ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>Хотя понятие категория и используется в психологии, его значение весьма туманно. Большой толковый психологический словарь (2001), например, сообщает:
Способы употребления этого термина в современной психологической терминологии, особенно в теории познания, определяются большим интересом к его значениям в философии. Основное положение здесь – то, что категория является чем-то вроде понятия, классом или системой. То есть, например, если имеется категория «лев», то наряду с ней существует и понятие льва в сознании, теоретический класс объектов, которые принадлежат к нему, фактическая группа львов и система или набор правил, определяющих, какие объекты принадлежат к этой категории, а какие нет… [с. 344].
Другими словами, психология не очень внятно определяет суть данного понятия и использует поэтому его философское значение. Психология вообще достаточно широко и активно «импортирует» понятия из других наук, в том числе, например, из лингвистики, и часто некритично использует их непсихологические значения.
Там же читаем:
Категория естественная. 1. Класс, который существует в естественной, биологической и анатомической структуре познающего субъекта. Например, цвета – естественные категории в том смысле, что все люди с нормальной, неповрежденной зрительной системой реагируют на зрительный спектр приблизительно одним и тем же образом. Даже если в языке каких-то людей не будет отдельных слов для обозначения красного и оранжевого цвета, они будут различать их так же, как и те, в чьем языке эти слова есть. 2. Категория, представленная предметами, которые встречаются естественно в реальном мире и которые имеют общие специфические особенности или на которые реагируют одинаковым образом. Например, сюда относятся «мебель», «птицы», «спорт» и т. п. [с. 344].
Двусмысленность данного определения отражает реальную неопределенность в доминирующих сейчас в психологии представлениях. Так, с одной стороны, класс – абстрактное понятие. С другой стороны, он же почему-то «существует в естественной, биологической и анатомической структуре познающего субъекта». Это противоречие отражает многовековые научные баталии относительно сущности категорий, которые проходили в философии, но так и не привели ни к какой ясности.
Вторая часть определения категории тоже отражает существующую путаницу. Категория не может быть «представлена предметами, которые встречаются естественно в реальном мире». Она – психический объект, не существующий в физической реальности, и может лишь включать в себя психические репрезентации физических объектов. Дж. Лакофф (2004) пишет:
Категории есть категории вещей. Поскольку мы понимаем мир не только в терминах индивидуальных вещей, но также в терминах категорий, мы склонны приписывать этим категориям реальное существование. У нас есть категории для биологических видов, физических субстанций, артефактов, разновидностей цвета, родственников, эмоций и даже категории предложений, слов и значений. У нас есть категории для всего, о чем мы можем думать. Изменить само понятие категории – значит изменить свое понимание мира. На карту поставлена вся наша картина мира – от того, что такое биологические виды… до того, что такое слово… [с. 24].
Проблема категорий настолько сложна, что сам Дж. Лакофф (2004) порой колеблется в своем понимании их:
Человеческие категории не находятся объективно «в мире», внешнем по отношению к человеку. По крайней мере, некоторые категории являются воплощенными [с. 84].
И все же все категории всегда не находятся «в мире» физическом. Находятся они лишь в нашем сознании. Категории85 – это лишь наиболее общие абстрактные понятия, значениями которых, главным образом, являются вербальные конструкции. В связи с этим нелишне вспомнить высказывание В. Виндельбанда (2007в):
…категории суть в такой же мере формы понятий, как и формы суждений… [с. 356].
Хотя еще Аристотель (1939) выделил 10 категорий: субстанция, количество, качество, отношение, место, время, положение, обладание, действие и страдание, проблема категорий впервые была сформулирована Порфирием (1939), который обсуждал, являются ли роды и виды «самостоятельно пребывающими реальностями» или же «только простыми схватываниями ума», и если допустить, что они являются существующими реальностями, то телесны ли они или бестелесны. Если же они существуют в мышлении, то представлены ли они в чувственных явлениях или не представлены. Положения Порфирия легли в последующем в основу продолжающегося много веков спора между номинализмом и реализмом.
Спор касается не столько даже категорий, сколько универсалий, которые являются уже не «предельно общими понятиями» [Новейший философский словарь, 1998, с. 310] или «наиболее общими понятиями и принципами, описывающими структурную организацию природы, общества и рассудочной деятельности» [Словарь философских терминов, 2004, с. 247], а просто «общими понятиями» [Словарь философских терминов, 2004, с. 602]. Проблема универсалий тоже считается одной из наиболее сложных в философии. «Онтологический аспект проблемы универсалий сводится к вопросу: “Существует ли общее в реальности?”» [Словарь философских терминов, 2004, с. 602]. И тоже не имеет ответа до сих пор.
С. Неретина и А. Огурцов [2006, с. 264] пишут, что Боэций называет универсалиями умопостигаемое, а сингуляриями или партикуляриями, причастностями – чувственно-воспринимаемые вещи. Вид в его понимании – это «мысленное представление, собранное на основании субстанциального сходства несхожих индивидов», а род – то же, но только на основании сходства видов. Отсюда и вывод, что роды и виды не существуют сами по себе, как идеи Платона, но «мыслью отделяются от тел». Такое отделение уже в Средние века называли абстракцией.
В трудах У. Оккама (2010) и Дж. Локка (1985) общие понятия существуют только в разуме, тогда как в окружающем существуют лишь единичные вещи. Дж. Локк (1985) ясно говорит:
Общее и всеобщее – это создания разума [с. 471].
И. Кант (1980) считает, что:
…наглядное представление относится непосредственно к предмету и всегда бывает единичным, а понятие относится к предмету косвенно, при посредстве признака, который может быть общим для нескольких вещей. Понятие бывает эмпирическим или чистым; чистое понятие, поскольку оно имеет происхождение исключительно в рассудке (а не в чистом образе чувственности), называется notio. Понятие, состоящее из notiones и выходящее за пределы возможного опыта, есть идея, или понятие разума (к ноциям Кант относит категории и идеи разума. – Авт.) [с. 395].
В. Виндельбанд (2007а) замечает:
…понятия суть синтетические формы, в которых путем трансцендентальной апперцепции материал чувственных ощущений превращается в предметы. Из этого прямо следует, что категории имеют смысл лишь постольку, поскольку есть налицо материал, многообразие которого нуждается в объединении [с. 98].
Б. Рассел (2000) пишет:
Слово «идея» приобрело с течением времени много ассоциативных значений, совершенно несовместимых со смыслом, придаваемым Платоном «идеям». Поэтому мы предпочитаем пользоваться словом «универсалия» вместо слова «идея» для обозначения того, что Платон имел в виду. Сущность идей для Платона состоит в том, что они противоположны отдельным частным вещам, данным в ощущениях. Мы говорим обо всем том, что дано в ощущении или имеет ту же природу, что и явления, данные в ощущении, как о частном. В противоположность этому универсалия – это то, что может разделяться многими партикулярностями и обладает теми отличительными признаками, которые… отличают справедливость и белизну от справедливых поступков и белых вещей. Собственные имена обозначают партикулярности, а имена существительные, прилагательные, предлоги и глаголы обозначают универсалии. …Любая истина содержит универсалии, и всякое знание истин предполагает знакомство с универсалиями. Легко увидеть, что не может быть высказано ни одного предложения, в котором не содержалось бы по крайней мере слово, обозначающее универсалию [с. 223–224].
Автора удивляет, что, хотя едва ли не все слова из словаря используются для обозначения универсалий, тем не менее почти никто, кроме изучающих философию, не подозревает о наличии таких сущностей, как универсалии. Даже философы, признавая более или менее те универсалии, которые поименованы прилагательными или существительными, обычно упускают те, которые поименованы глаголами и предлогами. Рассел (2000) замечает:
…если бы кто-либо попытался вообще отрицать существование универсалий, то мы должны были бы признать, что не можем строго доказать существование таких сущностей, как качества, то есть универсалий, представляемых прилагательными и существительными, в то время как мы можем доказать, что должны быть отношения, то есть вид универсалий, представляемых обычно глаголами и предлогами [с. 225].
Б. Рассел [2000, с. 225] говорит, что если мы верим в существование универсалии белизна, то скажем, что вещи белы, потому что у них есть это качество белизны. Однако этот взгляд энергично отрицался Д. Беркли и Д. Юмом. Когда нам нужно говорить о белизне, замечали они, мы формируем образ некоторой конкретной белой вещи. Критикуя их точку зрения, Б. Рассел полагает, что универсалии не являются просто ментальными сущностями. Он наделяет их самостоятельным по отношению к человеку существованием, что сродни тому смыслу, которое вкладывал в них еще Платон. Хотя для того, чтобы доказать, что универсалии – это не порождения человеческого сознания, Б. Рассел выбирает, как мне представляется, не самые убедительные аргументы:
После установления существования таких сущностей, как универсалии, следующий шаг состоит в доказательстве того, что их бытие не просто духовное. Под этим подразумевается, что, каково бы ни было их бытие, оно не зависит от того, мыслится ли оно, или от способа, которым оно постигается умом. …Рассмотрим такое утверждение: «Эдинбург лежит к северу от Лондона». Мы имеем здесь дело с отношением между двумя местами, и очевидно, что оно существует независимо от нашего знания о нем. …Часть земной поверхности, на которой расположен Эдинбург, будет находиться к северу от той части, на которой расположен Лондон, даже если бы не было ни одного человека, способного отличить север от юга, и даже если бы во Вселенной вообще не было ни одного разумного существа. …Ничего духовного не предполагается в том факте, что Эдинбург лежит к северу от Лондона [с. 226–227].
