столько по поводу судьбы сына, сколько по поводу невозможности наказать его убийц. Он сожительствовал со своей матерью и был весьма раздосадован, когда это обнаружилось. Желая скрыть свою могилу, он приказал двум юношам выйти на дорогу, убить первого встречного и похоронить его, потом этих двоих он приказал убить и похоронить четвертым, убить которых в свою очередь по его приказу должен был еще больший отряд. Распорядившись так, он вышел на дорогу навстречу первым двоим и был ими убит. Несомненно, что Периандр числился среди семи мудрецов. А как понимать этих семь мудрецов Диогена Лаэрция, пусть читатель судит сам.
Что касается остальных мудрецов, то Хилон, сам бывший эфором [33], написал весьма дерзкое письмо Периандру, упрекая его за тираническую власть. Другой "мудрец", Питтак, получил у Диогена Лаэрция такое пестрое изображение, которое делает его не только авантюристом и убийцей, но в то же самое время миротворцем и добрым правителем. О нем у Диогена длинная история в пять параграфов.
Диоген рассказывает занятный анекдот о начале государственной деятельности Эмпедокла: он добился осуждения и казни двух человек, стремившихся к установлению тирании. Будучи народолюбив, Эмпедокл в то же время обладал чрезвычайным самомнением. Так, "посещая олимпийские игры, он требовал такого внимания, что ни о ком другом столько не говорили, сколько об Эмпедокле" (VIII 66).
Наконец, у Диогена мы читаем о тираноубийстве, которое совершили Зенон Элейский и Краклид Понтийский. Цареубийцей был также Пиррон.
Тяготы, несправедливости и опасности бурной общественно-политической жизни красочно изображены в приведенном Диогеном письме Анаксимена Пифагору, переехавшему из Ионии в Кротон. Интересовался Диоген также и судьбой Анаксагора, о которой, впрочем, он рассказывает довольно противоречиво. За безбожное понимание небесных светил он был заочно осужден то ли на смерть, то ли на изгнание, то ли его судили, но помиловали из-за болезненного состояния, то ли в его дело вмешался Перикл и добился прекращения его судебного дела, то ли он спокойно умер и был торжественно похоронен в Лампсаке, то ли, наконец, он покончил самоубийством из-за обиды после его осуждения и последующего за этим помилования. Тут Диоген Лаэрций не может разобраться в огромном количестве известных ему источников, но идеологическую сторону дела Анаксагора, неразрывно связанную с его общественно-политическим положением, несомненно, чувствует.
Приблизительно то же самое читаем мы и о Протагоре, который написал безбожную книгу "О богах", сожженную афинянами, и был выслан из Афин.
Определенные социально-политические цели Диоген совершенно правильно усматривает во второй и третьей поездках Платона в Сицилию. Диоген даже объявляет Платона государственным человеком, хотя обращает на себя внимание отсутствие даже упоминания о платоновском идеальном государстве, где как раз и сказались больше всего присущие этому философу государственные интересы.
Упоминает Диоген также и о государственных связях Аристотеля с Филиппом Македонским, которые не ограничивались только воспитанием его сына Александра. Так, Аристотель составлял законы для Стагир, своей родины, разрушенных Филиппом и восстановленных им же по просьбе философа.
Несомненный интерес к общественно-политической проблематике был, по свидетельству Диогена, и у стоика Зенона Китионского. Диоген говорит о его сочинении "Государство", в котором Зенон утверждает общность жен, запрещает строить в городах храмы, суды и училища, а также вводить деньги. Кроме того, Зенон велит и мужчинам и женщинам носить одинаковую одежду откровенного покроя, "чтобы ни одна часть тела не была прикрыта полностью" (VII 33). Отсюда во всяком случае можно заключить, что интересы Зенона в общественно-политической области носили вполне отвлеченно-теоретический характер.
В более общей форме Диоген говорит о политических взглядах стоиков при изложении их этики. Стоики считают наилучшим типом государственного устройства "смешанное из народной власти, царской власти и власти лучших людей" (VII 131).
Между прочим, не стоикам, как это считается, но киникам Диоген приписывает космополитическое учение. Именно киник Диоген Синопский на вопрос, откуда он, ответил (по Диогену Лаэрцию): "Я – гражданин мира" (VI 63). А киник Кратет написал трагедию, в которой были такие стихи:
Мне родина – не крепость и не дом.
Мне вся земля – обитель и приют,
В котором – все, что нужно, чтобы жить. (VI 98)
Но в изображении космополитизма Диоген Лаэрций в полном согласии со своим обычным описательным методом как ни в чем не бывало говорит также и о привязанности стоика Зенона Китионского к месту своего рождения. Впрочем, это наше замечание имеет смысл только в том случае, если, с точки зрения Диогена Лаэрция, кроме киников, космополитами являются еще и стоики (а это нигде у Диогена в буквальном виде не сказано).
