ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>Предметность восприятия
заключается в разделении одного феноменального поля на отдельные предметы, которые обладают устойчивостью и четкими границами [Большая психологическая энциклопедия, 2007, с. 347].
А. Н. Гусев (2007) полагает, что предметность:
…заключается в том, что мы воспринимаем не набор сенсорных качеств, а предмет, представленный вне нас, обладающий этими качествами и поэтому реально существующий [с. 26].
…характеризуя предметный характер восприятия, исследователи отмечают прежде всего следующее. 1. Объективированность или вынесенность объекта восприятия вовне… 2. Предметный образ сопровождается переживанием чувства реальности своего существования… 3. Чувственный предметный образ всегда выступает как осмысленный, отнесенный к определенному понятию, то есть имеющий значение. 4. Предметный образ обладает константностью, то есть его чувственная представленность субъекту относительно постоянна при изменении условий его восприятия. 5. Перцептивный образ предмета характеризуется полимодальностью, отражая единство его сенсорных качеств разной модальности. Это характеристика его чувственной целостности [с. 280].
Если первые две из приведенных характеристик не вызывают особых возражений, то с третьей, четвертой и пятой не все так однозначно. Всегда ли чувственный образ «отнесен к определенному понятию»? Думаю, нет. Очевидно, например, что образ знакомого объекта, например соски, не отнесен у младенца к определенному понятию, хотя и осмыслен на доступном ему сенсорном уровне. Как быть с образами восприятия предметов, непонятных для воспринимающего, которые очевидно существуют для него, но которые не имеют ясного значения в силу условий восприятия? Причем образ восприятия в этом случае осмыслен, так как человек отдает себе отчет в его наличии, но не может его четко категоризовать – «отнести к определенному понятию». Например, что-то промелькнуло в боковом поле зрения и скрылось. Мне справедливо возразят, что что-то – это тоже категория, поэтому говорить здесь можно лишь о незавершенной категоризации. Однако в случае восприятия у маленьких детей категоризации действительно нет вовсе.
Более серьезные возражения вызывает четвертая характеристика – «константность чувственной представленности предметного образа», так как именно чувственная представленность образа предмета чрезвычайно разнообразна и непостоянна, будучи зависимой от условий восприятия предмета. Многие авторы, в частности Р. Л. Грегори (1970), неоднократно указывали на это. Относительно постоянно же и константно (насколько это вообще может быть в психике) нечто иное – актуализируемая в сознании многообразными чувственными впечатлениями модель-репрезентация предмета.
Пятая характеристика перцептивного образа – полимодальность – также вызывает возражения, так как она не является характеристикой образа восприятия вовсе. Образ восприятия, как уже говорилось выше, всегда мономодален. Полимодальна же целостная сенсорная модель-репрезентация объекта.
А. Н. Гусев (2007) пишет60:
При изучении психического восприятия очень важно проводить различие между миром физическим и миром предметным, а понять это принципиальное различие нам мешает непосредственно чувственное переживание тождества предмета и его образа [А. Д. Логвиненко, 1987]. Логика наивного реализма подспудно приводит нас к не различению реального физического предмета и его образа, но не раз уже упомянутый нами ранее вопрос К. Коффки: «Почему мы воспринимаем предметы такими, какими мы их воспринимаем?» – заставляет задуматься о нетождественности этих понятий. С одной стороны, многие качества окружающих нас предметов (мира физического) недоступны чувственному восприятию, например фон электромагнитного излучения от компьютера. Но, с другой стороны, и самому детальному физико-химическому анализу недоступна специфика чувственного переживания улыбки Джоконды на картине Леонардо да Винчи, привлекательность любимого человека или кажущаяся нам недоброжелательность человека, доставившего нам ранее много неприятностей [с. 280–281].
Да, «логика наивного реализма подспудно приводит нас к не различению реального физического предмета и его образа», но не столь уж она и наивна. Еще более наивна логика, располагающая между нашим образом восприятия объекта и частью «реальности в себе», которую наше сознание конституирует как воспринимаемый им объект, еще некий промежуточный физический объект, якобы нами и воспринимаемый. Между предметным миром нашего сознания и недифференцированной беспредметной «реальностью в себе» нет никакого дополнительного физического «предметного мира», как принято считать в психологии в соответствии со «здравым смыслом», утверждающим, что «раз восприятие отражает, то оно, естественно, отражает предмет».
А. Н. Гусев (2007) продолжает:
…деятельностный подход в психологии восприятия исходит из предметности самого воспринимаемого мира, то есть объективности составляющих его объектов и их отношений, мира, противостоящего субъекту в акте восприятия и нетождественного ему. Образ восприятия строится в соответствии со свойствами окружающего нас предметного мира, но этот образ является также результатом активного взаимодействия субъекта с миром, взаимодействия, опосредованного предметной деятельностью [с. 281].
В соответствии с этим традиционным и доминирующим сегодня в психологии подходом образ восприятия рассматривается как репрезентация этого самого окружающего «предметного мира». Мне представляется, что все как раз наоборот. Именно наше сознание строит сенсорные гештальты – образы восприятия, которые и конституируют для нас строго определенным образом недоступный нам никак иначе «мир в себе». Эти наши образы восприятия являются лишь знаками, символами «мира в себе» и одновременно – физическими, чувственно явленными нам предметами окружающего нас мира, а не чем-то, выстроенным в соответствии со свойствами предметов окружающего мира, так как никакого «предметного мира» без человеческого сознания нет. Именно наше сознание в своих репрезентациях конституирует, выстраивает для нас недоступную нам никак иначе окружающую объективную реальность в виде «предметного мира» и выделяет в нем предметы, их свойства, действия, отношения и т. д.
Кстати, еще А. Н. Леонтьев (1981) высказывал идею об амодальности окружающего нас реального физического мира. Из сказанного мною отнюдь не следует, что наше сознание может конституировать реальность в каком угодно направлении и ключе. Эти направления и особенности конституирования задаются самой окружающей объективной «реальностью в себе», но зависят от сознания. Вопрос о том, что играет большую роль в процессе формирования наших образов восприятия: внешний мир или сознание, неразрешим, а потому носит неконструктивный характер.
Еще раз вернемся к предметности восприятия. Предмет создается в сознании формируемым в процессе восприятия (по-видимому, достаточно быстро) относительно стабильным психическим феноменом – чувственной моделью-репрезентацией. При повторном восприятии того же или сходного элемента «реальности в себе» сходные чувственные впечатления немедленно актуализируют в сознании уже возникшую ранее модель-репрезентацию предмета, которая участвует вместе с ними в формировании того, что мы называем «образом восприятия предмета». Именно модель-репрезентация ответственна за «предметность» восприятия, так как конституирует тождественный самому себе предмет в сознании, несмотря на различия возникающих всякий раз в процессе его восприятия новых чувственных перцептивных впечатлений.
Итак, можно заключить, что 3, 4 и 5-й признаки, рассматриваемые А. Н. Гусевым [2007, с. 280] в рамках понятия предметность образа восприятия, обусловлены как раз моделью-репрезентацией объекта восприятия.
Г. Глейтман, А. Фридлунд и Д. Райсберг (2001) пишут:
…может показаться удивительным, что мы вообще способны видеть реальные параметры объекта. …Нам удается достигнуть константности восприятия. Так, слон выглядит большим даже на расстоянии; почтовая открытка выглядит прямоугольной, несмотря на то что ее образ на сетчатке прямоуголен только в том случае, когда она находится у нас прямо перед глазами; ворона выглядит черной даже при ярком солнечном свете. Во всех этих случаях нам удается преодолеть все искажения ближнего стимула (или того, что авторы называют «сетчаточной проекцией». – Авт.) и мы адекватно реагируем на внешний мир. Как же мы умудряемся это делать? [С. 286.]
