ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Рассказывая о первой войне евреев с римлянами (66-73 гг.), в ходе которой Тит разрушил Храм, мы привели один эпизод, имевший значительные последствия для иудаизма: как знаменитого рабби Иоханана бен Заккая вынесли из осажденного Иерусалима в гробу и как чуть позже он испросил разрешение у Веспасиана основать школу в местечке Явна (в Иудее). Рабби Иоханан был убежден, что, несмотря на поражение в войне, народ Израиля не исчезнет до тех пор, пока не перестанет изучать Тору (ср. §224)1. И рабби Иоханан учредил Синедрион, состоявший из семидесяти одного члена под руководством "патриарха" (Nasi). Синедрион был призван служить носителем непререкаемого авторитета и одновременно исполнять функции религиозного суда. В последующие три столетия должность "патриарха" всегда, за исключением одного-единственного раза, переходила от отца к сыну2.
Но не прошло и 60 лет, как в 132 г. Бар Кохба развязал вторую войну с римлянами, которая закончилась полным поражением в 135 г. и поставила под угрозу не только религиозное самосознание, но и само существование еврейского народа. Император Адриан упразднил Синедрион и запретил под страхом смерти культовую практику и изучение Торы. Под пытками погибло несколько еврейских законоучителей, среди них – знаменитый рабби Акива. Однако преемник Адриана, Антоний Пий, восстановил Синедрион и даже содействовал укреплению его авторитета. С тех пор решения Синедриона признавала вся диаспора. Именно в этот период начатый работой учеников рабби Иоханана бен Заккая и закончившийся к 200 г. – и были разработаны фундаментальные основы нормативного иудаизма. Главной инновацией стала замена паломничества и жертвоприношений, совершавшихся в Храме, изучением Закона, молитвой и благочестием, т.е. религиозными действиями, которые могли отправляться в синагогах в любой точке мира. Связь с прошлым держалась на изучении Библии и на соблюдении ритуальной чистоты.
Для того, чтобы уточнить, истолковать и унифицировать бесчисленные устные предания3, связанные с культовой практикой и с интерпретацией Священного писания и юридических вопросов, рабби Иуда, "Князь" (Патриарх Синедриона примерно с 175 по 220 гг.) попытался систематизировать их и собрать в единый корпус правовых норм. Хронология материалов этого огромного сборника, известного под названием "Мишна" ("повторение"), охватывает период с I в. до н.э. по II в. н.э.4. В нем шесть разделов: земледелие, праздники, семейная жизнь, гражданское право, жертвоприношения и питание, обрядовая чистота.
В Мишне можно уловить перекличку с мистикой Меркавы (ср. §288), но при этом в ней нет даже отголосков мессианских чаяний или апокалиптики, столь популярных в ту эпоху (что видно, например, по известным псевдоэпиграфам Второй Книге Варуха и Четвертой Книге Ездры). Создается впечатление, что Мишна не замечает современную ей историю или сознательно отворачивается от нее (как, например, в вопросе о десятине урожая, которая причиталась Иерусалиму, или о том, какие монеты можно разменивать, и т.п.)5. Мишна говорит как бы об идеальной безысторической ситуации, в которой различные акты освящения жизни и человека совершаются по узаконенным образцам. Земледелие освящено присутствием Господа и (ритуализованным) трудом человека. "Земля Израиля освящена своей связанностью с Богом. Производимая по воле Господа пища освящена действиями послушного Богу человека, дающего ей название и разделяющего жертвоприношения"6.
В разделе "Праздники" так же систематизированы, классифицированы, поименованы тесно связанные со структурой священного пространства циклы священного времени (ср.: Neusner, p. 132 sq.).
В остальных разделах видна та же цель – подробнейшим образом описать не только ритуальные средства освящения космоса и социума, семейного и личного, но и способы оберечься от нечистоты и обезвредить ее с помощью особых очистительных действий.
Можно было бы поддаться искушению сблизить эту религиозную концепцию с тем, что мы назвали "космическим христианством", т.е. с христианскими верованиями и практикой сельских жителей (ср. §237). Однако здесь есть различие, и состоит оно в том, что в Мишне санктификация осуществляется исключительно по воле Божьей, которую исполняет человек. Существенно, тем не менее, что в Мишне (и, соответственно, в дополнениях и комментариях к ней, которых мы вскоре коснемся) Бог – до того момента исключительно Бог истории – кажется равнодушным к реальной истории своего народа: вместо мессианского спасения мы видим освящение жизни, регулируемое Законом.
По существу, в Мишне находит продолжение и завершение священнический кодекс, сформулированный в Книге Левит. Можно сказать, что миряне живут на манер священников и левитов; они соблюдают предписания, охраняющие от нечистоты, и в своих домах питаются так, как священники в Храме. Такая ритуальная чистота, соблюдаемая вне стен Храма, отделяет верных от остальных и делает из них праведников. Если еврейский народ хочет сохраниться, он должен жить, как святой народ, на святой земле и подражая святости Господа7.
Мишна составлялась ради унификации и укрепления раввинистического иудаизма. В конечном счете, ее целью было обеспечить сохранение иудаизма и, следовательно, единство евреев везде, где бы они ни находились в рассеянии. Как говорит Якоб Нюзнер, на вопрос "Что может человек?" Мишна отвечает следующее: "Человек, как и Бог, приводит мир в действие. Для его воли нет ничего невозможного... Мишна говорит о народе Израиля: побежденный и без поддержки, но на своей земле; не имеющий власти, но священный; без родины, но все же стоящий особняком от всех наций"8.
Появление Мишны открывает период, известный как время амораев (лекторов или толкователей) Собрание текстов, состоящее из Мишны и комментариев к ней, Гемары, образует Талмуд (буквально – "учение"). Его первая редакция, сделанная в Палестине (предположительно между 220 и 400 гг.) и известная как Иерусалимский Талмуд, короче и компактнее Вавилонского Талмуда (200-650 гг.), содержащего 8477 страниц9. К правилам поведения (галаха), классифицированным в Мишне, в Талмуде добавились свод этических и религиозных поучений, аггада, некоторые метафизические и мистические идеи и даже фольклорные материалы.
Вавилонский Талмуд сыграл решающую роль в истории еврейского народа: он показал, как иудеям следует адаптироваться к разным социополитическим условиям диаспоры. Уже в III в. вавилонский ученый сформулировал основополагающий принцип: законодательство, исходящее от официального правительства, есть единственное легитимное законодательство, и евреи должны его чтить. Тем самым легитимность правящей власти возводится в ранг религиозного порядка. А по тяжбам, относящимся к гражданскому праву, члены общины обращаются в еврейские суды.