Зададим простой вопрос: а что произойдет, если мы договоримся считать северный полюс не северным, а южным, а южный – наоборот, северным? Очевидно, что в этом случае Эдинбург перестанет «находиться к северу от Лондона», то есть для того, чтобы отношение изменилось, достаточно всего лишь новой конвенции, нового соглашения между людьми. Следовательно, это отношение – всего лишь что-то «духовное». Сам Б. Рассел (2000), понимая это и слабость своей позиции, пишет далее о том, что его вывод встречается с определенной трудностью:
…отношение «к северу от» существует, как представляется, не в том же смысле, в котором существуют Эдинбург и Лондон. Если мы спросим: «Когда и где существует это отношение?», то ответ должен гласить: «Нигде и никогда». Нет ни такого места, ни такого времени, где мы можем найти отношение «к северу от». …Оно не во времени и не в пространстве, оно не материально и не духовно (последнее представляется как раз неверным. – Авт.); и все же оно есть нечто. Именно этот особый характер бытия, присущий универсалиям, заставляет многих предположить, что универсалии в действительности духовны [с. 227–228].
Автор пытается отрицать духовность универсалий с другой стороны:
Предположим, например, что мы думаем о белизне. Тогда в известном смысле можно сказать, что эта белизна существует «в нашем сознании». …В строгом смысле не белизна находится в нашем сознании, но акт мышления о белизне [с. 228].
И все же в нашем сознании нет ни акта мышления, ни белизны как таковой. В нем есть лишь зрительные образы белых объектов и понятие белизна. Б. Рассел продолжает:
Сходная неопределенность слова «идея»… вызывает путаницу. В определенном смысле этого слова, в котором оно обозначает объект акта мышления, «белизна» есть «идея». Следовательно, если против подобной неопределенности не принимать меры предосторожности, мы можем подумать, что «белизна» есть «идея» в другом смысле, то есть что это акт мышления, и таким образом прийти к выводу, будто «белизна» духовна. Но, считая так, мы лишаем ее существенного качества универсальности. Акт мышления одного человека всегда отличен от акта мышления другого, и акты мышления одного и того же человека в различное время необходимо различны. Следовательно, если белизна есть мысль в противоположность ее объекту, то ее не могут мыслить два различных человека, и один и тот же человек не может ее дважды мыслить. То, что обще разным мыслям о белизне, – объект этих мыслей, и этот объект отличен от всех этих отдельных мыслей. …Таким образом, универсалии не есть мысль, хотя, будучи познанными, они являются объектами мысли [с. 228].
Продолжим рассуждения Б. Рассела: то, что обще разным мыслям о, например, волшебнике, – объект этих мыслей, который отличен от этих отдельных мыслей. Таким образом, он не есть мысль. Следовательно, он существует не в нашем мышлении, а в физическом мире. Очевидно, что рассуждения Б. Рассела неверны. Рассмотрим их в другом аспекте. Он утверждает, что объект мысли отличен от всех отдельных мыслей. Формально это вроде бы правильно, более того, общепринято, но физический объект существует для нас лишь в виде наших мыслей о нем, а мысли о нем представляют собой либо его чувственные образы (в рассматриваем случае, например, белой стены, белого листа бумаги и др.), либо в форме понятия (здесь понятия белизна – образа слова «белизна» и разъясняющих его вербальных конструкций, составленных из образов других слов). Следовательно, и мысль, и объект мысли – лишь разные стороны одной медали.
При обсуждении «мысли» и «объекта мысли» мы опять сталкиваемся с проблемой точки зрения или плоскости рассмотрения (см. разд. 1.4.1). Если мысль рассматривается как феномен нашего сознания, то это психическое явление. Если же та же самая мысль рассматривается как репрезентация некой сущности, то в ней появляется уже объект мысли. Следовательно, «объект мысли отличен от всех отдельных мыслей» только лишь при особой плоскости рассмотрения, которую использует исследователь.
Сущность, репрезентируемая мыслью, может либо присутствовать в реальности физической в форме «элемента реальности в себе», либо нет. Белизна как раз относится ко второму типу сущностей, которые наличествуют вообще только в форме мысленной репрезентации. То, что репрезентируется мыслью, способно повторяться в сознании, субъективно воспринимаясь человеком как тождественное самому себе. При этом неважно, существует ли само репрезентируемое в физической реальности. Ощущение тождественности обеспечивается тем, что сама репрезентация всякий раз возникает в виде психического явления (например, модели-репрезентации какого-то предмета), которое обладает субъективной тождественностью самому себе для переживающего его человека. И это происходит несмотря на то, что, как совершенно правильно утверждает Б. Рассел, «одну и ту же мысль не могут мыслить два различных человека, и один и тот же человек не может ее дважды мыслить, так как мысль не может повторяться в отличие от содержания мысли».
Мы уже обсуждали то обстоятельство, что ни одна чувственная репрезентация того же самого объекта никогда не повторяется у разных людей и даже у одного и того же человека. Тем не менее мы наделяем сам объект «существенным качеством универсальности», когда утверждаем, например: «я вижу тот же самый стол» или «этот стол один и тот же для меня, Петра и Павла». Делаем мы это потому, что все испытываем субъективное ощущение тождественности самой себе возникающей у каждого из нас в сознании при каждом новом восприятии этого стола его модели-репрезентации. Кроме того, разные у всех нас модели-репрезентации данного стола обозначаются одним и тем же понятием этот стол, делающим как бы тождественными друг другу наши индивидуальные его модели-репрезентации.
Рассмотрим утверждение Б. Рассела о том, что, считая, будто «белизна» духовна, мы лишаем ее существенного качества универсальности, то есть доступности и очевидности ее и для Ивана, и для Петра, и для Павла. Так ли это? Что определяет «универсальность» объекта мысли? Совершенно очевидно, что определяет ее не то обстоятельство, «духовна» данная сущность или нет. Мы, например, считаем «духовными» волшебников, троллей и Дюймовочку, но от этого мы не лишаем данные объекты «существенного качества универсальности». Следовательно, «универсальность» объекту мысли придает не то, существует он в физическом мире или нет, а что-то другое. Этим другим является все та же субъективная тождественность самой себе модели-репрезентации объекта, повторно актуализирующейся в сознании индивида, и субъективная тождественность понятия, обозначающего данную сущность.
Рассуждения Б. Рассела располагаются в привычной для «здравого смысла» плоскости. Если Иван, Петр и Павел видят белый стол, значит, стол существует независимо от них. Так же, как и стол, существует и белизна. Однако, даже если забыть то обстоятельство, что любой объект, в том числе и белый стол, не существует вне и без человеческого сознания, а вне сознания существует лишь непонятный и неконституированный фрагмент «реальности в себе», то тогда для Ивана, Петра и Павла существуют лишь три конкретных белых стола, а не стол вообще.
Стол же вообще в любом случае создается лишь их сознаниями в результате обобщения многих других конкретных реальных объектов: белого стола, коричневого стола, сломанного стола, соседского стола и т. д., и стола (вообще) нет в физической реальности. Это абстракция, психический объект, обозначаемый универсалией стол, и тут правы Д. Беркли и Д. Юм. То же самое относится и к универсалии белизна. Это психическая сущность, создаваемая сознанием из конкретных белого стола, белой стены, белой простыни и т. д. путем абстракции. И ее нет нигде, кроме человеческого сознания.
Итак, и стол (вообще), и белизна (вообще) – продукты нашего сознания. Результаты абстрагирования и обобщения наших сенсорных моделей, результаты трансцендентальной апперцепции. Они лишь универсалии – абстрактные сущности объективной психической реальности.
Б. Рассел (2007) продолжает:
Как и в случае с конкретностями, среди универсалий есть отношения, которые мы осознаем непосредственно. Мы только что видели, что можем воспринимать, что сходство между двумя оттенками зеленого больше, чем сходство между оттенком зеленого и оттенком красного. Здесь мы имеем дело с отношением, а именно с отношением «больше, чем» между двумя отношениями. Наше познание таких отношений, хотя оно и требует больше силы абстракции, чем в случае восприятия качеств чувственных данных, оказывается в той же степени непосредственным и (по крайней мере в некоторых случаях) равно неоспоримым. Таким образом, имеется непосредственное знание универсалий, и это так же верно, как в случае чувственных данных [с. 89].
Автор справедливо полагает, что определенные отношения чувственно доступны нам. В том числе доступны субъективному измерению. Это так, но это совершенно ничего не меняет, так как конкретная белизна конкретного стола еще более очевидно доступна нам чувственно, так же как и сам конкретный стол, что, однако, не превращает ни белизну, ни стол (вообще) из универсалий в сущности физического мира. Так, и отношения, и действия остаются универсалиями, хотя в их основе тоже лежат чувственные восприятия.
В философии всерьез дискутируется возможность отказа от универсалий для «повышения точности» нашего языка и мышления. Т. Хилл (1965), например, пишет:
…полное исключение универсалий нецелесообразно и, может быть, даже невозможно… Во-первых, мы продолжаем использовать множество абстрактных терминов в форме имен существительных и непосредственно на местах субъектов в предложениях; и, конечно, наши языки и мышление были бы серьезно обеднены, если бы этот обычай был запрещен… Вдобавок к тому, что мы упорно продолжаем говорить на языке универсалий, этот язык, по-видимому, нужен нам для различных важных целей. Во-первых, нам нужно говорить о свойствах, которыми предметы обладают или которые мы им приписываем, когда что-то о них говорим, и большинству людей показалось бы абсурдным отрицать существование таких свойств. Во-вторых, нам нужно говорить об отношении свойств друг к другу… Только ценой отказа от очень больших областей не только человеческого языка, но и человеческого мышления можно целиком избавиться от универсалий [с. 459-460].