Итак, константность61 восприятия заключается в том, что воспринимаемый объект (это касается лишь объектов, известных наблюдателю) остается для наблюдателя как бы неизменным, несмотря на постоянное и значительное изменение перцептивных образов, репрезентирующих данный объект. Еще Р. Декарт в работе «Диоптрика» (1637 г.) впервые обратил внимание на константность восприятия, отмечая, что:
…оценка формы явно исходит из нашего знания или мнения о расположении частей предмета и не согласуется с изображением в глазу… [цит. по: Большой психологический словарь, 2004, с. 235].
Экспериментальное изучение константности восприятия началось в XIX в. в Лейпцигской лаборатории В. Вундта. С тех пор константности восприятия было посвящено множество исследований. Предпринимались попытки самого разного ее объяснения. Тем не менее Дж. Хохберг [2003, с. 315–316], описывая основные теории, объясняющие константность восприятия, подчеркивает, что пока нет удовлетворительной теории объяснения этого явления.
Я уже высказывал выше предположение, что в процессе восприятия знакомого объекта в сознании наблюдателя, кроме возникающих мгновенных перцептивных образов, актуализируется и модель-репрезентация воспринимаемого предмета, которая может не совпадать с образами его восприятия. Эту в определенном смысле неновую идею высказывали в разных вариантах многие исследователи.
Дж. Гибсон (1988), например, пишет:
Когда много лет назад я ввел различение таких разновидностей внутреннего опыта, как видимое поле и видимый мир, я продолжал развивать идею, выдвинутую Коффкой… Я утверждал, что видимое поле состоит из мозаики цветов, чем-то похожее на картину, тогда как видимый мир состоит из знакомых объектов и поверхностей, которые располагаются друг за другом. Видимое поле имеет границу, близкую по форме к овалу. В нем около 180° по горизонтали и около 140° по вертикали. Его границы нечетки, однако, если присмотреться, их можно легко заметить.
Зрительный мир не имеет таких границ; он безграничен, подобно поверхности сферы, простирающейся вокруг нас. Видимое поле четко в центре и размыто по периферии, то есть ближе к границам оно становится неопределенным, а у зрительного мира нет такого центра определенности – он четок везде. При повороте головы овальные границы видимого мира перемещаются, при наклоне – вращаются, но зрительный мир при этом остается совсем неподвижным и всегда – вертикальным. Мозаика зрительного поля искажается при движении. Так, например, когда наблюдатель движется в направлении какой-либо точки, видимое поле начинает растекаться от этой точки, а феноменальные поверхности мира всегда остаются жесткими. Видимое поле – это особый род внутреннего опыта, который возникает в ответ на фиксированную выборку из объемлющего строя, то есть при фиксации головы и глаз. В чистом виде видимое поле возникает только тогда, когда открыт и фиксирован только один глаз. Видимый мир – это разновидность внутреннего опыта, возникающая, естественно, благодаря целостному объемлющему строю при условии, что смотрят вокруг обоими глазами, каждый из которых занимает свою (несколько отличающуюся от другого) точку наблюдения… Видимый мир – это такая разновидность внутреннего опыта, которая ничему не соответствует – ни картине, ни кинофильму, ни даже «панорамному» кинофильму. Видимый мир не является проекцией экологического мира. Как это может быть? Видимый мир есть результат извлечения инвариантной информации из объемлющего оптического строя посредством исследовательской деятельности зрительной системы, а осознание наблюдателем своего собственного тела во внешнем мире является составной частью внутреннего опыта [с. 294–295].
При всем авторском своеобразии понимания «видимого мира» Дж. Гибсоном трудно не узнать в нем модель-репрезентацию окружающего мира. В норме видимое поле (перцептивный образ реальности) и видимый мир (модель-репрезентация реальности) жестко координированы и взаимно дополняют друг друга. Я полагаю, что именно неразрывная связь модели-репрезентации воспринимаемого объекта с его перцептивным образом и обеспечивает то, что называется константностью восприятия объекта.
Основываясь на идеях Дж. Гибсона, А. Д. Логвиненко (1981) в своих экспериментах предлагал испытуемым сравнивать два квадрата – тестовый и эталонный. При этом им давались инструкции оценить видимую, проекционную и реальную форму прямоугольника. В первом случае коэффициент константности оказался максимально приближен к единице. Во втором был минимальным. В третьем – средним (0,7–0,8). На основе полученных результатов А. Д. Логвиненко высказал предположение, что:
…в сознании могут быть презентированы как образы видимого мира, которые обладают константностью, так и образы видимого поля (или зрительного пространства), которые аконстантны [с. 186].
Из этого можно сделать вывод, что константностью обладают не перцептивные образы, а образы воспоминания и представления, составляющие модель-репрезентацию воспринимаемого знакомого объекта.
Хорошо изучены константность величины, светлоты и формы объектов. Эксперименты А. Холуэя и Э. Боринга (А. Holway, Е. Boring, 1941) продемонстрировали, что константность восприятия величины объекта зависит от наличия у наблюдателя информации о признаках его удаленности, при исключении которой восприятие становится аконстантным и основывается на угловых размерах объекта.
Испытуемого помещали на пересечении двух перпендикулярных друг другу коридоров (рис. 26). В одном на расстоянии 3 м от него располагался освещенный диск-эталон. В другом на расстоянии от 3 до 36 м испытуемому предъявлялись последовательно тестовые диски разного размера. Чтобы величина сетчаточной проекции тестового диска оставалась постоянной (угол зрения равен 1 градусу), размер диска увеличивался по мере его удаления от испытуемого. Испытуемый должен был, оценив размер тестового диска, подобрать равный ему диск-эталон, изменяя его диаметр. Было проведено четыре опыта. В первом исследовалось только нормальное бинокулярное зрение. Во втором – нормальное монокулярное зрение. В третьем испытуемый смотрел на тестовый объект через «искусственный зрачок». В четвертом – через специальный темный коридор из темной материи, который исключал все признаки удаленности, создаваемые полом, стенами и потолком коридора.
Рис. 26. Схема экспериментальной проверки константности восприятия размера, выполненной Холуэем и Борингом
В первом и втором опытах отмечалась максимальная константность восприятия светового диска. В третьем ограничение восприятия признаков удаленности привело к снижению константности восприятия, а устранение признаков удаленности в четвертом – к исчезновению константности восприятия. Таким образом, результаты эксперимента показали, что константность восприятия величины объекта зависит от наличия или отсутствия информации об удаленности объекта или об окружающих объект других объектах восприятия.
Результаты экспериментов А. Холуэя и Э. Боринга продемонстрировали, как мне представляется, что в том случае, когда актуализирующаяся в сознании модель-репрезентация наблюдаемого объекта встроена в модель-репрезентацию окружающей реальности в целом (как в первом и втором опытах), наблюдается полная константность размеров воспринимаемого объекта. В том же случае, когда модель-репрезентация воспринимаемого объекта как бы вычленена из модели-репрезентации окружающей реальности (как в третьем и особенно в четвертом опытах), имеет место аконстантность восприятия размеров объекта. Следовательно, константность величины воспринимаемого объекта зависит и от модели-репрезентации воспринимаемого объекта, и от модели-репрезентации окружающей реальности в целом. Есть последняя, есть и константность восприятия включенных в нее элементов.