При такой направленности содержания и при таких целях Талмуда можно не заметить, что в нем уделяется важное место и философским спекуляциям. Однако ученые выявили сохранившуюся в Талмуде теологию, простую и одновременно тонкую, и наряду с ней – некоторые эзотерические доктрины и даже упоминания практик инициатического характера10.
Для наших целей нам достаточно беглого обзора событий, имевшие отношение к становлению структур средневекового иудаизма. Патриарх, официально признаваемый аналог римского префекта, посылал курьеров в еврейские общины для сбора налогов и для оповещения о календарных праздниках. В 359 г. Патриарх Гиллель II решил зафиксировать календарь в письменной форме, чтобы диаспора отмечала праздники одновременно с Палестиной Значение этого шага обнаружилось в полной мере после того, как в 429 г. римляне упразднили в Палестине патриаршество. Благодаря религиозной терпимости Сасанидов, Вавилон еще в период их правления (226-637) стал самым важным центром диаспоры, и такое почетное положение сохранилось за ним даже после мусульманского завоевания. Все без исключения еврейские общины восточной диаспоры признавали высший авторитет гаона, духовного учителя, арбитра и политического лидера, который представлял народ перед Богом и перед светскими властями. Период влияния гаонов, начавшийся ок. 640 г, подошел к концу в 1038 г., когда центр еврейской духовности переместился в Испанию. Но к тому времени Вавилонский Талмуд уже получил всеобщее признание как учение, одобренное раввинизмом, т.е. иудаизмом, который обрел нормативную форму.
Раввинистический иудаизм поддерживали школы (от начальных до специальных училищ – ешив), синагоги и суды. Культовые действия, отправлявшиеся в синагогах и заменившие собой жертвоприношения в Храме, включали утреннюю и дневную молитву, произнесение символа веры ("Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь Единый") и восемнадцать (впоследствии – девятнадцать) "благословений", коротких молитв с выражением чаяний общины и отдельных ее членов. Трижды в неделю – по понедельникам, четвергам и субботам в синагогах читалось Писание. По субботам и по праздникам проходили публичные лекции о Пятикнижии и о Пророках, за чем следовала проповедь раввина.
В IX в. один из гаонов опубликовал первый молитвенник с тем, чтобы зафиксировать порядок литургии. С VIII в. в Палестине развивалась новая синагогальная поэзия, быстро ставшая общепринятой. Различные литургические поэмы сочинялись и включались в синагогальную службу вплоть до XVI в.
Были, тем не менее, периоды, когда суровый и радикальный фундаментализм, насаждавшийся гаонами, провоцировал антираввинистические настроения. Иногда они быстро подавлялись, как, например, в случае движений, появившихся под влиянием старых палестинских сектантских доктрин или ислама. Но в IX в. возникло диссидентское движение во главе с Ананом бен Давидом, которое скоро приняло угрожающие масштабы. Приверженцы его, известные под названием караимов ("Людей Писания", т.е. признающих только авторитет Писания11), отвергали устный (раввинистический) закон, который они считали всего лишь людским созданием. Караимы призывали к тщательному и критическому изучению Библии с целью открытия вновь подлинного вероучения и закона; кроме того, они требовали возвращения евреев в Палестину, чтобы тем приблизить пришествие Мессии. Группа караимов под водительством Даниила аль-Кумики ок. 850 г. даже перебралась в Палестину и распространила свои идеи по Северо-Западной Африке и Испании. Реакция гаонов не заставила себя ждать: для противодействия этой ереси было написано несколько кодексов и учебников, где истинность раввинистического учения защищалась с новой силой. Прозелитическая деятельность караимов ослабла, но кое-где на периферии секта еще продолжала существовать. Зато, как мы скоро увидим, открытие, благодаря переводам на арабский, греческой философии, хотя и стимулировало еврейский философский гений, вызвало к жизни некоторые экстравагантные и даже скандальные доктрины. Вспомним хотя бы скептика Хиви аль-Балки, писателя IX в., который нападал на мораль Библии и опубликовал "очищенное" ее издание для преподавания в своих школах.
Филон Александрийский (ок. 13 г. до н.э. – 54 г. н.э.) предпринял попытку примирить библейское откровение с греческой философией, но иудейские мыслители его работу проигнорировали, а повлиял он лишь на отцов христианской церкви. Только в IX и X вв. арабские переводы открыли для евреев греческую мысль и одновременно – мусульманский метод оправдания веры разумом (калам). Первым серьезным еврейским философом был гаон Саадия бен Иосеф (882-942). Родившийся и получивший образование в Египте, он обосновался в Багдаде, где руководил одним из известных талмудических училищ Вавилона. Хотя Саадия не разработал систематического учения и не основал своей школы, все же его имя ассоциируется с представлением о том, каким должен быть еврейский философ12. В апологетической работе "Книга верований и мнений", написанной по-арабски, он показал отношение богооткровенной истины к разуму. И откровение, и разум даются Богом, но Тора явилась особым даром еврейскому народу. Единство и целостность народа, лишенного своего государства, поддерживаются лишь его следованием Закону13.
В начале XI в. центр еврейской культуры был вытеснен в мусульманскую Испанию. Соломон ибн Габироль жил в Малаге между 1021 и 1058 гг. Он прославился главным образом своими стихотворными произведениями, самые известные из которых вошли в литургию Йом Киппур. В неоконченной работе "Источник жизни" (Maqôr Hayym) Ибн Габироль воспользовался плотиновской космогонией эманации, но вместо мирового разума ввел понятие божественной воли; получилось, что мир все равно создал Яхве. Ибн Габироль считает материю одной из первых эманации; однако эта материя была духовного порядка, а "телесность" составляла лишь одно из ее свойств14. Евреи не проявили интереса к "Maqôr Hayym", но эту книгу, в переводе называвшуюся "Forts Vitae", высоко оценили христианские богословы15.
