ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Как светские, так и церковные византийские источники, начиная с X в., свидетельствуют о распространении в Болгарии сектантского движения богомилов. О его основоположнике, сельском священнике по имени Богомил ("милый Богу"), сведений не сохранилось. Примерно с 930 г. он проповедует бедность, смирение, покаяние и молитву. Согласно учению Богомила, мир есть зло, поскольку создан Сатанаилом (сыном Божьим, как и Христос), "злым богом" Ветхого Завета1. Богомилы отрицали иконы, святые таинства и вообще церковные обряды, а крест считали достойным проклятия, ибо он послужил орудием мучительной казни Христа. Они отвергали также и все молитвы, кроме "Отче наш", которую следовало произносить четырежды днем и четырежды ночью.
Богомилы не ели мясного, не пили вина, не признавали брака. Их община была сообществом равных. Адепты, без различия пола, взаимно исповедовались и отпускали друг другу грехи. Богомилы клеймили богачей и призывали народ к пассивному неповиновению властям. Успехи движения богомилов можно объяснить оскорбленным религиозным чувством верующих, связанным с церковной роскошью и разложением духовенства, а также ненавистью болгарских крестьян, нищих и бесправных, к землевладельцам – тем более, византийским ставленникам2.
После завоевания Болгарии (1018 г.) Василием II многие знатные болгарские семьи переселились в Константинополь. Усвоенное частью местной знати и византийского монашества, богомильство выработало свою теологию. Но, скорее всего, именно богословские диспуты привели к расколу движения. Те, кто признавал Сатану всемогущим и вечным божеством, объединились в драговицкую церковь (по названию селения на границе Фракии с Македонией), а традиционные богомилы, для которых Сатана оставался падшим сыном Божьим, сохранили наименование "болгар". Несмотря на то, что "драговчане" исповедовали абсолютный дуализм, а "болгары" – ограниченный, секты проявляли взаимную терпимость. Это был период новой активизации движения. Богомильские общины в Малой Азии, Далмации и на всем пространстве империи множились, пополнялись адептами, которые теперь уже разделялись на пастырей и рядовых членов. Требования к молитвам и посту делались все более суровыми, ритуал усложнялся. "К концу XII в. народное религиозное движение окончательно превратилось в секту, со своей обрядностью и собственной теологией, дуалистичность которой все больше углубляла ее отличие от христианства"3.
Уже в начале XII в., избегая гонений, богомилы начали переселяться на север Балкан, а их проповедники направились в Далмацию, Францию, Италию. При этом в некоторых странах богомильство на время приобретало статус государственной религии, как, например, в Болгарии (первая половина ХШ в.) или в Боснии при бане Кулине (1180-1214 гг.). Однако в XIV в. секта теряет влияние, а после завоевания Болгарии и Боснии османами (1393 г.) большинство богомилов принимает ислам4.
Теперь мы кратко проследим судьбу богомильства на Западе. Отметим, что в Юго-Восточной Европе некоторые представления богомилов нашли отражение в апокрифической литературе и фольклоре. В средние века многие восточноевропейские апокрифы ошибочно приписывались богомильскому пастырю Иеремии5. К примеру, апокриф "Крестное Древо" трактует широко известную в средневековой Европе тему, восходящую к гностическому "Евангелию от Никодима", а сюжет апокрифа под названием "Как Христос сделался пастырем" был издавна знаком грекам. Однако богомилы привнесли в старинные тексты черты дуализма. Старославянский вариант апокрифа – "Сказание о Крестном Древе" – начинается следующими словами: "Когда Бог сотворил мир, существовали только Он и Сатанаиил..."6 *50 Мы уже знаем (§251), что подобные космогонические представления не редкость, но в апокрифической литературе, распространенной среди славян и в Юго-Восточной Европе, особо подчеркивается роль дьявола. Следуя традиции некоторых гностических сект, богомилы акцентировали дуализм, преувеличивая значение дьявола в мироздании.
Так, в апокрифе "Адам и Ева" Адам заключает "договор" с Сатаной, сотворившим Землю, согласно которому люди предаются во власть последнему вплоть до воплощения Христа. Этот мотив находит отголоски в балканском фольклоре7 *51.
Методику переосмысления апокрифов богомилами можно проследить в тексте "Interrogatio Iohannis", единственном аутентичном богомильском сочинении, переведенном на латынь южнофранцузскими инквизиторами. Христос отвечает на вопросы Евангелиста Иоанна о сотворении мира, низвержении Сатаны, вознесении Еноха и Крестном Древе. Несмотря на очевидные заимствования из других апокрифов и старославянского текста XII в. "Вопрошание Иоанна Богослова", "это сочинение излагает чисто богомильские теологические взгляды. До низвержения Сатаны его значение в мироздании уступало только Богу-Отцу (при том, что Христос соприсутствовал Отцу) [...] Однако нельзя с точностью утверждать, сочинен ли данный текст богомилами или переведен ими с греческого оригинала. Если судить по изложенным в нем воззрениям, можно предположить, что это компиляция из сочинений нескольких богомильских или мессалианских авторов, а также более древних апокрифов"8.
Следует отметить, что данные апокрифы, распространяясь, в основном, изустно, в течение нескольких веков оказывали влияние на простонародные религиозные представления. Мы впоследствии убедимся (§304), что это не единственный источник европейского религиозного фольклора, однако дуалистская ересь прочно впиталась в народное сознание. Достаточно одного примера: распространенный в Юго-Восточной Европе миф о Сотворении мира Богом с помощью дьявола (он ныряет на дно праокеана, чтобы принести ил) имеет продолжение – труд истощил Бога физически и душевно. Согласно одному из вариантов мифа, Бог погружается в глубокий сон; согласно другому – оказывается неспособен самостоятельно решить задачу, каким образом "вместить" Землю в небесную чашу. Тогда еж советует Ему немного ее умять, отчего возникают горы и долины9.
Свойственные народному религиозному сознанию уважение к дьяволу и представление об усталости Бога, его неожиданно насупившем бессилии, близки к учению "примитивных" религий о deus otiosus, согласно которому, создав Мир и человека, Бог потерял интерес к своему творению и возвратился на небеса, предоставив завершить труд некоему Сверхъестественному Существу или демиургу.
В первые десятилетия XI в. становится заметным влияние богомильских проповедников в Италии, Франции, Западной Германии. В Орлеане они обратили часть знати и духовенства, включая советника короля Роберта и духовника королевы. Проповедники учили всем основным воззрениям богомилов: Бог – не творец мира; плоть греховна; брак, крещение, причастие, исповедь – тщетны; Святой Дух, передающийся адепту посредством возложения рук, его очищает, освящает и т.д. Король разоблачил секту, судил и покарал еретиков. Они были сожжены 28 декабря 1022 года. Это была первая огненная казнь на Западе. Однако движение ширилось. Основанная в Италии церковь катаров10 направляла миссионеров в Прованс, Лангедок, рейнские земли и на запад до Пиренеев. В основном, проповедью нового учения занимались ткачи. Общины Прованса разделялись на четыре епархии. Видимо, в 1167 г. неподалеку от Тулузы состоялся собор, на котором богомильскому Константинопольскому епископу удалось внушить наиболее радикальный дуализм ломбардским и южнофранцузскнм сектантам.
Однако продвигаясь на запад, богомильство впитывало местную, оппозиционную официальной церкви, традицию, что все более затрудняло выработку сектантами единой теологии11. Катары не верили ни в Ад, ни в Чистилище, полагая, что мир и есть обитель Сатаны, пленившего дух материей. Сатана отождествлялся с ветхозаветным Яхве. Истинный Бог, сияющий и всеблагой, внеположен миру. Это Он послал своего сына Христа научить людей освобождаться из тенет материи. Христос – чистый Дух, поэтому его плотское обличье – морок12. Подобная же ненависть к жизни была свойственна некоторым гностическим и манихейским сектам (ср. §232 и сл.). Можно утверждать, что идеал катаров – самоуничтожение человечества посредством самоубийств и отказа от деторождения, поэтому супружеству они предпочитали блуд*52.