Необычность сенсорных впечатлений, возникающих порой при восприятии, может не позволить привычной модели-репрезентации актуализироваться в сознании наблюдателя. Это приводит к появлению странных образов восприятия. Так, например, при взгляде с небоскреба или самолета знакомые предметы (люди, машины, дома) кажутся необычно маленькими. В этой связи интерес представляет публикация С. Тернбалла [C. Turnball, 1961].
Будучи антропологом, С. Тернбалл в середине прошлого века изучал пигмеев племени бамбути в густых лесах Конго. В путешествии его сопровождал 22-летний пигмей Кенж. Однажды путешественники вышли из леса и перед ними открылась панорама с холма. Кенж никогда не имел дело с видами на большое расстояние, и его поразил вид дальних заснеженных горных вершин. Увидев на равнине пасущееся в нескольких милях от них стадо буйволов, Кенж спросил Тернбалла, что это за насекомые, и рассмеялся в ответ на утверждение, что это буйволы. Затем, когда они подъехали на машине ближе и Кенж действительно увидел буйволов, он испугался, решив, что это колдовство. Увидев с берега озера плавающее в трех милях судно, Кенж решил, что это бревно, но после напоминания Тернбалла про буйволов поверил, что это судно.
Наблюдения С. Тернбалла демонстрируют, что константность восприятия размера сильно удаленных предметов у пигмеев бамбути не формируется в силу особенностей их среды обитания. Данное обстоятельство свидетельствует о том, что человек приобретает константность восприятия определенных объектов не с момента рождения, а постепенно, в процессе развития соответствующих моделей-репрезентаций окружающего мира.
Константность светлоты объекта заключается в том, что светлота (или белизна) объекта субъективно остается постоянной даже при изменении освещенности объекта. Г. Уоллах (H. Wollach, 1948; 1963) продемонстрировал в своих опытах, что зависимость константности восприятия светлоты предмета обусловлена константностью отношения его освещенности и освещенностей находящихся рядом с ним поверхностей.
В одном своем эксперименте Г. Уоллах проецировал на экран в темной комнате светлый диск, расположенный в кольце света (рис. 27). Освещенность диска и кольца не менялась и они выступали в качестве контроля. Рядом проецировался второй аналогичный диск и тоже в кольце света. Интенсивность света в кольце можно было менять. Автор обнаружил, что при изменении интенсивности освещения этого второго кольца цвет (светлота) второго диска в этом кольце света изменялся в широких пределах от белого до черного. Иными словами, субъективная светлота второго диска зависела от интенсивности света в окружающем его кольце. Ярче кольцо – темнее внутренний диск, и наоборот. Результаты эксперимента демонстрируют зависимость светлоты поверхности предмета от интенсивности освещения окружающего фона.
В другом эксперименте Г. Уоллах подвешивал темно-серый квадрат в темной комнате и освещал его так, чтобы испытуемый не видел светлое пятно на стене комнаты позади квадрата. При уменьшении освещенности цвет квадрата менялся от белого до темно-серого. Но если квадрат предъявлялся на фоне освещаемого одновременно с ним белого картона, то изменения освещенности квадрата почти не сказывались на его цвете. Он всегда выглядел темно-серым на белом фоне. Следовательно, именно восприятие отношения освещенности предмета и фона делает восприятие светлоты предмета константным при изменении его освещенности.
Рис. 27. Эксперимент Уоллаха
Опыты Г. Уоллаха еще раз, но уже не на примере константности величины, а на примере константности светлоты подтверждают тот факт, что константность восприятия объекта обусловлена наличием в сознании наблюдателя модели-репрезентации воспринимаемой реальности в целом, которая включает в себя в качестве своего элемента модель-репрезентацию воспринимаемого объекта. При этом изменения последнего анализируются сознанием в структуре общих изменений реальности.
Обсуждая константность цвета, Р. Л. Аткинсон, Р. С. Аткинсон, Э. Е. Смит и др. [2007, с. 214–215] приводят пример с рубашкой из черного бархата, которая выглядит черной и в тени, и на солнце, несмотря на то что под прямыми солнечными лучами она отражает в тысячи раз больше света. Стоит, однако, начать разглядывать ее через глазок в черном непрозрачном экране, отверстие в котором ограничивает видимую область, в результате чего наблюдатель видит только свет, отраженный от самого предмета, независимо от его окружения, как освещенная рубашка может стать даже белой, поскольку свет, достигающий глаза через отверстие, имеет большую интенсивность, чем отраженный от самого экрана.
Р. Л. Аткинсон, Р. С. Аткинсон, Э. Е. Смит и др. (2007) сообщают, что:
…если смотреть на зрелый помидор через трубку, скрывающую и окружение, и общий вид самого объекта, он может оказаться любого цвета – синего, зеленого или розового – в зависимости от длин волн отраженного от него света. Поэтому константность цвета, как и константность яркости, зависит от неоднородности фона (Maloney & Wandell, 1986; Land, 1977) [с. 214–215].
Следовательно, модель-репрезентация объекта, встроенная в более общую модель-репрезентацию окружающего мира, влияет даже на наше восприятие цвета данного объекта. Поэтому в случае отсутствия модели-репрезентации окружающего мира, формирующего фон, резко возрастает вариабельность цвета воспринимаемого объекта – фигуры.
Итак, если образы восприятия объекта искусственно «оторваны» от его модели-репрезентации либо они возникают как бы изолированно, без привычного для объекта окружения, и в сознании не актуализируется при его восприятии модель-репрезентация реальности более высокого уровня (когда квадрат предъявляется в пустоте, диск – в коридоре из темной материи, машины и дома наблюдаются с самолета, помидор – через трубку, черная рубашка – через глазок и т. д.), то восприятие объектов становится аконстантным. Если же в процессе восприятия в сознании актуализируется модель-репрезентация воспринимаемого объекта в структуре модели-репрезентации более высокого порядка, то восприятие величины, светлоты и цвета объекта константно.
Константность восприятия формы объектов изучена меньше. Обсуждая ее, М. Вартофский (1988) замечает, что:
…мы «видим» эллипс, пусть даже и «зная», что это наклонная окружность [с. 168].
Что стоит за этим противопоставлением: «видим» одно, хотя «знаем» другое? В этой диссоциации опять обнаруживается роль моделей-репрезентаций, обеспечивающих константность восприятия окружающих нас объектов и явлений. Предмет воспринимается нами с самых разных позиций, в самых разных проекциях, самым необычным образом, но при этом в нашем сознании присутствует константная и постоянная во всех случаях его модель-репрезентация в форме устойчивой психической конструкции, состоящей из бесконечного множества его образов воспоминания и представления. Модель-репрезентация может включать в том числе множество образов «эллипсов», репрезентировавших нам в прошлом подобные «наклонные окружности».
М. Вартофский (1988) напоминает, что:
…согласно классической точке зрения постоянство формы сохраняется благодаря некоему перцептивному суждению, «интерпретирующему» или «корректирующему» эллиптичность внешнего проявления. …Гельмгольц называл это… бессознательным умозаключением, или суждением [с. 168].
Он (1988) пишет:
…в опытах Таулесса преподающие перспективу учителя отбирали формы, наиболее близкие к так называемой форме-стимулу; в опытах Лейбовица и его соавторов обезьяны и умственно дефективные индивиды отбирали формы, наиболее близкие к «подлинной форме» [с. 176].