Мы почти ничего не знаем о Бахья ибн Пакуда, который жил, вероятно, в средневековой Испании. В написанном по-арабски трактате о духовной морали "Обязанности сердец. Введение" Ибн Пакуда подчеркивает значение, прежде всего, внутренней набожности. Это и его духовная автобиография. "С первой страницы ученый иудей говорит о том, как он одинок и как страдает в одиночестве. Он пишет книгу в пику своему окружению, чья жизнь, по его мнению, слишком педантично-нормирована; он хочет показать, что, по крайней мере, один еврей боролся за то, чтобы жить, как того требует истинная еврейская традиция, в согласии со своим сердцем, не только с плотью... Ночами Бахья чувствует, что его душа раскрывается. Именно в эти благоприятные для любви часы, когда любовники заключают друг друга в объятия, Бахья становится возлюбленным Бога: на коленях, простираясь ниц, он проводит целые часы в безмолвной молитве, достигая высот экстаза, к которым ведут его аскетические дневные труды, смирение, вопрошание собственной совести и безупречная набожность"16.
Подобно Ибн Габиролю, Иегуда Галеви (1080-1149) – тоже поэт и богослов. Его "Книга в защиту униженной веры"*46 состоит из бесед между ученым мусульманином, христианином, еврейским книжником и хазарским царем; к концу разговора хазарский царь обращается в иудаизм. Иегуда Галеви следует примеру Газали и пользуется методами философии, чтобы оспорить валидность самой философии. Твердость веры не обретается средствами разума, но дается библейским откровением – так, как оно снизошло на еврейский народ. Избранность Израиля подтверждается его пророческим духом: ни один языческий философ не стал пророком. Профетизм обязан своим расцветом послушанию заповедям закона и сакраментальной ценности Обетованной Земли, истинного "сердца народов". Аскетизм не играет никакой роли в мистическом опыте Иегуды Галеви.
Вершиной средневековой еврейской мысли считаются труды раввина, врача и философа Моисея бен Маймона, или Маймонида (родился в Кордове в 1135 г., умер в 1204 г. в Каире). Он пользовался и продолжает пользоваться исключительным авторитетом; но многосторонний гений ученого и явное отсутствие последовательности в его работах давали пищу для бесконечных споров17. Маймонид – автор ряда существенных экзегетических трудов (самые известные – "Комментарии к Мишне" и "Мишне Тора") и знаменитого философского трактата "Наставник колеблющихся", написанного по-арабски в 1195 г. Еще и сегодня некоторые еврейские историки и философы считают, что в учении Маймонида есть непреодолимая дихотомия – между принципами, вдохновляющими его экзегетическую и юридическую мысль, с одной стороны, и метафизикой, сформулированной в "Наставнике колеблющихся", источником которой является учение Аристотеля, с другой18.
Следует сразу же подчеркнуть, что Маймонид питал глубочайшее уважение к "царю философов" ("после пророков Израиля – высочайшему представителю мыслящей части человечества") и не исключал возможности синтетического слияния традиционного иудаизма и аристотелевской мысли19. Но вместо того, чтобы искать гармонию между Библией и философией Аристотеля, Маймонид сначала разделяет их, чтобы "защитить библейский опыт, правда, в отличие от аль-Газали и Иегуды Галеви, не изолируя его от философского опыта и не ставя один в радикальную оппозицию другому. Библия и философия соединяются у Маймонида; у них единые корни, они стремятся к одной цели. Но в этом общем движении философия играет роль дороги, тогда как Библия направляет идущего по ней человека"20.
Для Маймонида философия, бесспорно, представляет собой дисциплину своевольную и даже опасную, если ее плохо уразуметь. Только по достижении морального совершенства (через соблюдение Закона) человеку позволено предаться совершенствованию своего ума21. Углубленное изучение метафизики не есть обязанность всех членов общины, но сопровождать соблюдение Закона философскими размышлениями должны все. Развитой интеллект является добродетелью более высокой, чем моральные достоинства. Изложив в тринадцати постулатах важнейшие положения метафизики, Маймонид требовал, чтобы этот минимум теории стал предметом медитации и был усвоен каждым правоверным. Ибо он непоколебимо убежден, что философское знание есть необходимое условие для обеспечения продолжения жизни после смерти22.
Как и его предшественники, Филон и Саадия, Маймонид отдал много сил изложению на языке философии исторических событий и библейских понятий. Подвергнув критике герменевтику типа калама и отказавшись от нее, Маймонид обращается к методу Аристотеля. Разумеется, никакой аргументации не под силу примирить аристотелевское извечное существование мира с творением ex nihilo, которое прокламирует Библия. Но для Маймонида эти два тезиса объединяет нечто общее, а именно – отсутствие у обоих неопровержимых доказательств. По мнению ученого, Книга Бытия не утверждает, что "творение ex nihilo имело место в действительности: Книга предлагает поверить в него, но аллегорическая экзегеза может истолковать библейский текст в духе греческого тезиса. Т.е. спор может быть разрешен только посредством критерия, лежащего вне библейской веры – это верховенство Бога, его трансцендентность по отношению к природе"23.
Гений Маймонида так и не помог ему продемонстрировать тождество аристотелевского Бога-Перводвигателя и свободного, всемогущего Бога-творца Библии. И все же он утверждает, что истину следует искать и можно открыть только посредством интеллекта, – другими словами, с помощью философии Аристотеля. Делая исключение лишь для Моисея, Маймонид отрицает действенность пророческих откровений, считая их продуктом воображения. Тора же, полученная Моисеем, – это тот уникальный памятник, который действителен на все времена. Огромному большинству правоверных достаточно только изучать Тору и соблюдать ее предписания.
Этическое учение Маймонида синтезирует библейское наследие и аристотелевскую модель; по сути, он прославляет интеллектуальный труд и философское знание. Его мессианизм – чисто земного свойства: "человеческий град, построенный благодаря накоплению знаний, вызывающих спонтанное проявление добродетели"24. Маймонид верил не в телесное воскресение, а в бессмертие, обретаемое через метафизическое знание. Впрочем, некоторые экзегеты обращают внимание на так называемую "негативную теологию" Маймонида. "Между богом и человеком пролегают ничто и бездна... Как пересечь их?
Прежде всего, признавая "ничто". Невозможность приблизиться к божественному, непостижимость Бога философской наукой суть всего лишь образы человеческой затерянности в этом "ничто": только продвигаясь сквозь ничто, человек приближается к Богу... В самых замечательных главах "Наставника" Маймонид говорит о том, что каждая молитва должна быть молчанием и каждый шаг в следовании Закону должен быть направлен к тому возвышенному, что есть Любовь. Любовь способна перевести человека через пропасть между ним и Богом, и встреча между Богом и человеком может состояться, не утратив ничего из своей строгости и суровости"25.