К обряду вступления в секту, convenza (convenientia), неофит допускался только после длительного периода ученичества. Второй этап посвящения, consolamentum, возводивший адепта в ранг "совершенного", обычно осуществлялся уже на смертном одре, но иногда, по его желанию, и раньше. Однако в подобных случаях он подвергался достаточно суровым испытаниям. Consolamentum совершался в жилище одного из посвященных, под руководством старейшего из "совершенных". Первый этап обряда, servitium, заключался в коллективной исповеди, во время которой председатель держал перед собой раскрытое Евангелие13. Затем, после чтения "Отче наш", адепт, претендующий стать "совершенным", пав ниц перед Председателем, просил о благословении, а также, чтобы тот отмолил его грехи перед Богом. "Да простит тебя Господь, – отвечал председатель, – сделает тебя добрым христианином и упокоит с миром!" Ритуал требовал отречения от римской церкви и католического крещения. Поскольку грех, совершенный после consolamentum, обесценивал обряд, некоторые "совершенные" сознательно доводили себя до голодной смерти (endura)14. Ритуал завершался "примирением", взаимным лобзанием всех присутствующих. "Совершенные", как мужчины, так и женщины, пользовались среди катаров большим авторитетом, чем пастыри. От них требовалась более суровая аскеза, чем от остальных посвященных, в частности, соблюдение трех длительных строгих постов. Организация церкви катаров недостаточно изучена, но известно, что епископам помогали filius major и filius minor, причем после смерти епископа filius major наследовал его сан. Сходство катарской литургии с католической не носило пародийного характера. Она следовала древнему христианскому обряду, восходящему к V в.15
Успеху проповеди катаров и вообще религиозных течений, близких к милленаризму, достаточно часто преобразующихся в ереси, способствовал упадок римской церкви и разложение в среде католических иерархов. Иннокентий III на IV Латеранском соборе клеймил епископов, которые в погоне за "плотскими наслаждениями" забыли о своем пастырском долге, "неспособны нести слово Божье и наставлять паству". Разврат и стяжательство духовенства отвращали верующих от римской церкви. Многие священники были женаты или открыто жили с любовницами. Некоторые владели тавернами, чтобы содержать своих жен и детей. Поскольку священники были обязаны отчислять денежные средства своему церковному начальству, они взимали плату за требы – венчание, крещение, мессы во здравие и за упокой и т.д. Запрет на перевод Библии16 (в отличие от Востока) на живые языки исключал религиозное просвещение; к вере можно было приобщиться только с помощью пастырей и монахов.
В начале XII в. св. Доминик (1170-1221) пытался бороться с ересью, но безуспешно. По его инициативе Иннокентий III учредил орден доминиканцев. Однако доминиканцам, как прежде и папским легатам, не удалось воспрепятствовать распространению учения катаров. В 1204 г. в Каркассоне состоялся последний публичный диспут между катарскими и католическими богословами. В январе 1205 г. Петр Кастельмарский, которому Иннокентий III доверил искоренить ересь в Южной Франции, пожелал сложить с себя полномочия и удалиться в монастырь. Свой отказ ему Папа мотивировал тем, что "деяние превыше созерцания".
Наконец, в ноябре 1207 г. Иннокентий III провозгласил Крестовый поход против альбигойцев, обращаясь в первую очередь к суверенам Севера: герцогу Бургундскому, графам Барскому, Неверскому, Шампанскому и Блуа, которых соблазнил обещанием, в случае победы, передать им во владение имущество альбигойской знати. Французского короля, в свою очередь, прельщала возможность подчинить себе Юг. Первый поход продолжался с 1208-1209 гг. по 1229 г., однако не достиг окончательного успеха, и война длилась еще долгие годы. Церковь катаров прекратила свое существование лишь в 1330 г.
Жестокий "Крестовый поход против альбигойцев" во многом показателен. По исторической иронии, он оказался единственным безусловно успешным Крестовым походом и повлек за собой значительные политические, культурные и религиозные последствия, важнейшее из которых – объединение Франции и одновременно – гибель южнофранцузской культуры (включая учрежденные королевой Алиенорой "Суды Любви", вдохновляемые культом Женщины и поэзией трубадуров; см. §269). Что касается религиозных последствий, то наиболее значительными из них явились возросшие могущество и жестокость инквизиции. Учрежденный в Тулузе во время войны трибунал обязал всех девушек старше 12 и юношей старше 14 лет отрекаться от ереси. В 1229 г. Тулузский синод запретил верующим пользоваться Библией как на латыни, так и на местных языках; из всей церковной литературы избежали запрета лишь требник, Псалтырь и Часослов Богоматери, однако исключительно на латыни. Немногие альбигойцы, бежавшие в Италию, были в результате разоблачены инквизицией, которая распространилась почти на все страны Западной и Центральной Европы. При этом борьба церкви с еретиками ускорила процесс ее реформирования и стимулировала деятельность францисканцев и доминиканцев.
Уничтожение альбигойцев – одна из наиболее мрачных страниц истории римской церкви. Однако неприятие католической церковью альбигойской ереси было оправданным. Ненависть к плоти (взять хотя бы отрицание брака, отказ от деторождения и т.д.) и последовательный дуализм отторгали катаров как от ветхозаветной, так и от христианской традиции. Альбигойцы, по сути дела, исповедовали религию sui generis, восточной модели и происхождения.
Исключительный успех проповеди катаров стал первым массированным вторжением на Запад восточных религиозных представлений, нашедших адептов как в крестьянской среде, так и среди ремесленников, ученых, знати. Лишь в XX в. наблюдался сходный феномен – в первую очередь, успех в Западной Европе милленаризма восточного образца в облике марксизма-ленинизма.
В XII-XIII вв. значительный отклик получила проповедь нищеты. Такие еретические течения, как гумилиаты*53, вальденсы, катары, бегинки и бегарды полагали бедность необходимым условием следования идеалам, провозглашенным Христом и Апостолами. В ответ на подобные умонастроения верующих Папа в начале XIII в. признал два ордена нищенствующих монахов – францисканский и доминиканский. Однако, как мы увидим, мистика нищеты спровоцировала кризисы в ордене францисканцев, угрожавшие самому его существованию, так как основатель ордена, считавший себя мистически обрученным с Бедностью, требовал полного отказа от собственности.
Франциск родился в 1182 г. в Ассизи. Его отец был богатым купцом. В 1205 г. Франциск совершил свое первое паломничество в Рим, где просил милостыню перед собором Святого Петра. Однажды, оказавшись возле лепрозория, он поцеловал прокаженного. Вернувшись в Ассизи, Франциск в течение двух лет жил отшельником при одной из церквей. Его истинное призвание открылось Франциску, когда во время богослужения прозвучали знаменитые слова "Евангелия от Матфея": "Больных исцеляйте; прокаженных очищайте [...] Не берите с собою ни золота, ни серебра..."17 С тех пор он буквально следовал этому призыву Христа, обращенному к Апостолам. Для нескольких своих последователей Франциск сочинил лаконичный и четкий "Устав". В 1210 г. он вновь посещает Рим, чтобы добиться утверждения "Устава" Папой. Иннокентий III дает согласие при условии, что Франциск лично возглавит малый орден (откуда и название минориты). После чего монахи проповедуют по всей Италии, собираясь вместе только раз в году, на Пятидесятницу. В 1217 г. Франциск познакомился с кардиналом Уголино, горячим сторонником его подвижничества, своим будущим другом и покровителем ордена. В следующем году Poverello встретился с Домиником, предложившим ему объединить ордена, от чего Франциск отказался.
На собрании 1219 г. Уголино, по инициативе наиболее просвещенных монахов, предложил внести изменения в "Устав", но его предложение не нашло поддержки. Тем временем францисканские миссионеры распространили свою деятельность за пределы Италии. Франциск в сопровождении одиннадцати братьев отправляется в Святую Землю, намереваясь проповедовать перед султаном. Франциску удается проникнуть в лагерь султана, который принял его доброжелательно. Вскоре, получив известие, что два назначенных им викария изменили "Устав" и добились от Папы привилегий, Франциск возвращается в Италию. Гам он узнает, что некоторые минориты объявлены еретиками во Франции, Германии и Венгрии. Это убедило Франциска принять официальное покровительство Папы, тем самым преобразовав вольную монашескую общину в регулярный орден согласно каноническому праву. Новый "Устав" был утвержден Гонорием III в 1223 г., после чего Франциск отказался от руководства орденом. В следующем году он удаляется в Верону, где и обретает стигматы. Тяжело больной, почти ослепший, он в уединении сочиняет "Laude al Sole", "Увещевания" братьям и свое "Завещание".
В этом трогательном сочинении Франциск в последний раз пытается напомнить монахам об истинном предназначении ордена. Влюбленный в физический труд, он призывает монахов трудиться. "А когда не дастся нам плата за труд, прибегнем к столу Господнему, просить у дверей милостыню". Он предостерегает братьев "оставаться в церквях, пристанищах и всех местах, для них устрояемых, не иначе как пришельцы, гости и странники, как подобает святой бедности, которую мы обещали в "Уставе"; строго приказывает "всем братьям, во имя послушания, где бы они ни были, не сметь добиваться никакой грамоты Римской курии ни самим, ни через третье лицо, ни для церкви, ни для другого какого места, ни оправдываясь проповедническим служением, ни телесными преследованиями..."18
Франциск скончался в 1226 г., и уже через два года был канонизирован Папой Григорием IX, бывшим кардиналом Уголино. Это оказалось наилучшим способом сохранить орден в лоне католической церкви. Однако и в дальнейшем отношения францисканцев с Римским Престолом складывались непросто. Первые биографы св. Франциска изображали его посланцем Божьим, призванным возвестить необходимость церковных реформ. Некоторые францисканцы полагали, что их патрон принадлежит Третьему Царству, возвещенному Иоахимом Флорским19 (см. §271). Народные предания, в которых св. Франциск и его ученики уподоблены Христу и Апостолам, собранные миноритами в XIII в., были обнародованы в XIV в. под названием "Fioretti"*54. Несмотря на искреннее восхищение Франциском, Григорий IX, вопреки "Завещанию", подтвердил "Устав" 1223 г., что вызвало противодействие "блюстителей", а позже – спиритуалов, которые настаивали на полном отказе от собственности. В нескольких буллах Григорий IX и его преемники пытались разъяснить, что речь идет не о "владении", а о "пользовании" строениями и прочим имуществом. Иоанн Пармский, генерал ордена с 1247 по 1257 г., пытался сберечь традиции св. Франциска, при этом избежав прямого конфликта с Римом, но ему помешала непримиримость спиритуалов. К счастью, Иоанну Пармскому преемствовал Бонавентура, которого можно назвать вторым основателем ордена. Тем не менее, полемика вокруг совершенной бедности продолжалась в течение всей жизни Бонавентуры и после его смерти (1274). Диспут был окончательно завершен лишь к 1320 году.