На деле, однако, отказ от универсалий просто невозможен. Универсалии являются необходимым элементом нашего мышления. Отказаться от них так же нельзя, как отказаться, например, от зрительных или слуховых образов. Это просто бессмысленно обсуждать. Вся наша «окружающая физическая реальность» выстроена из наших психических сущностей, представляющих собой универсалии или общие абстрактные понятия, и их «устранение» привело бы ни много ни мало к разрушению нашей реальности и сделало бы невозможным вербальное мышление. Следовательно, научные дискуссии о необходимости создания более точного языка, в котором присутствовали бы лишь понятия, обозначающие только физические сущности, – не более чем бессмысленные фантазии.
В. В. Бибихин (1993) справедливо полагает, что:
…опасность оказаться продуктами нашего представления нависает над всеми универсалиями. Они и без того обескураживающе скудны [с. 42–43].
Я сказал бы, что это даже не «опасность», а факт. Все универсалии – продукты человеческого мышления.
К. Гедель (2007), обсуждая позицию Б. Рассела, пишет:
Классы и концепции (понятия. – Авт.) могут, однако, рассматриваться так же, как реальные объекты, а именно: классы – как «множественности вещей» или как структуры, состоящие из множественности вещей, а концепции – как свойства и отношения вещей, существующих независимо от наших определений и построений. Мне кажется, что предположения о таких объектах столь же допустимы, как и предположения о физических телах, и имеется столь же много причин верить в их существование [с. 247].
С автором можно было бы согласиться, если бы существовали объекты вообще: стол (вообще), стул (вообще), собака (вообще), но их нет, а есть лишь множество конкретных столов, множество стульев, множество собак. К тому же ни одно из множеств нельзя отождествить с той сущностью, которая обозначается соответствующим общим абстрактным понятием. Понятие собака, например, – это вовсе не множество конкретных собак, а универсальная вербальная модель любой чувственно воспринимаемой собаки из данного множества, тогда как множество собак обозначается понятием стая собак. Таким образом, даже если мы забудем о том, что и конкретная собака чувственно конституируется нашим сознанием, множество конкретных собак нельзя рассматривать как «реальный объект», соответствующий понятию собака.
Универсалии не зря носят такое название. Каждая из них действительно универсальная вербальная модель любого конкретного объекта из бесконечного множества сходных конкретных объектов. Как пишет К. Поппер (2004):
Попытка охарактеризовать индивидуальную вещь только посредством ее универсальных свойств и отношений, которые кажутся принадлежащими лишь ей одной, обречена на провал. Такая процедура описывала бы не отдельную индивидуальную вещь, а целый универсальный класс тех индивидов, которые обладают указанными свойствами и отношениями [с. 61].
Но без универсалий вербальное моделирование реальности стало бы невозможным, так как потребовалось бы бесконечное количество понятий для обозначения каждого конкретного объекта в каждом таком множестве. Понятия, обозначающие конкретные объекты – имена собственные, весьма немногочисленны и используются для «маркировки» наиболее важных для человека объектов. Все остальные объекты обозначаются с помощью вербальных конструкций из универсалий: белая собака, дерево у калитки, серый чемодан с желтой наклейкой и т. д. и т. п.
Если уж даже Б. Рассел [2000, с. 226] допускает, что «бытие» универсалий «не просто духовное», то абсолютное большинство исследователей, далеких от философии, даже не пытаются обдумывать «нелепый» вопрос: существует ли собака или стол физически? Их существование не вызывало и сейчас не вызывает у большинства исследователей никаких сомнений. Доминирующий в науке подход соответствует в основном точке зрения К. Геделя [2007, с. 237–261], согласно которой понятия обозначают физические объекты и их множества, а также их свойства и отношения, существующие независимо от наших определений и построений. М. С. Строгович (2004), например, пишет:
Объем общих понятий выражается в виде класса. Логический класс – это совокупность объектов, имеющих общие, им всем свойственные признаки, вследствие чего эти объекты охватываются общим понятием. …Один класс является высшим по отношению к другому, если он включает его в себя вместе с другими классами. …Класс, высший по отношению к другому, называется родом… Класс, низший по отношению к другому классу, который является родом, называется видом… Понятие, выражающее класс, являющийся родом, есть родовое понятие. Понятие, выражающее класс, являющийся видом, есть видовое понятие [с. 90].
В соответствии с такой, доминирующей сегодня точкой зрения обозначаемый универсалией или даже категорией класс – не просто множество объектов, имеющих общие признаки, но такая же часть физической реальности, такая же ее сущность, как и конкретный объект, и также присутствует в окружающем мире. Тем не менее еще Аристотель указывал:
Кажется невозможным, чтобы что-либо, обозначаемое как общее, было сущностью. Во-первых, сущность каждой вещи – это то, что принадлежит лишь ей и не присуще другому, а общее – это относящееся ко многому, ибо общим называется именно то, что по своей природе присуще больше, чем одному. Так вот, сущностью чего оно будет? Несомненно, или всех вещей, или ни одной. Но быть сущностью всех оно не может. А если будет сущностью одной, то и все остальное будет этой вещью; ведь то, сущность чего одна и суть бытия одна, само также одно… оно есть некоторое обозначение сути бытия. …Итак, если исходить из этих соображений, то очевидно, что нечто, присущее как общее, не есть сущность… [цит. по: С. Неретина, А. Огурцов, 2006, с. 262–263].
Из сказанного следует: раз категории и универсалии – не сущности (не вещи, объекты, явления, предметы), то они не существуют в окружающем физическом мире.
Дж. Лакофф [2004, с. 33] отмечает, что первым обнаружил несоответствие категорий традиционному их пониманию как множества, обладающего общими признаками, Л. Витгенштейн, который отметил, что категория игра не имеет фиксированных границ. Она может быть расширена при условии, что новые игры похожи на то, что ранее принималось как игры. Л. Витгенштейн также обратил внимание на то, что могут быть хорошие и плохие примеры категории игра, тогда как согласно классической теории:
…категории едины в следующем отношении: они определяются набором признаков, которые разделяются членами категорий. Таким образом, не должно быть членов более центральных, чем другие члены [с. 34].
Дж. Лакофф [2004, с. 21–22] сообщает также, что исследования Элеоноры Рош выявили новые несоответствия классической теории. Из нее вытекают два следствия: во-первых, если категория определяется только посредством признаков, присутствующих у всех членов категории, то ни один член не может быть лучшим примером категории, чем другие; во-вторых, категории должны быть независимы от особенностей существа, производящего категоризацию, то есть они не должны учитывать такие вещи, как человеческая психология, движения человеческого тела и специфические человеческие способности. Однако исследования Элеоноры Рош и других авторов выявили, что категории имеют лучших и худших представителей, а человеческие свойства играют важную роль в категоризации.
Дж. Лакофф (2004) пишет:
Объективистский подход опирается на теорию категорий, которая восходит к древним грекам и даже сегодня принимается не просто как истинная, но как очевидно и несомненно истинная [с. 16].
…вещи объединяются в категорию на основании того, что они имеют общего. Положение, что категории определяются общим свойством, не только часть нашего повседневного мышления, но и один из важнейших научных принципов, который был с нами на протяжении более 2000 лет. Классический взгляд, что категории базируются на общих свойствах, не является абсолютно неправильным. …Но это только малая часть правды [с. 19].
Критикуя объективистские представления, согласно которым все категории либо являются элементарными, либо представляют собой их логические комбинации, Дж. Лакофф [2004, с. 223] отмечает, что в классической теории имеется два принципа организации категорий: иерархическая и перекрестная категоризация. Первая разделяет категории на субкатегории. Например, биологическая классификация делит животных на слонов, енотов, тигров и т. д. Из таких категорий образуются более крупные категории (млекопитающие и др.). Каждая из них, в свою очередь, может быть разделена на более мелкие категории (например, различные виды слонов). Перекрестная категоризация предлагает ряд разных категоризаций на одном и том же уровне. Например, люди могут быть разделены на категории в соответствии с возрастом (взрослые – дети) и полом (мужской – женский).
Автор [2004, с. 223] указывает, что в классической теории иерархическая и перекрестная категоризации являются единственными способами организации категорий. Считается, что смежные категории в иерархии всегда могут быть минимально отличимы одна от другой посредством одного признака, называемого различительным. Поэтому «хорошие» дефиниции должны минимально различать смежные категории – «Принцип Минимального Различия». Именно данный принцип заставляет ученых искать, например, одну существенную характеристику человека, которая отличает его от других животных. Согласно альтернативной идее смежные категории отличаются друг от друга пучками (кластерами) признаков, ни один из которых сам по себе не различает эти категории.
Дж. Лакофф (2004) продолжает:
Со времени Аристотеля до поздних работ Витгенштейна категории рассматривались как ясные и не представляющие проблем сущности. Они представлялись в виде абстрактных вместилищ с вещами или внутри, или вне категории. Принималось, что вещи относятся к одной и той же категории, если, и только если они имеют некоторые общие признаки. И признаки, которые были у них общими, рассматривались как определяющие эту категорию. Классическая теория не была результатом эмпирических исследований. Она даже не была предметом серьезных дискуссий [с. 21].
Автор [2004, с. 20–21] однако обращает внимание на то, что значительная часть наших категорий являются категориями даже не предметов, а абстрактных сущностей: событий, действий, эмоций, пространственных и социальных отношений. Они относятся к правительству, болезням, сущностям научных и повседневных теорий, таким как электроны, с одной стороны, и простуды – с другой. Дж. Лакофф (2004) пишет:
Человеческие категории не находятся объективно «в мире», внешнем по отношению к человеку. По крайней мере, некоторые категории являются воплощенными. Категории цвета, например, детерминируются совместно внешним физическим миром, человеческой биологий, человеческим умом и культурными факторами. Структура базового уровня зависит от человеческого восприятия, способности воображения, двигательных способностей и т. д. [с. 84].