Платоник Аркесилай проводил все время в Академии и устранялся от всяких общественных дел. Что касается киренаиков, то благодаря их первопринципу удовольствия, приводившему их к безразличию в общественно-политических делах, они вполне целесообразно приходили к мнению, что "если мерить наслаждением, то рабство так же безразлично, как свобода, знатность – как безродность, честь – как бесчестье" (II 94). Однако сторонники киренаика Анникерида "допускали все же в жизни и дружбу, и благодарность, и почтение к родителям, и служение отечеству" (II 96). Киренаик Феодор рассуждал еще более сложно. Он говорил, что
"человек взыскующий не выйдет жертвовать собою за отечество, ибо он не откажется от разумения ради пользы неразумных: отечество ему – весь мир. Кража, блуд, святотатство – все это при случае допустимо, ибо по природе в этом ничего мерзкого нет, нужно только не считаться с обычным мнением об этих поступках, которое установлено только ради обуздания неразумных" (II 98-99).
Что касается эпикурейцев, то они, по Диогену Лаэрцию, тоже далеко не ограничивались только одним наслаждением. Диоген излагает эпикурейскую теорию мудреца так, что перед нами рисуется целый кодекс разнообразной морали, не имеющий ничего общего с теорией примата наслаждения, причем кодекс этот, как постоянно у Диогена, и на этот раз не отличается особенно большой последовательностью: в государственных делах мудрец не должен принимать участия, но, например, на суде может выступать; жениться и иметь детей ему нельзя, но тут же говорится, что за друга заступаться необходимо, а при случае можно даже помогать правителю. Признается естественное право, а справедливость отождествляется с пользой. Но, как все подобного рода учения относятся у эпикурейцев к их основному принципу, это никакому анализу у Диогена не подвергается.
Таким образом, будет вполне справедливым сказать, что при всем своем хаотическом использовании источников и при всей своей беллетристике, а то и прямо эссеизме Диоген, несомненно, интересовался общественно-политическими взглядами и поведением своих философов и оставил для нас в этом отношении немало ценных материалов.
6. Чего нет и чего нельзя искать у Диогена Лаэрция
То, что есть у Диогена, то, чего мы можем от него ожидать, – это ясно. Отдадим теперь себе отчет в том, чего у него нет и чего нельзя у него искать.
Коснемся сперва частных вопросов (некоторые из них мы уже излагали). У Анаксимандра Диоген Лаэрций не показал связь беспредельного со всем прочим. Не сказано, как следует, что такое гомеомерии у Анаксагора. Нет представления о числовом учении у пифагорейцев. Нет никакого изложения философии Ксенофонта, но излагается только его биография. То же следует сказать и относительно Эсхина; к тому же он то ли ученик Сократа, то ли софиста Горгия. То же и относительно Аристиппа. Изложение Диогена содержит только остроумные ответы Аристиппа на вопросы, не имеющие отношения к философии. В изложении Платона нет учения об идеях; ничего не говорится по существу об отношениях Платона и Аристотеля. При изложении Аристотеля нет учения об Уме, о потенции и энергии и о формах. У стоиков "безразличное" трактуется слишком бытовым способом, но не логически. Кроме того, философия стоиков излагается общим образом, а об учениях отдельных стоических философов ничего не говорится; то же самое и при изложении учения киренаиков.
В более общем смысле о недостатках Диогена Лаэрция необходимо сказать следующее.
У Диогена весьма путаная хронология. У него нет и намека на историческую последовательность философских идей. Правда, в первых семи книгах Диоген излагает то, что он сам называет ионийский философией, в восьмой – италийскую школу, в девятой – философов вне крупных школ, а в десятой – Эпикура и эпикурейцев. Но этот план весьма далек от безупречной логической четкости.
История заменена у Диогена Лаэрция указанием на ничем не связанные между собой школы, а внутри школ перечислены отдельные имена, большей частью без их философской характеристики.
В изложении самой философии, как это видно из всего нашего предыдущего исследования, у Диогена Лаэрция необходимо отметить следующие общие недостатки:
7. Библиографические интересы
Мы уже много раз встречались с той несомненной особенностью историко-философского метода Диогена Лаэрция, которая заключается в чрезвычайно большой разбросанности излагаемых материалов, когда автор весьма неравномерно обращается со своими источниками и когда он на одно обращает очень большое внимание, а на другое, и иной раз на весьма ценное, очень мало или даже совсем не обращает внимания. Сейчас мы бы хотели указать на поразительные библиографические интересы Диогена Лаэрция и тоже на царящую в этой области неравномерность в приведении философских сочинений и на отсутствие здесь всякой системы.
Было бы естественно ожидать, что если трактат содержит обширные библиографические списки, то указание на сочинения философов должны бы проводиться систематически. Однако этого нет.