Разумеется, победа Рима умерила первоначальное рвение францисканцев и лишила их надежды на возврат церкви к апостольским идеалам, но благодаря этому компромиссу орден сумел выжить. Примером для подражания францисканцам продолжали служить лишь Христос, Апостолы и св. Франциск, т.е. монахам по-прежнему предписывались бедность, благотворительность и физический труд. Однако важнейшей – и труднейшей – обязанностью миноритов оставалась покорность церковным властям.
Бонавентура родился в 1217 г. в окрестностях Орвьето. До 1253 г. он сначала изучал, а потом преподавал теологию в Париже. В 1257 г., в период одного из наиболее глубоких кризисов францисканства, он возглавил орден. На посту генерала Бонавентура пытался примирить две крайние точки зрения, признавая наряду с бедностью и физическим трудом необходимость образования и созерцания. Он также составил наиболее компромиссную биографию св. Франциска ("Legenda major", 1263), через три года официально признанную единственным достоверным житием святого,
Во время своего обучения в Париже Бонавентура написал "Комментарий к Сентенциям" Петра Ломбардского ["Breviloquium"] и "Спорные вопросы" ["Quaestiones Disputatae"]. Свое главное сочинение, "Путеводитель разума по Богу" ["Itinerarium Mentis in Deum"]20, он написал в 1259 г. после краткого уединения в Берне. За год до своей кончины, последовавшей в 1274 г., Бонавентура был возведен в сан кардинала-епископа Альбанского. Канонизированный Сикстом IV в 1482 г., он был удостоен наименования Doctor Seraphicus Сикстом V в 1588 г.
Теперь уже несомненно, что из всех средневековых богословов одному Бонавентуре удалось осуществить наиболее полный теологический синтез. Он пытался совместить взгляды Платона и Аристотеля, Августина и восточных Отцов Церкви, Псевдо-Дионисия и Франциска Ассизского21. Если Фома Аквинский основывал свое учение исключительно на идеях Аристотеля, то Бонавентура унаследовал традиции Августина и средневекового неоплатонизма. Однако в средние века его учение осталось недооцененным, поскольку в теологии победило томистско-аристотелевское направление (столь же триумфально, как неотомизм в наше время).
Современный исследователь Эверт X. Казенз считает теорию coincidentia oppositorum основой учения Бонавентуры22. Очевидно, что данная концепция, более или менее четко сформулированная, пронизывает всю историю религий. Она прослеживается и в библейском монотеизме: Бог одновременно бесконечен и персонален, трансцендентен миру и раскрывается в истории, вечен и существует во времени и т.д. Подобные противоречия еще более заострены в личности Христа. Однако Бонавентура разрешает их, приняв за образец Святую Троицу, в которой Третья Ипостась исполняет функцию посредника и объединителя.
"Itinerarium Mentis in Deum" – несомненно, наиболее выдающееся произведение Бонавентуры. В нем автор также использует широко распространенную символику, восходящую к истокам христианской мистики, в первую очередь – образ лестницы23. "Мир – это лестница, – учит Бонавентура, – по которой мы восходим к Богу. В процессе восхождения нам встречаются различные приметы Бога. Иные из них – материальные, иные духовные, иные временные, иные вечные, иные внеположные нам, иные присущие. Сначала путь к постижению Первопричины, Бога, наидуховнейшего и вечного, который превыше нас, пролегает через материальные и временные Его приметы, внеположные нам. Так мы вступаем на путь, ведущий к Богу. Затем нам следует погрузиться внутрь себя, в свой собственный разум, где запечатлен Бог вечный и духовный. Здесь помещаются врата Божественной истины, сквозь которые мы должны ступить в то, что вечно, духовно и превыше нас"24. Таким образом мы постигаем Бога в качестве Единства (т.е. Единственного, кто неподвластен времени) и Св. Троицу.
В первых четырех главах "Путеводителя" Бонавентура рассуждает об отражении Бога в материальном мире и человеческой душе, а также о восхождении к Богу. Следующие две главы посвящены созерцанию Бога в качестве Сущего (гл. V) и в качестве Блага (гл. VI). Наконец, в последней, седьмой главе описан мистический экстаз, воскресение души в слиянии с Иисусом Христом. Тут следует отметить исключительное значение, которое Бонавентура придавал экстазу. В отличие от мистического опыта Бернарда Клервосского, где доминировал символизм брачного союза, для Бонавентуры unio mystica осуществляется через успение вместе с Христом, с последующим совместным слиянием в Боге-Отце.
С другой стороны, как истинный францисканец, Бонавентура поощряет строгое и точное знание природы, поскольку Божественная мудрость открывается в космических объектах, а глубокое познание любого материального предмета способствует самопознанию, что, в свою очередь, помогает понять, что Божественный разум – причина каждого индивидуального существования ("Путеводитель", гл. II, 4). Некоторые авторы видели в интересе миноритов к изучению природы один из стимулов развития естественных наук; к примеру, источник открытий Роджера Бэкона (ок. 1214-1292) и последователей Оккама. Можно сравнить значение провозглашенного Бонавентурой принципа неразрывности мистического опыта и познания природы с решающей ролью даосизма в развитии естествознания в Китае (см. §132).
Обычно "схоластическими" называют богословские учения, стремящиеся совместить откровение с разумом, веру с познанием. Уже Ансельм Кентерберийский (1033-1109) следовал принципу св. Августина: "уверовать, чтобы понять", – утверждающему нетщетность разума, хотя и вторичность его по отношению к вере. Однако только Петр Ломбардский (1100-1160) в своем сочинении "Четыре книги сентенций" разработал структуру схоластического богословия. В форме рассуждений, вопросов и ответов, теологу-схоласту следует трактовать следующие темы; Бог, Творение, Боговоплощение, Искупление, Таинства.
В XII в. сочинения Аристотеля, а также великих иудейских и арабских философов (в первую очередь, Аверроэса, Авиценны, Маймонида) получают распространение в латинских переводах. Их воззрения открыли новые перспективы взаимодействия разума и веры. Согласно Аристотелю, область разума целиком автономна. Альберт Великий (Альберт Болыдтедтский, 1206 или 1207-1280), один из наиболее универсальных умов средневековья, требовал восстановить "попранные права разума"25. Однако подобная точка зрения вызывала протест консервативных богословов, обвинявших схоластов в намерении превратить религию в философию, а Христа – в Аристотеля.
Взгляды Альберта Великого были развиты и систематизированы его учеником Фомой Аквинским (1224-1274)26. Для св. Фомы, одновременно богослова и философа, главной темой оставалось Бытие, которое и есть Бог. Он решительно разграничивал домены Благодати и Природы, разума и веры, что. однако, не исключало их гармонии. По Аквинату, существование Бога становится для человека очевидным, стоит ему задуматься об окружающем мире. К примеру: несомненно, что мир находится в движении; следовательно, движение должно иметь причину; но данная причина обусловлена своей причиной, та – своей; однако эта цепочка не может быть бесконечной, потому обязан существовать некий перводвигатель, который и есть Бог. Это доказательство бытия Божия стало первым из пяти. Все пять "путей", как их называл св. Фома, вели от мира к Богу, восходя по причинно-следственной цепочке.
Бесконечный и простой, Бог постижим человеческим разумом, однако невыразим словами. Бог есть чистое бытие (ipsum esse), следовательно, Он бесконечен, вечен и неизменен. Представленное св. Фомой доказательство бытия Божия одновременно доказывает, что Он – создатель вселенной, которую сотворил по собственному произволению, без каких-либо побудительных причин. Однако, согласно Аквинату, человеческий разум бессилен самостоятельно постичь, существует ли мир извечно или имел начало. Божественное откровение сообщает нам веру в то, что сотворение мира осуществилось во времени. Это одна из истин, дарованных откровением, наряду с другими (первородный грех, Св. Троица, Воплощение Сына Божия и т.д.). Соответственно, она может стать предметом теологии, но не философии. Изначальная проблема познания – вопрос о реальном существовании его предмета. Человек был создан, чтобы познать Бога во всей полноте, но, вследствие грехопадения, он способен Его постичь лишь через откровение. Божественная благодать позволяет верующему познать Бога в той мере, в какой Он обнаружил себя в священной истории.