Другими словами, первые в процессе восприятия больше ориентировались на перцептивный образ, тогда как вторые – на модель-репрезентацию. Таким образом, можно предположить, что чем больше «умственное развитие» и тренировка, тем лучше распознаются особенности собственно перцептивного образа объекта, а чем они меньше, тем большую роль в восприятии реальности играет ее имеющаяся модель-репрезентация.
Ссылаясь на свою старую статью, М. Вартофский (1988) пишет:
«Мы видим так, как рисуем» – говорится в той статье. Этим подразумевается, что мы стали «видеть» наклонные круги как эллипсы только после того, как стали изображать их в виде эллипсов, приняв изображение перспективы в качестве канона репрезентации. В действительности же мы продолжаем видеть наклонные круги, как наклонные круги, кроме случаев, когда нас просят изобразить их; вот тогда-то мы и репрезентируем их в виде эллипсов, с тем чтобы они выглядели как эллипсы, нарисованные таковыми, в соответствии с канонами перспективы (или с теорией геометрической оптики как теории проекции на сетчатке глаза отраженных лучей света) [с. 219].
По-видимому, действительно, «мы продолжаем видеть наклонные круги именно как наклонные круги», а не как эллипсы, потому что при их восприятии в нашем сознании возникает модель-репрезентация круга, который наклонен. Впрочем, достаточно сложно определить, что же в действительности мы видим и чем визуально отличается наклоненный круг от эллипса. Тем не менее ребенок, не обученный тому, как следует рисовать наклонный круг, изображает не эллипс, а именно круг. Вероятно, у взрослого человека и у ребенка, обученного рисовать, образ эллипса включается в модель-репрезентацию наклоненного круга.
М. Вартофский (1988) тоже приходит в итоге фактически к признанию наличия модели-репрезентации:
Согласно последней (традиционной точке зрения. – Авт.) (то есть теории перцептивного постоянства) визуальная система принимает переменные, а воспринимает постоянные. Иными словами, ею конструируется (путем «бессознательных умозаключений» или иной ментальной переработки) соответствующая действительности картина, или карта внешнего мира, которая налагается затем на видоизменения в информации, приносимой потоком световых лучей [с. 226].
Таким образом, можно даже с осторожным юмором сказать, что моя концепция моделей-репрезентаций не привносит ничего радикально нового и неприемлемого в «классическую теорию восприятия».
Из всего сказанного о константности восприятия формы объекта опять следует, что она целиком зависит от модели-репрезентации объекта и его окружения, а не от возникающих при его восприятии перцептивных впечатлений.
Дж. Хохберг (2003) полагает, что:
…человек в обычных условиях не замечает константности восприятия, так как достаточно редко предметами его восприятия являются лишь отдельные свойства предмета (форма, свет, величина и т. п.), а не весь предмет в целом. Кроме того, константность восприятия не слишком заметна еще и потому, что обычное восприятие даже отдельного свойства происходит в виде глобальной оценки, что не позволяет обнаружить постоянство или изменчивость количественных отношений, когда они дают разные результаты в различных условиях [с. 184].
Мне представляется, что константность восприятия вторична, производна. Константны не сами образы восприятия, а те психические конструкции, которые актуализируются в сознании в процессе восприятия, то есть модели-репрезентации воспринимаемой реальности, участвующие в процессе восприятия объекта. Константность величины, светлоты и формы объекта – это не что иное, как константность соотношения элементов модели-репрезентации воспринимаемого объекта, выступающего как фигура, и элементов моделей-репрезентаций окружающих его объектов, выступающих как фон. В случае исчезновения этих «фоновых» моделей-репрезентаций реальности, что мы видели в описанных выше экспериментах, константность восприятия исчезает. Это убедительно показал и А. Д. Логвиненко.
Проводя эксперименты с переворачивающими изображение очками, автор [2002а, с. 572–576] пришел к выводу, что их надевание приводит к разрыву естественных связей между образом восприятия знакомого объекта и привычной моделью-репрезентацией окружающего этот объект мира (как пишет А. Д. Логвиненко, используя терминологию Дж. Гибсона, между «видимым полем и видимым миром»), и в результате – к потере константности образа восприятия – «видимого поля». Следовательно, очки «отрывают» образы восприятия от привычных моделей-репрезентаций окружающего мира, что аналогично отсутствию последних. В результате у испытуемых исчезает константность восприятия.
Вариантом константности является стабильность окружающего мира, в частности то, что в процессе нашего движения не мир утекает куда-то от нас, а мы двигаемся в нем. Б. Рассел (2007) обращает внимание на наше привычное заблуждение:
Говоря о скоропреходящих чувственных данных, я думаю, очень важно устранить из инстинктов какую-либо склонность к убеждению, что реальность постоянна. Всегда существовал метафизический предрассудок, что если вещь действительно реальна, она должна сохраняться вечно или в течение достаточно приличного промежутка времени. По моему мнению, это совершенно ошибочно. Вещи, которые действительно реальны, сохраняются очень короткое время. Вновь я не отрицаю, что могут быть вещи, сохраняющиеся вечно или в течение тысячелетий; я только говорю, что они не входят в рамки нашего опыта и что реальные вещи, которые нам известны из опыта, сохраняются в течение очень короткого времени, в течение одной десятой секунды, половины секунды или около того [с. 210–211].
С этим можно только согласиться, так как наше убеждение в постоянстве реальности тоже коренится в наших относительно константных по субъективному ощущению моделях-репрезентациях окружающей реальности.
В случае заслонения одним объектом другого, знакомого нам, модель-репрезентация знакомого объекта позволяет нам легко достроить в своем воображении не представленные в образе восприятия детали, закрытые другим объектом. Модель-репрезентация обеспечивает константность нашего восприятия, с какой бы точки мы ни наблюдали объект, какие бы его части ни были закрыты, лишь бы нам удалось заметить его главные узнаваемые черты.
Некоторые современные исследования [см., например: В. В. Любимов, 2007] позволяют думать, что механизмы, обеспечивающие константность восприятия, как и механизмы, ответственные за возникновение иллюзий восприятия, очень сложны и многообразны, поэтому все они, естественно, не могут быть объяснены лишь с привлечением для этого моделей-репрезентаций. Вероятно, существуют и другие механизмы обеспечения константности восприятия и возникновения иллюзий восприятия.
В заключение подчеркну важнейший момент: константно не восприятие, как ошибочно принято считать, константны объекты окружающего нас мира и сам этот мир, что еще раз подтверждает роль моделей-репрезентаций, а не изменчивых образов восприятия в построении этой константности мира.
Б. Рассел (2001а) приводит положение Д. Беркли, согласно которому:
…реальность чувственных вещей состоит в том, что они воспринимаются [с. 760].
Это действительно так. Но почему воспринимаемое обладает для нас качеством реальности? Мне представляется, что субъективная «реальность чувственных вещей» или, точнее, всего воспринимаемого мира обусловлена тем, что в формировании репрезентаций мира каким-то неясным пока образом участвует появляющаяся у нас с раннего детства постоянная и привычная глобальная модель-репрезентация окружающего, которая и придает им субъективное качество реальности.