Категоризация является формой мышления. Сказать, что классические категории существуют вне каких-либо существ или умов, – значит сказать, что существует трансцендентная логика Вселенной, рациональность, которая выходит за пределы любого существа или любого ума. Классическая категоризация и классическая логика представляют собой две стороны одной медали [с. 458].
С тем, что категории не находятся объективно во внешнем мире, нельзя согласиться, так же, впрочем, как и опровергнуть это. Их действительно нет в физическом мире, но они тем не менее объективны, так как могут находиться вне отдельного человеческого сознания. Опять мы увязаем в неопределенных значениях терминов. Верно ли утверждение, что в окружающей человека среде реально не существуют объекты (вообще), например: дерево (вообще), животное (вообще), стол (вообще) и т. п.? Ответ на этот вопрос совсем не прост, и представления Платона имеют отнюдь не только исторический интерес, потому что эти объекты действительно реально существуют в окружающем нас мире, хотя и в особой форме.
Они существуют в объективной психической реальности, окружающей нас (см.: С. Э. Поляков, 2004). Объективную психическую реальность для каждого из нас создает субъективное содержание сознания множества людей, живущих вокруг и взаимодействующих с нами. Содержание их сознания включает в том числе и категории, которые, с одной стороны, являются субъективными элементами разных сознаний, но, с другой стороны, существуют независимо от сознания каждого конкретного субъекта и вне его – в сознании других людей.
Поэтому для конкретного человека они объективно существуют вне его собственного сознания. Более того, многие категории «восходят еще к древним грекам», то есть существуют более 2500 лет, а потому и принимаются «не просто как истинные, но как очевидно и несомненно истинные», к тому же «очевидно объективные» и внешние по отношению к каждому субъекту. И все же все они – лишь порождения человеческого сознания. Очевидно, что чужое психическое содержание доступно нам лишь потенциально, но, будучи экстериоризировано другими людьми, а затем интериоризировано нами, оно нередко становится для нас таким же объективным фактом, как реальные физические факты окружающего нас мира.
Интересно высказывание В. Виндельбанда (2007а), обсуждающего наследие И. Канта:
…категории имеют всеобщее и необходимое значение для всякого опыта, так как сам опыт появляется впервые только через посредство категорий. Но то, что возникает таким путем, состоит не в предметах, которые существуют сами по себе, но в предметах, возникших в виде синтеза представлений в упомянутом «сознании вообще», то есть в явлениях. Если же человеческое познание имеет дело лишь с явлениями, то совершенно очевидно, что существуют связанные с ними априорные понятия, ведь в виде явлений вещи существуют лишь в нас самих… Природа, как система вещей в себе, никогда не могла бы вылиться во всеобщее и необходимое познание, но природа, представляющая продукт нашей собственной организации, то есть мир явлений, может быть apriori понята исходя из ее всеобщих законов, ибо сами эти законы суть не что иное, как чистые формы нашей организации. Это учение Канта есть рационализм, поскольку утверждает и устанавливает априорное познание посредством форм человеческого ума; оно есть эмпиризм, поскольку ограничивает это познание опытом и данными в нем явлениями; оно есть идеализм, поскольку учит, что мы познаем лишь мир наших представлений; оно есть реализм, так как утверждает, что этот мир наших представлений есть явление, то есть усвоение, хотя и не отражение, нашим умом действительного мира. Все эти характеристики соединяются в учение Канта под именем трансцендентального феноменализма, чем указывается, что для индивидуального ума мир объектов есть продукт надындивидуальной организации, которая, однако, не противостоит этому уму как что-то чуждое, а, напротив, образует основу его собственной жизни [с. 89].
Парадоксально, но эти открытия И. Канта, сделанные им больше двух веков назад, до сих пор еще не поняты и не приняты в полной мере психологией.
Начнем рассмотрение категоризации86 с возвращения к описанию восприятия. Дж. Брунер пишет:
Мы полагаем, что теория восприятия должна включать, подобно теории познания, какие-то механизмы, лежащие в основе вывода и категоризации… Всякий перцептивный опыт есть конечный продукт процесса категоризации [1977, с. 13-15].
Восприятие включает акт категоризации. Мы подаем на вход организма некое воздействие, а он отвечает, относя его к соответствующему классу вещей или явлений. «Это апельсин», – заявляет субъект или нажимает на ключ, заменяя вербальный ответ двигательным [2002, с. 164].
С этим утверждением, с одной стороны, трудно спорить. С другой стороны, его нельзя принять в качестве универсального правила, так как термин категория имеет совершенно конкретное значение – «предельно общее понятие» [Новейший философский словарь, 1998, с. 310]. Соответственно, категоризация – это не что иное, как отнесение чего-либо к определенному понятию. Следовательно, если восприятие обязательно включает акт категоризации, то у животных и детей, не владеющих еще речью, нет восприятия (?!), так как они не имеют понятий. Кстати, даже у взрослого человека восприятие вообще далеко не всегда имеет отчетливую связь с понятиями.
Возможно, утверждение Дж. Брунера теоретически можно рассматривать, используя данный термин в более широком смысле, отождествляющем категорию с неким множеством сходных или тождественных объектов, то есть понимая под категоризацией процесс актуализации зрительными впечатлениями модели-репрезентации множества сходных объектов, еще не имеющей названия, но выступающей уже как предпонятие, предкатегория?
В литературе уже признается именно такая точка зрения. В. Ф. Петренко (2005), например, пишет:
По аналогии с вербальными значениями, где психологической структурой значения признается система соотношения и противопоставления слов в речевой деятельности, можно предположить, что и образы, символы могут быть организованы в устойчивую систему отношения, которая функционирует как категориальная система, дублирующая или замещающая в некоторых ситуациях категориальную систему естественного языка [с. 48].
Сам Дж. Брунер (1977) говорит:
Под категорией мы понимаем некоторое правило, в соответствии с которым мы относим объекты к одному классу как эквивалентные друг другу. Правило требует учитывать следующие черты объектов, составляющих категорию. 1. Свойства или критические значения признаков объекта… 2. Способ комбинирования этих значений… 3. Веса, приписываемые различным свойствам… 4. Допустимые пределы (свойств. – Авт.)… Говоря о правилах, мы отнюдь не имеем в виду какие-то сознательно формулируемые утверждения. Это просто те правила, которые лежат в основе процесса категоризации [с. 27–28].
Категорию можно рассматривать как совокупность признаков, в зависимости от которых объекты группируются как эквивалентные [с. 30].
Тогда брунеровская категоризация – это актуализация в сознании под действием воспринимаемой информации определенной психической конструкции, представляющей собой, например, некое множество образов воспоминания. Однако и оно должно включать в себя обозначающее его определенное, к тому же предельно общее понятие (или категорию). В противном случае множество, состоящее из очень разных объектов, не сможет быть устойчивым. Без общего понятия не сможет возникнуть его сенсорное значение, так как именно понятие конституирует, «собирает» разнородное множество, создает новую чувственную целостность, выделяя ее из бесконечного многообразия прочих чувственных репрезентаций реальности.
Дж. Брунер (1977) полагает, что:
…если бы какое-нибудь восприятие оказалось не включенным в систему категорий, то есть свободным от отнесения к какой-либо категории, оно было бы обречено оставаться недоступной жемчужиной, жар-птицей, погребенной в безмолвии индивидуального опыта [с. 16].
Я лишь дополню, что таких «жемчужин» в нашем сознании бесчисленное множество.
Выводы Дж. Брунера, вероятно, верны применительно к восприятию взрослого человека, но ни о какой категоризации нельзя говорить у маленьких детей или у животных. Если уж и использовать этот неудачный в данном контексте термин, то тогда следует говорить по крайней мере о двух уровнях обработки воспринятой информации: сенсорном и вербальном. Категоризации на сенсорном уровне нет и быть не может по определению, но тем не менее, как сообщает, например, Г. Крайг (2004):
…в промежутке между 5-м и 8-м месяцем многие малыши начинают играть в социальные игры, такие как «ку-ку», «до свидания» или «куличики»; им нравится передавать взрослому какой-нибудь предмет и получать его обратно [с. 222].
Следовательно, они, не владея еще понятиями и не осуществляя категоризации, обладают уже механизмом сенсорного распознавания объектов, который предшествует собственно категоризации.
У взрослых людей категоризация, безусловно, играет важную роль в восприятии. Понятия могут облегчать актуализацию в сознании воспринимающего имеющейся в его памяти модели-репрезентации известного ему воспринимаемого им объекта, даже если сенсорной информации явно недостаточно, что красиво показал Дж. Брунер (1977):
Допустим, я смотрю на камин… и вижу лежащий на нем прямоугольный предмет. …Что это: пластиковая плитка, которую я заказал для одного прибора, или какая-то книга? Я вспоминаю, что пластик у меня внизу в одной из лабораторий. Таким образом, этот предмет – книга, и я ищу дальнейших указаний, всматриваясь в ее темно-красный переплет. Кажется, я вижу на нем золотое пятно. Это книга издательства «Мак-Гроу Хилл», вероятно, работа Дж. Миллера «Язык и коммуникация», которую я читал сегодня после обеда. Если хотите, это процесс постепенного сужения, последовательного ограничения категорий, к которым мы относим наш предмет [с. 25–26].