"Несмотря на противодействие богословов, взгляды св. Фомы привлекли множество последователей, не только доминиканцев, но и представителей других философских и религиозных школ [...] Томистская реформа затронула как богословие, так и философию, коснувшись всех коренных проблем каждой дисциплины, но, как нам видится, наиболее ощутимо затронув фундаментальные вопросы онтологии, определяющие разрешение и всех прочих"27. Гильсон считал, что главная заслуга св. Фомы состоит в том, что ему удалось успешно избежать как "теологизма", признающего самодостаточность веры, так и "рационализма". Тот же автор полагает, что закат схоластики начался с осуждения некоторых взглядов Аристотеля (а в еще большей степени его арабских комментаторов) Парижским епископом Этьеном Тампьером в 1270 и 1277 гг.28 С этого момента сотрудничество богословия с философией было во многом скомпрометировано. Критические выступления таких схоластов, как Дуне Скот (ок. 1265-1308) и Уильям Оккам (ок. 1285-1347) также стремились разрушить томистский синтез. В результате размежевание богословия и философии предвосхитило явственный в современных обществах разрыв между священным и профанным29.
Уточним, что со взглядами Гильсона в целом в наши дни трудно согласиться. Фома Аквинский не был единственным великим схоластом средневековья. В ХШ-XIV вв. другие мыслители – в первую очередь, Дуне Скот и Оккам – пользовались не меньшим, если не большим авторитетом. Однако престиж томизма значительно вырос после того, как в XIX в. он был объявлен официальной доктриной католической церкви. Возрождение неотомизма в первой четверти XX в. вообще явилось важной вехой в истории западной цивилизации.
Дуне Скот, именуемый doctor subtilis, подверг критике самые основы теологии св. Фомы, т.е. отрицал необходимость согласовывать веру с разумом. Он полагал, что за исключением постижимого посредством логики доказательства бытия Божия в качестве перводвигателя, религиозному познанию следует руководствоваться единственно верой.
Оккам, doctor plusquam subtilis*55, в своей критике богословского рационализма пошел еще дальше. Он считал, что поскольку человек способен познать лишь непосредственно наблюдаемые явления, законы логики и божественное откровение, метафизика вообще невозможна. Оккам категорически отрицал реальное существование "универсалий", считая их лишь порождением человеческого разума. Поскольку человек ни умом, ни интуицией неспособен познать Бога, он вынужден довольствоваться свидетельствами веры и откровения30.
Новаторство и глубина религиозной мысли Оккама в наибольшей степени выразились в его понимании Бога. Поскольку Бог абсолютно свободен и всемогущ, Ему доступно все, даже нарушение собственных установлений. Он способен, к примеру, избавить от наказания преступника и покарать святого. Божественная свобода превосходит и разум, и воображение, и языковые возможности человека. Религия учит, что Бог подобен человеку, однако Он способен принять любое обличие: осла, камня, дерева31.
Подобные представления о Божественной свободе были слишком парадоксальны для средневекового сознания. Но когда в XVIII в. были открыты "примитивные народы", теология Оккама позволила вникнуть в феномен так называемого "идолопоклонства дикарей", когда священное может предстать в самом подчас неожиданном облике. Учение Оккама способно объяснить иерофании, распространенные в архаических и традиционных религиях, поскольку уже не вызывает сомнений, что предметом почитания служили не сами природные объекты (камень, дерево, источник), а сверхъестественные силы, в них "воплотившиеся".
Экхарт родился в 1260 г., образование получил у доминиканцев в Кельне и Париже. Затем исполнял обязанности преподавателя;, проповедника и администратора в Париже (1311-1313), Страсбурге (1313-1323), Кельне (1323-1327). В двух последних городах его проповедь нашла отклик как у католических монахинь, так и среди бегинок. К сожалению, наиболее значительные из многочисленных сочинений Экхарта – "Комментарий к Сентенциям" Петра Ломбардскою и фундаментальный теологический свод "Opus Tripartitum", – сохранились только в отрывках. Зато уцелели произведения Экхарта, сочиненные на немецком языке, включая "Духовные наставления"*56, большую часть трактатов и множество проповедей.
Мейстер Экхарт – своеобразный, глубокий и "темный" теолог32. Недаром его считают крупнейшим европейским мистиком. Экхарт не только продолжил традицию, но и положил начало новой эпохе в истории христианской мистики. Напомним, что с IV до XII вв. мистическая практика предполагала уход от мира, т.е. монашеский образ жизни. Считалось, что приблизиться к Богу, ощутить Его присутствие, возможно лишь в пустыне или монастырской келье. Устремляясь к Богу, мистик почти обретал потерянный Рай, возвращался в состояние, в котором пребывал Адам до грехопадения.
Истоком христианской мистики можно считать описание Апостолом Павлом экстатического восхождения, видимо, собственного, на третье небо: "И знаю о таком человеке, – только не знаю – в теле или вне тела: Бог знает, – что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать" (2Кор 12: 3-4). Таким образом, ностальгию по потерянному Раю испытывали уже основоположники христианства. Верующие молились на восток, где помещался Эдем. Устроение церквей и монастырских садов символизирует Рай. Основатели монашества (как позже и Франциск Ассизский) приручали диких зверей; а ведь главная примета райской жизни – власть человека над животными33.
Мистическому богослову Евагрию Понтийскому (IV в.) идеалом христианина представлялся монах – как личность, сумевшая возвратиться в райское состояние. Конечная цель молитвенного уединения – слияние с Богом. Ибо, – отмечает св. Бернард, – "Бог и человек разделены. Каждый располагает собственной волей и субстанцией. Их слиянием будет воссоединение воль и единение в любви"34.
Понимание unio mystica как почти что брачного союза – не редкость в истории мистики, причем не только христианской. Сразу отметим, что оно целиком чуждо учению Мейстера Экхарта. Еще больше отличает Экхарта от ранних мистических богословов то, что его проповедь обращена не только к монахам и монахиням, но и к мирянам. В XIII в. стремление к духовному совершенству уже не требовало непременного монастырского уединения. Можно говорить о "демократизации" и "секуляризации" мистического опыта, характерных для периода с 1200 по 1600 гг. Мейстер Экхарт был провозвестником этого нового этапа в истории христианской мистики; он провозгласил и теологически обосновал возможность восстановить онтологическое единство с Богом, оставаясь в миру35. И для него также мистический опыт означал "возврат к истокам" – но к состоянию, предшествующему Адаму и сотворению мира.
Мейстер Экхарт основывает свою новаторскую теологию на различении Бога и божества. Словом "Бог" (Gott) он называл Бога-Творца, а понятием "божество" (Gottheit) определял божественную сущность. В "божестве" он видел Grund, основание и "матрицу" Бога. Конечно, речь не шла о предшествовании во времени или об онтологической модификации, осуществившейся во времени, вслед за актом творения. Однако по причине нечеткости и ограниченности человеческого языка подобное различение могло повлечь досадные недоразумения. В одной из своих проповедей Экхарт утверждает: "Бог и божество столь же различны, как небо и земля [...]. Бог творит, божество не творит, поскольку не имеет объекта [...]. Бога и божество различают деятельность и бездействие"36. Дионисий Ареопагит (см. §257) определял Бога как "чистое ничто". Экхарт развил и заострил эту отрицательную теологию: "Бог не имеет имени, поскольку никто не может Его понять или сказать о Нем что-либо [...] Значит, если я скажу, что Бог хорош, это будет неправдой; я хорош, а Бог не хорош [...] Если я даже скажу, что Бог мудр, и это будет неправдой; я мудрее, чем он. Если я к тому же скажу, что Бог есть сущее, и это не будет правдой; он есть сущее превыше сущего и отрицание всего"37.
С другой стороны, Экхарт настаивает на том, что человек – "порождение Бога", и призывает верующих устремляться к божеству (Gottheit), минуя Св.Троицу, поскольку человеческая душа в своем основании (Grund) единосущна божеству и способна непосредственно познать Бога во всей Его полноте, не нуждаясь в посредниках. В отличие от св. Бернарда и других великих мистиков, Экхарт видит в опыте созерцания не unio mystica, а возврат человека к первичному единству с неявленным божеством (Gottheit) посредством осознания своего онтологического тождества с божественной основой (Grund). "В моем изначале я не ведал Бога, а был только самим собой [...] Я был чистым бытием, и я познавал себя в божественной истине [...] Я был собственной первопричиной – как своего вечного существования, так и временного [...] Поскольку я вечно рождаюсь, я бессмертен [...] Я был причиной самого себя и всего остального"38.