А. Д. Логвиненко (2002а) напоминает об интересных явлениях, возникающих при надевании очков, переворачивающих образ восприятия мира:
…все исследователи инвертированного зрения, начиная со Стрэттона, указывали на картинность, нереальность, иллюзорность визуального пространства при инверсии. «…И хотя все эти образы, – писал Стрэттон, имея в виду образы при инвертированном зрении, – были четкими и определенными, они вначале не производили впечатления реальных вещей, подобно объектам, которые мы видим при нормальном зрении, а выглядели неуместными, фальшивыми или иллюзорными образами (Стрэттона. – А. Л.), помещенными между наблюдателем и самими объектами или вещами». При чтении дневника, который Стрэттон вел по ходу своего эксперимента, обращает на себя внимание настойчивость, с которой им подчеркивается «нереальность» образов инвертированного зрения. В нормальных условиях мы видим предметы, а при инверсии переживаем наличие образов – так можно было бы резюмировать его наблюдение [с. 574–575].
Из этого следует, что ощущение реальности образов восприятия окружающего появляется у нас, вероятно, не сразу, а лишь со временем, с опытом, приобретаемым в процессе психомоторной активности и нашего взаимодействия с воспринимаемым миром.
Инверсия «визуального поля» в результате ношения переворачивающих изображение очков приводит, как справедливо полагает А. Д. Логвиненко [2002а, с. 576], к разрушению существующего у испытуемого «видимого мира». Я сказал бы – к разрыву привычных естественных связей между образом восприятия мира и привычной моделью-репрезентацией этого мира. И это сопровождается появлением ощущения нереальности «видимого поля» – новых образов восприятия [см.: А. Д. Логвиненко, 2002а, с. 574–575]. Можно поэтому предположить, что ощущение реальности образов восприятия окружающего обусловлено именно прочными и естественными связями этих двух феноменологических составляющих. Другими словами, субъективную реальность нашему образу восприятия придает его неразрывная связь и внутреннее единство с вспоминаемой и представляемой нами моделью-репрезентацией окружающего мира.
Кстати, А. Н. Леонтьев (1983а), обсуждая образ мира, являющийся, как будет показано ниже, глобальной моделью-репрезентацией окружающего, говорит, что:
…сенсорные модальности ни в коем случае не кодируют реальность. Они несут ее в себе. Поэтому-то распадение чувственности… порождает психологическую ирреальность мира [с. 261].
Думаю, что он тоже совершенно не просто так говорит об ирреальности мира, обсуждая восприятие и именно в связи с образом мира.
Д. Юм (1996) пишет:
…когда мы ошибочно приписываем тождество изменчивым или прерывистым объектам, то наша ошибка не ограничивается одним способом выражения: мы обычно присоединяем сюда фикцию чего-то неизменного и непрерывного, чего-то таинственного и необъяснимого или, по крайней мере, чувствуем склонность к подобным фикциям [с. 300–301].
Любой наш образ и ощущение, как уже обсуждалось выше, не могут никогда повториться в том же виде. Не существует ни абсолютной тождественности неизменных (как мы привыкли считать) предметов, ни тождественности наших образов этих предметов. Что же тогда обусловливает наше внутреннее убеждение в тождественности окружающих нас объектов, в том числе даже тех, которые очевидно меняются на наших глазах. Причем, даже регистрируя эти изменения и отдавая себе в этом отчет, мы упорно продолжаем считать объекты теми же.
Так, например, мы привычно считаем, что под нашим окном растет тождественное самому себе дерево, несмотря на то что в прошлом году оно было существенно меньше, ветви его имели другую форму, листьев на нем было иное количество, они были иного цвета и т. д. Пальто, которое мы носили вчера, имеет сегодня пятна и потертости, которых вчера не было. Иными словами, эти объекты изменились, стали сегодня несколько иными, чем были. Тем не менее мы считаем их теми же самыми, тождественными самим себе. И Д. Юм прав, говоря о том, что мы «ошибочно приписываем тождество изменчивым или прерывистым объектам». Почему мы это делаем?
Д. Юм (1996) пишет:
…мы не склонны считать… прерывистые восприятия различными (каковы они суть в действительности), но, наоборот, признаем их, в силу их сходства, индивидуально тождественными. Но так как этот перерыв в их существовании противоположен их полному тождеству и заставляет нас признать, что первое впечатление исчезло, а второе возникло заново, то мы чувствуем себя находящимися в затруднении и запутавшимися в каком-то противоречии. Чтобы выйти из этого затруднения, мы по возможности маскируем перерыв или, вернее, совершенно устраняем его, предполагая, что эти прерывистые восприятия связаны некоторым реальным существованием, не воспринимаемым нами [с. 302].
Мне представляется, что мы приписываем тождество «прерывистым объектам» исключительно благодаря наличию в нашем сознании их моделей-репрезентаций, субъективно тождественных самим себе. Наши «прерывистые восприятия» то появляющегося, то исчезающего объекта связаны между собой его моделью-репрезентацией, которая позволяет нам игнорировать перерывы между его восприятиями и придает ему внутреннюю тождественность. При повторном восприятии того же объекта даже в иных условиях восприятия мы осознаем, что воспринимаем все тот же объект, несмотря на то что образы его восприятия могут сильно различаться. Д. Юм (1996) указывает:
Мы без труда допускаем, что объект может оставаться тождественным в своей единичности, хотя бы он несколько раз исчезал и (снова) был дан чувствам, и, несмотря на перерыв в восприятии, приписываем ему тождество, каждый раз заключаем, что он давал бы нам неизменное и непрерывное восприятие, если бы мы все время не спускали с него глаз… [с. 131].
Несмотря на то что объект перестает восприниматься, так как, например, его закрывают от наблюдателя другие объекты, он продолжает существовать в сознании наблюдателя как часть глобальной модели-репрезентации окружающей реальности. Причем модель-репрезентация объекта способна даже изменяться в структуре глобальной модели-репрезентации окружающего, предвосхищая реальные изменения объекта. Например, репрезентировать передвижение с определенной скоростью скрытого пока от наблюдателя объекта, что позволяет ему предвидеть появление объекта в определенном месте воспринимаемого пространства и в определенное время. Новые и всякий раз иные образы восприятия объекта актуализируют в сознании наблюдателя каждый раз одну и ту же модель-репрезентацию объекта, и именно субъективное постоянство последней придает новым и разным образам его восприятия качество, которое принято называть тождественностью объекта.
Д. Юм (1996) спрашивает:
…каждое отдельное восприятие, входящее в состав ума, есть отдельное существование, отличное… от всякого другого восприятия, одновременного ему или следующего за ним. Но так как, несмотря на это различие… мы тем не менее предполагаем, что весь ход восприятий объединяется посредством некоторого тождества, то по поводу этого отношения тождества, естественно, возникает следующий вопрос: есть ли оно – нечто реально объединяющее наши отдельные восприятия? [С. 304–305.]
Ему можно ответить утвердительно. Это «нечто, реально объединяющее наши отдельные восприятия», и есть модель-репрезентация воспринимаемого объекта.
Каждая вновь повторно актуализирующаяся в сознании модель-репрезентация сопровождается особым ощущением ее известности, знакомости субъекту. М. Вартофский (1988) цитирует А. Уайтхеда:
Осознание объекта как устойчивого фактора, не затрагиваемого постоянным движением природы, я называю «узнаванием». Невозможно узнать некоторое событие, поскольку каждое событие принципиально отлично от любого другого события. Узнавание есть осознание тождественности… Я называю узнаванием внеинтеллектуальное чувственное восприятие, связывающее мышление с устойчивыми факторами природы [с. 320].