Э. Бехтель и А. Бехтель (2005) пишут:
Отнесение объекта к какому-либо понятию требует его опознания не на индивидуальном, как в случае с идентификацией, а именно на понятийном уровне… Например, все прекрасно понимают, что такое собака, но мы думаем, что далеко не каждый человек способен осознанно сформулировать те признаки, на основании которых он идентифицирует принадлежность животного к данному понятию [с. 155].
Кстати, категоризация объекта, то есть «отнесение объекта к понятию», сформировавшемуся на основе соответствующей модели-репрезентации, происходит автоматически и не требует «выделения в объекте признаков», потому что понятие в этом случае представляет собой неотъемлемую часть соответствующей чувственной модели-репрезентации объекта. То же, о чем говорят авторы, является не «отнесением объекта к понятию», а построением вербальной конструкции, раскрывающей вербальное значение данного понятия. И вот именно она-то и требует формирования признаков, присущих понятию собака.
Дж. Брунер прав в том, что в процессе восприятия мира взрослым человеком часто происходит автоматическая категоризация воспринимаемого объекта, отнесение его к некоему известному множеству объектов, обозначаемому понятием – категорией. Мы автоматически и часто обозначаем мысленно то, что видим: дерево или столб, лиственное дерево или хвойное, кем является воспринимаемый нами человек: мужчиной, женщиной или ребенком, старый он или молодой, европеец, азиат или африканец и др. Но это происходит далеко не всегда. Большинство мгновенных образов восприятия опознаются на чувственном уровне и, не вызвав к себе интереса, не обратив на себя внимания, навсегда исчезают из сознания.
Есть и такие мгновенные образы и ощущения, которые, будучи опознанными лишь на чувственном уровне, еще до того, как станут предметом внимательного рассмотрения, вызывают, например, автоматический двигательный ответ: моргание глаза, отскок, защиту рукой и т. д. Те же мгновенные образы восприятия, которые все же актуализируют в сознании соответствующие им модели-репрезентации, в первую очередь актуализируют в том числе входящие в модели-репрезентации вербальные образы (понятия). Следовательно, категоризация образов восприятия происходит автоматически в процессе актуализации модели-репрезентации воспринимаемого объекта. Появляющийся в структуре модели-репрезентации воспринимаемого объекта образ обозначающего объект слова выступает как существенный признак объекта, позволяющий быстро его опознать.
Итак, следует различать: 1) узнавание, или идентификацию, объекта, доступную человеку уже на сенсорном уровне, 2) категоризацию, или обозначение, объекта, возможную лишь на уровне, требующем усвоения соответствующих понятий, и 3) вербализацию сущности объекта, требующую владения вербальным конструированием, раскрывающим смысл образов объекта и соответствующего понятия в форме вербальной, а затем и языковой конструкции.
Г. К. Триандис [2007, с. 126] полагает, что категоризация – необходимый функциональный процесс, упрощающий восприятие окружающей среды. При категоризации теряется огромная часть информации, но устраняются те трудности, которые возникли бы, если бы мы, например, каждый раз обращали внимание на 7,5 миллиона окружающих нас цветовых оттенков. Автор обращает внимание на широкое распространение типичных ошибок в категоризации событий и явлений. Например, относя людей к европейцам или афроамериканцам, мы теряем значительный объем информации. Кроме того, мы приписываем этим категориям определенную долю ошибочной информации.
Осуществляя категоризацию, мы упрощаем и стереотипизируем реальность. Относя, например, всех профессоров к категории рассеянные люди, мы заведомо формируем неточные утверждения, помогающие нам тем не менее упрощать процесс переработки информации. Стереотипизация происходит потому, что мы не можем справиться со всей доступной нам информацией. Автор [2007, с. 127] говорит о том, что «конструирование реальности» служит основанием наших предпочтений и предрассудков. Действительно, упрощающее вербальное конструирование кратких, но стереотипных и ограниченных моделей реальности лежит в основе предрассудков.
Категоризация, или процесс формирования все более и более общих понятий, – это упрощающее и усредняющее многочисленные аспекты реальности символическое ее моделирование, процесс естественный и необходимый для успешной адаптации человека в мире. Уже само по себе формирование понятия – замена множества сенсорных моделей образом единственного объекта – соответствующего слова есть механизм упрощения. Дальнейшим упрощением является построение вербальных конструкций, замещающих часто уже не одну, а множество сложных сенсорных конструкций, обозначаемых образом нового слова. Но это действительно единственный путь, позволяющий переработать поступающий в наше сознание безграничный океан сенсорной информации.
Ш. Тейлор, Л. Пипло и Д. Сирс [2004, с. 287] тоже отмечают, что с помощью категоризации мы фильтруем повседневный опыт и направляем свое внимание на наиболее важные аспекты этого опыта. В. А. Лекторский [2001, с. 142] пишет, что категории не просто наиболее общие понятия, а способы конструирования самого опыта. В связи с этим необходимо подчеркнуть, что не только категории, но любые самые простые наши понятия – это способы конструирования и сегментирования нашего опыта.
Дж. Лакофф [2004, с. 54] напоминает, что согласно классической теории мир состоит в основном из естественных классов вещей и естественные языки содержат слова, называемые «именами естественных классов», которые соответствуют этим естественным классам. Он пишет (2004):
На Западе, и я подозреваю, что также в других культурах, чрезвычайно распространено представление, что существует единственно правильная таксономия природных объектов – растений, животных, минералов и т. д. …Таксономические модели типичны для человеческого познания и встроены во все языки. Они относятся к самым распространенным средствам упорядочения нашего опыта. …Таксономии, в конечном итоге, делят объекты на роды, и обычно принимается как данное, что имеется только одно правильное разделение мира природы на естественные роды. Поскольку научные теории развились из народных теорий, вовсе не удивительно обнаружить, что народные критерии для приложения таксономических моделей проникают в науку [с. 164].
Автор [2004, с. 167] сообщает, что в традиционной биологии имеется по крайней мере два вида таксономических моделей: кладистические и фенотипические. Во многом они совпадают, но не всегда. С научной точки зрения оба вида моделей обоснованны. Тем не менее давление объективистского подхода, в соответствии с которым существует только одна правильная таксономия, вынуждает исследователя выбрать ту или другую модель, в крайнем случае третью, совмещающую черты обеих. Автор полагает, что причина этого в самой народной теории категоризации, которая говорит, что вещи входят в определенные роды, характеризующиеся общими признаками, и что существует лишь одна правильная таксономия родов. За народной теорией стоит сам «здравый смысл». Когда же народная теория и научная теория совпадают, становится еще труднее понять, где эта теория препятствует дальнейшему продвижению и даже что вообще имеется такая теория.
Дж. Лакофф (2004) обсуждает проблему, с которой мы сталкиваемся, рассматривая пойманную рыбу, если, с одной стороны, по фенотипическим критериям это – рыба, а с другой стороны, по кладистическим критериям это – целакант. Автор пишет:
Объективизм требует, чтобы ответ был абсолютно правильным. Однако в данном случае нет оснований для предпочтения одного набора научных критериев другому, и поэтому нет никаких оснований полагать, что существует один, и только один объективно правильный ответ [с. 247–248].
Он полагает, что «естественные роды» являются частью народной концепции мира, но не частью какой-либо научной концептуальной системы, где в конечном итоге будет достигнуто общее согласие по этому вопросу. Можно только согласиться с ним и добавить, что «естественный род» – всего лишь абстрактное понятие, а в окружающем мире вовсе нет рыбы (вообще), а есть множество конкретных животных. Если это понять, то все проблемы таксономии мгновенно решаются. При этом, безусловно, будет отброшено, например, и положение о «естественных» биологических категориях, которые якобы существуют в окружающем нас мире.
Дж. Лакофф [2004, с. 168] утверждает, что существуют народные и научные теории медицины, политики, экономики и т. д. Каждая из них включает идеализированные когнитивные модели87.
И очень часто такие модели не согласуются друг с другом. Например, многие люди имеют два способа понимания того, что такое электричество, представляя его то как непрерывный поток жидкости, текущий, подобно воде, то как облако электронов, двигающихся, как люди в толпе. Таким образом, мы можем иметь разные модели, репрезентирующие в нашем сознании (в том числе метафорически) те или иные сущности.
Дж. Лакофф отмечает, что научный реализм в отличие от объективизма признает возможность более чем одного, правильного с научной точки зрения способа понимания действительности. Теории с различным делением мира на объекты и категории объектов могут быть одинаково относительно правильными.
Итак, нет в природе «естественных категорий». Не бывает тигра, вороны или рыбы (вообще). В окружающем мире есть только конкретные тигры, вороны и рыбы, а тигры, вороны или рыбы (вообще) есть лишь в нашем сознании, которое создало эти понятия и оперирует ими. Вместе с тем все эти категории существуют в объективной психической реальности независимо от конкретного человека и, кстати говоря, даже относительно независимо от моделируемого ими физического мира. Так, динозавров давно нет в физическом мире, но они неплохо «чувствуют себя» в нашей объективной психической реальности.
В окружающем нас мире действительно существуют «объективные» категории, но это категории объективной психической реальности, а не категории реальности физической, как принято считать. И в объективной психической реальности они доступны человеческой коррекции, то есть уничтожению и созданию новых. Человек создает эти категории, и они зависят от него не меньше, чем от мира, который моделируют. Парадокс в том, что сами эти созданные человеком «объективные» категории нередко начинают замещать для него реальный физический мир.