Важно отметить, что, несмотря на влияние, более или менее глубокое, греческих, эллинистических, мусульманских или христианских философов, еврейская философская мысль не потеряла ни в мощи, ни в оригинальности. В данном случае скорее можно говорить не о том, что и как повлияло на иудаизм, а о постоянном диалоге между еврейскими мыслителями и представителями различных философских систем языческой античности, ислама и христианства. И диалог этот таков, что обогащает всех своих участников. Аналогичная ситуация сложилась в истории еврейского мистицизма (ср. §288 и далее). По существу, иудейский религиозный гений характеризуют одновременно верность библейской традиции и способность поддаваться множеству внешних "влияний", не позволяя им, однако, взять над собой верх.
Морфология еврейского мистического опыта богата и сложна. Предваряя наш анализ, выделим в этом явлении некоторые специфические черты. За исключением мессианистского движения, начатого Саббатаем Цви (§291), ни одна мистическая школа не откололась от нормативного иудаизма, несмотря на подчас серьезные разногласия с раввинистической традицией. Что касается эзотеризма, присутствовавшего в иудаистском мистицизме с самого начала, то он долгое время опирался на еврейское религиозное наследие (ср. т. 2, §204). Гностические элементы, в той или иной степени обнаруживаемые повсюду, тоже, в конечном счете, имеют своим источником древний еврейский гностицизм26. Добавим, что наивысший мистический опыт – единение с Богом – был, вероятно, чем-то исключительным. Обычной же целью мистики было узрение Бога, созерцание его величия и постижение таинств Творения.
На первом этапе еврейский мистицизм придавал большое значение экстатическому восхождению к Божественному Престолу, Меркаве. Зафиксированная к I в. до н.э., эта эзотерическая традиция просуществовала до X в. н.э.27. Место манифестации божественной славы, Мир Престола, соответствует в еврейском мистицизме плероме ("полнота, изобилие") у христиан-гностиков и герметиков. Отрывочные и по большей части темного содержания тексты этой традиции называются "Книги Хехалот" (Небесных чертогов). В них описываются залы и палаты, через которые визионер проходит во время своего путешествия, пока не дойдет до седьмого и последнего хехалот, где находится Престол Славы. Экстатическое путешествие, вначале известное под названием "восхождение к Меркаве", ок. 500 г. было по неизвестным причинам переименовано в "сошествие к Меркаве"; в описаниях "сошествия" парадоксальным образом используются метафоры восхождения.
Вероятно, с самого начала речь шла о хорошо организованных тайных группах, открывавших свои эзотерические учения и особые методы только посвященным. Помимо обладания соответствующими моральными качествами, новиции должны были отвечать определенным физиогномическим и хиромантическим критериям28. К экстатическому путешествию готовились от 12 до 40 дней, проводя время в аскетических упражнениях: посте, ритуальном пении, повторении имен, сидении в специальной позе (голова между коленями).
Известно, что восхождение души через небеса и подстерегающие ее опасности были темой, общей для гностицизма и герметизма II и III вв. Как выразился Гершом Шолем, мистицизм Меркавы составляет одну из еврейских ветвей гнозиса29. Однако место архонтов, которые, согласно гностикам, охраняли семь планетарных небес, в данной форме еврейского гностицизма занимают "привратники", стоящие справа и слева от входа в небесный чертог. Но в обоих случаях душе требуется "пропуск" – волшебная печать с секретным именем, которая отгоняет демонов и недобрых ангелов. По ходу путешествия опасности все более и более усугубляются. Последняя проверка тоже кажется весьма загадочной. В сохраненном Талмудом фрагменте рабби Акива, обращаясь к трем раввинам, намеревающимся войти в "парадиз", говорит: "Когда вы придете к месту, где лежат блестящие мраморные плиты, не кричите: Вода! Вода! Ибо сказано: "Глаголющий ложь да не пребудет перед Моим взором"". В самом деле, ослепительный блеск мраморных плит, которыми был выложен пол во дворце, создавал впечатление переката волн30.
Во время путешествия душа получает откровения о тайнах Творения, об ангельском чине и о теургической практике. На высшем из небес, стоя прямо перед Престолом, душа "созерцает мистическую фигуру божества в форме символа, "имеющего подобие человека", позволение видеть которую на Престоле Меркавы получил пророк Иезекииль (1:26). Там ему открылась "мера тела" – на иврите Shi'ur Qoma, – т.е. антропоморфный образ божества, являющегося в виде Первочеловека, но также и в виде возлюбленного из "Песни Песней". Одновременно [душе] открываются мистические имена ее частей"31.
Таким образом, мы имеем дело с проекцией невидимого иудаистского Бога на мистическую фигуру, в которой раскрывается "Великая Слава" еврейских апокалипсисов и апокрифов. Но этот Творец, представленный в зримом образе (его космическая мантия испускает из себя звезды, небесные своды и т.п.), возникает из "абсолютно монотеистической концепции; в ней совершенно нет антиномических и еретических черт, которые она приобрела, когда Бог-Творец был противопоставлен истинному Богу"32.
Помимо текстов о Меркаве, в средние века получает широкую известность и начинает почитаться во всех странах диаспоры короткий, всего в несколько страниц, текст под названием "Сефер Иецира" ("Книга Творения"). Происхождение его и дата создания неизвестны (возможно, V или VI вв.). Он содержит лаконичное изложение космогонии и космологии. Автор пытается "выстроить свои идеи, с очевидностью навеянные греческими источниками, в один ряд с учением Талмуда относительно Творения и Меркавы; и именно в этой попытке мы впервые встречаемся с тенденцией к спекулятивной реинтерпретации концепций, касающихся Меркавы"33.
В первом разделе представлены "тридцать два сокровенных пути Премудрости" (hokhma, или София), при помощи которых Бог создал мир (ср. §200): двадцать две буквы священного алфавита и десять изначальных чисел (Sephiroth). Первая Sephira – это pneuma (ruah) живого Бога. Из mah исходит Изначальный воздух, а из него родятся Вода и Огонь, третья и четвертая из сефирот. Из Изначального воздуха Бог создал двадцать две буквы; из Воды – космический Хаос, а из Огня – Престол славы и ангельские чины. Последние шесть сефирот представляют шесть направлений пространства"34.
Спекуляции на тему сефирот, окрашенные мистикой чисел, возможно, имеют неопифагорианское происхождение. Идея же "букв как средств, с помощью которых были созданы Небо и Земля", может найти объяснение в иудаизме35. "От этой космогонии и космологии, основанной на мистике языка и так ясно обнаруживающей свою связь с астрологическими идеями, ведут, по всей вероятности, прямые дороги к магической концепции порождающей и чудотворной силы букв и слов"36 *47. "Сефер Йецира" использовалась также и для сотворения чудес. Она стала vade mecum ["путеводителем"] каббалистов, и ее комментировали великие еврейские мыслители средних веков от Саадии до Саббатая Донноло.