По Экхарту, этому первичному состоянию, предшествующему акту творения, будет идентично конечное, а цель мистического опыта – полное растворение человеческой души в едином божестве. Однако его учение отлично от пантеизма или монизма ведантийского образца. Экхарт уподоблял единение с Богом капле, упавшей в океан: она сливается с океаном, но океан не становится каплей. "Так же и человеческая душа отождествляется с божеством, но Бог не отождествляется с душой". Достигнув мистического единства, "душа бытийствует в Боге, подобно тому, как Бог бытийствует в самом себе"39.
Вполне признавая различие Бога и человеческой души, Экхарт стремился доказать, что оно преодолимо. Для Экхарта долг и предназначение человека – бытие в Боге, а не существование в мире в качестве Божьей твари. Поскольку истинный человек – т.е. его душа – вечен, то единственный путь к спасению – победа над временем40. Экхарт постоянно призывает к "отрешению" (Abgescheidenheit) как необходимому условию обретения Бога41. Согласно его учению, спасение – это процесс познания истины. Человек близок к спасению в той мере, в какой он познал свое истинное бытие, что прежде требует познания Бога, причины всего сущего42. Высший религиозный опыт, обеспечивающий спасение, – это рождение Логоса в душе верующего. Поскольку Бог-Отец рождает Сына в вечности, а основание (Grund) Отца и человеческая душа единосущны, Бог рождает Сына в самом основании человеческой души. Более того: "он рождает меня, своего сына, [который есть] тот же Сын". "Он не просто рождает меня, своего Сына, но рождает, как Самого Себя [Отца], а самого себя, как меня"43.
Наибольшее возмущение противников Экхарта вызывал именно его тезис о рождении Сына в душе верующего, предполагающий тождество "добродетельного и благочестивого" христианина с Христом. Надо признать, что Экхарт подчас использовал довольно рискованные метафоры. Проповедь 6 он заканчивает рассуждением о человеке, полностью воплотившемся в Христа, подобно тому, как хлеб пресуществляется в тело Господне. "Я столь глубоко изменился в Нем, что он породил Свое бытие во мне, притом то же самое бытие, а не его подобие"44. Однако в своем "Защитительном слове" Экхарт утверждает, что говорил лишь об "аналогии" (in quantum), а не о действительном телесном воплощении45.
Некоторые богословы полагали, что решающее значение, которое Экхарт в религиозной практике придавал отрешению (Abgescheidenheit) от всего, что не есть божество (Gottheit), т.е. недооценка человеческой активности во времени, снижает актуальность и действенность его мистического учения. Экхарта несправедливо обвиняли в равнодушии к церковным обрядам и к истории Спасения. Действительно, учение Экхарта оставляло в стороне деятельность Бога в истории и Воплощение Спасителя. Однако он приветствовал тех, кто прерывает созерцание, чтобы накормить болящего, и не устает повторять, что встреча с Богом одинаково вероятна как в храме, так и вне его46. С другой стороны, согласно учению Экхарта, конечная цель созерцания, т.е. полное слияние с божеством, достигнутая вне личного духовного опыта, не может удовлетворить верующего. Истинное блаженство, по Экхарту, – не raptus [прорыв экзальтации], а интеллектуальное единение с Богом, обретенное в созерцании.
В 1321 г. Мейстера Экхарта обвинили в ереси, и в последние годы жизни он был вынужден защищать свои взгляды. В 1329 г. (через год или два после его смерти) папа Иоанн XXII объявил 17 из 28 положений учения Экхарта еретическими, а остальные "пристрастными, весьма дерзкими и граничащими с ересью"46. Возможно, осуждению учения Экхарта способствовали сложность его изложения и личная зависть некоторых теологов, однако оно повлекло за собой роковые последствия. Несмотря на усилия Генриха Сузо и Иоганна Таулера, учеников Экхарта (см. §300), а также популярность учения среди доминиканцев, сочинения Мейстера Экхарта были на несколько веков изъяты из обихода. Западные христианские теология и метафизика прошли мимо его гениальных прозрений и толкований. Влияние идей Экхарта ограничивалось немецкоязычными странами. Запрет на его сочинения способствовал возникновению апокрифов. В то же время дерзкая мысль Мейстера Экхарта продолжала вдохновлять некоторое творческие умы, в числе наиболее выдающихся из которых – Николай Кузанский.
В конце XII в. уже не считалось, что духовного совершенства можно достичь лишь в монастырской келье. Многие верующие старались подражать Христу и Апостолам, оставаясь в миру – как, например, лионские вальденсы, последователи богатого купца Петра Вальдуса, который, раздав все свое имущество беднякам, проповедовал добровольную нищету, или гумилиаты в Северной Италии47. Большинство из них все же оставались в лоне церкви, однако некоторые отрицали необходимость церковных обрядов, даже святых таинств, ставя превыше свой непосредственный опыт единения с Богом.
В Северной Европе – Фландрии, Нидерландах, Германии – возникали небольшие женские общины так называемых бегинок48, в которых физический труд сопутствовал молитве и проповеди. Не столь многочисленными, но так же приверженными принципам нищеты и духовного самосовершенствования были мужские общины бегардов49.
Вдохновленное идеалом vita apostolica, это народное религиозное движение напоминало вальденсов, которым было присуще неприятие как мира, так и католического духовенства. Возможно, некоторые из бегинок предпочли бы обитать в католических монастырях или, по крайней мере, не отвергли бы духовного наставничества доминиканцев. Так, например, Мехтхильда Магдебургская (1207-1282), первая женщина-мистик, оставившая сочинения на немецком языке, называла св. Доминика "своим возлюбленным Отцом". В трактате "Свет Божественной благодати" Мехтхильда использует мистико-эротическую символику брачного союза. "Ты во мне, а я в Тебе"50. Она утверждает, что слияние с Богом способно освободить человека из-под власти греха. Гибким и добросовестным умам данное утверждение само по себе не представлялось еретическим. Действительно, некоторые Папы и многие богословы отдавали должное набожности и рвению бегинок51. Однако в большинстве своем, особенно начиная с XIV в.
Папы и теологи были склонны обвинять бегардов и бегинок в ереси52 и, по традиции, в оргиях, свершающихся по наущению дьявола. Но истинная причина их преследования заключалась в ревности духовенства, предпочитавшего видеть в благочестии бегинок и бегардов лишь гордыню и лицемерие53.
Согласимся, что религиозная экзальтация действительно неоднократно приводила к инакомыслию и даже, с точки зрения церковных властей, к ереси. Впрочем, в XIII-XIV вв. еще не существовало четкой границы между ортодоксией и инакомыслием. С другой стороны, некоторые религиозные сообщества выдвигали непосильные для человека требования к его религиозной жизни. Церковь, чувствуя опасность подобного идеализма, жестоко его карала, тем самым упуская шанс удовлетворить потребность верующих в более искренней и глубокой христианской духовности54.
В 1310 г. в Париже была сожжена Маргарита Порет, первая отмеченная в истории последовательница секты Свободного Духа (которую, несмотря на очевидное сходство, следует отличать от движения бегинок и бегардов). Сестры и братья Свободного Духа55 решительно порвали с церковью, исповедуя радикальный мистицизм, требующий растворения человеческой души в Боге. Противники движения обвиняли его адептов в признании возможности человека достичь в земной жизни столь полного духовного совершенства, что он теряет способность грешить. Еретики считали ненужным посредничество церкви, поскольку "Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода" (2Кор 3:17). Тем не менее, нет никаких оснований причислять их к антиноминалистам; напротив, адепты полагали, что обрести unio mystica возможно лишь посредством строгих самоограничений. В результате своей практики они чувствовали себя столь слиянными с Богом-Отцом и Христом, что некоторые из них утверждали: "Я – Христос, и даже превыше!.."56
Несмотря на то, что Маргарита Порет была сожжена на костре, ее сочинение "Зерцало простецов" распространялось во множестве копий и было переведено на несколько языков. Следует уточнить, что авторство Маргариты Порет было установлено лишь в 1946 г., но популярность этого сочинения среди верующих свидетельствует о том, что ее взгляды не казались современникам целиком еретическими.
"Зерцало" содержит, в частности, диалог, в котором Любовь и Разум оспаривают друг у друга право наставлять человеческую душу. Автор выделяет "семь ступеней Благодати", восходя по которым, верующий достигает слияния с Богом. На пятой и шестой "ступени" Душа исчезает или "отделяется", становясь подобной Ангелам. Однако на седьмую ступень, т.е. unio, можно взойти только после смерти, в Раю57.
Многие произведения авторов, принадлежащих к движению Свободного Духа, приписывались Мейстеру Экхарту. Наиболее известные из них – псевдопроповеди 17, 18 и 3758. В трактате "Schwester Katrei", повествующем об отношениях одной из бегинок с Мейстером Экхартом, сестра Катрей призывает своего духовника: "Господин, возрадуйтесь вместе со мной: я стала Богом!" После чего Экхарт предписывает ей трехдневное затворничество в храме. Согласно этому сочинению, как и "Зерцалу", слияние души с Богом достигается посредством духовной практики. Основной вклад, внесенный движением Свободного Духа в теологию, – представление о возможности осуществить unio mystica в земной жизни59.