А. Р. Лурия (2005) приводит данные о том, что у людей существуют разные принципы категоризации окружающих объектов, которые зависят от образования. По мере овладения языком и грамотой:
…функционально-образные операции мышления заменяются семантическими и логическими операциями, в которых слова (понятия. – Авт.) становятся основным средством абстрагирования и обобщения… Обычно вместо попыток подобрать «сходные предметы» они (взрослые испытуемые, не имевшие никакого образования или имевшие начальное образование. – Авт.) принимались отбирать предметы, «подходящие для определенной цели». …Например, «этот предмет» был необходим, чтобы выполнить одну работу, а «тот» – для другой работы. Они не видели никакой необходимости сравнивать и группировать все предметы и разносить их по особым категориям. …В результате каждый испытуемый группировал предметы… в зависимости от той образной ситуации, которую он себе представлял. …Когда мы пытались предложить испытуемым другой способ классификации предметов, основанный на абстрактных принципах, они обычно отвергали его на том основании, что такой подход не отражает присущие предметам связи и что человек, занимающийся подобной группировкой, просто «глуп» [с. 312–313].
Следовательно, абстрактные иерархии понятий и соответствующие им способы классификации объектов человек усваивает лишь в процессе специального обучения. Мне кажется естественным предположить, что привычные нам абстрактные классификации, представляющиеся западному мышлению наиболее, а то и единственно адекватными, по-видимому, имеют больше теоретическое и общенаучное, чем практическое, значение в реальной жизни людей. А. Р. Лурия [2005, с. 314] подтверждает это, отмечая, что испытуемые, которые имели основы школьного образования, давали уже смесь практических и теоретических методов обобщения.
В последние десятилетия в литературе активно обсуждаются так называемые «категории базового уровня». Дж. Лакофф [2004, с. 53] отмечает, что начало изучения категорий базового уровня связывают с работами Р. Брауна, который обнаружил, что этот уровень категоризации имеет следующие свойства: это уровень различительных действий; уровень, который изучается наиболее легко и на котором вещи впервые получают свои имена; это уровень, на котором имена наиболее короткие или употребляются наиболее часто; это естественный уровень категоризации, противопоставленный уровням, созданным «достижениями воображения».
Процессы категоризации самым тесным образом связаны не только с визуальными и аудиальными моделями репрезентируемых категориями сущностей и их свойств, но и с кинестетическими моделями действий человека с этими сущностями. Дж. Лакофф (2004) цитирует Р. Брауна:
Когда сын Льюиса впервые смотрит на желтые нарциссы в вазе и слышит, что их называют цветами, ему говорят, чтобы он их понюхал, и мы можем предположить, что его мать склоняется над цветами и делает как раз это. Когда мяч называют «мяч», с ним, скорее всего, играют, заставляя его скакать и прыгать. Когда кошку называют кошечкой, ее, скорее всего, гладят. «Нюхать», «скакать» и «гладить» являются действиями, четко связанными с определенными категориями. …Эти действия являются отличительными, потому что они могут функционировать как символы этих категорий. …Цветы обозначаются действием втягивания носом воздуха, но нет действия, которым отличают один вид цветов от другого. Первые имена, даваемые вещам, попадают на уровень отличительных действий, но имена продолжают кодировать мир на всех уровнях, а отличительные действия – нет [с. 52].
Б. Стросс [В. Stross, 1969], исследуя обучение языку тцелтал, обнаружил, что в первую очередь ребенок усваивает названия растений, которые являются родовыми наименованиями, то есть категории базового уровня. Дж. Лакофф [2004, с. 54–55] сообщает об исследовании Б. Берлина и его сотрудников:
B. Berlin, Breedlove, P. Raven (1974), изучая народную классификацию растений и животных у людей, говорящих на языке тцелтал в Мексике, обнаружили, что один из классификационных иерархических уровней – «род» является для них важнейшим, или базовым, а их классификационная иерархия выглядела примерно так:
Примерами растений и животных на уровне «рода» являются дуб, клен, кролик, енот и т. д. Авторы полагают, что уровень рода является психологически базовым в следующих отношениях.
Люди предрасположены называть вещи на этом уровне.
Языки располагают более простыми именами для вещей на этом уровне.
Категории этого уровня имеют большую культурную значимость.
Вещи на этом уровне запоминаются более легко.
Вещи на этом уровне воспринимаются целостно, как единый гештальт, тогда как для идентификации на более низком уровне должны быть выбраны специфические признаки (называемые отличительными свойствами), отличающие, например, один вид дуба от другого.
По мнению Дж. Лакоффа, гипотеза Б. Берлина позволяет предположить, что мы не встретим культур, где все уровни категоризации отличались бы от наших и от тцелтал, просто потому, что все люди имеют одинаковые способности гештальтного восприятия и моторики, которые и играют главную роль в формировании категорий базового уровня. Он приводит также данные Элеоноры Рош и соавторов и сообщает, что они:
…обнаружили, что базовый уровень – это: наивысший уровень, на котором члены категории имеют воспринимаемый чувствами сходный внешний вид; наивысший уровень, на котором единичный ментальный образ может отражать целую категорию; наивысший уровень, на котором люди используют сходные физические действия для взаимодействия с различными членами категорий; уровень, на котором члены категорий идентифицируются наиболее быстро, уровень с общеизвестными и наиболее употребительными обозначениями членов категорий; первый уровень, осваиваемый и именуемый детьми; первый уровень, на котором слова входят в язык; уровень с наиболее короткими основными лексемами; уровень, на котором слова используются в нейтральных контекстах… уровень, на котором находится в систематизированном виде большая часть наших знаний [с. 71–72].
Автор [2004, с. 72] заключает, что категории базового уровня являются базовыми в следующих четырех отношениях: 1) целостно воспринимаемый внешний вид; единый ментальный образ; быстрая идентификация; 2) общая двигательная программа; 3) наиболее короткие, наиболее общеупотребительные и контекстуально нейтральные слова, которыми дети овладевают в первую очередь, первичные с точки зрения вхождения в словарный состав языка; 4) большинство признаков членов категорий хранится на этом уровне. Он [2004, с. 351] полагает, что именно на этом уровне опыта мы четко отличаем тигров от слонов, розы от нарциссов, спаржу от брокколи. Один иерархический уровень вниз – и все значительно усложняется. Гораздо труднее отличить один вид жирафа от другого, чем жирафа от слона. По его мнению, изучение категоризации базового уровня позволяет сделать вывод, что наш опыт доконцептуально структурирован на этом уровне.
Лично я уделяю такое внимание категориям базового уровня потому, что у людей обычно легче всего и в первую очередь возникают модели-репрезентации именно тех сущностей, которые обозначаются потом этим понятием. Вероятно, это связано с тем, что ребенку легче дифференцировать объекты, принадлежащие к разным родам, чем объекты, принадлежащие к разным видам внутри одного рода. Кроме того, образы объектов внутри рода гораздо легче формируют собирательную модель-репрезентацию, чем образы объектов внутри более общего, чем род, понятия.
Примером такого более общего понятия является домашнее животное, а примерами рода – собака, кошка, корова и т. д. Для усвоения родового понятия достаточно формирования модели-репрезентации и ассоциации ее с соответствующим вербальным образом. Тогда как для интериоризации более общего понятия обычно требуется уже усвоение и понимание ребенком специальной вербальной конструкции, раскрывающей значение соответствующего общего понятия, или даже специальное обучение, которое позволит ему построить такую конструкцию самостоятельно. Пример такой конструкции: домашние животные – те животные, которые живут рядом с человеком: собака, кошка, корова и т. д.
Исследователи понимают неразрывную связь понятий базового уровня с сенсорными моделями, на основе которых эти понятия возникают. Дж. Лакофф (2004), в частности, прямо пишет:
Согласно новым взглядам, наш чувственный опыт и способы использования механизмов воображения являются основополагающими в отношении того, как мы создаем категории для осмысления опытных данных [с. 10].
Категории базового уровня (или общие абстрактные понятия) обозначают объекты того уровня, где физические сущности, во-первых, моделируются сенсорно с помощью собирательной модели-репрезентации и, во-вторых, где эти модели-репрезентации наиболее отчетливо различаются между собой. Поэтому отнесение к категории базового уровня только понятий, обозначающих разные роды, не совсем верно, так как значениями многих понятий, относимых, например, к категориям более высоких уровней: промежуточный уровень (лиственное дерево, хвойное дерево и даже дерево вообще) и уровень жизненные формы (дерево, куст, птица, рыба), тоже являются собирательные чувственные модели-репрезентации, складывающиеся из множества сходных образов. Например, образов воспоминания и представления разнообразнейших деревьев, с которыми человек реально сталкивался в своей жизни.
Хотя модели-репрезентации объектов на уровне промежуточный уже начинают «расплываться» из-за различий, например, между листьями и хвоей деревьев или из-за разной высоты деревьев и т. д., это «расплывание» не больше чем на уровне рода (который относят к базовому). Так, в родовой категории дуб столетний обычный дуб, например, отличается от трехлетнего саженца краснолистного дуба, видимо, никак не меньше, чем столетний дуб от столетней сосны. «Расползание» единой сенсорной модели-репрезентации, выступающей как значение понятия, более отчетливо заметно уже на уровне следующего обобщающего понятия – наивысший (уровень) по терминологии Б. Берлина и соавторов. Так, в качестве сенсорного значения понятия растение выступает уже целый ряд разных собирательных моделей-репрезентаций, являющихся значениями понятий предшествующего иерархического уровня: дерево, цветок, трава, водоросль и т. д. На уровне следующей обобщающей категории – живое, которую можно было бы ввести, собирательной модели-репрезентации как таковой уже нет вовсе. Это понятие лишь иллюстрируется отдельными чувственными образами, в чем-то сходными между собой, а его значением является уже вербальная конструкция.