Средневековый иудаистский пиетизм был созданием трех "благочестивых мужей из Германии" (Хасидей Ашкеназ): Самуила, его сына Иегуды Хасида и Элеазара из Вормса. Движение зародилось в Германии в начале XII в. и прошло свой креативный период между 1150 и 1250 гг. И хотя своими корнями рейнский пиетизм уходит в мистицизм Меркавы и "Сефер Йециры", он был новым и оригинальным явлением. Какая-то часть народной мифологии вернулась в обращение, однако хасиды отвергли апокалиптические спекуляции и расчеты относительно прихода Мессии. Кроме того, их не интересует ни раввинистическая эрудиция, ни систематическое богословие. Их мысль направлена в первую очередь на тайну божественного единства, и они стремятся утвердить новое понимание благочестия37. В противоположность испанским каббалистам (ср. §289), хасидские учителя обращаются к народу. В основной книге этого движения – "Сефер Хасидим" – широко используются притчи, парадоксы и поучительные истории. Главное в религиозной жизни – аскетизм, молитва и любовь к Богу. Ибо в своем самом возвышенном выражении страх Божий становится тождественным любви к Богу и ревностному служению ему38.
Хасиды стремятся обрести совершенное спокойствие духа: безропотно принимают они от других членов общины оскорбления и угрозы39. Они не ищут власти, однако располагают таинственными магическими способностями40. В их епитимьях ощущается некоторое влияние христианства; но это не касается отношений между полами: известно, что иудаизм никогда не принимал аскетизма в этой сфере. С другой стороны, в хасидизме заметна сильная пантеистическая струя: "Бог ближе к миру и человеку, чем даже душа к телу"41.
Германские хасиды не разработали систематической теософии. Тем не менее, у них можно выделить три центральных идеи, каждая из которых имеет свой собственный источник: 1) "божественную Славу" (Kabod), 2) "Святого" Херувима, стоящего перед престолом, и 3) тайны божественной святости и величия, а также секреты человеческой природы и пути человека к Богу42.
Замечательным созданием еврейского эзотерического мистицизма была каббала (приблизительно это слово означает "традиция", от корня kbl, "получать"). Как мы увидим, это новое религиозное явление, оставаясь верным иудаизму, в разные моменты реактуализировало либо гностическое наследие (иной раз – с элементами ереси), либо космическую религию (не очень удачно названную "пантеизмом")43. Поэтому между приверженцами различных течений каббалы и раввинистическими авторитетами вспыхивали резкие споры. И все же подчеркнем с самого начала, что, несмотря на эти противоречия, каббала прямо или косвенно способствовала укреплению духовной стойкости еврейских общин диаспоры. К тому же каббала, несмотря на то, что некоторые христианские авторы эпохи Ренессанса и последующего периода недостаточно знали и весьма приблизительно понимали ее, сыграла определенную роль в "депровинциализации" западного христианства. Другими словами, каббала занимает важное место в идейной истории Европы XIV-XIX вв.
Самое раннее изложение собственно каббалы мы находим в книге под названием "Sepher-Ha-Bahir". Текст, плохо сохранившийся и дошедший до нас в отрывках, многослоен, нескладен и малопонятен. "Бахир" был составлен в XII в. в Провансе на основе старинных текстов, среди которых один, "Raza Rabba" (Великая тайна), считался некоторыми восточными авторами влиятельным эзотерическим произведением44. Восточное точнее, гностическое – происхождение доктрин, развиваемых в "Бахире", не вызывает сомнений. Проглядывают идеи старых гностических авторов из различных еврейских источников: мужские и женские зоны, плерома и Дерево душ, Shekhinah, описанная в тех же терминах, что и двойственная София (дочь и жена) у гностиков45.
Однако остается неясным вопрос о связи между "кристаллизацией каббалы в данной редакции "Бахира" и движением катаров. Однозначных доказательств такой связи нет, но исключать возможность ее уже нельзя. В "Бахире" вновь появляется – возможно, по замыслу составителей, а не случайно – древний символизм, не имеющий аналогов в средневековом иудаизме (во всяком случае, это полностью подтверждается фактами), что и определяет место "Бахира" в истории мысли. С публикацией "Бахира" обнаруживается, что мифологическое еврейское мышление существует наряду с раввиническими и философскими основами иудаизма и что оно поневоле находится в противоречии с этими основами"46.
Именно опираясь на "Бахир", прованские каббалисты развивают свои теории. Они дополняют старую гностическую традицию восточного происхождения элементами другого духовного универсума – средневекового неоплатонизма. "В той форме, в которой каббала явилась на свет божий, она заключает в себе обе эти традиции, высвечивая то одну из них, то другую. Именно в такой, двухсоставной, конфигурации она и была перенесена в Испанию"47.
Несмотря на свой престиж среди мистических техник, экстаз не играет в каббале важной роли: в огромной каббалистической литературе всего несколько упоминаний о личном экстатическом опыте и почти нет – о unio mystica. Единение с Богом обозначается термином devekuth 48, "прилепление", "соединенность с Богом", состояние благодати, превосходящее экстаз. Вот почему автор, полагавший высшей ценностью экстаз, не пользовался популярностью. Мы имеем в виду Авраама Абулафию, родившегося в Сарагосе в 1240 г. Он долго путешествовал по Ближнему Востоку, Греции и Италии и написал множество книг, но раввины не особенно жаловали их – именно из-за слишком личного характера.
Абулафия изобрел способ медитации на именах Бога, основанный на применении различных сочетаний букв древнееврейского алфавита. Объясняя, что есть духовная работа по освобождению души от материи, он прибег к образу узла, который нужно не разрубить, но развязать. Абулафия обращался и к практикам йогического типа: ритмическому дыханию, специальным позам, различным формам декламации49. Соединяя и переставляя буквы, адепт может достичь успеха в мистическом созерцании и пророческом видении. Но его экстаз – это не транс; Абулафия описывает его как предчувствие искупления. Во время экстаза адепт даже наполняется сверхъестественным светом.50"То, что Абулафия называл экстазом, есть пророческое видение в том смысле, в каком понимали его Маймонид и средневековые еврейские мыслители, – эфемерное единение человеческого интеллекта с Богом и принятие душой вливающегося в нее активного разума философов"51.