Перцептивные сенсорные впечатления, вызванные тем же или похожим объектом, явлением, событием, актуализируют в сознании модель-репрезентацию этого определенного объекта, явления, события, воспринятого в прошлом, которая и расценивается воспринимающим как тождественный прошлому объект, явление, событие. Если же в результате восприятия у наблюдателя не актуализируются имеющиеся модели-репрезентации каких-либо объектов, явлений, событий, то у него появляется ощущение новизны и незнакомости воспринимаемого им.
Д. Юм (1996) пишет о том, что мы редко придерживаемся точности в своем мышлении и наше восприятие изменений «пропорционально целому»:
Прибавление или убавление горы оказалось бы недостаточным для того, чтобы произвести изменения в планете (в модели-репрезентации планеты. – Авт.), тогда как тождество некоторых тел могло бы быть нарушено прибавлением или убавлением всего нескольких дюймов (опять же в нашей модели-репрезентации данного тела. Авт.). …Изменение значительной части какого-нибудь тела нарушает его тождество; но замечательно, что, когда изменение происходит постепенно и незаметно, мы менее склонны приписывать ему такое действие [с. 301–302].
…Значительная, но ожидаемая перемена в действительности представляется воображению меньшей, чем самое маленькое, но необычное изменение. …Первая перемена меньше способствует уничтожению тождества [с. 304].
Сами наши модели-репрезентации окружающих объектов постепенно меняются вслед за незначительно и постоянно меняющейся физической реальностью. Мы обычно не замечаем этих постепенных и незначительных изменений и с удивлением обнаруживаем в какой-то момент, как сильно изменилась, например, старая вещь, случайно увидев аналогичную новую. Даже сильные изменения вещей мы замечаем, но продолжаем рассматривать изменившиеся вещи как тождественные самим себе. Тем не менее возникает момент, когда, как пишет Д. Юм (1996), «мы уже не решаемся приписывать тождество различным объектам», имея в виду разницу между начальным и конечным состоянием первоначально одной и той же вещи. В какой-то момент, например, вода в холодильнике превращается в лед, ее репрезентация в нашем сознании трансформируется в другой объект. Это происходит потому, что новые сенсорные впечатления актуализируют в сознании уже не модель-репрезентацию воды, а иную модель-репрезентацию, что и переводит воспринимаемый предмет в другую категорию объектов.
Итак, «тождественность» объекта физической реальности – это всегда тождественность не физического объекта, изменяющегося во времени, а тождественность его психической модели-репрезентации. Д. Юм (1996) справедливо указывает:
…тождество не есть нечто реальное, принадлежащее… различным восприятиям и объединяющее их… оно лишь качество, которое мы приписываем восприятиям в силу того, что, наблюдая их идеи, находим последние связанными в воображении [с. 305].
Сказанное Д. Юмом можно дополнить тем, что модель-репрезентация действительно не «есть нечто реальное» и существующее в физическом мире. Это психическая сущность, порождающая «качество, которое мы приписываем восприятиям». Д. Юм (1996) прав, когда говорит, что:
…тождество находится в зависимости от отношений идей… Все споры, касающиеся тождества связанных друг с другом объектов, – чисто словесные [с. 307].
Тождественность и различие объектов моделируются нами на двух уровнях: сенсорном – уровне моделей-репрезентаций, который мы только что рассмотрели, и вербальном, где объект представлен понятием, значением которого является уже особая вербальная конструкция. На уровне понятий и вербальных конструкций возникает проблема синонимии и тождественности—нетождественности значений этих психических конструкций.
Наличие абстрактных собирательных сенсорных моделей-репрезентаций геометрических фигур, например, объясняет понятие геометрического тождества, когда совершенно разные по размерам квадраты для нас тождественны в том смысле, что являются квадратами, а разные треугольники – треугольниками, тогда как, например, составленные из тех же линий иные фигуры этим геометрическим фигурам не тождественны.
Согласно теории Дж. Гибсона (1988), человек живет в потоке света, многократно отраженного от объектов окружающей его реальности. Некоторые характеристики потока света остаются инвариантными, тогда как другие меняются. Он выделяет инварианты оптической структуры при изменении оптического строя, при изменении точки наблюдения, при локальных возмущениях структуры оптического строя и инварианты осуществления выборки из объемлющего оптического строя. Дж. Гибсон (1988) спрашивает:
Какой же должна быть теория, объясняющая восприятия?
и сам же отвечает:
Прежде всего она должна основываться на извлечении информации. …Воспринимать – значит фиксировать определенные параметры инвариантности в стимульном потоке наряду с определенными параметрами возмущения. Инварианты – это инварианты структуры, а возмущения – это возмущения структуры. Структура для зрения – это структура объемлющего оптического строя. Инварианты задают как постоянство окружающей среды, так и постоянство наблюдателя. Возмущения задают изменения в окружающей среде и изменения, касающиеся наблюдателя. …Например, один из таких инвариантов создается заслоняющим краем носа, он задает «Я». Другой представляет собой градиент оптической структуры, которая задается материальной текстурой субстрата; он задает основное окружение. …Различным событиям во внешнем мире соответствуют различные параметры оптического возмущения, причем к ним относятся не только прибавление – утрата, но и радиальное течение… сжатие, преобразование, замещение и другие [с. 337–354].
Автор полагает, что окружающему миру присуща глубинная структура и она проявляется в нашем восприятии. Эту глубинную структуру составляет все, что инвариантно, несмотря на изменения мира. Глубинное обнаруживает себя в процессе изменения внешнего. Внешняя форма становится иной, но скрывающаяся за ней глубинная форма остается той же самой. Дж. Гибсон (1988) продолжает:
…как мы видим прямоугольные поверхности, такие, например, как поверхность стола? …Что задает очертания этой жесткой поверхности, если точка наблюдения, в которую она проецируется, движется? Изменение углов и пропорций трапециевидных проекций – неоспоримый факт, но неизменность соотношений между четырьмя углами и инвариантные пропорции в множестве проекций – тоже бесспорный факт, и не менее важный, и они оба задают прямоугольную поверхность единственно возможным образом [с. 118–119].
…глубинные инварианты строя (оптического. – Авт.): отношения, градиенты, разрывы и другие соотношения в объемлющем свете… существуют благодаря постоянным деталям окружающего мира. …Существуют четыре вида инвариантов: инварианты изменения освещения; инварианты изменения точки наблюдения; инварианты частичного наложения выборок; инварианты локальных возмущений структуры [с. 432–434].
Поначалу аргумент Дж. Гибсона, действительно, кажется верным. Представляется очевидным, что противоположные углы квадратной столешницы равны, а стороны параллельны. И все же, «неизменность соотношений между четырьмя углами и инвариантные пропорции в множестве проекций» вызывают некоторое сомнение. По крайней мере, эти инвариантные пропорции очень трудно уловить при рассматривании, например, даже столов с прямоугольной столешницей из разных точек наблюдения. Когда же начинаешь экспериментировать, «неизменности соотношений» вовсе исчезают. Предлагаю рассмотреть рис. 28, на котором представлены фотографии квадрата со стороной 89 мм, сделанные из разных точек.
Рис. 28. Фотографии квадрата со стороной 89 мм,
сделанные из разных точек
Оказывается, противоположные углы квадрата воспринимаются равными, а стороны – параллельными, только если глаза наблюдателя находятся на одном расстоянии до ближайших правого и левого углов квадрата, что случается довольно редко (см. рис. 28, а, б, частично рис. 28, в). Если же расстояние до углов разное, то стороны и углы квадрата сразу же становятся неравными (см. рис. 28, г, д, е), а две противоположные стороны из четырех – еще и непараллельными (см. рис. 28, б, д, е, г). Самое замечательное, однако, то, что все стороны и углы на рис. 28, г и д вообще оказались неравны. Что же касается «инвариантности пропорций», которая должна помочь нам отличить прямоугольник от квадрата, попробуйте определить на рис. 29, где квадрат со стороной 89 мм, а где прямоугольник со сторонами 75×105 мм62. О каких же «инвариантных пропорциях в множестве проекций» мы можем после этого говорить?