Дж. Лакофф [2004, с. 482] подчеркивает, что в отличие от классической теории категорий, полагающей, что они определяются исключительно объективно данными признаками, разделяемыми членами этой категории, структура категорий базового уровня отражает физическую телесную природу людей, осуществляющих категоризацию, зависит от гештальтного восприятия и моторных движений. Она также зависит от механизмов человеческого воображения – способности формировать ментальные образы, хранить знания на определенном уровне категоризации и осуществлять коммуникацию. Предполагавшееся классической теорией отношение между категориями в мире и их «ментальными репрезентациями» не имеет места. Ментальным репрезентациям категорий не может быть придано значение через их отношение к категориям в мире.
Я сказал бы определеннее: нет ментальных репрезентаций категорий, якобы существующих в физическом мире, так как в нем нет никаких категорий. И тем не менее категории все же есть во внешнем по отношению к человеку объективном мире. Они есть в объективной психической реальности.
Дж. Лакофф [2004, с. 21] полагает, что категоризация стала главной областью исследований в когнитивной психологии благодаря работам Элеоноры Рош.
Элеонора Рош (Eleanor Heider, 1972; Eleanor Rosch, 1973; 1978) ввела понятие «степени категориального членства», отражающего, насколько тот или иной объект является типичным представителем своей категории. Она предлагала испытуемым в том числе оценить типичность различных объектов в группах, обозначаемых общим понятием: вид спорта, овощи, птицы и т. п., по 7-балльной шкале, где 1 обозначало максимальную, а 7 – минимальную типичность объекта. Наиболее типичным овощем оказалась морковь (1,1), а наименее типичным – петрушка (3,8); наиболее типичным видом спорта – футбол (1,2), а наименее типичным – тяжелая атлетика (4,7); наиболее типичной птицей – малиновка (1,1), а наименее типичной – пингвин (3,9). На идентификацию менее типичных представителей категории затрачивалось больше времени, чем на идентификацию более типичных. Например, утверждение «малиновка – птица» испытуемый признавал истинным быстрее, чем утверждение «пингвин – птица».
Элеонора Рош рассматривает понятие прототип как «лучший представитель категории» – целой группы сходных объектов, обозначаемой общим понятием. Позже она стала подчеркивать, что рассматривает прототип скорее как полезную абстракцию, то есть как суммарную абстрактную репрезентацию, обладающую наиболее характерными признаками понятия. Она (E. Rosch, 1978) пишет:
…прототипы сами по себе не образуют какую-либо особую модель обработки, представления и изучения данных. Этот момент часто понимается неправильно и поэтому требует разъяснения. 1. Прототип вообще представляет собой удобную грамматическую фикцию; то, что на самом деле обозначается в этом случае, это суждения о степени прототипичности… По отношению к категориям естественного языка говорить о единой сущности, что она является прототипом, – значит либо в высшей мере неправильно интерпретировать эмпирические данные, либо неявно иметь в виду теории ментальных репрезентаций. 2. Прототипы не образуют какой-либо отдельной модели обработки данных для категорий… 3. Прототипы не представляют собой теории репрезентации для категорий… 4. Хотя прототипы должны изучаться, они не образуют какой-либо отдельной теории изучения категорий [с. 40–41].
Как я уже отмечал, представление о том, что понятие «определяет класс или категорию, в которую входит некоторое количество индивидов или субтипов» [см., например: Г. Глейтман, А. Фридлунд, Д. Райсберг, 2001, с. 357], доминирует в современной психологии. Хелен Гейвин [2003, с. 137] полагает, что искусственные понятия могут быть определены четко. Примером такого понятия является квадрат, определяемый как фигура с четырьмя равными сторонами и четырьмя прямыми углами. Естественные же понятия не могут быть определены четко. Понятие птица включает экземпляры, которые соответствуют не всем атрибутам (характеристикам, качествам). Например, страусы не могут летать, а летучие мыши могут. Однако страусы являются птицами, а летучие мыши – нет. Предполагается, что человек формирует умственные списки атрибутов и сравнивает новые элементы со списком, о чем пишет, в частности, Д. Медин (Medin, 1989).
Разные исследователи понимают понятие прототип по-разному. Кто-то понимает его как Элеонора Рош. Г. Глейтман, А. Фридлунд, Д. Райсберг (2001), например, пишут:
Согласно мнению многих исследователей… каждый из нас удерживает в памяти мысленный прототип для каждого из наших понятий – прототип птицы, прототип стула и т. д. (Rosch, 1973 б; Rosch & Mervis, 1975; Smith & Medin, 1981). Эти прототипы обычно заимствованы из нашего опыта, так что каждый прототип обеспечивает что-то вроде мысленного среднего всех примеров понятия, с которыми сталкивался человек. Что касается птиц, то люди предположительно видели гораздо больше малиновок, чем пингвинов. В результате нечто, напоминающее малиновку, будет сохранено в нашей системе памяти, а затем будет ассоциироваться со словом «птица». Когда человек позднее увидит новый объект, он оценит его как птицу в той мере, в какой он напоминает прототип. Воробей напоминает его во многих отношениях и поэтому оценивается как «хорошая птица»… [с. 410–411].
Таким образом, «мысленный прототип, который каждый из нас удерживает в памяти», по терминологии авторов – «нечто, напоминающее малиновку», феноменологически представляет собой не что иное, как центральную часть (ядро) модели-репрезентации объекта, обозначаемого нами понятием птица.
Некоторые исследователи отождествляют прототип с наиболее типичным «лучшим» экземпляром или образцом. Хелен Гейвин (2003) пишет:
Естественные понятия известны как «неясные» понятия в том смысле, что их границы подвижны. Тем не менее существуют некоторые экземпляры, типичные для понятия. Подумайте о птице: какой образ вы представили? Этот образ и есть прототип [с. 138].
Р. Л. Аткинсон, Р. С. Аткинсон, Э. Е. Смит и другие (2007) тоже полагают, что прототип понятия —
…это те признаки, которые принадлежат наилучшим примерам данного понятия [с. 375].
По их мнению:
Специальное обучение служит средством научения ядрам понятий, тогда как в личном опыте мы приобретаем прототипы. Так, кто-то рассказывает ребенку, что «вор» – это тот, кто берет собственность другого человека и не собирается ее возвращать (ядро понятия), тогда как из свого опыта ребенок может узнать, что воры – ленивые, растрепанные и опасные (прототип) [там же].
Таким образом, прототип авторы отождествляют с образцом или даже с конкретным экземпляром, а вербальное значение понятия88 рассматривается ими как «ядро понятия».
Согласно Большому толковому психологическому словарю (2001а), прототип – тоже:
…наиболее типичный образец класса или категории вещей. …Абстракция, основанная на общих чертах или функциях элементов класса или категории… [с. 132].
В. В. Нуркова (2006) полагает, что прототип —
…это некоторая «главная идея» того или иного объекта. Прототип задает внешнюю рамку опознания объекта, как бы ставя перед человеком вопрос: входит ли данный стимул в множество N? Показано, что прототип не имеет четких фиксированных границ, так что отнесение объекта к той или иной категории во многом зависит от контекста [с. 247].
Я, однако, совершенно согласен с Элеонорой Рош в том, что прототип – это лишь конструкт исследователей. Он выделяет в форме особой абстрактной сущности ядро сенсорной модели-репрезентации, являющейся значением определенного понятия. Например, среди многочисленных образов воспоминания и представления, составляющих модель-репрезентацию множества конкретных объектов, обозначаемых понятием птица, легко выделяется группа центральных, или наиболее типичных, образов, образующих ядро собирательной модели-репрезентации этого объекта, и периферийные, менее типичные образы.
Типичные образы репрезентируют наиболее характерные объекты, обозначаемые данным понятием, и их элементы. Это в первую очередь образы объектов, летящих в воздухе, машущих крыльями, имеющих перья, клюв и две лапы с когтями. Тогда «прототипом» для объекта птица является собирательная чувственная модель-репрезентация абстрактного объекта, который имеет два крыла, перья, две лапы с когтями, туловище и голову с клювом, который умеет летать, размножается, откладывая яйца, и т. д. Все перечисленные наиболее типичные элементы могут быть представлены лишь у некоторых объектов, входящих в обозначаемое понятием птица множество. Чем больше главных признаков понятия присутствует у конкретного объекта из данного множества, тем лучше он соответствует понятию прототип.
Хелен Гейвин (2003) пишет о том, что существуют три основные теории выработки понятий: теория атрибутов, теория образцов и экземплярный подход. Согласно теории атрибутов, человек ищет определяющие свойства (атрибуты) объекта, обозначаемого понятием. Образцы сходны с прототипами, но являются не «суммарной репрезентацией», а репрезентацией конкретных объектов, которые лучше всего представляют понятие. Таким образом, если прототип «птицы» – визуальный собирательный образ существа с крыльями, перьями, возможно находящегося в гнезде, и т. д., то образец является визуальным образом реальной птицы, которая наиболее типична: воробей, ворона, малиновка и т. д.
Понятие образец легко иллюстрируется реально существующими в нашей психике чувственными образами таких наиболее типичных объектов в группах сходных объектов, обозначаемых общими понятиями: собака, дом, дерево, птица и др. Иными словами, образец – это сенсорная модель-репрезентация одного из наиболее характерных для данного множества объектов, обозначаемых общим понятием. Например, среди объектов множества, обозначаемого понятием собака, объект – восточно-европейская овчарка Пират, конкретный трехлетний кобель, – может рассматриваться как образец этого множества.
И. П. Меркулов (2006) замечает:
Наличие прототипов в содержании нечетких понятий в целом хорошо согласуется с реальными особенностями повседневного мышления людей, которые часто думают и рассуждают более конкретно, чем этого требует ситуация. Если верно, что любое нечеткое понятие может быть представлено своим собственным специфическим примером или подклассом соответствующих случаев, то становится понятным, почему мы, оперируя понятиями, мыслим все же с помощью конкретных примеров [с. 258].