Кризису западной церкви в XIV в.60 сопутствовали стихийные бедствия и зловещие космические знаки: появление кометы, солнечные затмения, наводнения. Кроме того, в 1347 г. началась страшная эпидемия чумы, "черной смерти". Шествия флагеллантов были призваны умилостивить Бога61. Это народное религиозное движение проделало путь от ортодоксии к инакомыслию. Действительно, флагелланты, признавая свою богословскую неискушенность, полагали, однако, что самоистязание дает им чудотворную и харизматическую силу, равную церковной, за что и были запрещены Климентом VI в 1347 г.
Чтобы замолить не только собственные прегрешения, но и грехи человечества, процессии флагеллантов, иногда многотысячные, во главе с "учителем" шествовали от города к городу. В каждом из них они, распевая гимны, направлялись к кафедральному собору, перед которым образовывали несколько кружков. Стеная и плача, флагелланты призывали Бога-Отца, Иисуса Христа и Святую Деву, а затем бичевали себя с таким усердием, что их спины превращались в кровавое месиво62.
Впрочем, вея эпоха была словно заворожена страхом смерти и загробных мук, заслонявшим надежду на последующее воскресение63. Произведения искусства (надгробные памятники, скульптура и, в особенности, живопись) с болезненной дотошностью воспроизводили различные стадии трупного разложения64. "В наше время кругом мертвецы и могилы"65. "Пляска смерти", когда танцор изображает самое Смерть, которой увлекались все сословия (короли, нищие, церковные иерархи, купцы и т.д.) сделалась любимым сюжетом живописи и литературы66.
В эту эпоху кровавых жертвоприношений и пособий по ars moriendi исключительную актуальность приобретает образ Скорбящей Богоматери, а также учение о Чистилище. Хотя существование Чистилища было официально признано папством лишь в 1259 г.67, народному религиозному сознанию издревле была свойственна вера в действенность заупокойной мессы68.
Состояние кризиса и безнадежности усилило стремление верующих к более искренней религиозной жизни. Поиск мистического опыта подчас приобретал гротескные формы. Религиозные фанатики Баварии, Эльзаса и Швейцарии объявили себя "друзьями Бога". Их влияние восприняли не только миряне различных сословий, но также и некоторые монастыри. Последователи Мейстера Экхарта Таулер и Сузо распространяли его учение в упрощенном виде, чтобы сделать доступным широкому кругу верующих и одновременно затушевать его сомнительные, с точки зрения церкви, положения.
Об Иогане Таулере (ок. 1300-1361) известно довольно мало, а традиционно приписывавшиеся ему сочинения, как выяснилось, принадлежат другим авторам69. Следуя учению Экхарта о рождении Бога в душе верующего, Таулер наставлял: нужно искоренить "собственную волю, не совершать никаких поступков, позволяя душе лишь кротко и простосердечно внимать Богу". Разуму следует погрузиться "во мрак Божественной тайны, и затем раствориться в простом и не имеющем образа Всеединстве, где теряются все различия, не существует ни объекта, ни чувств". Согласно Таулеру, подобное единство, а не поиск благодати, и есть конечная цель мистического опыта.
О жизни и сочинениях Генриха Сузо (1296-1366) сохранились более определенные сведения. Совсем юным он становится послушником доминиканского монастыря в Констанце и в 17 лет переживает свой первый экстаз70. В отличие от Мейстера Экхарта (своего духовника с 1320 г.), Сузо повествует о собственных экстатических состояниях. Он также выделяет несколько этапов мистического познания: "Тот, кто отрекся от себя, должен отстать от всего тварного и, слившись с Христом, преобразиться в божество".
Возможно, обнародование "Книги Истины", в которой Сузо отстаивает учение Экхарта, послужило причиной запрета его проповеднической деятельности. Сузо совершал путешествия в Швейцарию и Эльзас, где встречался с Таулером, а также с многочисленными "друзьями Бога". Поскольку его проповедь нашла отклик как среди мирян, так и в среде монашества, Сузо преследовала зависть и злобная клевета духовенства. Однако после смерти Сузо его трактаты получили широкое распространение.
Несмотря на свою беспощадную критику бегинок и адептов Свободного Духа, великий фламандский мистик Рюисбрук (1293-1381) также не избежал недоверия церковных властей71. Большая часть из одиннадцати достоверно принадлежащих его перу сочинений посвящена духовному познанию. Рюисбрук предостерегал от заблуждения "еретиков" и "ложных мистиков", путающих мистическую пустоту с unio mystica, так как истинное созерцание невозможно вне церкви. Согласно Рюисбруку, слияние с Богом обретается не "самовольно", а по благодати.
Чтобы избежать искажения своих взглядов, Рюисбрук не поощрял распространения некоторых собственных сочинений, предназначенных исключительно для проповедников, уже причастных Опыту созерцания72. И все же, не избежав неверного истолкования своего учения, Рюисбрук был подвергнут критике ректором Парижского университета Жаном Жерсоном. Даже столь горячий сторонник Рюисбрука, как Герхарт Грот, допускал возможность того, что способ изложения Рюисбруком собственных идей может повлечь за собой недоразумения. Действительно, Рюисбрук, подчеркивая необходимость духовной практики, утверждал, что опыт созерцания постигается только в сфере духа, и уточнял, что даже самое продуктивнее созерцание не приводит к "полному преображению в Бога, полному преодолению своей тварной природы" ("Сверкающий камень"73). Однако в результате духовной практики мистик вливается "в Божественное всеединство", когда его душа "охвачена Св. Троицей" ("Духовные свадьбы") Но Рюисбрук напоминает, что человек создан Богом по Его подобию, "словно живое зеркало, в котором Он запечатлел образ своей сущности". Согласно Рюисбруку, чтобы постичь эту глубокую и таинственную истину, человеку "необходимо умереть в себе и жить в Боге" (ibid., III, Пролог).
Некоторые духовные наставники старались избегать риска церковных гонений, которому, в конечном итоге, подвергались как мистические теологи, так и просто "энтузиасты" созерцания. К примеру, Герхарт Грот (1340-1384) стал основоположником аскетического движения "братьев общей жизни", чуравшегося и мистического богословия, и духовного созерцания. Члены братства были привержены devotio moderna, т.е. простодушной, человеколюбивой и веротерпимой религиозности, притом не противоречащей католической ортодоксии. Братья полагали, что размышление о Боговоплощении, явленном в таинстве евхаристии, более душеполезно, чем мистические спекуляции. На рубеже XIV-XV вв. движение "братьев общей жизни" привлекло множество адептов. Всеобщая глубокая и насущная потребность во внятном религиозном учении объясняет {{пропуск}}ный успех среди верующих "Подражания Христу" Фомы Кемпийского (1380-1571).
До сих пор не существует единой оценки значения и влиятельности данного пиетистского движения. Некоторые авторы видят в нем один из источников церковных реформ, имевших гуманистический характер, будь они католическими или протестантскими74. Охотно признавая, что движение в какой-то мере предвосхитило и стимулировало Реформацию, Стивен Озмент с полным основанием отмечает, что его "главное достижение – восстановление монашеских традиций накануне Реформации. Популярность devotio moderna свидетельствует о том, что стремление подражать Христу и Апостолам в их аскезе и благочестивой общинной жизни вдохновляло верующих на исходе средних веков не меньше, чем на заре христианства"75.
Николай Кребс родился в селении Куза в 1401 г. Учился в интернате "Братьев общей жизни". Некоторые авторы полагают, что подобное образование наложило отпечаток на всю духовную жизнь будущего кардинала76. Николай рано познакомился с сочинениями Мейстера Экхарта и Псевдо-Дионисия Ареопагита, которые оказали на него глубокое духовное и интеллектуальное влияние. Однако обширные познания (он изучил математику, право, историю, богословие, философию), исключительное своеобразие его метафизики и блестящая церковная карьера делают Николая Кузанского одной из наиболее выдающихся личностей в истории христианства77.
Тщетной оказалась бы попытка сжато, и притом полно, изложить его учение. Подчеркнем, в первую очередь, универсальность религиозной метафизики Николая Кузанского, нашедшую выражение уже в его ранних сочинениях "De Concordantia Catholica" (1433), "De Docta Ignorantia" (1440), "De pace fldei" (1453). Он стал первым из богословов, который признал concordantia универсальным свойством, присущим и церковной жизни, и человеческой истории, и мирозданию, и Божественной сущности78. Кузанец полагал, что concordantia может осуществиться не только между Папой и Собором, восточной и западной церквями, но также между христианством и другими великими религиями. Прийти к столь смелому заключению Николаю Кузанскому помогло апофатическое богословие Псевдо-Дионисия. Следуя принципу via negativa, он сочинил свой знаменитый трактат об "ученом незнании".