Вполне возможно, авторитет и посмертное влияние Абулафии резко сократились с появлением в Испании, вскоре после 1275 г., "Sepher-Ha-Zohar" ("Книги Сияния"). Эта гигантская, в тысячу страниц книга, изданная в Мантуе на арамейском языке, в истории каббалы была непревзойденной по своему влиянию. Единственная книга, которую считали канонической, она в течение нескольких веков стояла рядом с Библией и Талмудом. Написанный в псевдоэпиграфической форме, "Зогар" представляет собой богословские и дидактические дискуссии знаменитого рабби Шимона бар Йохая (II в.) со своими друзьями и учениками. Долгое время ученые считали "Книгу Сияния" компиляцией текстов различного происхождения, даже таких, где действительно есть идеи, восходящие к рабби Шимону. Но Гершом Шолем доказал, что автором этого "мистического романа" является испанский каббалист Моисей из Леона52 *48.
По мнению Шолема, в "Зогаре" представлена еврейская теософия, т.е. мистическое учение, имеющее главной целью познание и описание непостижимых деяний божества. Сокровенный Бог бескачествен и лишен каких-либо свойств; "Зогар" и каббалисты называют его En-Sof, "Бесконечное". Но поскольку сокровенный Бог действует во всей вселенной, он проявляет определенные свойства, указывающие, в свою очередь, на некоторые аспекты природы божества. Согласно каббалистам, Богу присущи десять фундаментальных свойств, сефирот, они же – десять уровней, через которые течет божественная жизнь. Имена этих десяти сефирот отражают различные модусы божественной манифестации53. Все вместе сефирот образуют "объединенную вселенную" жизни Бога и представляются в форме дерева (мистическое дерево Бога) или человека (Адам Кадмон, Предвечный человек). Помимо этого органического символизма, "Зогар" прибегает и к символике слов – имен, данных Богом самому себе.
Творение происходит в Боге; это есть движение сокровенного Эн-Соф, который переходит от безмятежного покоя к космогонической деятельности и к самораскрытию. Данный акт преображает Эн-Соф, невыразимую полноту, в мистическое "Ничто", а из него уже исходят десять сефирот. В "Зогаре" трансформация "Ничто" в нечто предметное выражается символом изначальной точки54. В одном пассаже (1 240b) утверждается, что творение совершается на двух уровнях – высшем и низшем; т.е. в мире сефирот и в видимом мире. Самораскрытие Бога и его развертывание в жизни сефирот составляет теогонию. "Теогония и космогония представляют собой не два различных акта творения, а два аспекта этого акта"55. "Первоначально все зарождалось как одно великое Целое, и жизнь Создателя пульсировала в жизни его созданий. Только грехопадение заставило Бога сделаться "трансцендентным""56.
Одна из самых значительных инноваций каббалистов – идея единения Бога с Шехиной; эта иерогамия завершает обретение Богом истинной полноты. Как говорит "Зогар", вначале этот союз был перманентным и непрерывным. Но грех Адама прервал иерогамию и стал причиной "изгнания Шехины". Только после восстановления первоначальной гармонии в Акте Искупления "Бог станет один, и Его имя станет одно"57.
Как мы отметили выше, каббала вновь ввела в иудаизм некоторые идеи и мифы, связанные с религиозностью космического типа. К санктификации жизни посредством трудов и обрядов, предписанных Талмудом, каббалисты добавляют мифологическую валоризацию Природы и Человека; у них приобретает важность мистический опыт, и появляются даже некоторые темы гностического происхождения. В этом феномене "открытости" и в попытке ревалоризации природы и человека можно разглядеть ностальгию по тому религиозному универсуму, где Ветхий Завет и Талмуд сосуществуют с космической религиозностью, с гностицизмом и мистикой. Нечто похожее появляется в "универсалистском" идеале некоторых философов-герметиков итальянского Возрождения.
Одним из последствий вытеснения евреев из Испании в 1492 г. стало превращение эзотерического учения каббалы в популярную науку. До катастрофы 1492 г. интерес каббалистов был направлен больше на Творение, чем на Искупление: тот, кто знал историю мира и человека, мог, в конце концов, вернуться в изначальное состояние совершенства58. Но после изгнания каббалу наполнил пафос мессианизма; "начало" и "конец" оказались связаны воедино. Катастрофа приобрела искупительную ценность: она стала символом родовых мук мессианской эры (ср. §203). Отныне жизнь надо было понимать как существование в изгнании, а страсти изгнания объяснять некоторыми смелыми теориями относительно Бога и человека.
Для новой каббалы смерть, покаяние и новое рождение суть три великих события, которые могут возвысить человека до блаженного единения с Богом. Угрозой для человечества является не только его собственная развращенность, но и испорченность мира, которая была спровоцирована отделением "субъекта" от "объекта" – первой трещиной в творении. Выдвигая на первый план смерть и новое рождение (понимаемое как реинкарнация или духовное возрождение, обретенное в результате покаяния), пропаганда каббалистов, посредством которой новый мессианизм прокладывал себе дорогу, завоевала широкую популярность59.
Спустя лет сорок после изгнания из Испании пристанищем новой каббалы становится галилейский (северопалестинский) город Цфат: Но Цфат и до этого был известен как растущий духовный центр. В числе самых знаменитых учителей следует упомянуть Йосефа Каро (1488-1575), автора важнейшего трактата раввинистической ортодоксии, оставившего также любопытный, страстный дневник с описанием своего экстатического опыта, который навеял maggid, ангел-посланник небесных сил. Пример Каро особенно поучителен: он показывает, что можно объединить в единое целое раввинистическую эрудицию (галаху) и мистический опыт каббалистического толка. Так, Каро нашел в каббале и теоретическое обоснование, и практический метод достижения экстаза, а, значит, присутствие маггида60.