Автор ссылается на данные Д. Нормана, согласно которым для учащихся средней школы в Северной Каролине «идеальное животное» оказывается чем-то вроде волка или собаки. Таково же «идеальное млекопитающее». И. П. Меркулов (2006) полагает, что:
…некоторые наши мыслительные преобразования (операции)… (скорее всего, в силу двойного кодирования информации в нашей когнитивной системе) требуют только конкретных репрезентаций, и потому одна из функций прототипов – запускать эти процессы [с. 258].
Возникает вопрос: действительно ли мы замещаем в мышлении понятия прототипами и вообще используем в своем мышлении прототипы?
Мне представляется, что прототипы – это лишь удобные и понятные исследовательские конструкты и их как таковых вовсе нет в человеческом сознании. Они не являются психическими феноменами, поэтому наше мышление вовсе их не использует, оперируя понятиями и моделями-репрезентациями.
Цитируя Л. Брукса (L. R. Brooks), И. П. Меркулов (2006) пишет:
Характерно, что дети в возрасте приблизительно до 10 лет в процессе категоризации объектов ориентируются исключительно на прототипы. Это позволяет предположить, что прототипы многих классических понятий становятся известны людям до познания их сущности. Только с 10 лет и старше дети демонстрируют ясный сдвиг от прототипа к сущности как окончательному арбитру в выборе понятийного содержания, и в этом, бесспорно, проявляется влияние систематического образования [с. 259].
Думается, что автор называет «прототипами» сенсорные значения понятий, а «сущностью» понятий – их вербальное значение. Еще в многочисленных исследованиях Ж. Пиаже и его сотрудников было установлено, что формирование вербального значения понятий у детей, естественно, задерживается по сравнению с чувственным значением тех же понятий. И поэтому при объяснении окружающим значения понятий детям легче пользоваться образцами.
Другое дело, что дети и даже некоторые взрослые, как пишет И. П. Меркулов (2006):
…часто думают и рассуждают более конкретно, чем того требует ситуация [с. 258].
Это, однако, происходит не от того, что они используют в своем мышлении прототипы или образцы вместо соответствующих понятий, как полагает автор. Просто значения этих понятий у них более конкретные, преимущественно чувственные вследствие недостаточного развития вербального мышления.
Как мы уже обсудили выше, существует два основных и радикально различающихся пути образования понятий. Первый («снизу вверх») – связывание сенсорного предпонятия и модели-репрезентации соответствующего слова. Второй («сверху вниз») – построение (редко) или интериоризация из объективной психической реальности (обычно) вербальной конструкции, с которой ассоциируется образ (точнее, модель-репрезентация) определенного слова. И при первом, и при втором способе образования общих абстрактных понятий возникают психические конструкции, репрезентирующие любой входящий в определенное множество объект, явление, свойство и т. п. Объекты, входящие в обозначаемое понятием множество, могут быть более типичными для данного множества или менее типичными, то есть более или менее прототипическими. Таким образом, прототипичность – степень соответствия конкретного члена данного множества прототипу.
Множество визуальных моделей конкретных объектов, например птиц, составляющих содержание общего понятия птица, можно представить графически в виде синусоиды. Наиболее типичные (прототипические) зрительные образы (воробья, вороны, малиновки и др.) группируются здесь вокруг пика синусоиды. Наименее прототипические (образы пингвина, страуса и т. п.) смещены влево и вправо. Вообще конструкт «прототип» легче сформировать применительно к понятиям, формирующимся «снизу», на базе собирательной модели-репрезентации множества сходных объектов. Тогда как для понятий, формирующихся по механизму «сверху вниз» на основе вербальных конструкций, характерны лишь прототипические эффекты, которые заключаются в том, что некоторые члены множества, обозначаемого данным понятием, соответствуют вербальной конструкции, являющейся значением этого понятия, в большей степени, чем прочие члены данного множества, то есть имеют максимальное количество главных признаков, или атрибутов, понятия, включенных в вербальную конструкцию.
Если применительно к понятиям, формирующимся на базе сенсорных моделей, выделение более или менее прототипических сущностей не вызывает особых затруднений, то в случае понятий, возникающих на основе вербальных конструкций, это сделать гораздо сложнее. Тем не менее ряду авторов в своих работах это удалось. Так, Дж. Росс (J. Ross, 1972) показал, что такие синтаксические категории, как существительное, глагол и прилагательное, демонстрируют в английском языке прототипические эффекты. Линда Коулмен и П. Кей (L. Coleman, P. Kay, 1981) обнаружили прототипические эффекты для категории ложь; в их экспериментах испытуемые распределяли высказывания по различным группам в зависимости от того, насколько хорошим примером лжи является данное высказывание.
По мнению Дж. Лакоффа, прототипические эффекты у понятий, формирующихся на базе вербальных конструкций (терминология моя), проявляются в том, что в качестве наиболее близких к прототипу здесь могут, например, рассматриваться даже социальные стереотипы89. Автор [2004, с. 121] пишет, например, что наиболее прототипичным является именно социальный стереотип холостяка – это красавец мужчина, встречающийся с множеством разных женщин, одерживающий много сексуальных побед, постоянно околачивающийся в барах для знакомств и т. д. Тогда как те бесспорные холостяки, которые не соответствуют социальному стереотипу: иерархи церкви, геи, Тарзан и т. п., являются менее прототипичными.
Проблема прототипичности сущностей, обозначаемых понятиями, значениями которых являются вербальные психические конструкции, осложняется тем, что сами эти понятия могут моделировать как реально присутствующие в окружающем человека мире объекты, так и сущности, наличие которых сомнительно, либо даже сущности, явно отсутствующие в окружающей физической реальности.
Б. М. Величковский [2006а, с. 37–38] сообщает, что этнографические данные ставят под сомнение организующую роль собственно прототипов, так как вместо перцептивно наиболее часто встречающегося или типичного эту роль нередко выполняет самое важное с практической точки зрения. Причем понятия базового уровня в этих случаях обычно оказываются значительно более конкретными, чем у испытуемых Элеоноры Рош. Например, у индейцев айтца-майя из Гватемалы базовая категория для птиц – это индейка (из-за ее вкусного мяса и особого культурного значения), а для змей – наиболее ядовитая, хотя и сравнительно редкая в этом регионе, разновидность.
Автор пишет, что так называемый экземплярный подход стал основной альтернативой теории прототипов. Он призван объяснить примерно тот же круг феноменов, что и теория Элеоноры Рош, однако отрицает существование или, по крайней мере, эффективность абстрактных прототипов. Предполагается, что эпизодическая память способна сохранять конкретные примеры категорий, по отношению к которым и определяется возможная категориальная принадлежность других объектов. Автор [2006а, с. 38] полагает, что о целесообразности такой стратегии говорит прежде всего то, что у нас обычно нет ни времени, ни особого желания заниматься абстрактными классификациями.
Л. Брукс и сотрудники (L. R. Brooks, G. R. Norman & S. W. Allen, 1991; L. R. Brooks, V. R. LeBlank & G. R. Norman, 2000) продемонстрировали, что конкретные примеры из памяти врачей, например, могут выступать как фактор, влияющий на образование новых медицинских понятий. Диагностические оценки испытуемых – врачей сильно зависели от визуального сходства тестового случая с увиденными ими ранее в процессе своего обучения больными с тем же диагнозом.
Мне представляется, что обсуждаемый «экземплярный подход» действительно может играть существенную роль в механизме формирования понятий. Дело в том, что многие общие понятия: рыба, река, игрушка и т. п. – возникают не на основе собирательной модели-репрезентации, включающей в себя сразу многие модели-репрезентации разных сходных сущностей, обозначаемых такими понятиями, а сначала на основе модели-репрезентации одной такой сущности: река Волга, рыба карп и т. д. Это особенно наглядно проявляется в медицине, когда студенты усваивают некоторые специальные понятия на основе клинической демонстрации больного с соответствующим симптомом, синдромом или заболеванием. Например, больного с коревой сыпью, рожистым воспалением или даже проказой. И соответствующие общие понятия, обозначающие вид патологии, формируются у будущих врачей, по крайней мере поначалу, на основе модели-репрезентации данного экземпляра, а не множества сходных больных. Лишь со временем все больше моделей-репрезентаций конкретных экземпляров включаются в собирательную модель-репрезентацию, являющуюся значением данного понятия, а у врача появляется то, что называют клиническим врачебным опытом.
Дж. Лакофф [2004, с. 126] тоже полагает, что люди обычно используют знакомые, хорошо запомнившиеся и другие выделяющиеся примеры для того, чтобы лучше понять категории. Если, например, ваш друг – вегетарианец и среди ваших знакомых нет других вегетарианцев, то вы будете склонны распространять знания о вашем друге на других вегетарианцев. Он пишет о том, что после широко освещавшейся в средствах массовой информации катастрофы самолета DC-10 в Чикаго многие люди стали отказываться от полетов именно на DC-10, выбирая другие типы самолетов, несмотря на то что те имели худшие показатели безопасности, чем DC-10. Следовательно, люди переносили известный им пример катастрофы одного самолета DC-10 на всю категорию самолетов DC-10.
Я думаю, это пример, не столько имеющий отношение к категориям, сколько относящийся вообще к особенностям человеческого мышления и в частности – к механизмам построения моделей реальности. И теория прототипов, и теория образцов, и экземплярный подход лишь иллюстрируют тот несомненный факт, что сенсорные модели сущностей, обозначаемых понятиями, принимают самое непосредственное участие в формировании понятий.