Прозрение "ученого незнания" посетило Николая Кузанского в Средиземном море (ноябрь 1437), на корабле, направлявшемся в Константинополь. Поскольку главное сочинение Кузанца исключительно богато идеями, ограничимся всего несколькими положениями его учения. Теолог утверждает, что человеческое познание (относительное, многосложное и ограниченное) бессильно постичь истину (которая проста и безгранична). Все человеческие знания предположительны, и Бог для человека непознаваем (I, 1-3). Истина (абсолютный maximum) недоступна разуму, не умеющему снять противоречия. Значит, следует превзойти как рациональное мышление, так и воображение, непосредственно прозрев maximum. Но даже возвысившийся над различиями и множественностью и таким образом прозревший истину интеллект не способен выразить ее в рациональных понятиях. Поэтому Кузанец прибегает к символам и, в первую очередь, к геометрическим фигурам (I, I, 12). В Боге бесконечно большое (maximum) совпадает с бесконечно малым (minimum; 1,4), а потенция – с актом79. Бог ни единичен, ни троичен; Он есть триединство. В своей беспредельной простоте Бог обымает (complicatio) все предметы, но одновременно и присутствует (explicatio) в них. Иначе говоря, complicatio совпадает с explicatio (II, 3). Стоит нам постичь принцип coincidentia oppositorum, как наше "незнание" становится "ученым". Однако человеческий разум не способен осуществить подобный синтез, поскольку coincidentia oppositorum достигается лишь предположительно и в перспективе вечности .
Николай Кузанский был целиком уверен, что via negativa как путь к снятию противоположностей открывает новые перспективы для христианских богословия и философии, позволяя вести вдумчивый и продуктивный диалог с другими религиями. К сожалению, прозрения и выводы Кузанца не получили развития в западном христианстве. В том же 1453 г., когда он сочинил свой трактат "De pace fidei", турки захватили Константинополь, и Византийская империя прекратила свое существование. Казалось, что падение "второго Рима" окончательно перечеркнуло надежду Европы на восстановление ее религиозного и политического единства. Однако несмотря на эту историческую трагедию, в своем трактате "De pace fidei" Кузанец продолжает призывать к объединению религий. Для него не служат препятствием "особенности" политеизма, иудаизма, христианства, ислама. Следуя via negativa, Кузанец способен видеть не только отличие языческих ритуалов от церковных обрядов, но также их сходство, поскольку политеисты "почитают единое Божество во многих божественных образах"81. Что же касается разницы между чистым иудео-исламским монотеизмом и христианским тринитарным монотеизмом, то Николай Кузанский полагает, что "в качестве творца Бог одновременно и единичен и троичен, но в качестве бесконечности Он ни единичен, ни троичен, ни есть что-либо, выразимое словами"82. Существенное отличие христиан от адептов других религий заключается в том, что для последних бессмертие души – лишь упование, а для тех, кто верит в Распятие и последующее Воскресение Христа, – данность.
Яркое и новаторское сочинение Николая Кузанского было почти полностью забыто. Как свидетельствует Я. Пеликан, трактат был вновь открыт только в XVIII в. Лессингом. Показательно, что универсалистские воззрения Кузанца нашли отражение в драме Лессинга "Натан Мудрый". Однако не менее показательно, что сочинение "De расе fidei" до сих пор не привлекло внимания современных экуменистов различного толка*57.
Николай Кузанский был последним выдающимся богословом-философом единой западной церкви. Через полвека после его смерти, в 1517 г., Мартин Лютер обнародовал свои знаменитые 95 тезисов, (см. §309). А еще через несколько лет произошел окончательный раскол западной церкви, при том, что многочисленные энтузиасты, от вальденсов и францисканцев в XII в. до Яна Гуса83 и адептов devotion moderna в XV в., стремились добиться изменения тех или иных церковных институций и богослужебной обрядности, при этом оставаясь в лоне католичества.
За редким исключением их усилия оказались тщетными. Последнюю попытку реформации католической церкви "изнутри" предпринял доминиканский проповедник Джироламо Савонарола (1452-1498). Обвиненный в ереси, он был повешен, а его труп предан публичному сожжению. В дальнейшем реформаторы выступали против католичества и осуществляли свои реформы вне римской церкви.
Разумеется, реформистские религиозные течения, иногда почти не нарушавшие границ ортодоксии, – как, впрочем, и противодействие им, – в той или иной мере стимулировались политическими, экономическими и социальными переменами. Однако беспощадность, с которой церковь подавляла религиозное инакомыслие (и в особенности жестокость инквизиции), способствовала упадку веры и деградации церковного христианства. Что же касается политических перемен, выпавших на этот период европейской истории, то важнейшей из них стало укрепление национальных монархий, чему способствовал расцвет новой идеологии – национализма. Однако для нас более интересен факт четкого разграничения, с началом Реформации, светской (к которой были отнесены как Государство, так и Природа) и духовной компетенций.
Возможно, современники этого и не осознавали, но теологические и политические воззрения Оккама полностью совпадали с историческими тенденциями.
Уже в IV в. наметились разногласия между западной и восточной церквями (см. §251), которые в течение последующих веков постепенно углублялись. Причины были самые разнообразные: культурные различия (с одной стороны – греко-восточные культурные корни, с другой – римско-германские); различие языков и, соответственно, взаимная недоступность богословской литературы; различия в бытовом и церковном обиходе (принятый в западной церкви целибат; использование облаток на Западе и просфор на Востоке; причащение мирян только хлебом на Западе и т.д.). Папа Николай протестовал против возведения на Патриарший престол недавнего мирянина Фотия, "позабыв" сходный прецедент с Амвросием Медиоланским*58. Некоторые действия Рима раздражали, в свою очередь, византийцев. Например, провозглашенное в VI в. верховенство церкви над светской властью или коронация в 800 г. Карла Великого в качестве римского императора, тогда как титул императора исконно принадлежал правителю Византии.
Некоторые церковные установления и обряды были присуши только восточному христианству. Мы уже видели, сколь остро в Византии стоял вопрос о почитании икон (§258) и "космическом христианстве", распространенном в сельских общинах Юго-Восточной Европы (см. §236). Вера в то, что мир искуплен и освящен Распятием и Воскресением Христа, внушала восточным христианам некоторый жизненный и религиозный оптимизм. Вспомним также исключительную важность, которую придавала восточная церковь обряду миропомазания. "Печать Святого Духа", наложенная сразу вслед за крещением, превращала мирянина (от слова "мир", "община") в Его носителя. Наименование "мирянин" подчеркивает одновременно и принадлежность верующего к определенной религиозной общине, и независимость общин, возглавляемых епископами и объединенных в митрополии. Добавим другую характерную черту восточной церкви: веру в возможность прижизненного обóжения правоверного христианина (theosis; см. §303).
Причиной разделения церквей послужила поправка к Никео-Цареградскому Символу, гласящая, что "Святой Дух исходит от Отца и от Сына". Впервые подобное воззрение, получившее название филиокве, прозвучало на II Толедском Соборе (589), созванном, чтобы утвердить переход короля Рекаредо из арианства в католичество . Несогласие в вопросе об исхождении Святого Духа, – т.е., исходит ли Дух от Отца и Сына или только от Отца, – по сути, означало различное истолкование Святой Троицы. Западное христианство утверждает, что Святой Дух объединяет Отца с Сыном. Восточная церковь, напротив, в Боге-Отце видит первопричину Троицы85.
Некоторые авторы полагают, что поправку к Символу инициировали властители Священной Римской империи. "Возникновение империи Каролингов способствовало распространению на Западе учения филиокве и его утверждению в качестве единственно верного понятия об исхождении Святого Духа. Истинной причиной послужила необходимость для нового государства со вселенскими претензиями отстоять свою легитимность в споре с Византией, дотоле единственной по определению христианской империей"86. Однако лишь в 1014 г. Символ с поправкой о филиокве был оглашен в Риме87 по требованию императора Генриха II (эту дату и можно считать началом размежевания церквей).
Тем не менее, окончательный разрыв между церквями произошел позже. В 1053 г. Папа Лев IX направляет в Константинополь своего верховного легата кардинала Гумберта с предложениями возобновить церковные связи и заключить союз против норманнов, незадолго до того завладевших югом Италии. Однако Патриарх Михаил Керуларий отнесся к ним сдержанно, отказавшись пойти на какие-либо уступки. 15 июля 1054 г. посланцы Папы в храме Святой Софии публично отлучили Керулария от церкви, вменив ему в вину десять ересей, включая отрицание флиокве и целибата.
С тех пор озлобление католиков против византийцев постоянно возрастало, разрешившись разгромом Константинополя в 1204 году армией крестоносцев, уничтожавших иконы и втаптывавших в грязь святые мощи. По свидетельству хрониста Никиты Хониата, проститутка распевала непристойные песни на патриаршем престоле. Летописец напоминает, что мусульмане "не насиловали наших женщин [...], не ввергали жителей в совершенную нищету*, не раздевали донага, заставляя обнаженными ходить по улицам, не предавали огню или голодной смерти [...] А ведь злодействовали подобным образом люди, именующие себя крестоносцами, и так же, как мы, верующие во Христа"88. Уже говорилось (§268), что Бодузи Фландрский объявил себя латинским императором Византии, а венецианец Томмазо Морозини – Константинопольским патриархом.