Что касается новой каббалы, расцветшей в Цфате, то самыми известными ее учителями были Моисей бен Яков Кордоверо (1522-1570) и Исаак Лурия. Первый, яркий и последовательный мыслитель, разработал свою личную интерпретацию каббалы и особенно "Зогара". Его наследие значительно, тогда как Лурия, умерший в возрасте 38 лет, в 1572 г., не оставил после себя никаких трудов. О его системе известно по записям и книгам его учеников, главным образом – по объемистому трактату Хаима Витала (1543-1620). Исаака Лурию запомнили как визионера с очень богатым и исключительно разнообразным экстатическим опытом. Его теология основывается на доктрине цимцум. Этот термин первоначально означал "концентрацию" или "сокращение", но каббалисты употребляли его в смысле "отход" или "уход". По Лурии, существование вселенной стало возможно благодаря процессу божественного "сокращения". Ибо может ли быть мир, если Бог везде? "Как может Бог создать мир ex nihilo, если этого "ничто" нет?.." Так что "Богу пришлось, так сказать, потесниться внутри самого себя, выделить для мира место, некое мистическое пространство, из которого он вышел, чтобы вернуться туда в акте творения и откровения"61. Следовательно, первым актом Бесконечного (Эн-Соф) было не движение вне самого себя, а уход внутрь самого себя. Как замечает Гершом Шолем (р. 261), цимцум есть наиглубочайший символ изгнания; его можно считать изгнанием Бога внутрь самого себя. Только во втором своем движении Бог посылает луч света и начинает свое сотворяющее откровение62.
До "сокращения" в Боге были не только любовь и милосердие, но также и божественная суровость, которую каббалисты называют Дин, "Суд". Однако Дин проявляется и становится понятным в результате цимцума, ибо последний означает, помимо акта отрицания и ограничения, еще и "суждение". В творении различимы две тенденции: прилив и отлив ("выход", в терминологии каббалистов). Творение представляет собой грандиозную систему божественного вдыхания и выдыхания, аналогичную человеческому организму. Лурия считает, в духе традиции "Зогара", что акт космогонии имеет место внутри Бога; именно след божественного света остается в изначальном пространстве, созданном цимцумом. 63
Это учение дополняют две одинаково глубокие и смелые концепции: "Ломка сосудов" (Shevirath Ha-Kélim) и Tikkun (термин, обозначающий компенсацию за ошибку или "реституцию"). Огни, которые исходили из глаз Эн-Соф постепенно, собирались и хранились в "сосудах", соответствующих сефирот. Но когда пришел черед последних шести сефирот, божественный свет хлынул единым потоком, и "сосуды" разбились вдребезги. Таким образом Лурия объясняет, с одной стороны, смешение частиц огня из сефирот со "скорлупой" (kalipoth), т.е. с силами зла, лежащими "на дне глубокой пропасти", а с другой необходимость очищать элементы сефирот, уничтожая "скорлупу", для того чтобы придать Злу отдельную сущность64.
Что касается тиккун, "реституции" идеального порядка, реинтеграции изначального "Целого", то это есть тайная цель человеческого существования, или, другими словами, Спасение. Как пишет Шолем, "эти разделы каббалы Лурии, безусловно, представляют собой самую большую победу, когда-либо завоеванную антропоморфическим мышлением в истории еврейского мистицизма" ("Major Trends", p. 268). По существу, человек воспринимается как микрокосм, а живой Бог – как макрокосм. Можно сказать, что Лурия приходит к мифу о
Боге, рождающем самого себя65. Более того, человеку тоже принадлежит некоторая роль в процессе окончательной "реставрации": именно он совершает возведение Бога на престол в его небесном царстве. Тиккун, символически представленный как явление личности Бога, соответствует историческому процессу (ibid., p. 274). Приход Мессии есть исполнение тиккун. Мистический и мессианский элементы сливаются воедино.
Лурия и каббалисты Цфата – особенно Хаим Витал – видят прямую связь между осуществлением миссии человека и доктриной метемпсихоза (гилгул). Эта связь подчеркивает важность роли, которой человек наделен во вселенной. Всякая душа сохраняет свою индивидуальность до момента духовной "реставрации". Души, исполнявшие Заповеди, каждая в своем благословенном месте, ожидают слияния с Адамом во время вселенской реставрации. Коротко говоря, истинная история мира есть история миграций и взаимоотношений душ. Метемпсихоз представляет собой один момент в процессе реставрации (тиккун). Длительность этого процесса может быть сокращена с помощью определенных религиозных актов (обрядов, покаяний, медитаций, молитв)66. Важно отметить, что начиная с 1550 г. концепция гилгула стала неотъемлемой частью еврейских народных верований и религиозного фольклора.
"Каббала Лурии была в иудаизме последним религиозным движением, чье влияние распространялось на все слои еврейского народа и на все без исключения страны диаспоры. Она стала последним движением в истории раввинистического иудаизма, давшим выражение религиозности целого народа. Возможно, философу, изучающему еврейскую историю, покажется странным, что сыгравшее подобную роль учение было глубоко связано с гностицизмом, – но такова диалектика истории". 67
Стоит добавить, что столь значительный успех новой каббалы вновь иллюстрирует специфическую черту еврейского религиозного гения – способность обновлять себя путем усвоения элементов чуждого происхождения без ущерба для фундаментальной структуры раввинистического иудаизма. Более того, в новой каббале некоторые концепции эзотерического порядка были открыты непосвященным и стали общераспространенными (как, например, идея метемпсихоза).
В сентябре 1665 г. в Смирне возникло (хотя и быстро угасло) грандиозное мессианское движение: перед возбужденной толпой верующих Саббатай Цви (1626-1676) объявил себя Мессией Израиля. О нем и его божественной миссии уже ходили слухи, но Мессией его признали только благодаря его "ученику" Натану из Газы. Саббатай страдал периодическими приступами глубокой меланхолии, за которыми следовали периоды эйфории. Когда он узнал, что визионер Натан из Газы "открывал каждому тайны его души", Саббатай пришел к нему в надежде найти исцеление. Натану, который, по-видимому, действительно обладал даром ясновидения, удалось убедить Саббатая, что он и в самом деле Мессия. Исключительно одаренный "ученик", Натан упорядочил теологию движения и организовал ее пропаганду. Сам же Саббатай не написал ничего, и молва не приписывает ему ни одной оригинальной мысли и ни одного известного высказывания.
В еврейском мире весть о пришествии Мессии вызвала небывалый энтузиазм. Через шесть месяцев Саббатай отправился в Константинополь, возможно, чтобы обратить мусульман в свою веру. Но его арестовал и посадил в тюрьму Мустафа Паша (6 февраля 1666 г.). Чтобы избежать пыток, Саббатай Цви отрекся от иудаизма и принял ислам68. Но ни вероотступничество "Мессии", ни его смерть 11 лет спустя не остановили развернутое им религиозное движение69.
Идеи, вдохновлявшие это движение (а оно явилось первым в новое время серьезным отступлением от иудаизма), были первыми из тех мистических идей, которые непосредственно привели к распаду ортодоксии. Эта ересь вызвала, в конечном счете, некоторую религиозную анархию. Вначале пропаганда Мессии-Отступника велась открыто, и только много позже, когда возникло ожидание "триумфального возвращения Саббатая Цви из сфер нечистоты", пропаганда стала тайной.