Во-первых, при рассмотрении многих философов Диоген совершенно не указывает их сочинений или по крайней мере не говорит о них ничего определенного. Так оно и должно быть в отношении тех философов, о которых заведомо известно, что они ничего не писали. Это Сократ, Гиппас, глава Средней Академии Аркесилай и глава Новой Академии Карнеад. Но весьма странно, что не называются сочинения тех, кто как раз именно и занимался записыванием своих учений. Сюда относятся: из досократиков Мисон, Анаксимен, Архелай, Эпихарм, Архит, Алкмеон, Зенон Элейский, Мелисс, Левкипп, Анаксарх, а также сократик Менедем, платоник Лакид, перипатетик Ликон, киники Кратет и Менедем, Гиппархия, Анаксарх и его ученик скептик Пиррон.
Во-вторых, в трактате Диогена Лаэрция рассматриваются такие философы, о литературной деятельности которых сказано весьма неопределенно. У Анаксимандра якобы было какое-то сочинение, но название его не сообщается. Диогену известно, что Ферекид первый писал о богах и о природе, но, что это были за сочинения, не указано. В другом месте говорится, что от Ферекида осталась только одна книга, из которой Диоген приводит лишь самое начало, но название которой опять-таки не указано. Парменид философию "излагал в стихах, подобно Гесиоду, Ксенофану и Эмпедоклу" (IX 22). Об отдельных сочинениях Парменида ничего не говорится. Приводится начало одного сочинения Анаксагора и опять-таки без названия самого сочинения. А в другом месте говорится, что он первым издал книгу с чертежами, название которой тоже не приводится. Академик Полемон "оставил многие сочинения" (IV 20), но, какие, неизвестно. Академик Кратет "оставил книги философские, книги о комедии, речи всенародные и речи посольские" (IV 23), но подробностей нет. Указывается на большое литературное наследие Биона Борисфенского, но тоже без всяких подробностей. Из многочисленных сочинений академика Крантора упоминается только одно, именно "О страдании", причем ранее неопределенно говорилось о наличии у Крантора каких-то записок и стихов. Эти никому не известные записки содержали 30000 строк. Однако тут же сообщается, что записки эти, возможно, принадлежат не Крантору, а Аркесилаю.
В-третьих, у Диогена Лаэрция мы находим довольно много и таких авторов, сочинения которых названы. У Фалеса, по Диогену, либо не было никаких произведений, либо было их два: "О солнцестоянии" и "О равноденствии". У Пифагора было три сочинения. У Филолая – одно сочинение, по одному также у Гераклита (IX 5) и Диогена Аполлонийского. Названы 64 сочинения Демокрита, а также его "Записки", 12 сочинений Протагора, 46 сочинений Ксенофонта, 56 подлинных сочинений Платона и 11 неподлинных, больше 400 сочинений академика Клитомаха, 46 сочинений перипатетика Стратона, 45 – перипатетика Деметрия, 46 – слушателя пифагорейцев, ревнителя Платона, перипатетика Гераклида Понтийского. Из сочинений стоиков – 20 у Зенона, 14 у Аристона, 13 у Херилла, 9 у Дионисия, 50 у Клеанфа, 31 у Сфера, 157 у Хрисиппа. Около 300 свитков сочинений было у Эпикура, 12 сочинений у Метродора и 4 у Гермарха; 62 сочинения в 10 томах у киника Антисфена; 13 диалогов, письма и 7 трагедий у Диогена Синопского, 2 сочинения у Монима, книга писем и трагедия у Метрокла, 13 сочинений у Мениппа. Перечисляется множество названий сочинений разных сократиков.
В-четвертых, у Диогена Лаэрция упоминаются иной раз не только названия сочинений и не только сообщается их количество, но тут же еще приводится и общее количество строк, составляющих эти сочинения. Этот библиографический прием нельзя не считать одним из самых характерных у Диогена Лаэрция. Обращаясь весьма вольно с темами и содержанием сочинений данного философа, Диоген Лаэрций обнаруживает такую невероятную скрупулезность и формальную точность, что считает нужным указывать даже количество строк. Платоник Спевсипп, например, написал 30 диалогов, составляющих 43 475 строк, а Ксенократ – 75 диалогов и 224 239 строк. Перечислено 156 сочинений Аристотеля (включая письма), составивших 445 270 строк. При этом имеются источники с другим количеством сочинений Аристотеля. Но этим сейчас мы, конечно, заниматься не будем. Также перечислены 229 сочинений Феофраста, в которых 232 808 строк.
В-пятых, Диоген Лаэрций часто подсчитывает и количество стихов, если речь заходит о поэтических произведениях. Не утомляя читателя этими малоговорящими цифрами, скажем только, что стихотворные строки указаны у Солона, Хилона, Питтака, Бианта, Клеобула, Периандра, Анахарсиса, Эпименида. Из крупных философов у Ксенофана две поэмы, в которых 2000 стихов. У Эмпедокла в его трех сочинениях 5600 стихов. Тимон Флиунтский написал 30 комедий, 60 трагедий, силлы [34] и непристойные стихи; его книги составляли до 20000 стихотворных строк.