Рис. 29. Фотографии квадрата и прямоугольника63
И тем не менее в нашем сознании стол действительно инвариантен. Почему? Исключительно потому, что в сознании существуют модели-репрезентации стола вообще и столов с прямоугольной и квадратной столешницами в частности, включающие в себя бесчисленное количество зрительных образов воспоминания громадного множества столов, воспринятых в самых разных условиях и с самых разных точек. Они даже позволяют сознанию создавать совершенно новые образы представления любого стола в новых, не виданных ранее проекциях. Поэтому даже самый неожиданный новый образ восприятия объекта, похожего чем-то на стол, немедленно актуализирует в сознании хорошо знакомую модель-репрезентацию стола.
Именно модель-репрезентация стола в сознании наблюдателя, а не нечто неизменное в самом столе или отражаемом столом световом потоке и является тем «инвариантом», который якобы существует в окружающей нас реальности. Этот «инвариант» есть на самом деле не что иное, как психическая конструкция, создаваемая нашим сознанием и репрезентирующая особую сущность, выполняющую в нашей жизни специальные функции. Она же репрезентирует типичную динамику изменения перцептивного образа стола с квадратной столешницей, например при передвижении наблюдателя вокруг стола, и ответственна за константность стола для воспринимающего, хотя образы восприятия стола очевидно и постоянно меняются.
Мне кажется, что и сам Дж. Гибсон склоняется к сходным предположениям. Так, он (1988) задает вопрос:
…откуда берется в объемлющем свете его инвариантная структура? —
и сам же отвечает:
Для меня стало сейчас ясно то, чего я не понимал прежде, – что структура как таковая, застывшая структура, есть миф или, по крайней мере, предельный случай. Инварианты структуры не существуют иначе как в неразрывной связи с ее вариантами [с. 136].
Я бы сказал даже более категорично: в окружающем нас мире нет ничего идентичного, тождественного и инвариантного. Нет ни одной одинаковой поверхности, в том числе их «компоновки, пигментации и затененности». Тем более нет ни одной пары одинаковых вещей. Свет, как и любой другой физический объект, всегда разный. Нельзя войти в одну и ту же реку, в том числе «световую», дважды. Сам Дж. Гибсон (1988) отмечает, что даже неподвижные предметы непрерывно изменяются, потому что движутся источники освещения – солнце и луна. Соответственно, никакой инвариантности в мире нет и быть не может. Инвариантность создается исключительно человеческим сознанием, которое таким образом пытается обобщить и упростить бесконечно многообразную реальность, чтобы ее познать. Соответственно, инвариантность может появляться только в психических феноменах, создаваемых сознанием.
Дж. Гибсон (1988) говорит:
Наблюдатель погружен в океан физической энергии. Этот океан находится в постоянном движении, он изменчив, и его изменчивость периодична. В частности, периодическим изменениям подвержены температура и освещение. В процессе жизнедеятельности между организмом наблюдателя и средой совершается обмен энергией. На долю стимуляции, которая обеспечивает организм информацией, приходится лишь малая толика этого океана окружающей энергии [с. 98].
Наше сознание моделирует результаты взаимодействия нашего тела с «окружающим изменчивым океаном». Эти модели опосредованно структурируют для сознания «океан внешней энергии», превращают его в привычный нам окружающий физический мир. Моделируя и выделяя в качестве якобы внешних сущностей сходные изменения в физических системах собственного организма, сознание тем самым опосредованно выявляет в «окружающем океане» в чем-то сходные повторяющиеся элементы – инварианты – объекты, их свойства, действия и т. д. Оно же – сознание – наполняет «окружающий океан» понятной для себя информацией, которой в этом «океане» исходно не содержится.
Дж. Гибсон (1988) полагает, что:
…в соответствии с теорией восприятия, которую можно было бы назвать теорией непрерывного извлечения информации, постижение постоянства представляет собой просто акт обнаружения инвариантности. Точно так же из фотографической теории зрения следует, что единственным способом постижения изменений является сравнение того, что представляет собой нечто, с тем, что оно представляло собой в прошлом, с последующей оценкой и вынесением суждений о наличии различий, тогда как из теории извлечения информации следует, что в этом случае происходит осознание преобразований. Происходит просто извлечение либо факта совпадения строя с самим собой, либо факта его диспарантности по отношению к самому себе, причем последнее встречается чаще [с. 351].
Действительно, для того чтобы «обнаружить инвариантность», надо новый образ восприятия сравнить со старым. Но они порой настолько различны, что даже человек, хорошо знакомый с объектом восприятия, сомневается в том, тот ли объект он видит, что и раньше. Тем не менее инвариантность откуда-то появляется даже при сравнении двух сильно различающихся образов восприятия, если объект опознается как известный. Откуда она берется? Ясно, что инвариантность заключена не в разных образах восприятия, а в той психической сущности, с которой каждый новый образ восприятия сравнивается. Точнее, в той, которую каждый новый образ восприятия того же или сходного объекта актуализирует в сознании наблюдателя. Другими словами, инвариантность заключена в моделях-репрезентациях того же и сходных с ним объектов.
Ж.-Ф. Лиотар (2001) полагает, что:
…объект есть «любая некая вещь», например число 2, нота до, круг, любое суждение, чувственная данность. …Сущность, или эйдос, объекта конституируется инвариантой, которая пребывает тождественной во всех вариациях. Таким образом, если производят варьирование с объектом чувственной вещи, то получается само бытие вещи… [с. 14–15].
Инвариант, а котором говорит здесь Ж.-Ф. Лиотар, – не что иное, как модель-репрезентация объекта, существующего в сознании. И именно инвариант в форме модели-репрезентации объекта «конституирует сущность объекта» и придает объекту тождественность.
Еще раз повторюсь. В объемлющем свете нет инвариантной структуры. Она создается в нашем сознании. Она строится с участием объемлющего света, но в самом свете ее нет. Как нет инвариантности даже в повторяющейся мелодии. Как нет никакого постоянства и тождества ни в одном элементе окружающей нас реальности. Одна и та же мелодия, исполняемая тем же музыкантом повторно, – уже иная. Она в принципе не может быть идентична в физическом смысле первой по множеству причин: изменение состояния инструмента, исполнителя, среды, иная сила надавливания на клавиши и т. д. Но благодаря своей модели-репрезентации мы ее воспринимаем тем не менее как идентичную.
Дж. Гибсон (1988) отмечает:
Независимо от того, насколько далеко находится объект, он пересекает или заслоняет одно и то же число текстурных элементов Земли. Это число является инвариантным.
…На каком бы расстоянии ни находилась веха, отношение, в котором ее делит горизонт, также является инвариантным [с. 233].
На первый взгляд, это так, особенно если мы воспринимаем объект в той же проекции. Однако «числа текстурных элементов Земли» нет вне нашего сознания. Тем более мы никогда не считаем «текстурные элементы Земли». Второе замечание Дж. Гибсона кажется еще более серьезным аргументом в пользу наличия инвариантности в окружающем мире. Действительно, рассматриваемое автором «постоянное отношение» представляется физической инвариантой. Но в окружающем мире нет и отношений. Они есть лишь в нашем сознании.