Греки никогда не забывали этой трагедии. Однако, опасаясь турецкой угрозы, православная церковь, начиная с 1261 г., вступает в переговоры с Римом, настойчиво добиваясь созыва объединительного Собора, в целях разрешения спора о флиокве, с последующим провозглашением унии. Со своей стороны, и Византийские императоры стремились к союзу с Римом, рассчитывая на военную помощь. Переговоры продолжались больше века и, наконец, на Флорентийском Соборе (1438-1439) представители православной церкви, под давлением императора, согласились пойти на уступки католикам. Однако союз на подобных условиях был отвергнут и народом, и духовенством. Впрочем, спустя четырнадцать лет Константинополь был захвачен турками, и Византия прекратила свое существование. Но византийские духовные институции пережили ее государственность. "Византия после Византии", по определению румынского историка Н. Иорги89, существовала в Западной Европе и России еще не менее трех столетий. Византийское наследие служило источником "народного" христианства, которому не только удалось выстоять среди постоянных гонений, но и породить цельное религиозно-художественное сознание, корни которого уходят в эпоху неолита (см. §309).
В связи с понятием обóжения (theosis)90 уже упоминались имена великих богословов Григория Нисского и Максима Исповедника, которые систематизировали учение о слиянии с Богом (см. §257). В своем сочинении "О жизни Моисея Законодателя" Григорий Нисский говорит о "сияющем мраке", пребывая в котором, Моисей "возглашает, что узрел Бога" (II, 163-164). Согласно Максиму Исповеднику, это виденье Бога во мраке и есть обóжение, когда верующий причащается: Богу. Theosis возможен лишь по благодати: "всемогущий Бог добровольно являет Себя, притом Его сущность остается непознаваемой"91. Вот какими словами Симеон Новый Богослов (942-1022), единственный восточнохристианский мистик, поведавший о своем духовном опыте, описывает таинство обóжения: "Ты меня принял, Господь, сделав так, что этот тленный храм – моя бренная плоть – соединилась с Твоей святой плотью, а моя кровь смешалась с Твоей; отныне я часть Тебя, прозрачная и проницаемая"92.
Уже говорилось, что учение об обóжении стало основой православной теологии. Добавим, что оно теснейшим образом связано с духовной практикой синайских монахов-исихастов (от слова hesychya – "молчание"), главной принадлежностью которой считалась "умная", или "Иисусова", молитва. Эта краткую молитву ("Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя") следовало непрестанно повторять, вдумываться в нее и глубоко ею "проникнуться". Начиная с VI в., исихазм с горы Синай распространяется по всей Византии. Уже Иоанн Лествичник (VI-VH вв.), наиболее характерный из синайских богословов, настаивал на необходимости исихии93. Но лишь начиная с Никифора Уединенника (XIII в.), исихазм практикуется в афонском и других монастырях. Никифор напоминает, что цель религиозной жизни – овладеть посредством духовной практики "сокровищем, таящимся в нашем сердце". Иначе говоря, соединить ум (nous) с сердцем, "вместилищем Бога", т.е. "низвести" разум в сердце, что достигается, в том числе, и посредством правильного дыхания.
Именно Никифор "первым свидетельствует о практике соединения "иисусовой молитвы" с дыхательным упражнением" . В своем сочинении "О хранении сердца" он дает ее подробное описание. "Итак, сосредоточив свой ум в себе, введи его в дыхательный путь, протянувшийся до сердца, и вместе с вдыхаемым воздухом заставь его сойти в сердце и в нем сохраниться. Когда он там угнездится, сам увидишь, какая радость наступит [...] Как человек, который возвращается к себе после долгого отсутствия, не сдерживает радости от встречи с женой и детьми, так же и ум, когда он соединяется с душой, исполняется радости и несказанного блаженства [...] Помни при этом, что, когда твой ум утвердится в сердце, то ему следует не пребывать безмолвным и праздным, но только лишь творить молитву: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!" И так безумолчно и непрестанно"95.
Еще более важная роль в распространении исихазма среди афонских монахов принадлежит Григорию Синаиту (1255-1346). Во главу своего учения он ставил "память о Боге" ("Но чтобы помнил Господа, Бога твоего" – Втор 8:18), помогающую осознать постоянное присутствие благодати, дарованной в крещении, но с тех пор сокровенной, чему причина – греховность человека. Григорий предпочитал отшельничество монастырской жизни, поскольку считал церковное богослужение слишком публичным, чтобы оживить "память о Боге". Притом он предостерегал монахов от опасности видений, порожденных воображением96.
В первую очередь, именно споры об исихазме придали новый импульс византийской богословской мысли, которая начиная с IX в. оставалась "вторичной". Около 1330 г. калабрийский грек Варлаам прибыл в Константинополь и, добившись доверия императора, посвятил себя делу объединения церквей97. Познакомившись с несколькими монахами-молчальниками, он подверг яростной критике практику исихазма. Варлаам обвинял монахов в мессалианской ереси98, ибо они претендовали на непосредственное видение Бога, тогда как Он недоступен человеческому зрению. Безусловно, наиболее выдающимся и защитников исихазма стал Григорий Палама. Св. Григорий родился в 1296 г. Двадцать лет он провел в монастыре на Афоне, а затем был возведен в сан митрополита Фессалоникийского. Его сочиненные в ответ Варлааму "Триады в защиту священно-безмолвствующих" значительно обогатили православное богословие. Основный вклад Паламы в развитие теологической мысли состоит в различении божественной сущности и "энергий", посредством которых Бог творит и являет Себя в мире. "Непознаваемая божественная сущность, если она не обладает энергией, отличной от нее самой, окажется целиком неприсутствующей и будет всего только духовным зрением"99. Божественная сущность – "причина" энергий, "каждая из которых являет в мире различные божественные свойства, при том, что все они одной природы, поскольку имеют единый источник – живого Бога"100. (Учение о нетварных энергиях было утверждено православными Соборами 1341, 1347 и 1351 гг.).
Нетварный Свет, который узрели исихасты, св. Григорий уподобляет Фаворскому Свету. На горе Фавор преобразился вовсе не Христос, а Апостолы, сумевшие теперь прозреть Христа в Его истинном обличий, ослепительно-светоносного. Подобная способность, которой обладал и Адам, будет возвращена человеку по завершении истории101. С другой стороны, следуя традиции египетских монахов, Палама утверждал, что святые, узревшие Нетварный Свет, обретают видимое глазом сияние. "Тот, кто приобщился божественной энергии [...] сам в некоторой мере обрел сияние; он слился с Нетварным Светом, и при его помощи познал то, что скрыто от тех, кому не дарована подобная благодать"102.
Действительно, Воплощение Христа обратило нашу плоть в "храм живущего в нас Святого Духа" (1 Кор 6:19); таинство причастия помещает Христа в наше тело, и "мы обретаем свет Отца через ипостась Сына" ("Триады", I, 2, 2). Присутствие в нас Нетварного Света "преображает наше тело, которое делается духовным [...] настолько, что человек целиком обращается в Дух"103. Но подобное "одухотворение" плоти вовсе не означает утрату человеком материальности. Наоборот, мистик, "не освободившись, или не будучи освобожден, от плоти, обретенной им с рождением", приходит к Богу, "повторив весь путь творения"104. Великий богослов восстает против платонизма, который в XVI в., в эпоху "Палеологовского Ренессанса", буквально заворожил византийских интеллектуалов, включая часть духовенства105. Возвращаясь к библейской традиции, Палама настаивал на необходимости святых таинств, которые изменяют материю субстанционально, притом не уничтожая.
Триумф исихазма и паламитской теологии возвратил верующим уважение к религиозным обрядам и восстановил некоторые церковные институции. Исихазм стремительно распространился по Восточной Европе, включая Румынские княжества, и проник в Россию вплоть до Новгорода, послужив препятствием "возрождению" эллинизма, связанному с увлечением философией Платона. Таким образом, гуманизм обошел Византию и другие православные страны. Некоторые авторы полагают, что благодаря двойной победе Паламы – над оккамизмом Варлаама и над греческой философией, – православие избежало процесса, подобного Реформации*59.
Добавим, что одним из самых оригинальных богословов, творивших после Паламы, стал мирянин Николай Кавасила (1320/25-1371), крупный византийский чиновник. Кавасила был одним из тех, кто положил начало закрепившейся среди православных народов традиции предпочитать мирянина монаху. Он объяснял подобное предпочтение тем, что последний ведет жизнь ангелическую, а мирянин – человек во всей его полноте. Впрочем, Кавасила обращался именно к мирянам, убеждая их в исключительной важности религиозной практики, и в первую очередь – снятых таинств106.