Прославление Мессии-Отступника, чудовищное кощунство с точки зрения еврейского мышления, объяснялось и превозносилось как самая глубокая и самая парадоксальная из тайн. Уже в 1667 г. Натан из Газы утверждал, что именно "странные действия Саббатая служили доказательством подлинности его миссии". Ибо, "если бы он не был Искупителем, ему не пришло бы в голову вести себя подобным образом". Истинные акты Искупления – именно те, что вызывают самый большой скандал70. Как писал саббатианский богослов М. Кардозо (ум. 1706), только душе Мессии достанет силы принести такую жертву – снизойти в глубины бездны71. Для того чтобы выполнить свою миссию (вызволить последние божественные искры из плена злых сил), Мессия должен своими собственными действиями обречь себя на проклятие. Именно по этой причине традиционные ценности Торы были с тех пор упразднены72.
Адепты саббатианства делятся на два крыла – умеренное и радикальное. Умеренные не сомневались в подлинности Мессии – ведь не мог же Бог так жестоко обмануть свой народ; но они не считали, что загадочный парадокс, осуществленный Мессией-Отступником, есть пример для подражания. Радикалы же думали иначе: как Мессия сошел в Ад, так и правоверные должны спускаться в Ад, ибо со Злом нужно бороться злом. Так была провозглашена сотериологическая ценность, или функция, Зла. Некоторые радикалы утверждали, что каждый грешный и нечестивый по видимости акт соприкасается с духом святости. Другие говорили, что с упразднением Адамова греха тот, кто делает зло, в глазах Бога является добродетельным. Подобно семенам, брошенным в землю, Тора должна погибнуть, чтобы принести плод, а именно – мессианскую славу. Все дозволено, в том числе половая распущенность73. Самый ярый саббатианец, Якоб Франк (ум. 1791), придерживался взглядов, которые Шолем назвал "мистикой нигилизма"*49. Некоторые его ученики выражали свои нигилизм различными политическими действиями революционного характера.
В каббале, отмечает Шолем, появление новых идей и толкований никак не колеблет уверенности в том, что история близится к концу и что самые глубокие божественные тайны, не поддающиеся разгадке в период Изгнания, откроют свой истинный смысл накануне Нового Века74.
Может показаться парадоксальным, что последнее мистическое движение, хасидизм, возникло в Подолии и на Волыни – областях, на которые Мессия-Отступник оказал глубокое влияние. Вполне возможно, основатель движения рабби Исраэль Баал-Шем-Тов (или, кратко, Бешт, "Обладатель доброго имени") был знаком с умеренной формой учения Саббатая75. Но он притушил значение в нем мессианских элементов, а также осудил характерную для традиционной каббалы закрытость тайных братств посвященных. Бешт (прибл. 1700-1760) стремился сделать духовные открытия каббалистов доступными простым людям. Подобная популяризация каббалы – начатая уже Исааком Лурией – гарантировала мистицизму определенную социальную функцию.
Предприятие имело громадный и прочный успех. Первые 50 лет после смерти Баал-Шем-Това – 1760-1810 – стали героическим созидательным периодом хасидизма. Немало мистиков и праведников трудилось ради возрождения религиозных ценностей, выхолощенных легалистским иудаизмом76. Появился даже новый тип духовного лидера: место эрудита-талмудиста или инициата классической каббалы теперь занимает духовный человек, "пневматик", ясновидец, пророк. Цаддик ("праведник"), или духовный учитель, становится по преимуществу образцом для подражания. Экзегеза Торы и эзотерика каббалы теряют свое главенствующее значение. Именно личные достоинства и поведение цаддика вдохновляют его учеников и верных последователей – вот в чем социальная значимость этого движения. То, что праведники существуют, является для всей общины конкретным доказательством возможности реализовать высочайший религиозный идеал Израиля. Важна не доктрина, а личность учителя. Как сказал один известный цаддик: "Я ходил к маггиду из Межерича (рабби Дов Беру) не Тору изучать, а смотреть, как он зашнуровывает свои башмаки"77.
Несмотря на некоторые инновации в ритуале, данное возрожденческое движение никогда не выходило за рамки традиционного иудаизма. Вот только общая молитва у хасидов была насыщена эмоциональными элементами: она сопровождалась пением, танцами, выражениями восторга, взрывами радости. Такая непривычная эмоциональность и эксцентричное, иной раз, поведение некоторых учителей, раздражали противников хасидизма78. Но после 1810 г. эмоциональные эксцессы неожиданно теряют свою привлекательность для масс, и хасиды начинают вновь признавать значение раввинистической традиции.
Как показал Гершом Шолем, хасидизм даже в своей поздней и утрированной форме "цаддикизма" не породил какой-либо новой идеи в мистике79. Его самый значительный вклад в историю иудаизма – это простые и одновременно смелые способы, с помощью которых хасидские праведники и учителя успешно популяризировали, делая общедоступным, свой опыт внутреннего обновления. Хасидские притчи, ставшие известными благодаря переводам Мартина Бубера, представляют собой важнейшее достижение цаддикизма. Повествование о свершенных праведниками делах и произнесенных ими словах приобрело ритуальную ценность. Рассказывание вновь получает свою изначальную функцию реактуализации мифического времени и превращения сверхъестественных и легендарных персонажей в современников аудитории. Биографии праведников и цаддиков тоже изобилуют чудесными эпизодами, в которых находит отражение некая магическая практика. Эти две тенденции – мистицизм и магия – на конечном этапе развития еврейского мистицизма сближаются и существуют бок о бок – так же, как вначале80.
Добавим, что аналогичные явления встречаются повсюду например, в индуизме или исламе, где пересказывание легенд о знаменитых аскетах и йогинах или сцен из различных эпосов играет центральную роль в религии народных масс. Здесь также проявляется религиозная функция устной литературы и особенно наррации, рассказывания мифов и историй об "образцовых" событиях. Не менее знаменательна и аналогия между цаддиком и гуру, духовным учителем в индуизме (иногда обожествляемым своими верными последователями: gurudev). Известны и экстремальные, аберрантные случаи, когда цаддик становился жертвой своих собственных духовных способностей; такое зафиксировано и в Индии, с ведических времен до современной эпохи. Вспомним, наконец, что религиозную историю Индии тоже характеризует сосуществование мистической и магической тенденций.