Для решения вопроса о наличии или отсутствии инвариантности во внешнем мире проще рассмотреть вслед за Дж. Гибсоном один и тот же стол – трижды с минутным интервалом. Если вы будете всякий раз воспринимать его из одной точки, стоя в 2 м от него, то сможете легко убедить себя в наличии во внешнем мире инвариант. Но если вы первый раз посмотрите на него из этой точки, второй – из под него, а третий – с него, куда ради чистоты эксперимента, забыв о том, что это стол, залезете, то у вас возникнут сомнения в наличии инвариантности в ваших перцептивных образах.
Так называемые структурные инварианты, якобы находящиеся, как полагает Дж. Гибсон (1988), во внешней среде, на самом деле являются нашими психическими инвариантами и существуют в виде моделей-репрезентаций объектов и явлений, их свойств, действий и т. д. в нашем сознании. Ребенок далеко не сразу начинает воспринимать глубину и удаленность пространства, воспринимать градиент текстуры поверхностей. Постулаты о том, что размеры плиток пола, на котором мы стоим, субъективно уменьшаются по мере удаления от нас так же, как и размеры колонн, вертикально стоящих на этом полу, усваиваются только в процессе личного опыта, превращаясь при этом в субъективные инварианты нашего сознания. Именно эти внутренние инварианты заставляют нас автоматически воспринимать в качестве одинаковых предметы, занимающие определенное количество плиток на уходящем от нас вдаль полу.
Наше сознание обнаруживает «инвариантность» в непрерывно меняющейся во времени реальности только потому, что сходные сенсорные впечатления от всегда разных аспектов реальности актуализируют в нем те же самые (точнее, оцениваемые сознанием как «те же самые») модели-репрезентации. В действительности если мы вспомним слова Д. Юма, то поймем, что и последние тоже не инварианты, так как составляющие их, казалось бы, те же психические явления не тождественны в разные моменты времени. То есть они лишь субъективно тождественны.
Обсуждая джеймсовскую метафору «потока сознания», Н. Н. Ланге (2005) пишет:
Если даже тот же самый внешний предмет вторично нами воспринимается, то новое переживание его не может никогда вполне быть сходным с предыдущим восприятием, ибо в каждое психическое переживание включено влияние всей предыдущей психической жизни данного индивидуума и, следовательно, психический поток никогда не представляет полного возвращения к предыдущему, он есть всегда нечто, отчасти по крайней мере, новое, еще не бывшее. Уже это обстоятельство делает невозможным воззрение на психическую жизнь как на перетасовки и ассоциации одних и тех же сохраняющихся идей, как то было в ассоциативной психологии [с. 173].
Таким образом, сами психические инварианты являются таковыми лишь по нашей субъективной оценке.
Рассматриваемая Дж. Гибсоном «скрывающаяся за внешней глубинная форма» объекта есть не что иное, как наша психическая модель-репрезентация этого объекта, существующая только в нашем сознании. Даже воспринимаемого нами объекта нет в физической реальности вне ее взаимодействия с нашим сознанием. В ней нет, например, вне нашего сознания красной благоухающей розы, а есть амодальная, невидимая и необоняемая часть «реальности в себе». Понятие инвариант ничем не лучше и не хуже понятия объект. Вводя вместо понятия объект понятие инвариант, мы ничего не выигрываем в своем понимании реальности, а лишь меняем систему координат, плоскость анализа, что дает нам, правда, незначительное преимущество за счет новой точки наблюдения. Учитывая, что объект конституируется нашим сознанием в процессе взаимодействия с реальностью, мы не можем не признать того же в отношении инварианта. Следовательно, и инварианта, как и объекта, нет в окружающей нас реальности без нас. Хотя и сама реальность, и условная повторяемость ее элементов (но лишь для нашего сознания), безусловно, есть.
Видимо, подспудно понимая это, Дж. Гибсон (1988) пишет:
Я считаю, что в том случае, когда предметы остаются постоянными, воспринимающая система просто извлекает инварианты из текущего строя; можно сказать, что она резонирует на инвариантные структуры или что она на них настроена. Я возьму на себя смелость предположить, что в том случае, когда предметы существенно различаются, воспринимающая система должна абстрагировать инварианты. …Инвариант – всего лишь подобие, а не постоянство (курсив мой. – Авт.) [с. 353].
А раз инвариант – «всего лишь подобие, а не постоянство», раз он «абстрагируется сознанием», то он и не может быть ничем, кроме нашей психической модели определенного аспекта реальности.
Мне кажется, что Д. Бом (2002), например, пришел к тому же, о чем говорю я. Он пишет:
Представляется ясным, что из удивительно разнообразного и изменчивого потока движений (в процессе ощупывания и переворачивания невидимого предмета. – Авт.) и связанных с ними ответных ощущений мозг способен абстрагировать относительно инвариантную структуру ощущаемого объекта. Эта инвариантная структура с очевидностью не сводится к отдельным операциям и ощущениям и может быть абстрагирована лишь из полной совокупности таковых за некоторый период времени. …И в зрительном восприятии… структура того, что мы видим, абстрагируется из аналогичных инвариантных взаимосвязей между определенными движениями и теми изменениями зрительных ощущений, которыми глаз отвечает на эти движения… без движений или изменений изображения на сетчатке глаза восприятия вообще не происходит… характер этих вариаций играет важную роль в определении реальной видимой нами картины. …Вариации являются не только результатами изменений, естественным образом происходящих вокруг нас, но… они могут вызываться активно с помощью движений органов чувств самого наблюдателя. Сами по себе эти изменения не ощущаются, ощущается лишь нечто относительно инвариантное, например контуры и форма какого-либо предмета, тот факт, что данная линия – прямая, размеры и форма вещей и т. д. и т. п. Однако сама инвариантность не могла бы восприниматься, если бы активно не изменялось изображение [с. 209–210].
Последняя фраза Д. Бома чрезвычайно важна. Из сказанного можно заключить, что инвариантность обнаруживается человеком-наблюдателем в множестве изменчивых образов восприятия. Она не присутствует во внешней реальности, а конституируется сознанием в форме инвариантной структуры воспринимаемого объекта.
Д. Бом (2002) продолжает:
Воспринимаемая нами картина… является, скорее, результатом сложного процесса, ведущего к непрерывно изменяющейся (трехмерной) конструкции, которая представляется нам как своего рода «внутреннее видение». Эта «конструкция» основана на абстрагировании того, что инвариантно во взаимоотношениях между системой движений, активно производимых самим перципиентом, и результирующими изменениями всей совокупности его чувственных «входных данных». Эта конструкция работает фактически как гипотеза, не противоречащая наблюдаемым инвариантным характеристикам всего, вместе взятого, опыта этого человека по отношению к рассматриваемому окружению… Возникновение такой «конструкции» зависит не только от описанного выше абстрагирования инвариантных соотношений между движением и чувственными восприятиями, оно зависит и от всего того, что известно перципиенту [с. 210–211].
…то, что мы воспринимаем, это не точно то самое, что находится перед нашими глазами. Мы воспринимаем все в организованной и оструктуренной форме с помощью абстрагирования инвариантов, относящихся к данной ситуации… которые объясняют наш непосредственный опыт и многочисленные прежние опыты [с. 212].
Итак, инвариантность – качество не окружающей нас реальности, а наших моделей-репрезентаций этой «реальности в себе».